Группа 14

Ночной пейзаж захватывал. Светила неполная луна, выступая в небольших промежутках чистого неба. Мольд`инн постепенно захватывали тучи. На этой неделе местные синоптики обещали сильный ливень. Разрушенные дома, пустые провалы их окон и дверей. Улица постепенно наполнилась обломками, а горизонт ненадолго становился свободным от зданий. Здесь в первые дни войны шли тяжелые бои между Густавцами и Легионерами, потому этот район, около рынка почти полностью сровняло с землей. Липферт и Ганс вошли в «квартал потерянной гордости». Это место называли так потому что… когда-то здесь были одни из самых высоких строений города. Сейчас же, из пяти высоток, уцелело только две. Они как сторожевые башни возвышаются над обычными домами, вдвое, а Вторая, втрое превышающая их размеры. Городские, нарекли их Дамами. Каждый называл разными, но женскими именами. Берта и Майя. Так эти высотки называл Липферт. Там царила атмосфера неопределенности. Это место и было стоянкой для городских путников, и было местом, где случались частые несчастные случаи от деяний мародеров и ночных стрелков, именуемых в разговоре «Мольд`иннскими Часовыми». Какое-то время назад, неподалеку от Берты и Майи стоял рынок. Люди приносили туда свои товары и выменивали их на нечто более полезное друг у друга, но чаще и у фольгеров, так как именно они имели доступ к снабжению провизией через дороги пригорода, так и просто к складам вещей в пределах города. Тут же была и стена поиска, тут люди искали себе родных. На стене Берты, был стенд. Там можно было увидеть листки бумаги «Ищу Жену», «Ищу Маму…», «Ищу Друга.», были и менее оптимистичные «Кто может выкопать могилу?», «Не поможете заколотить окна?», «Мигенташ – ублюдок и насильник!»… припись тоже была.

– И ведь кто-то обязательно найдется… – проговорил не так громко Ганс. Ведь верить в хорошее не запретишь никому. Ни холодному вояке, ни малому подростку, ни отчаявшейся матери, потерявшей сына около       Площади Красных Флагов, рыжего…

– Вы не видели моего сына? – спросила опечаленная девушка с огненными волосами, но истрепанным видом. Она ущипнула фольгера за рукав. Он ее поначалу не приметил, считая очередным немым и мертвым силуэтом – призраком того, что осталось от былой свободы и жизнерадостности города.

– М? А каков он? – спросил Липферт обернувшись. Он чуть расслабился, сейчас они были в относительно безопасном участке улицы центральной части города.

– Он был точно такой же, как я ростом, и волосы у него были горячие, как у меня, а еще, под сканда был подстрижен.

Липферт не особо горел желанием помочь, но в памяти стал перебирать, не видел ли он в последние дни этого парня.

– А, может, видел… где-то на Площади ошивался, быть может до сих пор там. – Липферт кивнул страдающей девушке и она, вновь загоревшись огнем надежды, поблагодарила его и растворилась в темноте, оставив путешественников снова в гордом одиночестве, или если не в нем, то хотя бы в покое. Жизнь здесь получила тяжелую рану, но не погибла.

– Не думал, что ты так хорошо запоминаешь людей, я бы не ответил.

– Я бы тоже. – Липферт обернулся и фыркнул, продолжая двигаться дальше.

– М? – на немой вопрос своего спутника тот не ответил. Он знал, где видел парня с такой стрижкой… В том доме, где подобрал того, кто сейчас интересовался его памятью. Не помнил точно, кто и где, но точно знал – там.

Они шли еще немного.

– Ганс,

– А? – Шепотом откликнулся спутник Липферта

– Осторожно. Берта и Майя.

– Я девушек не боюсь, вроде… – Ганс в некоторой степени недоумения свел брови, пытаясь наперед Липферта ответить своим предположением.

– Берта и Майя, это здания. Вон те. – Липферт показал на две устоявшие многоэтажки, количество этажей, которых точно посчитать не получалось. Они выстояли все схватки: между легионерами и густавцами в начале войны, между веганцами и густавцами в Январской Операции, и между краснознаменцами и ОАМ, что пытались добраться до центра города, чтобы убедить последователей в своих силах.

– Ах… здания. Теперь ясно. – Ганс продолжил идти вперед, особо не задумываясь насчет защиты. Ночью стрелков меньше чем днем. Кажется, что он забыл про слова Липферта о «ночниках».

