Aurental. Volumen II: Saeculum virti et silentii

Лирхт проводит расследование.

Он не доверяет техникам – отключает логгеры вручную. Не доверяет оперативникам – пересматривает плёнки сам. Комната, где он работает, похожа на сердце раненой машины: экраны, графики, пульсации. Он вычерчивает маршруты, сверяет дыхание теней, ищет тех, кто шёл не по прямой. Он почти не спит. Почти не ест. Но запоминает каждый кадр.

Ориэлла – тоже ведёт своё.

Не с ним. Никогда с ним. Она ходит, говорит, исчезает. Разговаривает с тишиной, наблюдает за теми, кто дышит иначе. Она знает, кто врёт. Кто прячет. Кто чувствует себя живым – слишком живым. Этих она отмечает. Иногда говорит с ними. Иногда – просто исчезает, и они потом надолго выпадают из системы. Она не играет с уставами. Её расследование – это допрос без слов.

И каждый день – она идёт в корпус B.

Готье встречает её ровно.

Без улыбок. Без тёплых слов. В лаборатории пахнет металлом, спиртом и чем-то ещё

– сладким, чуть кислотным, как будто весь воздух здесь пронизан памятью об ошибке.

Она садится в кресло. Закатывает рукав. Он вводит дозу. Паурель входит в кровь, как вино – с тишиной, с отдачей, с жаром.

Он ни о чём не спрашивает. И она не благодарит.

Всё это – часть нового ритуала: возвращение к власти через зависимость.

Лирхт знает.

Он не говорит. Он не спрашивает. Он просто стоит, каждый раз, когда она выходит оттуда – и смотрит ей в спину. Ни осуждения. Ни злобы. Только то самое глухое напряжение, от которого трескаются зеркала.

Он знает, что Готье даёт ей не просто обезболивающее, и она знает, что он знает.

Но он молчит.

Потому что если он скажет – она исчезнет снова. А он этого больше не выдержит.

Так и продолжается.

Теракты множатся. Убийства становятся точечными.

Ложь – постоянной.

И между ними – двое, которые не верят друг другу, но не могут уйти.

Потому что здесь, в Академии, идёт не обучение.

А война за то, кто первым даст слабину.

И пока она получает свою дозу – он теряет свою.

ГЛАВА 15. Ни приказа, ни допуска

Кампус опустел.

Сначала – лекционные залы. Потом – тренировочные поля. Один за другим исчезали голоса, сбивались маршруты, дезактивировались доступы. Те, кто выжил, кто остался в живых, получили неделю каникул – официально, по приказу Высшего совета. Формулировка была стандартной: «психоэмоциональная разрядка на фоне повышенной нагрузки».

На деле – это была пауза.

Между атаками. Между телами. Между вопросами без ответов.

Курсанты уезжали. В основном – к семьям, если они были. Или – в отведённые зоны восстановления. Внутри Академии оставались только трое. И каждый – по причинам, которые не были прописаны в уставе.

Она сидела на скамье в тени внутреннего двора, пила воду, не торопясь. Волосы заплетены небрежно, лицо – почти без маски, взгляд – не то усталый, не то окончательно освобождённый. Рядом лежала куртка, в карманах которой не было ни жетона, ни пропуска.

Он подошёл без тени. Просто возник, как всегда – слишком точно, чтобы случайно.

– Каникулы, – сказал он, не приближаясь ближе, чем нужно.

Она не ответила. Только поставила бутылку на колено и посмотрела в небо.

– Академия очищается. Корпуса закрываются. Необходимость твоего нахождения здесь – закончилась.

Слова были сказаны спокойно. Без угрозы. Но с той железной фиксацией, с которой забивают последний гвоздь.

Она молчала. Лицо не дрогнуло.

Он позволил себе усмешку. Почти невесомую.

– Теперь ты здесь быть не можешь.

Она посмотрела на него. Ни возражения. Ни демонстрации боли. Только короткий кивок. И в голосе – не ответ, а напоминание:

– Значит, есть время провести с семьёй.

Он не среагировал сразу. Пауза длилась долю секунды, но этого хватило.

Потому что в этих словах не было благодарности.

Не было уступки.

И главное – не было его.

Он понял: она говорила не о нём.

Утром её уже не было.

Комната – чиста.

Карта доступа – обнулена.

На столе – ничего. Даже воздуха.

