Хрупкая тайна

Миранда Блейн

Хрупкая тайна

Серия

«Истории Брукфилда»

Книга 1

«Хрупкая тайна»

Посвящение

Всем детям, которые запомнили пороховой запах и звук, отбирающий жизни. Тем, кто ощутил реальность мира слишком рано.

Дети не должны хоронить детей.

Единственная кровь, которую они могут ощущать на своей коже, – это кровь от содранных коленок.

Примечание автора

Дорогой читатель,

серия «Истории Брукфилда» не является легкой: каждый герой – со своей собственной историей и болью. Мои герои бывают мрачными, порой сумасшедшими, сломленными и потерянными, а их поведение и характеры могут расстраивать и беспокоить.

Коул и Кэнди открывают серию и задают ей настроение, и если вы не готовы к неидеальным персонажам и к ужасным воспоминаниям из их жизней, не продолжайте!

Эта книга содержит сцены насилия и убийств, а также упоминание наркотиков. Напоминаю, что употребление наркотических и любых других запрещенных веществ опасно для жизни. Я как автор использую их упоминание в рамках вымышленного художественного текста исключительно в негативном ключе.

Удачи!

Аннотация

Пять лет назад один человек уничтожил мою жизнь, оставив после себя гроб подруги, нескончаемое чувство вины за ее смерть и боязнь общения с людьми. И если бы не наша с Ханной мечта, я бы оставалась на домашнем обучении и никогда бы не зашла в здание Университета Брукфилда.

Я думала, что смогу остаться незаметной, чтобы правда обо мне не раскрылась. Но все рушится в первый же день, когда на меня обращает внимание Коул Найт, капитан хоккейной команды и игрок, мечтающий попасть в НХЛ.

У него всего одно правило: жизни вне хоккея не должно существовать. У меня всего одно желание: не покидать пределы комнаты и не знакомиться с людьми. Но с каждой нашей встречей границы убеждений стираются, превращаясь в игру, способную потопить обоих.

Глава 1

Кэнди

Я с трудом зажмуриваю глаза, чтобы перестать смотреть на стрелку наручных часов. Но тиканье доходит до ушей, и в голове начинается отсчет.

Десять. Девять. Восемь. Семь.

Я задерживаю дыхание, надеясь, что эти секунды будут длиться вечность – и ровно в восемь утра мне не придется выходить из комнаты. С каждым разом, как стрелка дергается, издавая уродливый звук, страх сильнее сковывает тело.

Шесть.

Я не готова возвращаться обратно. Слишком рано.

Пять.

Кажется, в какой-то момент мозг обязан привыкнуть к звуку часов. Что стоит лишь чаще слышать его – и он перестанет напоминать о том дне. Но это очередная глупость, которой я стараюсь успокоить себя перед сном.

Еще один год, и все пройдет.

Ведь пяти и без того пройденных лет недостаточно, чтобы забыть? Этого мало, чтобы перестать вздрагивать от шума стиральной машины, звука соприкосновения чашки с поверхностью стола, скрипа двери и громких голосов?

Четыре.

Каждый день я надеюсь, что встану – и все прекратится. Криков в голове не будет, ощущение крови на руках перестанет казаться реальным, а очертания воющих людей исчезнут.

Три.

И каждый раз я просыпаюсь, понимая, что «сегодня не тот день», и засыпаю с лживой надеждой: «может, это случится завтра?».

Два.

Может, если бы в тот день умерла я, всем бы стало легче? Ведь присутствие смерти ощущалось реальнее, чем родители, сидящие на первом этаже и ожидающие моего выхода. Я чувствовала, как она дотронулась до меня и как тело откликнулось на нее. Ее прикосновение было приятным. Мне не хотелось, чтобы она отпускала и уходила.

Почему она оставила меня здесь?

Один.

Почему смерть забрала ее, а не меня?

Время вышло.

Я делаю глубокий вдох и встаю со стула, оглядывая себя в зеркало впервые за день. Около тридцати пяти часов в неделю. Это ведь не так много, правда? Разве я не смогу их вытерпеть?

