Хрупкая тайна

– Да не знал я, что она его сестра! – злится Джо. – И мы не в Средневековье: я не обязан спрашивать разрешение брата.

Я на стороне Джонатана. Даже если он и творит хрень, за которую нас могут отстранить от хоккея на несколько игр. Он не просто очередной университетский друг: Джо – моя семья. И если в этой жизни что-то помимо хоккея для меня еще имеет смысл, то это Джонатан Харрис.

– Знаю, Росс – просто мудак. Не реагируй на него. И не связывайся больше с его сестрой.

– Почему я должен отказываться от секса с самой горячей девушкой? Особенно если закрыть глаза на тот факт, что Росс – ее брат. Хотя… даже закрывать не стоит: это, знаешь ли, возбуждает сильнее – запретная любовь, Ромео и Джульетта…

– Ты же в курсе, что они покончили жизнь самоубийством? – выгибаю бровь, смотря на нахальное лицо друга.

– Перестань портить мое воображение, мистер «убийца стояка», – он слегка хмурится. – Ты уверен, что они покончили с собой? Джо д’Амато не снял бы такой депрессивной херни.

Я даже на секунду останавливаюсь от шока. Кто-то должен мне сказать, что он шутит! Мой лучший друг не может не знать, что это произведение Шекспира, а не чертового режиссера порно.

– Твоему отцу стоило прятать кассеты надежнее. По крайней мере, до того возраста, пока в школе не пройдут Шекспира.

– Пошел ты. Я не читаю книги без картинок.

Да, забыл уточнить: Джонатан Харрис становится легкомысленным ребенком, когда дело касается его будущего и знаний. Ему не нравится учиться. Единственная причина, по которой он вообще находится здесь, – это родители, которые заставили его подать документы в престижный университет.

Джо не глупый. Ему просто это кажется скучным. Он не умеет концентрироваться на чем-то, помимо хоккея, и становится похож на старика с деменцией, когда подходит череда экзаменов. В этом мы различаемся.

– Джо, ты же с той вечеринки больше не виделся с ней?

Пусть скажет «да».

Если Бог существует, он должен помочь мне в этом году угомонить Джонатана от мясорубки его же члена, которая обязательно случится, если он не оставит Джослин-мать-ее-Росс в покое.

– Под «виделся» считается, что я записался на курсы по шахматам, на которые случайно ходит и она? – Джо невинно хлопает глазками, делая вид, что их встреча случайна.

Я хватаю его за плечо, останавливая около двери в кафетерий.

– У нас начало сезона. Если Джереми узнает об этом – а он узнает, – тебя отстранят на несколько игр. В лучшем случае. А в худшем исключат из команды, потому что он сделает это своей миссией.

Я не могу потерять его в самый важный сезон для «Брукфилд Флеймз»: у нас с Джо есть сыгранная связка.

– Королева драмы вернулась, – практически пропевает он и фыркает. – Не волнуйся, я не позволю Россу испортить мне карьеру. «Нью-Йорк Рейнджерс» наш, хочет он этого или нет.

Да. Я на это надеюсь. Это мой последний шанс. Если в этом году что-то пойдет не так или ситуация с «Брюинз» повторится, я уже никогда не смогу рассчитывать на НХЛ.

– Так что там за ситуация с подругой Джереми?

Последнее, что я ожидал услышать от Джо, – это о наличии «подруги» у Росса. Он чертов клубок насилия, который обходит женщин стороной и общается только со своим менее психопатичным другом Гарретом Эттвудом, самым рассудительным из всех «львов». Именно с ним мы в прошлом году пытались прийти к соглашению.

– Девочка в первый день разволновалась и заплакала. Я же не ублюдок, Коул. Я не мог просто пройти, не убедившись, что с ней все хорошо. А Росс с Эттвудом налетели на нас, решив, что я являюсь причиной, черт возьми, женских слез. Это вообще-то оскорбительно. Ненавижу, когда женщины плачут.

– С чего они вообще взяли, что ты виноват?

Я снова ощущаю легкую вспышку злости на «львов». Сотый раз за день, а ведь сейчас еще даже не полдень. Они могут думать, что мы придурки, из-за всех прошлых ситуаций между командами. Но делать из нас ублюдков, доводящих девушек до слез? Это стоит того, чтобы разбить лицо кому-нибудь из них.

– А, забыл упомянуть. Она закрылась в мужском туалете, и «львы» увидели нас, когда мы выходили из него.