– Ганс, а про ночных стрелков ты слышал?

– Да, пожалуй. Но думаю им незачем по нам стрелять. У нас толком то ничего с собой и нет – Ганс развел руками

– Никто не застрахован от отморозков, Ганс, потому осторожным на поверхности надо быть всегда. – Липферт сел за большой бетонный обломок, некогда часть этажа какого-то из гигантов Мольд`инна, Речного Города.

– Слушай Ганс, тебе нужно быть осторожным. Я бы понял тебя, если бы мы прогуливались по бульвару недалеко от Культурной, или по району Карлина, но мы в Рыночном районе, в Мушт`илде. Тут, расслабляться нельзя. Здесь от города около нескольких десятков тысяч людей живет и все хотят есть, пить и спать, но некоторые находят даже способ это получать – убийство, а спят они, на удивление – очень крепко… От Мольд`инна интересно сколько осталось людей… Раньше их было полтора миллиона, а сейчас даже боюсь предположить. Много кто погиб, а еще больше тех, кто перебрался загород. Там, по крайней мере спокойнее…

– Ладно, я понял, не ругайся. Буду осторожен. – Ганс усиленно закивал, и аккуратно высунувшись из-за массивного куска обломка, ушел вперед. Липферту же, оставалось идти за школьником, потакая его максимализму и желанию сделать все побыстрее. Через, примерно три километра, должна была находиться Линигирская площадь, а от нее и до Либерты, рукой подать. Теперь, после боя Краснознаменцев и Мольд`иннских Повстанцев, что длился до заката, в городе над районом Мушт, повисла прохладная ночная тишина. Она вязла в ушах и мешала дышать, отовсюду ощущалось это напряжение, что сковывало чутье.

Липферт и Ганс, через минут 12, покинули район Берты и Майи, и сейчас шли по типичной мольдской улочке. Они проходили мимо украшенного дома. Улица была… Липферт сверился со смятой табличкой за спиной, на стене, что потерлась и была почти нечитаемая, но по знанию Липферта была ведущей к одному из Мостов, что могучей грудой камней переваливался через Мольду. Еще немного пошерстив в памяти, он припомнил, что улица вела к одному из многочисленных городских институтов.

– Эта дорога рано или поздно приведет нас к Институтской Общине, она, по мосту идет.

– Мы недалеко от института? – Ганс оживился.

– Да, а что? Никогда по городу, что ли не ходил? – Липферт вел диалог, не переводя внимания с хороших стрелковых позиций, хотя знал, что стрелков тут не так много, они в своей большей мере обитали немногим Юго-Западнее.

– Нет, просто, меня родители не отпускали ходить далеко. Тогда же, сам знаешь лучше, эти… кружки были. В «!Патриоты!» молодежь записывали, кого-то привлекали идеями социализма, кого-то призывали вступить в Легион и помогать империи бороться со злом как внутри так и с наружи…

– Я Легионер, чтобы тебе было известно.

– Значит, ты узнаешь, как о таких как вы думали люди. Неплохо…

– Ганс, лучше сосредоточься на дороге. – Липферт ткнул молодого попутчика носом в его невнимательность, показав, что он прозевал записку со странной пометкой. За их путь они находят уже вторую… Ганс поднимает ее, и передает в руки старшего.

– Город горит, люди бегут в пригороды от солдат Гарнизона. Не знаю, кто больший злодей. Протестующие против страшного угнетения Грознавии или сами грознавцы, что прислали сюда несколько батальонов, чтобы утихомирить буйную воду Мольд`инна. Я не хочу идти через их посты. Моего друга убили, посчитали за повстанца. Причем тут политические взгляды? Я жить хочу! Выбора немного. Я оставлю последнее пристанище на рынке и вместе с другими беженцами пойду через ОАМ, может так удастся покинуть город.

Надеюсь, что письмо дойдет, пишу без ответа уже второй раз. Люблю вас, ответьте мне!

Целую,

Тофис

– Письмо написано еще до первой зимы. Ставлю сотню марок, что он не выжил.

– Я поддерживаю…

– Отчего?

– Когда началась война, то очень много кто бежал из центра. Там было, как вы говорите «жарче» всего.

– Я там был.