Плотный шерстяной свитер закрывает все недостатки тела. Из-за сниженного аппетита кожу на лице постоянно высыпает, слишком отчетливо выделяются скулы, а синяки под глазами делают меня больше похожей на пугало. Единственной радостью (если ее вообще можно таковой считать) становится синяя школьная юбка до колен: она принадлежала Ханне и была любимой вещью в ее гардеробе. Надеюсь, что вместе с тканью мне передастся и уверенность хозяйки.

Длинные черные волосы струятся волнами по плечам. Я не стала собирать их в хвост, чтобы не акцентировать внимание родителей на худобе: волосы закрывают вид на ключицы и шею. Я прохожусь кончиками пальцев по лицу, стирая с уголков глаз наворачивающиеся от страха слезы, и глубоко дышу, надеясь привести сердцебиение в норму. Но сердце продолжает колотиться с дикой скоростью.

Две таблетки успокоительного, выпитые с утра, не оказывают должного эффекта. Может, от тревоги просто нет лекарств? Она, как смертельное заражение, проникает в тело человека и уже не покидает его до самой смерти.

Мама всегда говорила, что я родилась с врожденным беспокойством. С самого раннего возраста боялась посторонних людей; вздрагивала, когда незнакомцы касались меня, и была тем, кого сторонятся. Странноватой девочкой. Дети в школе не хотели общаться со мной, считая до ужаса чудаковатой. Никто не обижал меня никогда, наверное, по той причине, что я находилась рядом с Гарретом, Ханной и Джереми. Они всегда были в центре внимания, их любили. Думаю, им даже не нужно было ничего говорить – люди все равно тянулись к ним и смотрели с желанием познакомиться поближе.

Каждый из них дружил со мной. Не просто пересекались взглядами, здоровались ради приличия и иногда заводили разговор. Они всегда были со мной.

До смерти Ханны. Теперь – нет.

И, наверное, с ужасным чувством горечи я могу признать, что причина общения мальчиков со мной была далеко не во мне, а в ней. Ханна была удивительным человеком: от одного ее появления жизнь становилась лучше; она обладала магией заставлять человека радоваться без причин.

И у нее была самая красивая улыбка на свете.

Даже когда Ханна боролась с собственными демонами, она улыбалась. Всегда. Говорила, что жизнь становится легче, если улыбаться. Но теперь ее нет, и каждый раз, когда дергаются уголки губ, мышцы лица начинают болеть, словно меня настигает фантомная боль.

– Ты сможешь сделать это, – шепотом проговариваю я, все еще глядя на себя в зеркало.

Смотрю в отражение, пытаясь найти детали прошлой жизни и зацепиться за них… И понимаю, что их нет. Ни одной гребаной крупицы. Я хочу вернуться к той жизни, которую у меня отняли. К тому человеку, которого еще не уничтожил пороховой запах, въевшийся под кожу на долгие годы… Но у меня не получается. И вряд ли когда-нибудь получится.

– Университет – не самое страшное место на планете, Кэнди. Это не школа, – убеждаю себя.

Мои бывшие друзья Джереми и Гаррет всегда говорили, что я должна учиться справляться с внутренней тревогой.

«Покажи этой сучке, что у нее нет власти над тобой, Кэнни», – пригрозил Гаррет мне на ухо, когда мы перешли в среднюю школу, и ученики считали своим долгом смотреть на меня так, что вся уверенность рассыпалась на глазах. «Если это не сделаешь ты, никто не поможет тебе», – так же посоветовал Джереми. Наверное, мне стоило прислушаться к ним еще тогда, потому что сейчас процесс необратим. Уже невозможно избавиться от болячек, которые раньше казались не такими страшными.

Я стараюсь медленно делать каждый шаг по направлению к лестнице, глупо считая, что пара лишних секунд, проведенных в доме, уймут дрожь в теле.

Нет.

Громкий хлопок посуды с первого этажа возвращает меня в реальность. Я прижимаюсь плечом к стене и обхватываю рукой живот.

Это все нереально.

Его тут нет.

Это мама и папа.

Его тут нет.

Наш дом строго охраняется.

Его тут нет.

Это не школа, а мой дом.

Его. Тут. Нет.

Здесь безопасно.

– Кэнди, ты спускаешься? – раздается будничный голос отца.

Он звучит нормально. С ним все хорошо. Никто из них не пострадал.

– Да, – я провожу ладонью по лбу, стирая капли холодного пота, и начинаю двигаться вниз.