Мы садимся за дальний стол в новом кафетерии, который выглядит в точности как «Pop’s» из Ривердейла. Студенческая организация год назад постаралась над превращением университета в Голливуд. Теперь у нас все кабинеты и заведения являются декорациями из фильмов. Есть даже аудитория, украшенная под стиль «Бешеных псов».

– Да, ситуация дерьмо, Джо.

– Поэтому я и ударил его. Ладно, возможно, я ударил из-за упоминания Джослин и той вечеринки. Но все же слова Гаррета «Это он?» взбесили меня.

– Мамины практики не помогают, хм?

– У меня нет проблем с агрессией, у меня есть проблемы с идиотами. А ее практики подразумевают, что я должен закрыть глаза, глубоко вздохнуть и представить, что я бегу по цветочному полю.

У меня есть видео на телефоне, как миссис Харрис, узнав про драку в университете в прошлом году, заставила Джо выполнять успокаивающие практики. Это самое смешное, что мне приходилось видеть.

– «Дыши глубже, не заводись», – останавливаю его, сдерживая смешок. – «Помни, что насилие ничего не решает».

– Иди к черту, Коул, – Джо отворачивается в сторону, и его лицо вытягивается, когда он наталкивается на кого-то.

Я перевожу взгляд и замечаю в проходе девушку, нервно оглядывающуюся по сторонам. Она прижимает руки к своему животу и делает первые, но очень осторожные шаги вперед, словно идет по минному полю.

– Эй, незнакомка! – кричит Джо, ничуть не смущаясь. Девушка же вздрагивает и оборачивается на источник звука. – Кэнди Митчелл! Не забыла меня? Я Джо, только теперь с подбитым глазом.

Она качает головой и сразу отворачивается.

– Иди к нам, Кэнди. Все места заняты, – я с недоумением смотрю на Джо, который не обращает на меня внимания. – Ну же, я не кусаюсь. Мой друг может, но не станет.

Он пальцем указывает на меня; я же просто тяжело вздыхаю и сдаюсь. К черту его. Кэнди Митчелл, новая знакомая Джо, снова оглядывается по сторонам, нервно покусывая губы. На ней плотный свитер и синяя юбка до колен. Кто вообще ходит в такой одежде в жару? На дворе август, а не октябрь.

– Все нормально, – девушка заправляет волосы за ухо, неловко поглядывая в мою сторону.

– Ну, давай же, я приглашаю тебя, – Джо склоняет голову влево, упрашивая и делая взгляд брошенной собаки. – Если ты не сядешь к нам, я встану на колени и начну умолять.

Она еще пару секунд думает, прежде чем направиться к нам. Вероятно, ее смущают лица остальных присутствующих в кафетерии, обращенные на нас троих. Кэнди Митчелл садится на край дивана рядом с Джо и опускает голову вниз, прикусывая внутреннюю сторону щеки.

Мать твою, что с ней происходит?! Не нужно быть экспертом, чтобы понять: она чего-то боится. Ее реакции тела – тому подтверждение.

Мне вдруг резко захотелось сходить в туалет и посмотреть на себя в зеркало. Да, сегодня мой сон ограничился всего тремя часами, но неужели из-за этого я выгляжу, как пугало? Или она боится Джо (что, в общем-то, является нормальным явлением)? Его могут выдержать либо психически неуравновешенные, либо я.

– Ты будешь что-нибудь пить? – задает вопрос Джо, поворачиваясь к ней корпусом и складывая руку на спинку дивана.

– Хм? – она моргает в попытке сосредоточиться, словно все это время находилась где-то в другом месте.

– Хочешь кофе, чай или что-то сладкое?

– Ам… я, – Кэнди бегает глазами по лицу Джо, приоткрывая рот.

– Я возьму, – резко встаю из-за стола и подхожу к кассе.

Все тело напряжено из-за некомфортной обстановки и девушки, создавшей эту самую обстановку одним своим появлением. Что, черт возьми, с ней делают, раз она вздрагивает от любого шороха? Гребаный запах насилия витает в воздухе с ее приходом. Я знаю, как выглядят люди, столкнувшиеся с ним.

Избиение? Буллинг?

Вопросы крутятся в голове, и, как бы ни хотел, поток не останавливается, превращаясь в сломанную систему, возвращающую меня туда, куда мне не стоит возвращаться. Это не мое дело, и все же мельком я разглядываю дрожащую спину девушки, пока Джо увлеченно рассказывает ей о вчерашней вечеринке.