– И к нам в школу много людей прятались, а потом нас пытались ограбить, но мы их выгоняли успешно. Школа стала приютом для детей, родители которых волновались за сохранность. У нас даже уроки давали, пока директриса не умерла. Потом все в свои руки взял учитель военной подготовки и его «выпускники». Тогда стало действительно тяжело, но благодаря их дисциплине мы и выжили, когда в городе стали умирать люди.

– Увлекательная история. Я многое слышал. И про то как уезжали из Мольд`инна на поездах, пока они отсюда ходили хоть куда-то, помню, как сбивались в общины. Помню как после очередного боя несколько десятков, а может даже сотен гражданских, вытаскивали из-под завалов. Уметь бы добиваться всего мирными целями, все было бы лучше. Но такова война. Она жестока и мы вынуждены быть такими же жестокими.

– А если не быть таковыми?

– То будут жестоки с собой – Липферт почувствовал, как школьник пытается его задеть, потому он обернулся и посмотрел на него, нанося взглядом удары, острые как от ножа. Ганс кивнул, наклонив голову в бок

– Но ведь можно же иначе.

– Нет.

Он оглянулся в сторону окон. В ночи не было видно, есть ли там хоть какая-то жизнь, но они словно кричали ему, через дорогу, скрипели и выли ветром в своих выбитых фасадах и обгоревших синяках окон: «все могло быть иначе!»

– А что со школой сейчас?

– Руководитель все тот же. Только времена стали еще более тяжелыми. – Ганс поморщился. Судя по всему, урок боевой подготовки ему особо не нравился, а может быть, дело было и вовсе не в предмете…

– Как у вас там дело обстояло? Еда, медикаменты… – Липферт мало знал о жизни городских общин, хотя сам выходил на поверхность довольно часто. Мог лишь гадать, а такой источник нельзя было просто оставлять на самотек.

– Я, затрудняюсь сказать. С едой у нас все строго. Едим немного, но, нам хватает. Короткие рейды в город могут обеспечивать нас бесперебойно. Голода у нас не было, а вот с медикаментами обстояло похуже. Первая зима, и десятки обмороженных и заболевших, без возможности вылечить. Сожгли пару парт, разводили костры тетрадками.

– Печально.

– Да не то слово. До метро добраться не получается, да и в городе делать нечего. Считай в полных руинах живем, где только отчаявшиеся и озлобленные и сломленные, что они есть… что их нет.

– Есть вариант, что мы можем перевести вашу общину на территорию Легиона. У нас конечно тоже обстановка не самая лучшая, людей много, с продовольствием перебои иногда бывают, но у нас хотя бы не эти руины.

– Можно было бы, но тебе кажется, что здесь руины. Видишь эти тени? – Ганс обратил внимание фольгера на большое количество маленьких шумов, которые слышались, если перестать слушать дыхание города. И на количество мельчайших силуэтов, которые можно было не заметить в полумраке – Они живые. Тут есть люди, хорошие плохие – как везде. А наша школа уже давно привыкла выживать в таких условиях, в каких мы оказались.

– Верно, но это центр, в котором жизни нет, только смерть. И стоит ли это того?

– Если мы верны себе и этому месту, то мы не оставим его умирать, сколько бы ни пытались его убить.

– Хорошая философия для школьника

– Ты сам говорил, что война заставляет быстро взрослеть. Но… я все равно благодарен за то, что ты готов позаботиться о нашей общине. Легион не так плох, как про него думается.

– В легионе, как и здесь – хорошие и плохие, так что не суди обо всех, по поступкам одного.

– А много кто совершает эту ошибку…

– Риторика провокации, пропаганды, минимальные затраты понимания. Люди не любят искать обман, если его льют на них постоянно.

Застройка сменилась. Элегантная мольд`иннская традиционная архитектура сменилась достаточно стандартной, имперской. Красный, полнотелый клинкерный кирпич, асфальт, бетонный тротуар, брутальная, в какой-то мере эстетичная, но более практичная и лишенная изяществ эльмийского края Карпии архитектура. Переход был плавный. Какие-то дома были гибридными, местами чередовались, постепенно теряя все меньше красоты, словно выходя из того пораженного края центра. Это говорило о том, что они сейчас в Молис`кире, старом районе, который был разрушен очень давно, во время захвата Грознавией Долины Карпия. И потому тут старинная застройка сменилась типичной имперской, построенной на практичности и прочности. Проходя мимо по-своему искусных пустынных витрин, они наткнулись на странное место в подворотне. Оно было залито кровью, рядом был нарисован фольгерский крест. Земля оказалась усеяна гильзами.