Лирхт стоял в дверях, смотрел на пустое пространство и знал: она ушла не в отпуск. Не в бегство.

Она ушла – дальше.

И он не знал, куда.

Город не знал, что она вернулась.

Мимо проходили школьники. Пары. Дроны. Машины с эмблемами местной власти. Всё было как раньше – но иначе. Она шла по улочкам, где когда-то звучал смех.

Теперь – только ветер. Только реклама на экранах. Только чужие голоса, которые не могли её узнать.

На ней была гражданская куртка, шарф, натянутый на подбородок, и мягкая походка человека, который не хочет запомниться. В руке – телефон, в памяти – план.

Она останавливалась у каждого угла. Вглядывалась в окна. Слушала. Не потому что боялась – потому что слышала другое.

Атаки не были случайны.

Сначала она думала, что всё это просто расчистка. Пугающие вспышки без адресата. Но потом – выстроила. На карте. Красным. Точками. Один, два, три, четыре…

Пятно в центре.

Затем – лучи.

Система была слишком точной, чтобы быть импульсивной. Слишком симметричной, чтобы быть просто болью. Всё, что происходило в кампусе – было началом фигуры. Не круга. Не спирали. Звезды. Пятиконечной. С обязательным финалом в центре.

– Они вычерчивают что-то, – произнесла она вслух.

Прохожий рядом не услышал.

В это же время – в другом конце города – Лирхт держал ту же карту.

Карта была выжжена на экране – старая тактическая сетка над наложенными координатами. Он просматривал кадры камер, цифровые отчёты о сбоях, схемы доступа. И снова, и снова – одни и те же точки. Он вычёркивал тех, кто не был связан. Исключал версии. Удалял шум. И потом – увидел.

Простая фигура. Пугающая – в своей правильности. Как будто кто-то не просто убивал. А рисовал.

– Нет… – прошептал он. – Это не рандом. Это метка.

Он встал. Облокотился на стол. Закрыл глаза.

Внутри – сжалось.

Если он прав – центр ещё не поражён. Но готовится. И тогда… Паулин остановилась на перекрёстке. Села на лавку. Достала карту снова.

Она уже не смотрела на детали. Она чувствовала их.

– Следующий будет здесь, – произнесла она. Голос – тихий. Грудной. Безэмоциональный.

Внутри – улица между старым банком и медицинским блоком.

Точка схождения линий. Глаз у звезды.

Она знала.

Она пришла сюда не гулять.

Она пришла – встретить следующий шаг.

И тот, кто рисует этот узор, уже знает, что она видит его руку.

Ветер усилился.

Она стояла на перекрёстке, всматриваясь в здание напротив. Старый банк. Слишком пустой для этого часа. Слишком тихий. Рядом – медицинский блок, окна которого отражали свет не от солнца, а от чего-то иного, более искусственного. Воздух – стал плотным, как перед бурей.

И в этом воздухе – она увидела его.

Он шёл вдоль противоположного тротуара. Спокойно. Плечи напряжены, взгляд вперёд. Не смотрел по сторонам. Но она знала: он тоже понял.

Паулин сорвалась с места.

Бежала через улицу, не замечая сигнала, машин, прохожих. Всё исчезло. Осталась только эта точка. Только этот момент.

Он повернулся в тот самый миг, когда она оказалась в десяти метрах.

Они смотрели друг на друга, как будто весь мир обнажился, остался только голый нерв.

– Это центр, – сказал он. – Я знаю.

Они не шевелились.

Между ними было ещё несколько шагов.

Но никто не делал их. Потому что сейчас шаг – это спуск курка.

– Всё уже началось, – произнёс он.

– Нет, – ответила она. – Всё только свернулось в точку.

Пауза.

И в этой паузе – они оба поняли.

Отсчёт пошёл.

– В любом случае, – сказал он, не отводя взгляда, – Ориэлла окажется в тюрьме.

Она ничего не ответила.

– Это неизбежно. – Знаю.

Он медленно выдохнул.

– Но то, что она исчезнет оттуда – это уже совсем другой вопрос.

И теперь она посмотрела на него по-настоящему. Без усмешки. Без защиты. Почти с уважением. Как на того, кто впервые сказал вслух то, что не осмеливались даже подумать.

– Значит, ты всё ещё веришь, что меня можно посадить?

– Нет. Я верю, что система попробует.

– Система умрёт.