– Прости за Джереми… Он не хотел, – слишком тихо извиняется она, когда я возвращаюсь. – Они просто…

Она и есть та самая подруга Росса?

– Не извиняйся за него. Это не твоя ответственность, – вступаю в разговор и ставлю перед ней клубничный чай и кусок торта.

Кэнди переводит на меня взгляд и пожимает плечами. Ее щеки розовеют за секунду от неловкости.

– Сами они точно извиняться не станут, поэтому, надеюсь, моих извинений будет достаточно, – она лезет в сумку и достает кошелек. – Сколько?..

– Нет, ни одна девушка не будет платить за себя в нашем присутствии, – касается ее руки Джо и заставляет положить бумажник обратно. – Это всего лишь чай с десертом.

Но Кэнди все еще смотрит на меня.

– Его правда, – склоняю голову вправо и забираю со стола бутылку воды.

– Спасибо… – она умолкает, не заканчивая фразу.

– …Коул, – продолжаю за нее.

– Спасибо, Коул.

– Не за что, Кэнди.

Внезапно раздается звук вспышки фотоаппарата, от которого она подпрыгивает на месте.

– Шон? Убери камеру! – огрызаюсь, замечая за соседним столом университетского «фотографа», чья камера направлена на нас.

Точнее будет назвать его мальчишкой, который возомнил, что должен фотографировать все, что происходит вокруг, и при этом не обращать внимание на личные границы людей. В прошлом году Шон исподтишка снимал, как студенты купаются в бассейне на вечеринке, на которую он не был приглашен. Если это не определение странности, то уж точно не синоним нормальности.

– Мне нужны фотографии для еженедельной газеты, – он поправляет очки на лице, не убирая фотоаппарат в сторону.

– Чувак, перестань! Мы не можем уже поесть без этого? – Джо пытается разбавить обстановку, улыбаясь ему.

– Но…

– Черт возьми, просто проваливай уже! – не выдерживаю я.

Шон долгим взглядом проходится по нам, а после вскакивает и убегает. Да, он очень странный. В любой другой день я бы, вероятнее всего, не обратил на него внимания, но сегодня все идет через задницу.

– Это Шон, любитель фоткать без разрешения, – Джо посматривает на стремительно удаляющуюся фигуру парня. – Может, он вуайерист? Теперь я боюсь, что мои фотографии с девушками висят где-то у него дома.

– Будем надеяться, что вкус у него все же присутствует.

Джо показывает мне средний палец и поворачивается к Кэнди, которая не притрагивается к еде.

– Так ты девушка Джереми Росса?

Черт бы побрал его рот. Совершенно никакой фильтрации.

– Что? Нет, нет…Он мне не парень.

– Друг?

– Нет, не друг. Мы просто… живем в соседних домах.

– Да, незнакомка, я знал, что не все так просто, – улыбается ей Джо. – Ты не похожа на его подругу.

Все же есть в мире некоторые вещи, которые не подлежат изменениям: вода мокрая, огонь горит, а Джереми Росс избегает девушек.

– Да, наверное, это так, – Кэнди наконец прислоняет кружку к губам и делает первый глоток. – Еще раз прости за сложившуюся ситуацию.

– И это все еще не твоя вина, – повторяет мои слова Джо. – Слушай, а не хочешь ли случайно сходить на вечеринку? Сегодня наш друг по команде устраивает у себя дома тусу в честь начала учебного года. Будут все. Ты в деле?

Прошло больше семи лет с начала нашей дружбы, но я все еще поражаюсь тому, с какой легкостью Джо удается находить контакт с любым человеком. Мне понадобится года три, чтобы назвать кого-то своим приятелем, а для раскрытия тайн – и того больше.

– Вечеринка? – с неким страхом спрашивает Кэнди. – Нет, я не смогу.

Я не могу заставить мозг перестать анализировать каждое сказанное ею слово.

– Ты разбила мне сердце, Кэнди Митчелл. Мы с Коулом будем страдать весь вечер, попивая пиво под грустную музыку.

– Нет, не будем, – качаю головой, а вскоре, заметив озадаченное и смущенное лицо Кэнди, поворачиваюсь к ней. – Я не пойду на вечеринку.

Она коротко кивает, разглядывая ткань собственной юбки и перебирая складки на ней.

– Что? Почему? – не успокаивается Джо.

– Потому что мне нужно усерднее тренироваться перед началом сезона. И тебе тоже, если мы хотим получить кубок.