– Здесь ты как шмат мяса. Или гниешь в одиночестве, или едят все. Вот и думай, где лучше – обернулся штурмовик фольгерского отряда, недовольно осматривая окна. Фольгерский крест его напрягал, в прочем, как и место расправы.

– Тут что-то случилось

– Похоже… – Липферт поморщился и прошел дальше. Улицу преграждал перевернутый грузовик с прицепом, что остался стоять. Неизвестно, как получилось у такой машины перевернуться на столь узкой улице…

– Машина. Надо, поосторожнее. – Липферт внимательно осматривая пространство вокруг себя, и под ногами, подлез под прицеп, затаившись за массивным колесом. Ганс, последовал за ним. Потом они оба поползли. Аккуратно и скрытно. Ганс старался и пройти быстро и не замарать форму, получалось у него и то и то скверно. Он вымазал брюки в вылившемся машинном масле.

– Липферт

– М?

– Машина тут недавно… масло.

– Я потому и осторожен – едва касаясь губами, тихо выдохнув произнес фольгер. Так что это было даже тише шепота.

Они выползли из-под прицепа после того как Липферт пристальным взором проверил, нет ли здесь какой засады. Но места, на которые он думал, оказались нетронутыми, без следов, а значит их не могли поймать. Тихо подняв Ганса с дороги, он юркнул в одну из подворотен, и быстро стал идти между дверей и мусорок, надеясь, что старая пожарная лестница не рухнет со скрежетом ему на голову, ибо ночной ветер заставлял их скрипеть безустанно. Этот закуток был пуст. Людей в нем не было. Но чувство, что кто-то смотрит в затылок не покидало идущих, что с трудом держали себя в руках, чтобы не начать искать виновников своего беспокойства. Это было чревато нахождением и открытием огня. А так сохраняется вид, будто бы ничего не происходит.

Они выпали на ту же улицу, но почти на перекресток. Липферт выглянул наружу и в момент спрятался, ударив Ганса спиной. Тот старательно и аккуратно пробирался, стараясь ни на что не наступить. Фольгерского опыта в тихом хождении у него не было, и эта сосредоточенность не дала ему шанса вовремя уклониться от удара в нос.

– Й-й. Больно.

– Тш.

– Что?

– В том доме огни.

– В каком?

– Что держит разветвление

– Там…

– Люди… и они никого не боятся – Липферт достал перископ. Пользовался он им не часто, но носил с собой. Иногда это просто незаменимая в разведке вещь, ведь не будешь же смотреться в бликующее зеркало на каждом углу?

– Черные куртки, красные звезды. Проклятие. Ягеры. Что они забыли в центре города? – Сокрушался Липферт, кусая губы и вглядываясь в перископ снова и снова, будто надеясь что-то развидеть. Но мрачного вида веселые люди все еще были в здании и подавали всем здесь знак – они тут хозяева. Напуганным после этого боя горожанам оставалось лишь прятаться в домах и бояться испустить хоть лучик света из окна, издать лишний звук, чтобы подобные им не пришли на порог.

Отголоски недавней битвы порождали в сердце то самое предчувствие небезопасности. Оно шло с фольгерами всегда, как и со многими горожанами, но сейчас обострилось особенно, когда не знаешь куда сунуться, чтобы не нарваться на холодный ружейный ствол.

Липферт внимательно смотрел в то окно, оглядывал другие окна, в которых редко видел безоружных наблюдателей, сторожащих те крохи, что у них остались от жизни год назад. Фольгер подгадал момент, и чтобы не возникло лишних проблем, быстро схватил Ганса за воротник и утянул его за собой. Они не могли выйти на перекресток, но могли обойти то место через квартал. Путь по внутреннему дворику, изрытому неглубокими траншеями и скромными воронками от гранат и мин лежал через искорёженные деревья, что так и норовили свалить в свежую грязь. Целые фасады и внутренние стены с местами сохранившимися окнами смотрелись как челюсть во рту у старика. Все равно каких-то зубов не хватало, а какие-то – видимая имитация жизни и попытки ухаживать за собой.