Ногтями впиваюсь в ладонь, заставляя разум не уходить в те уголки, которые не могу контролировать. Если надавить сильнее – так, чтобы повредить кожный покров, – боль выместит страх.

– Доброе утро, – натянуто проговариваю и сажусь за стол.

Родители напряженно переглядываются, и мама первая подходит ко мне. Она осторожно целует меня в лоб и ставит тарелку с завтраком на стол. Живот сводит от аппетитного запаха, который лишь провоцирует тошноту.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, – опускаю глаза вниз, сосредотачивая взгляд на тосте с арахисовым маслом.

– А если отвечать честно? – мама слегка поглаживает мое плечо, не отстраняясь.

Я задерживаю дыхание и качаю головой, не зная, что ответить. Если соврать, они примут мой ответ и не станут настаивать, но позже ночью из комнаты родителей снова начнут раздаваться всхлипы мамы; впрочем, если скажу правду, исход будет таким же.

Мне страшно возвращаться. Мой пульс ускоряется всякий раз, как я представляю, что сижу в классе, а стрелка часов отбивает девять часов утра.

– Гвен… – отец зовет маму к себе, и они вместе садятся напротив меня. – Кэнди, мы с мамой хотели сказать, что гордимся твоим решением пойти в университет.

Не моим.

Это было решение психотерапевта, который каждую нашу встречу говорил о важности двигаться дальше. Я перестала заниматься с ним еще год назад, но совет поступить в университет сохранила. Я бы с удовольствием оставалась на домашнем обучении, если бы не напоминание о Ханне.

Она мечтала, что мы вместе войдем в здание Университета Лиги Плюща. Мы задумались о поступлении в Брукфилд, еще когда нам обеим не было и одиннадцати. Моя мама училась там вместе с отцом, поэтому все детство Ханна и я провели за рассказами о студенческой жизни, которые отложились на подкорке сознания. Мы даже попросили наших родителей купить нам толстовки с логотипом Брукфилдского университета. У моей кровати стоит фотография с нами одиннадцатилетними на его фоне. Как напоминание, почему я это делаю. Ради кого иду в университет.

– Ты знаешь… – мама умолкает на несколько секунд, прежде чем снова начать. – Мы с папой ведь учились в Брукфилде. Там безопасно. Правда. Ни одного случая…

– Я поняла, – перебиваю ее.

– Кэнди, если ты не готова возвращаться, тогда не стоит идти, – голос отца становится мягким. – Мы не против, чтобы ты продолжала домашнее обучение. Это твое решение.

В их словах нет лжи. Родители всегда уважали мои решения, давали право выбора во всем, и я благодарна им, что никогда не ощущала на себе давления. Возможно, только их безусловная поддержка и принятие моего молчания помогают мне держаться на плаву.

– Все нормально, ладно? – тихо отвечаю, снова проводя рукой по лбу. – Я просто слегка нервничаю перед первым днем.

– Нервничать нормально, Кэнди. Твоя мама сгрызла все ногти, пока мы добирались до университета в первый день.

На моем лице появляется едва заметная улыбка от слов папы. Гвеннет Митчелл, моя мама, – самая яркая и уверенная в себе женщина, которую я когда-либо встречала. И рассказы папы о ее волнении кажутся выдумкой.

– Да, а твой отец чуть не поседел, потому что думал, что любой стресс для беременной женщины смертелен, – смеется она.

Я на мгновение встречаюсь с ними взглядом и снова отвожу его к еде. Они пытаются вести себя со мной как раньше, разговаривают ни о чем, спорят и смеются. Но жуткий след страха и смерти витает в каждом уголке дома. И его не убрать отсюда чистящими средствами.

Мы все пытаемся избавиться от ужасных воспоминаний, но всякий раз, глядя друг другу в глаза, все, что мы видим, – это отражение собственной боли.

– По статистике, Гвен… – но тут мама прерывает отца, прикладывая палец к его губам.