– Он зануда и портит любое веселье, – иногда он любит изображать, что меня нет в комнате. – А я все равно пойду, потому что в отличие от тебя, Коул, понимаю, что один день без тренировки не сделает из меня инвалида, который упадет, едва встав на лед.

Я откидываюсь на спинку дивана и прислоняю холодную бутылку воды к бедру.

– Ты себя хорошо чувствуешь, Кэнди? – как бы невзначай интересуюсь, не выделяя должного интереса эмоциями. Спокойный взгляд и желание поскорее размять мышцы. – Я имею в виду, после случившегося утром.

Она думает всего секунду, прежде чем выдавить легкую улыбку на лице, притворяясь.

– Конечно. Я просто сильно разнервничалась.

И это вранье. К удивлению, они всегда реагируют одинаково.

– И это правильно, незнакомка! Университет не стоит женских слез. Возможно, только мужских, и то когда их причиной является тренер Флорес.

Я теряю интерес к их диалогу, когда на телефон приходит сообщение в групповой чат команды. Только ощущаю лбом, как пара женских глаз украдкой поглядывает на меня. Но не делаю в ответ ничего. Даже не улыбаюсь, листая утренние новости и все больше погрязая в ненужной для меня информации. За пять минут до начала лекции встаю и, не попрощавшись, ухожу, оставляя Джо с его вопросительным взглядом и его новую знакомую с виноватым выражением лица, будто она думает, что причина моего странного поведения скрывается в ее появлении.

Нет, просто жизнь вне хоккея меня не интересует. Во всех смыслах.

Глава 4

Кэнди

Первый день прошел ужасно.

Не то чтобы я ожидала, что все пройдет по-другому. Но я считала, что смогу. Мне казалось, что если заставить себя сидеть на лекциях, все получится. У входа в аудиторию сжимала кожу на руке пальцами в надежде, что физическая боль ненадолго затмит воспоминания… Но ничего не вышло.

Просидев до трех часов дня за дальним столиком кафетерия, я направляюсь домой и вру родителям, бросая им всего один ответ: «Это было терпимо».

Только правда в том, что воспоминания управляют всей моей жизнью. Я боюсь, что тот день повторится, и громкие крики перестанут быть выдумкой. А способа избавиться от мыслей хотя бы на несколько часов мне не удается найти. И самое странное, что смерть ведь давно не пугает. Наверное, это лишь реакция тела на тот день, который длится для меня уже шестой год.

– Ты делаешь неправильно, – бурчит Энди и отбирает детали LEGO. – Смотри, как нужно!

Я отрываюсь от собственных мыслей, замечая пустую ладонь, и перевожу взгляд на брата, который сосредоточенно собирает дом из LEGO.

– Слишком сложное занятие для меня, – усмехаюсь и подкладываю подушку под голову, снизу следя за его движениями.

– Конечно, ты же девочка. Это занятие для парней.

– Эй, что за ранняя стадия сексизма?! Я могу собрать твое LEGO, ясно? Мне просто не хочется.

Он хмурит лицо, отвлекаясь от работы.

– Сексизм?

– Угу. Спроси у мамы. Она будет рада провести тебе часовую лекцию о том, почему мужчины в любой сфере должны находиться наравне с женщинами.

Энди качает головой в отрицании.

– Ну уж нет! Лучше продолжим строить мне дом.

Брат сидит на ковре в своем костюме Человека-паука с капюшоном, под которым скрываются золотистые волосы, и сосредоточенно прикладывает деталь к детали. Он любит все, связанное с «Мстителями», поэтому родители несколько дней назад купили ему дом Доктора Стрэнджа. Странно: почему современным маленьким детям нравится либо он, либо Человек-паук? А как же Капитан Америка? Я давно не пересматривала «Мстителей», но точно помню, как у двенадцатилетней версии меня текли слюнки при одном его появлении.

– Как прошел твой день, хм?

Энди не отвечает мне, продолжая строить.

– Я разговариваю со стеной?

– Кэнди, ты мешаешь мне работать, – брат показательно тяжело вздыхает, поправляя волосы. – Я был у Альберта дома. Мы играли в машинки, а потом смотрели фильм «Оно».

– Стоп… Что?!

Я резко поднимаю голову и сажусь на пол.

– Кто вам разрешил смотреть этот фильм?! Где были родители Альберта?

– Они уехали в магазин, – спокойно отвечает Энди, не понимая моего недоумения.

– СТОП, ЧТО?! – снова повторяю. – Они оставили вас двоих? Без присмотра?