– Возможно. Но до этого – она попытается.

Он подошёл ближе. Один шаг. Достаточно, чтобы ветер с его стороны смешался с её.

– Когда всё начнётся, – произнёс он, – не вставай у меня за спиной.

– Не волнуйся, – сказала она спокойно. – Я не буду за твоей спиной.

Она чуть наклонилась.

– Я буду смотреть тебе в лицо, когда ты примешь решение.

И тогда – треснуло. Уже по-настоящему.

Где-то над зданием. Или внутри. Или в них обоих. Они оба развернулись одновременно.

Счёт обнулился.

ГЛАВА 16. Кто ведёт – тот несёт

Подготовка началась без приказа.

Лирхт знал: формальные указы в таких делах приходят слишком поздно. Он просто вошёл в зал оперативного планирования и стал отдавать распоряжения. Без лишних вступлений. Без протокола.

В течение дня сменили карты допуска. Выключили камеры в трёх блоках.

Дублирующие точки связи были переведены на ручной режим. Те, кто понимал – не спрашивали. Те, кто не понимал – просто исчезли из ротации.

Официально – тренировочные сборы. Неофициально – последняя проверка перед внутренним ударом.

– Мы не ловим цель, – сказал он. – Мы ловим руку.

Паулин строила своё молча.

Она не собирала людей, не назначала схем, не чертила границы. Её работа шла без следов.

В лаборатории Готье, в архивных тоннелях, в старых лифтах, которые давно не открывались. В каждом месте, куда никто не заглядывал – она оставляла метку. Не сигнал. Предупреждение.

Ей не нужна была помощь.

Ни от Лирхта.

Ни от Готье.

Ни даже от собственной семьи.

– Это мой долг, – сказала она однажды. – И моё право.

В один из вечеров она стояла на крыше.

Город под ней гудел – как машина с перегретым двигателем.

Глаза смотрели вниз, но мысли были в другом месте. В центре. В том, что начнётся.

Сзади послышались шаги. Она не обернулась. Узнала сразу.

– Я думаю, тебе нужен помощник, – сказал Лирхт, с лёгкой усмешкой.

Она повернула голову, чуть нахмурившись.

– Ты серьёзно?

– Абсолютно, – он кивнул в сторону выхода. – Входи.

В дверном проёме появился Максвелл Арденс.

Молодой. Неуверенный. Чистый настолько, что на его фоне город выглядел исписанным архивом.

Паулин закатила глаза.

– Господи… этот что ли?

Она повернулась к Лирхту, как будто он продал её за мелочь.

– И зачем мне вообще помощник?

Максвелл, не сбившись с дыхания, шагнул ближе.

– Ты мне кое-что должна. Помнишь?

Она замерла.

Ненадолго. Но тишина стала другой.

– Да, – сказала она наконец. – Да, я помню.

И добавила, уже почти с сожалением:

– Извини, мальчик.

Из неё вырвалось нечто.

Не свет. Не дым. А нечто, что пахло металлом и старой болью. Тень – мужская. Узкая, высокая. Без лица. Но с узнаваемым силуэтом.

Максвелл не двинулся. Только прошептал:

– Папа?

Тень кивнула. Не по-человечески. Медленно, как если бы время больше не принадлежало плоти.

Паулин стояла спокойно. Не дрожала.

– Я не разрушила его, – сказала она. – Просто удержала. Он был не готов уйти. А ты был не готов остаться без него.

Максвелл закрыл глаза.

– Спасибо, – сказал он.

И в этом голосе было не облегчение, а тяжесть.

Тень посмотрела на сына в последний раз. Потом – отступила. И вернулась в Паулин.

Без сопротивления.

Без вспышки.

Как будто всегда жила там.

Позже, когда Максвелл ушёл, Лирхт остался.

– Ты могла отдать ему душу.

– Нет, – ответила она. – Душа – не плата. Душа – это якорь. Он бы потонул.

– Он теперь будет рядом.

– Но уже не за отца. А за себя.

– Он всё равно не готов.

– Никто не готов, – сказала она. – И никто не получает второй шанс просто так.

Они разошлись в разное время.

Он – на юг.

Она – в центр.

Там, где будет удар.

Где не будет пощады.

Где всё станет видно.

Он задержался. Не ушёл сразу, как другие.

Максвелл стоял на пороге, словно колебался, но в голосе звучало уже не мальчишество, а чтото, почти взрослое:

– Слишком много времени прошло. Ты не знаешь больше этот мир.