– Не смотри на трупы – рыкнул Липферт держа голову высоко, напряженно, настолько, что глаза наливались кровью, фольгер смотрел вперед и по сторонам, надеясь, что не угодит в засаду людей с красными звездами и черными куртками. Путь через линию столкновения прошел спокойно. Не считая погибших и десятков небольших могил, здесь было пусто, и никто не помешал штурмовику и его спутнику пройти мимо. Всю дорогу Ганс тайком поглядывал на трупы. Он испытывал нездоровое любопытство, смешенное с брезгливостью, и последняя его выдала. Слышный рвотный позыв остановил их шаг и ознаменовал оборот фольгера

– Ты не смотришь на тела. Ясно?

– Да, гер фольгер.

– Вот и славно.

Тишина стояла гробовой. Вокруг виднелось движение, определить природу которого не получалось даже у Раля. И все же, в этом страхе, что кто-то окажется за спиной, они добрались до выхода на следующую улицу их маршрута, в прочем – не запланированную.

– Ну и ночка – Ганс высунулся из переулка на Шлифтавьель – улицу Шлифа, примечательного гидролога, что изучал Мольду. Она была заставлена баррикадами, у которых погибшими лежало несколько десятков солдат. Здания же рядом с ними были за исключением в относительной сохранности, ведь совсем рядом с этим жилым комплексом стоял музей, которому уже точно больше чем три сотни лет.

Его величие и размах подчеркивались неописуемой детализацией барельефов на его стенах, не тронутых даже в самых свирепых боях, высокими, отесанными в форме Хранителей Карпийских Садов – древних героев карпийского эпоса, что погибли, защищая долину от грознавского вторжения. Большие ворота… Липферт его хорошо помнил, стажировку проводил там, а внутри брал образцы живописи, чтобы использовать их в своей дипломной работе, которую так и не дописал – сжег в первую зиму, когда его ныне расформированный отряд застрял на Шлифа-Острове с обрушенными мостами, ожидая помощи. Ничего другого не нашлось под рукой, чтобы развести спасительный огонь и спасти друзей от обморожения. Группа 14 бы замерзла, но не допустила такой утраты, один Генрих бы выел весь мозг, что говорить про Марка, который бы еще несколько дней молчал на него за свое спасение. Тот отряд был в этом плане менее разборчив. Величие архитектуры Мольд`инна заставляло его жить, ибо он знал, что когда все закончится – он приложит к спасению города свои руки, и что если в мире есть такая красота – ее надо защищать, любой ценой, ведь ее должны увидеть и потомки. Когда-то давно это здание было построено стараниями тысяч людей, и настоящая трагедия, если такой потрясающий в своей помпезности памятник величия окажется уничтожен руками одного безумца. И как видно по сохранившемуся памятнику трех веков – никто не решается стать этим безумцем.

– Почему ОАМ сцепились с краснознаменцами?

– Ты видишь этот музей?

– Да…

– Ради него они готовы вырезать половину Мольд`инна.

– Но стоит ли культура человеческих жизней?

– Над этим можно долго спорить, но я не дам тебе точного ответа. Если бы я мог сохранить этот город ценой своей жизни, то я бы так и сделал, да, честно говоря, много кто бы так сделал.

– Я бы не стал.

– Мал ты еще, чтобы рассуждать над тем, что дороже – национальная память или собственная жизнь.

– 15 лет это уже возраст, в котором многое становится понятно

– История на эти вопросы отвечает однозначно

– Но люди ведь в истории все равно остаются людьми, а значит – могут ошибаться?

– Ганс – Липферт сказал металлически напряженно, резко. Его сердце забилось раза в три быстрее.

– Что? – Услышав это Ганс перенял беспокойство, но подражая опытному парню, не поднял паники.

– У тебя, сколько патрон в магазине?

– 4

– А где остальные 10?

– В сумке…

– Плохо – фольгер обернулся на человека, что стоял, нацелив на них ружье. На рукаве того была навязана повязка с тремя линиями – красной, белой и зеленой. Окровавленное пальто, повязка на животе и сутулая от боли осанка, молодое лицо, и глаза уже никогда не посмотрят на мир иначе как по-старчески.