Не знаю, что творится с его родителями, но это ненормально – оставлять двоих пятилетних детей без присмотра, особенно в этом возрасте, когда они становятся чересчур любопытными. Помню, месяц назад Энди решил, что его мастерство – готовка. Мы с мамой тогда были в моей комнате и не смогли вовремя остановить катастрофу: брат закричал, только когда сковородка со сгоревшими яйцами воспламенилась.

– Нет. С нами была его сестра.

– Ей же вроде двадцать, не так ли?

– Не знаю, – Энди откладывает оставшиеся детали в сторону и устремляет взгляд на меня. – Но она постоянно жалуется на свой университет.

– И она ничего не сказала вам, когда вы включили этот фильм?

– Она смотрела его с нами.

Так, ладно… Кажется, мне стоит сказать маме, что впредь Альберт должен приходить домой к нам.

– Как ты себя чувствуешь? Этот фильм не для детей, Энди, – качаю головой, искренне беспокоясь. – Больше не смотри ужастики, пока не вырастешь.

– Ты странная, Кэнди.

Я поднимаю брови и склоняю голову влево, вопросительно смотря на брата, который не ощущает никакой неловкости за сказанные слова. Да, Энди прав. Но неужели моему пятилетнему брату нужно говорить это вслух?

– Альберт так сказал, – добавляет он.

Прекрасно, теперь и его друзья так думают.

– Я не странная, – пытаюсь отрицать этот факт перед Энди, ведь дети не любят таких. Они тянутся к крутым.

– Он сказал, что дома учатся только странные дети, которым не нравится дружить с остальными, – Энди поджимает губы и хмурится. – Но я ответил, что это не его дело, Кэнди.

Это не так. Мне нравится дружить с людьми. Вернее, нравилось. Когда-то.

– Так ты теперь защищаешь меня? Мне кажется, это слегка рано, ведь я старше, а значит, это моя забота.

Как только слова вылетают из рта, в районе сердца начинает колоть. Тело отвергает собственную ложь: я даже ее спасти не смогла.

– Папа сказал, что я защитник, – гордо заявляет брат, расправляя плечи. – Ты девочка, и мой долг – защищать тебя.

Мне определенно стоит сказать маме, чтобы она провела ему лекцию про сексизм. Ранние зачатки стоит искоренить, и чем раньше, тем лучше.

Я облокачиваюсь спиной на его кровать и прижимаю ноги к себе, снова возвращаясь в стадию наблюдателя. Мне нравится сидеть с ним по вечерам до того момента, пока папа не заходит в комнату и не разводит нас по комнатам. Я думаю, что моя связь с братом настолько сильна только по одной причине: Энди родился после трагедии. На его лице нет никакого отпечатка смерти, и он не знает, что виновата я.

Мне кажется, все люди, жившие в тот день, сломались, сжимая в руках телефон или смотря в телевизор. А Энди не знает об этом ничего. Для него я все еще та Кэнди, с которой мало кто общается. Для брата я просто странная сестра, разговаривающая с котом, а вовсе не тот человек, о котором кричат заголовки СМИ.

– …и мне нравится, что ты странная, – через время добавляет Энди.

– Правда?

– Да. Сестра Альберта другая. Она… странная, но в плохом смысле. А ты – в хорошем.

– И что это значит?

– Я просто люблю тебя и твой странный характер. Мама говорит, что у тебя произошло что-то плохое в детстве, поэтому ты боишься людей. И поэтому я сказал Альберту, чтобы он замолчал. Его сестра вообще слушает музыку на колонке так, что нам приходится уходить играть в подвал, чтобы не оглохнуть.

Я всего лишь тихо вздыхаю, а уголки губ медленно дергаются, растягиваясь в улыбку.

– И я люблю тебя и твой характер, Энди.

Папа пару раз стучит в комнату, прежде чем зайти. Мы с братом одновременно поворачиваем голову.

– …но еще даже нет десяти! – грустно мямлит Энди, склоняя голову вниз.

– Да, но ты вчера не спал до трех часов ночи. Вот поэтому мама решила, что с этого дня ты будешь ложиться раньше, – твердо проговаривает отец.

Папа никогда не строг со мной, а с Энди – да. Он думает, что у него характер мамы, поэтому с ним следует быть осторожнее. Гвен, конечно, фыркает на подобные заявления и считает, что у папы развивается старческая тревожность.

– Спокойной ночи, Энди, – я целую брата в лоб, а после подставляю свой, чтобы он мог повторить мои движения. Мальчик всегда проявляет свою любовь ко мне через повторение тактильных контактов.