Папа по образованию экономист, который с первого взгляда представляет собой идеального работника на Уолл-Стрит: дорогой черный костюм, ухоженный вид и желание работать сутками. А мама – взбалмошная художница, которая скорее сожжет свою студию, чем позволит кому-то управлять ей. И иногда их взаимодействия похожи на попытку огня поджечь воду. Внешность родителей – еще одно подтверждение тому, что противоположности притягиваются. Смоляные черные волосы отца, уже не вьющиеся из-за короткой стрижки, всегда поджатые губы и строгий взгляд, соответствующий костюму-двойке, против длинных золотистых волос матери, сверкающих ярче солнца, нахальной ухмылки при продаже очередной картины и светло-зеленых радужек с веселым блеском.

– Энди еще не встал? – спрашиваю я, отодвигая от себя нетронутую еду. – Мне скоро выходить.

Моему брату – пять с половиной; это единственный друг – помимо кота, – который у меня есть. Я люблю проводить время с ним в основном по причине того, что мне становится спокойно. Эндрю на мгновение заставляет крики в голове затихнуть.

– Нет, – качает головой отец. – Мы вчера поймали его за планшетом, который он забрал из нашей комнаты и сидел в нем до трех часов ночи.

– От него ничего невозможно спрятать, – отчаянно вздыхает мама. – Каждый раз он пробирается к нам и находит то, что ему нужно.

Я была другим ребенком, совсем не похожим на Энди, и спокойствие от осознания этого факта разливается по телу приятным покалыванием. Он взял внешность моей матери, в то время как я – копия отца. Энди – самый громкий и уверенный в себе ребенок, которого только можно встретить, а я – замкнутая и вздрагивающая от каждого шороха. Его улыбка мягкая и согревающая, моя же – искусственная. За свою пока недолгую жизнь он уже успел собрать компанию друзей численностью до двадцати человек… А у меня есть только он и кот.

И я чувствую себя спокойней, перечисляя каждую черту в Энди, которая антонимична моей. Мне кажется, что быть мной – катастрофа.

– Ладно, – киваю и встаю. – Я пойду. Джереми должен подъехать с минуты на минуту.

Стараюсь не показывать им свою взволнованность от предстоящей встречи с бывшим другом. Он живет напротив нас, и неделю назад мама попросила его подвозить меня, если ему будет не сложно. Когда она рассказала мне об их разговоре, я была уверена, что услышу ее сожаления из-за его отказа.

Но Джереми согласился.

Мы давно не разговаривали с ним. Если не считать вежливых фраз, брошенных при встрече, мы не разговаривали со дня ее смерти.

Мама подбегает ко мне, как только я успеваю пройти несколько метров, и обнимает. Какая-то странная привычка, выработанная за эти годы. Родители прощаются со мной, сами того не осознавая. Они вцепляются в мое тело, чтобы ощущение кожи на подушечках пальцев оставалось еще долго после ухода, проходятся долгим и изучающим взглядом, запоминая каждую деталь, которую нельзя разглядеть после в фотографиях.

Родители стараются запомнить меня живой.

– Напиши, как доедешь, – мама отстраняется первой и уводит взгляд к папе. – И передавай Джереми и Гаррету привет. Будь рядом с ними, Кэнди.

Я киваю, машу рукой папе на прощание – и наконец выхожу из дома.

Свежий предосенний воздух заставляет на мгновение сжаться. Солнечные лучи мягким прикосновением греют кожу. Я достаю из рюкзака телефон и в ожидании машины оглядываюсь по сторонам.

Наш дом находится в Куинсе, в сорока минутах от центра Нью-Йорка. Родители сделали осознанный выбор, когда купили его здесь. Тут спокойно. У каждого дома собственная маленькая территория, и никто из рядом живущих не устраивает вечеринки по выходным. Наверное, если так судить, наш район предназначен для обеспеченных семей, нуждающихся в передышке от шумного мегаполиса.

– Том! – зову кота, шагая в сторону шевелящегося около забора куста. – Иди ко мне.

Рыжий комок шерсти выпрыгивает, как только слышит мой голос, и подбегает к ногам, ласково тычась мокрым носиком.

– Привет, – поднимаю на руки кота, прижимая к себе. – Ты со вчерашнего дня не появлялся дома.

Я разговариваю с ним постоянно. Наверное, чаще, чем с людьми. У него нет возможности отвечать, и это успокаивает, ведь так я могу представлять, что он на моей стороне.

Том утыкается мордочкой мне в шею, когтями вцепляясь в кожу для поддержки.