– Tleke legionare spig sirar zapametove? – Затвор злобно лязгнул, вместе с охрипшим голосом

– Мы собирались обойти опасные места. Тут еще остались «красные» – Липферт не понимал того самого наречия, но поднял руки – язык жестов был универсален, как и слово «красные», под которым можно было собрать и краснознаменцев, и ягеров-убийц и густавцев, виноватых в развязывании гражданской войны. Ганс медленно развернулся. Липф глотал слюну и, напрягая мимику, пытался вспомнить, как на карпийском сказать ему то, что должно. – Stе, imere nne – выдавил легионер. Солдат посмотрел на него и немного выпрямился, ослабил хватку до белых подушечек на своем оружии и приопустил его немного, готовясь выстрелить, если кто-то дернется.

– Lare

Боец опустил ружье. Он двинул усталые и заплаканные молодые глаза, на баррикады, усеянные маленькими телами с большой жизнью и великой целью, посмотрел секунд с десять и начал пятится к музею.

– Убирайтесь, с меня хватит смертей на сегодня – ответил он, поправляя ружье на плече. Тяжелый и едва живой взор вояки покинул фольгеров.

Только что они могли погибнуть оба, но кому-то хватило воли не отнимать еще две жизни. Шаги уходящего солдата скоро растворились в городской тишине. Теперь они чувствовали дыхание смерти, ее влажный высыхающий поцелуй. Но ничего не оставалось, как выполнить просьбу того солдата. Липферт стал вести дальше, стараясь сделать это как можно быстрее.

– Почему он не убил нас?

– Он просто сегодня понял, что такое смерть.

После этого фольгеры постарались как можно быстрее покинуть улицу, чтобы не видеть всего того, что пришлось пережить этим солдатам, погибшим в очередной схватке. Если сравнить это зрелище с тем, что видел Липферт на Юге в боях с густавцами, то это лепет. Всего двадцать человек с одной стороны, тридцать с другой. Но с другой, проходя мимо обезображенных выстрелами лиц и взрывами гранат – тел, хлюпая по кровавой дороге, он понимал – даже одна жизнь, сгоревшая в пожаре войны – невообразимо много. Некоторые еще пытались выжить, но врачи, слившиеся с тенями, уже оставили тех, кого не могли спасти или допросить. Многих – просто добивали. Это высшее милосердие для них сейчас. Вокруг на деле было много людей, просто за время работы штурмовиком Легиона, Липферт привык не обращать внимания на гражданских.

– Там люди, а ты фольгер. Почему ты не поможешь им?

– Мне все равно.

– Почему?

– Уж лучше мне будет все равно, чем я случайно кого-то застрелю.

– Кошмар, ты убивал невинных?

– Да, и помню точно как. Они мне до сих пор снятся.

Дойдя до угла, они увидели тот грузовик, от которого они сюда пришли.

– Ты действительно хорошо знаешь город

– Ты не видел, сколько я бродил от поворота до поворота в этих переулках. Была бы погоня – нашли бы наши трупы.

– Опасно

– Когда так – лучше не подавать виду.

– Это педагогика

– Люди – вечные дети. Уже взрослые, а элементарные вещи все еще работают. Только обертка у них другая.

– Тебе бы в учителя

– Закройся.

– Точно говорю, – гыкнул Ганс и подался, нога в ногу с ним, они начали двигаться на север, чтобы оттуда по улицы спасителей ринуться наперегонки со смертью к площади Линигира, от которой и до Либерты было рукой подать

Город был большим, и каждый дом в нем нес свою трагедию. Какой-то потерял фасад и показывал всем устрой семьи, которая в нем когда-то жила. Один сгорел дотла и лишь обугленными глазами окон взирал. Кто-то выделялся своим элегантным нарядом из лепнины и барельефов, испещренных пулевыми отверстиями и осколками прекрасных стекол, а какие-то навсегда остались без ухода. Тяжелее всего было смотреть на те дома, которые обветшали, и двери в них остались закрыты. Никто не проверял, что внутри – все знали, что там есть обитатели, и им будет все равно, если ты их оберешь. Только никто не выламывал двери таких домов. А таких было очень много, что конца и края… Где-то была старая пивная лавка. Раньше там могло собраться немало людей, теперь лишь скелет, в котором нет-нет да мелькнет кто-то, да блеснет фонариком в надежде найти что-нибудь выпить

– Я часто вижу линзы в окнах

– Страшно?

– Не боится только идиот. Ты думаешь, если бы я не боялся того мольда, то он опустил бы оружие?

– Не бойся напрасно, сердце должно быть томимо не страхом.