Паулин прищурилась. Не злобно – устало. Как смотрят на человека, который надел чужую форму и думает, что стал солдатом.

– Думаешь, ты знаешь?

– Я здесь. Я внутри. Я вижу, как всё изменилось. Ты – нет. Ты играешь по старым правилам. А тут уже никто не играет. Тут просто выживают.

– Красиво сказано, – хмыкнула она. – Но ты всё ещё говоришь не со мной.

– Тогда с кем?

– С ним, – голос её стал жёстким. – Ты не мой помощник. Ты помощник моего мужа. А это значит – ты всегда будешь стоять не напротив меня, а чуть сбоку. Чтобы в нужный момент вонзить иглу.

Максвелл побледнел.

– Это несправедливо.

– Жизнь вообще не подписывала с тобой контракт на честность.

Она прошла мимо, но он поймал её взгляд.

– Я не прошу быть рядом. Но я – здесь. И я буду помогать.

– Нет, – сказала она тихо. – Ты будешь наблюдать. Это максимум, что я разрешаю. Я слишком устала от союзников с двойной лояльностью.

Он сжал кулаки.

– Тебе не обязательно всё делать одной.

Паулин повернулась. Глаза – холодные, как отражение стали.

– А если обязательно?

Он замолчал.

Пауза. Воздух между ними – острый, как перед грозой.

– В следующий раз, когда решишь быть героем, – сказала она, – вспомни, что твой отец умер не за то, чтобы ты был рядом со мной. Он умер за то, чтобы я осталась одна. И не сломалась.

– Это… жестоко.

– Это правда.

Она пошла прочь, не оборачиваясь.

Максвелл остался стоять – и, впервые, не знал, на чьей он стороне.

Внизу город шептал.

Схемы были расставлены.

Контуры выгорели на стекле.

Паула возвращалась к себе – не в общежитие, не в казарму, не в дом.

К себе – туда, где хранились чертежи. Схемы. Местоположения. Где всё складывалось в звезду.

Оставалось сделать только последний шаг.

Но и Лирхт уже чувствовал – она близко.

Следующий удар мог случиться в любой момент.

И вопрос больше не в том, кто первым схватит тень. А в том, кто из них готов убивать раньше.

ГЛАВА 17. Переговорщик вне плана

Операция началась в 04:32.

Южный сектор.

Старое административное здание, построенное ещё до войны. Три этажа, восемь лестничных шахт, один внешний лифт. Сейчас – глухая крепость. Внутри – группа боевиков. Во главе – Тесса. Лирхт вёл операцию лично.

В тени бетонных стен, без флага, без обозначений. Только с картой, на которой красным маркером были обведены этажи, заминированные узлы и вентиляционные люки.

Окна затемнены. Электросеть отключена. Связь – ручная, сегментированная. Все знали: если не успеют – здание обрушат.

Они ждали выхода.

Но не дождались.

Вместо этого пришло сообщение:

«У нас – шестеро. Этого достаточно. В здании – девять живых. Пять из них – ваши. Один – с кодовым знаком. Если попытаетесь войти – начнём с него. У вас триста секунд.»

Он сжал челюсть.

– Тесса, – произнёс тихо.

– Подтверждено, – кивнул стоящий рядом офицер. – Она внутри. Лицо опознано через тепловизор.

– И заложники?

– Четверо – связные. Один – офицер канцелярии. Остальные не из наших. Возможно, местные подрядчики.

Он молчал.

Открыл таймер. 297. 296. 295.

– Группа «Три» – контроль периметра. Никто не стреляет без сигнала.

– Сэр, они вооружены. Если они начнут…

– Я знаю, что будет, если начнут. Именно поэтому вы ждёте. Это не бой. Это шахматы.

В этот момент послышался звук. Шорох шин. Гуд двигателя.

На границе периметра остановился чёрный мотоцикл.

Она приехала.

Паулин сбросила шлем, не глядя на солдат. Кожа на ней – как броня. Лицо закрыто очками, но походка узнавалась сразу.

Она шла к Лирхту, как будто именно он был здесь второстепенным.

– Долго ещё собираетесь пялиться в здание?

– Не твой сектор, – холодно сказал он.

– Мой город.

– Здесь операция.

– Здесь – мои метки. Я оставила их неделей раньше, чем ты сюда пришёл. Просто ты не заметил.