– Я тоже скучала, Том.

Он единственный, с кем я хочу разговаривать. Родители Ханны отдали мне его через полгода после ее смерти. И с того дня, как он оказался у меня в комнате, я не могла представить жизнь без него. Том ведь – кот Ханны, а значит, в нем всегда будет храниться частичка моей лучшей подруги.

– Тебе пора домой, – я отодвигаю от него лицо, потому что он старательно вылизывает меня. – А мне нужно идти.

Но он не уходит, продолжая цепляться. Том – не любитель сидеть дома: ему по душе гулять в саду, гонять соседских собак и бегать по чужим территориям. И все же он всегда возвращается ко мне.

– Мне страшно, Том, – шепчу, признаваясь только ему. – Я боюсь сделать это снова.

Мне страшно делать это без нее.

Люди часто говорят о совместимости. Так вот, Ханна была не просто заголовком в очередной статье про родственные души. Она – большая часть меня самой. Нам не нужно было разговаривать, чтобы понимать друг друга.

Со смертью подруги меня будто бы поделили пополам, забрав одну часть, а вместо кожи оставив кровавые куски, не затягивающиеся вот уже на протяжении пяти лет.

Нам всегда хватало друг друга. Думаю, и без Гаррета с Джереми мы с Ханной оставались бы счастливыми. Вот по этой причине теперь, когда ее больше нет, моя душа воет и стремится к ней, не находя себе места в мире живых.

– Кэнни, – раздается знакомый голос на дороге.

Я ставлю Тома на траву, разворачиваясь в сторону подъехавшей машины.

– Привет, Джер, – практически не слышно произношу, запрыгивая на сиденье рядом с ним.

Он улыбается, поправляя блондинистые волосы, которые лезут ему в лицо. Сложно представить, что мы когда-то дружили, потому что сейчас в машине витает запах отстраненности и отчужденности, словно я и вправду всего лишь соседка. Приходится сдерживаться, чтобы не потянуться к нему руками для объятий, потому что такие действия заучены мною с детства, а сидеть и бояться встретиться с ним взглядом – чувство до ужаса незнакомое. Как будто это не мы, а кто-то из параллельной вселенной. Сейчас мы и вправду в другом мире – там, где нет Ханны.

Не думаю, что они хотят общаться со мной после того дня. Все же именно Ханна связывала всех нас вместе, а без нее… эта связь просто не имеет смысла. У них есть причины ненавидеть меня. Если бы у нас был выбор, мы бы все выбрали мою смерть вместо ее.

– Как ты себя чувствуешь? – он расстегивает спортивную олимпийку, не поворачиваясь ко мне.

– Хорошо, а ты?

– И я, Кэнни.

Мгновенно отворачиваюсь к окну, прислоняясь лбом к холодной поверхности. Наверное, он уже жалеет о том, что принял мамину просьбу, потому что я не могу даже попытаться поговорить с ним.

– Гаррет спрашивает о тебе, – натянуто и тяжело информирует меня Джер через минуту. – Постоянно.

И все же его здесь нет. Я не спрашиваю, по какой причине Гаррета нет с нами в машине, ведь Джереми всегда вначале заезжает за ним, а после направляется в университет. Мне страшно задавать такие вопросы. Боюсь услышать, что Гаррет не хочет видеть меня.

– Я… Мы же теперь учимся вместе, – пожимаю плечами. – Думаю, мы часто будем видеться.

Гаррет и Джер старше меня на год. Они учатся в Брукфилде на втором курсе исторического. На самом деле они созданы для этого университета. По той крупице информации, что у меня есть, я могу судить, что Брукфилд нуждается в них, а не они в нем. Парни не только умны, но и входят в университетскую команду по американскому футболу, принося ему славу.

– Да, – соглашается он. Я на мгновение встречаюсь с ним взглядом и замираю. Такой же. Только на пять лет старше и больше в размерах из-за занятий спортом. Но его глаза по-прежнему небесного оттенка. Правда, уже не успокаивают, как в детстве. – Вместе. Ты рада этому?

– Да. Мы все мечтали об этом с детства.

– Я хотел сказать… Если тебе нужна будет помощь, обращайся ко мне, ладно? Если кто-то начнет обижать тебя или ты увидишь что-то, что беспокоит тебя, я хочу, чтобы ты рассказала об этом мне.