– Спокойной ночи, Кэнди. Я люблю тебя.

– И я.

Мы с папой покидаем его комнату, забирая все виды планшетов и выключая свет, слыша вслед недовольные вздохи. Я чувствую, как много вопросов хочет задать отец, но молчит, не зная, как ко мне лучше подобраться.

– Ты слишком громко думаешь. Со мной все будет нормально. А если нет, значит, не судьба, – поворачиваюсь и кладу голову ему на грудь. Папа, ощущая мою готовность к тактильному контакту, обхватывает мои плечи и прижимает поближе к себе. – У меня всегда есть возможность перейти на домашнее обучение.

– Я просто…

– Пап, – освобождаюсь из объятий и беру его ладонь, немного поглаживая, – помнишь ту песню, что мы с Ханной сочинили в детстве?

Он кивает, а его лицо сжимается от боли, вспоминая слова детской песенки, предназначенной скорее для взрослых.

Я закрою глаза – и все будет иначе наутро.

Оно обещает быть добрым к нам и согревать солнцем,

Но только утром.

А пока темное небо сидит в наших душах,

Мы закроем глаза и представим его,

Ведь оно может и не наступить,

Если его сильно не ждать.

– Я все еще жду утро, – лгу ему. А он понимает. Видит это по глазам.

Папа осторожно целует меня в лоб и уходит. Знаю, что сейчас он направится к маме и расскажет, что все не так плохо, как они думали. Никто не собирается расстраивать ее, поэтому мы оставим наши понимающие взгляды в секрете.

Утра я больше не жду: перестала в день смерти Ханны. Устала. Настолько, что боль внутри износилась до потертостей, которые не подлежат излечению. Я лишь повторяю строчки, уже не веря в них, и ложусь на кровать. Перед сном думаю, что все страдания не вечны: они обязательно закончатся. И странным образом мысли о смерти (которая в один день настигнет и меня) прибавляют легкости в отношении следующего утра. Все имеет свойство заканчиваться, и страдания, от которых избавит только могила, – не исключение.

Завтра все будет иначе? Не знаю, утро ведь больше не доброе ко мне, потому что я его не жду.

***

– Что ты здесь делаешь? – рявкает знакомый голос над уходом, отчего кровь сходит с лица, превращая его в белое полотно, выражающее исключительно страх. – Я спрашиваю тебя, Кэнди Митчелл: ЧТО. ТЫ. ЗДЕСЬ. ДЕЛАЕШЬ?

Когда я оборачиваюсь, сперва на лице вырисовывается замешательство, пока оно полностью не сменяется на непонимание и отрицание.

Может, это сон? Я щипаю себя за кожу на ладони, но возвышающаяся надо мной фигура никуда не пропадает. Коул. Тот парень из кафетерия.

Его темные волосы блестят, как после тренировки; карие глаза сужаются в ожидании ответа, а скулы неестественно проглядываются на лице. Злость. От него несет ей за километр. Как только мой взгляд опускается ниже, я замираю. Коул стоит без футболки в одних шортах посреди женской раздевалки.

Секунда. Ровно столько требуется, чтобы осознать, что я тоже перед ним в штанах и спортивном лифчике. Мгновенно прикладываю руки к груди, стараясь закрыться, хотя его взгляд не опускается ниже лица.

– Что ты здесь делаешь?! – отступаю, видя в нем угрозу.

– Что?! – ядовито выплевывает он, сохраняя дистанцию. Только его лицо приобретает иное выражение: он смотрит на меня, как на идиотку. – Что я делаю в раздевалке хоккейной команды, в которой играю?!

Оцепенение. Только таким словом можно описать состояние моего тела. Я, не приоткрывая рта, отворачиваюсь в сторону и натыкаюсь на черные надписи «Брукфилд Флеймз» на красных стенах, далее – на хоккейные клюшки и на подписанные шкафчики. Но ведь… но ведь девушки из группы сказали, что здесь женская раздевалка… Глупая! Конечно, они шутили надо мной! Следовало это осознать хотя бы по надменному искажению их лиц, когда они указывали мне путь. Следующей парой у нас обязательные занятия спортом, и я еще месяц назад выбрала наиболее привлекательный для меня вид – теннис. Пять минут назад мне показалось, что девушки, стоящие в теннисных юбках, знают, как пройти к раздевалке. И, конечно, я не ошибалась. Просто они не хотели делиться со мной, предпочтя унизить.