Он знал, что это правда. И от этого злился сильнее.

– У нас заложники. У нас Тесса. У нас триста секунд.

– У вас – слишком много «у нас».

Она остановилась.

– Я пойду внутрь.

Он сделал шаг вперёд.

– Ты даже не знаешь, как они устроили оборону.

– Я не собираюсь прятаться.

– Они стреляют без предупреждения.

– А я – разговариваю без разрешения.

Он схватил её за плечо.

– Это не твоя роль.

– Ошибаешься, – ответила она. – Я – переговорщик. Просто вне плана.

Паулин подошла к внешнему входу. Солдаты расступились. Кто-то попытался было остановить, но Лирхт поднял руку – не сейчас.

– Открыть шлюз.

– Но…

– Она идёт туда одна. Мы не мешаем. Пока.

Металл скрежетнул.

Дверь открылась.

Тишина внутри – вязкая, как кровь в замкнутом сосуде.

Она шагнула в темноту.

Таймер на запястье Лирхта продолжал считать.

241.

240.

239.

Он смотрел в узкий проём.

И впервые за день подумал:

Если она не выйдет – я сожгу всё здание. С заложниками. С Тессой. С собой.

Потому что если Паулин погибнет – никакой операции уже не будет. Будет только чистка.

Тишина внутри здания была глухой. Не как в бункере – как в гробу.

Паулин шла уверенно, не прикрываясь. Каждый шаг звучал громче, чем должен. Стены впитывали звук. Воздух тянулся гарию – не свежей, не острой, а застоявшейся. Остатки последнего штурма.

Она прошла первый коридор. Второй. Мимо выбитого терминала, мимо граффити на стене:

символы, которых здесь не должно быть. Метки, оставленные чужими. И чужими же не понятые.

Повернула в боковой зал.

Не замерла. Не сбавила темп. Просто позволила – случиться.

Из тени вынырнул силуэт. Резкий, с заточкой в руке. Молодой. Слишком юный для убийцы, но уже не мальчик. Он прыгнул в глухую тишину, целясь ей в горло.

Она развернулась не резко – технично. Коленом вперёд, корпусом в сторону. Перехватила руку, вонзила локоть под ребро. Затем – движение шеей, как будто вздохнула, и нож оказался у неё.

– Ты бы мог быть лучше, – сказала она.

И вонзила лезвие под подбородок.

Тело рухнуло на пол, как мешок с кровью.

Она подошла к окну, распахнула его и – не маша, не делая пафоса – просто подняла руку. Одна секунда. Один жест. Затем исчезла в глубине здания.

Лирхт увидел.

И не сказал ни слова.

На третьем этаже было теплее. Там сидели двое.

Тесса – облокотившись на спинку сломанного кресла. Лицо – не как у ученицы, не как у солдата. Лицо того, кто всё понял слишком рано и слишком глубоко. И рядом с ней – второй. Старше. Взгляд – тяжёлый, спина напряжённая. Брат убитого.

Они услышали шаги.

Паулин вошла спокойно, руки свободны. На сапогах – кровь. Не пыталась её скрыть.

– Вы поздно, – сказала Тесса, без приветствия.

– Я вовремя.

– Мы убьём их, если они войдут. – Они не будут входить.

Тесса прищурилась.

– Почему?

Паулин посмотрела на второго.

– Потому что я только что убила твоего брата.

Он сжал кулак.

– Ложь.

– Нет, – сказала она. – Просто не трагедия. Он напал первым. Я ответила.

Пауза.

Тесса резко встала.

– Ты пришла сдаваться?

– Нет. Я пришла дать вам шанс. – Какой ещё шанс?

Паулин подошла ближе. Остановилась у стола. Поставила ладони на поверхность. Голос стал тише, но холоднее.

– Твою группу собираются штурмовать через чёрный ход. Вычислили схему вентиляции, отключили датчики. Сигнал уже ушёл. Через три минуты вас разорвут.

Вторая пауза. Длиннее.

Секунда напряжения. Потом:

– Откуда ты знаешь? – тихо спросил брат.

– Потому что я стою здесь, а не бегаю по крыше. Потому что я говорю с вами, а не кричу в динамик.

Тесса закусила губу.

– Это блеф.

– Возможно, – кивнула Паулин. – Но ты не узнаешь до тех пор, пока не станет слишком поздно.