Джереми смотрит на меня некоторое время, но я отворачиваюсь, прикусывая до крови губу и не желая больше замечать в нем деталей внешности, напоминающих о друге, которым он был.

– Хорошо.

– Если тебе страшно, мы с Гарретом будем рядом, – продолжает. – Если ты хочешь этого…

Я просто киваю. Это наш первый долгий разговор за последние годы, и мне некомфортно. Я ощущаю вину всякий раз, когда вижу их. Ужасный кровавый след отпечатался на нашей дружбе.

– Не стоит волноваться, Джер, я справлюсь, – убеждаю его, но не себя. На меня подобные фразы перестали действовать. – Это всего лишь университет, не так ли? Мама говорит, там безопасно.

Просто никто не предупреждал, что и в школе может быть опасно. Никто не подготовил нас к тому, что мы можем не вернуться домой.

– Да, она права. Брукфилд строго охраняется.

– Тогда я спокойна.

Я вижу, как он замолкает и устремляет взгляд обратно на дорогу.

Глава 2

Кэнди

–  Ханна, прекрати! – смеюсь я, скатываясь с кровати от ее толчка. – Отдай мне телефон!

Она, ничуть не смутившись, фыркает и поднимает его в воздух.

– Нет! Ты не можешь отказать Люку, Кэнни. Не можешь, ясно? Он красивый, умный и, боже, влюблен в тебя как сумасшедший.

Я тихо вздыхаю, усаживаясь на пол.

– С чего ты взяла, что он влюблен в меня? – неуверенно спрашиваю, ощущая, как щеки розовеют.

– Ты смущаешься, – хихикает Ханна. – И да, он влюблен в тебя. Разве ты не видишь, как Люк смотрит на тебя? Он боготворит землю, по которой ты ходишь, и уже месяц провожает тебя до дома. Думаешь, это ничего не значит?

Я прижимаю руки к глазам и качаю головой, когда глупая улыбка проскальзывает. Моей подруге удается распознавать все, что происходит у меня в жизни. Ей, черт возьми, не нужно и спрашивать. Она – как сыворотка правды, только более действенная.

– Может, Люк просто хочет общаться со мной?

Ханна фыркает и переворачивается на кровати, чтобы оказаться головой около меня.

– «Ты выглядела прекрасно, Кэнди», – зачитывает сообщение от Люка. – Друзья так не говорят.

– Джереми и Гаррет постоянно делают нам комплименты, – пожимаю плечами.

Наши друзья не являются типичными подростками, которые проходят через стадию «Если я буду холодным, она меня полюбит». Они всегда открыто и искренне делают то, что хотят. Не притворяются, как многие.

– Нет, это другое, – закатывает глаза Ханна. – Джереми и Гаррет говорят это по-другому. Ну, знаешь, как брат говорит сестре о том, что она красивая.

– Это просто сообщение, Ханна. Откуда тебе знать, с какой интонацией Люк это послал?

– Три красных сердечка в конце, Кэнни, стоят не просто так. Если бы он выбрал розовые, я бы еще задумалась, что Люк и вправду хочет только дружить. Но красные? Черт возьми, это уже признание в любви.

Я качаю головой, сдерживая смешок. Ее слова ощущаются приятно, хоть и стыдно это признавать. Люк Кетчер мне нравится. Очень. Он умен, красив и не сторонится меня, в отличие от остальных. Люк считает, что я интересная, и слушает мои рассказы о книжках и живописи, не отвлекаясь.

– Не знаю…

– Что «не знаю»? Ты должна… Нет, обязана сказать «Да»!

Ханна встает с кровати, подходит к моему шкафу и открывает его. Ее рыжие волосы собраны в аккуратный залаченный хвост, а джинсы и черный свитер смотрятся на ней идеально. Светло-голубые глаза привлекают к себе внимание многих парней и не только. Моя подруга очень красива и уверена в себе. И мне нравится, с каким умением она этим пользуется.

– Ты должна надеть одно из платьев, которые твоя мама покупает тебе, – Ханна практически залезает в шкаф, пытаясь что-то отыскать. – У Гвен прекрасный вкус, Кэнни. Если бы она была моей мамой, я бы давно уже ходила в ее вещах.