Она выпрямилась.

– У тебя есть минута. Или ты выходишь сама – и я гарантирую, что тебя не убьют.

Или ты остаёшься – и умираешь так же, как он. Без имени. Без таблички. Без смысла.

Брат вскочил.

– Это ловушка.

– Всё – ловушка, – сказала она. – Добро пожаловать в игру.

Тесса не ответила.

Но взгляд её дрогнул.

Тесса опустила глаза.

Они говорили правду – не потому что были честны, а потому что были усталые. Уставшие от игры, в которой никто не выигрывает. Она посмотрела на брата, затем – на Паулин.

– Хорошо, – выдохнула. – Мы выйдем.

Брат вцепился в её руку.

– Ты не понимаешь…

– Я всё понимаю, – перебила она. – Он был моим. И он умер. Мне не нужно больше одного мертвеца.

Они медленно поднялись. Без оружия. Без защиты. Паулин не торопила. Не давила. Только смотрела – как хирург на операционном столе: без отвращения, но и без сочувствия.

– Вниз. Первое крыло. Окно у лестницы откроют через пять секунд. Медленно. Без слов.

Тесса кивнула. Они пошли.

Когда они вышли – тишина вокруг была такой, будто весь сектор затаил дыхание.

Лирхт смотрел на них, не поднимая оружия.

Солдаты – тоже. Никто не двинулся, пока обе фигуры не прошли границу внутреннего кольца.

Только тогда он поднял гарнитуру.

– Захват подтверждён. Четвёртый и шестой – зачистка. Без шума.

Из здания вышла Паулин.

Спокойно. Как будто просто шла за кофе.

Подошла к нему.

Сняла перчатки.

Вытерла руки о куртку. И – с самым безучастным выражением – сказала:

– Опять не поесть. Он нахмурился.

– Что?

Она хмыкнула.

– Опять человеческие отходы. А я так надеялась.

На фоне гудел город.

Где-то за линией горизонта вспыхнул свет. Мир возвращался в рутину.

Но в этот раз – не совсем.

Потому что теперь они знали: Паулин – не часть операции. Она – то, что приходит после.

ГЛАВА 18. Тот, кто разрешил

Камера была узкой.

Не тёмной – светлой. До боли.

Белые стены. Белый стол. Одна камера под потолком.

И два стула. Один – с привязками. Второй – свободный.

Лирхт сидел на свободном.

– Ты знала, что взорвёте северный вход?

Тесса молчала.

Губы сжаты, взгляд упрямый. В крови – остатки чужих идей.

Он не повышал голос.

Он не давил грубо. Только повторял.

– Ты знала?

– Я видела, как вы убивали своих, – выдохнула она. – Значит, я не должна молчать?

– Значит, ты должна быть мертва, – ровно ответил он. – Но почему-то не мертва. Почему?

Пауза.

– Потому что тебя вывела она?

Она не ответила.

Он медленно откинулся на спинку.

– Ты же знаешь, кто она. Правда?

– Это не важно.

– Это всё, что важно.

Он наклонился ближе.

– Она пришла туда не чтобы спасти тебя. А чтобы посмотреть, как ты сломаешься.

Тесса дёрнулась. Он продолжал:

– Я видел, как ты смотрела на неё. Сначала – как на спасение. Потом – как на судью.

– Она…

– Да. Она.

– Она не из вас.

– Нет, – сказал он. – Она – над нами.

Он открыл папку. На стол лёг снимок.

Замершее лицо. Шлем. Кровь на губах.

– Ты видела, как она убила твоего?

Тесса не ответила. Только посмотрела – в сторону. Почти в себя.

– Знаешь, – сказал Лирхт. – Я не думаю, что ты плохая. Я думаю, ты – ребёнок, которому дали слишком много огня.

Он собрал папку. Встал.

– Но теперь тебе придётся сидеть рядом с углями.

Он направился к двери.

И в этот момент она открылась.

Она вошла легко.

Как будто сцена уже принадлежала ей.

Ориэлла Морель.

Форма чуть расстёгнута. Волосы – как у выжившей после пожара. Взгляд – будто после трёх войн.

– Простите, можно?

Голос – льётся, как яд в меду.

Лирхт остановился.

– Здесь допрос.

– Здесь скука, – ответила она. – Я пришла добавить немного драмы.

Она подошла к нему.

Без пафоса. Без слов.