Медная ведьма.

Хватит, так больше нельзя. Она чувствовала, как сгущается мгла, как надвигается буря. Если она хочет понять себя, разгадать шифр прошлого и обуздать зверя, что пробуждается внутри, ей нужна нить Ариадны, проводник в лабиринте обмана. Ей нужна помощь. Истинная. Не замутнённая родительской ложью.

Она подняла глаза к окну, за которым раскинулся город – лабиринт домов и переулков. Где-то там, в его сердце, мерцала лавка, словно маяк в ночи.

Гадалка. Последняя надежда.

– Завтра, – прошептала она, и голос дрогнул, как пламя свечи на ветру. – Я обязательно пойду.

Глава 6

Утро ударило в обоняние медным молотом. Ни ласкового шепота кофе, ни румяного дыхания пекарского хлеба – лишь терпкий, ледяной привкус меди, словно на язык положили монету из могильной стали. Элора, еще не разлепив сонных век, замерла, пытаясь выудить из памяти этот странный фантом. И тут же – словно молния в ночи – вспыхнула гадалка, паутиной тайны окутавшая вчерашний вечер.

– Элора! – голос матери, грубый и настойчивый, как скрип старой мельницы, донесся из кухни.

Она, словно выброшенная волной на берег сознания, села на кровати. Ладони скользнули по лицу, стирая остатки сновидений. Легкое бежевое платье упало на плечи, словно вторая кожа. Волосы, заплетенные наспех, выпустили на волю непокорные пряди, обрамляющие лицо золотым бунтом. Дощатый пол коснулся ступней морозным поцелуем.

В кухне клубился густой дух дрожжевого теста, перебиваемый едким дымком из печи. Мать, как каменная изваяние, стояла у стола, яростно сминая податливое тесто. Рядом, в глиняной миске, темнела гора влажного белья, словно груда мокрых воспоминаний.

– Воду смени да развесь, – отрезала она, не поднимая глаз от своей тяжкой работы. – И потом подмети пол. Чтоб ни соринки!

– Хорошо, – прошептала Элора, в то время как в голове уже взвивался вихрь совсем других планов. Утро манило ее иным, слаще хлеба и чище воды.

Во дворе она вылила грязную, серую воду, словно выплескивая из сердца тоску. Свежая, хрустальная влага из колодца обожгла пальцы. Руки, словно привязанные к веревке, работали механически, а взгляд украдкой убегал к улице, туда, где кипела жизнь города, словно бурный поток.

Солнце, пробиваясь сквозь клочья облаков, осыпало мокрые простыни бриллиантовыми искрами. Ветер трепал их, словно паруса, рвущиеся в небесную гавань.

К полудню мать, наконец, соизволила отпустить ее. Элора, словно стрела, выпущенная из лука, помчалась в сторону кузницы, где, по ее расчетам, должен был быть Калеб. Она шла быстро, словно крадучись, но каждое биение сердца отдавалось гулким эхом предвкушения.

И действительно – он был там. Стоял, прислонившись к шершавой стене, как ленивый барс, и неспешно жевал кусок хлеба.

– О, вот кого я сегодня меньше всего ожидал увидеть, – протянул он с усмешкой, в которой читалось удивление и… что-то еще.

– Серьезно? – усмехнулась Элора, стараясь скрыть нарастающее волнение. – А я думала, ты тут стены караулишь. Мало ли, вдруг убегут.

– Иногда даже стены нуждаются в защите, – хмыкнул он, поигрывая хлебом в руке. – Но если честно… ты выглядишь так, будто у тебя горит. Делегация, не меньше.

– Горит, – кивнула Элора, не отводя взгляда. – Проводишь меня?

– Зависит от того, куда, – сказал он, прищурившись, словно оценивая крепость ее намерений.

– К гадалке.

– К гадалке? – брови Калеба взлетели вверх, словно испуганные птицы. – Это уже интересно. И что же ты там забыла?

Элора сделала вид, что вопрос ее забавляет, но внутри все сжалось в тугой узел.

– Просто… интересно, – пожала плечами, чувствуя, как по щекам ползет предательский румянец.

– Просто интересно? – повторил он, словно пробуя слова на вкус, сомневаясь в честности ответа. – Ну ладно. Пойдем, раз уж у меня сегодня нет планов по спасению мира.

Они зашагали по узким улочкам, словно по лабиринту, вымощенному тенями и полушепотом. Дома, тесно прижатые друг к другу, отбрасывали на мостовую причудливые узоры, и каждая капля утренней влаги сверкала, как осколок забытой звезды.

– Ты вообще веришь в эти… предсказания? – спросил Калеб, бросив на нее взгляд, полный скрытого любопытства.

– Не знаю, – ответила Элора, чувствуя, как внутри нарастает глухое беспокойство. – Может, и нет. Но иногда хочется услышать то, что ты и так знаешь, просто… от кого-то другого. За чужим авторитетом спрятаться.

– Опасная штука, – усмехнулся он, качнув головой. – Вдруг скажет тебе что-то, что перевернет всю жизнь?

– Тогда, наверное, так и должно быть, – ответила она, глядя в серую даль мостовой.

Он замолчал на секунду, словно обдумывая ее слова, а потом неожиданно выпалил:

– Скоро праздник. Может… пойдём вместе?

Элора обернулась, застигнутая врасплох его прямотой.

– Вместе? В смысле… вдвоем?

– Ну да. Ты, я… посмотрим на огни, выпьем чего-нибудь. Маску какую-нибудь нацепим…

– Ладно, – кивнула она после короткой паузы, чувствуя, как внутри распускается робкий цветок надежды. – Пойдём.

– Вот и договорились, – улыбнулся он, и от этой улыбки у Элоры защемило сердце.

Они остановились на перекрестке трех дорог. Калеб махнул рукой в сторону узкой, почти пустой улочки, уходящей в сумрак.

– Тут дальше сама. И… будь осторожна. Говорят, она не любит незваных гостей.

Элора выдавила легкую улыбку, но внутри почувствовала, как к сердцу подкрадывается ледяной холодок. Она развернулась и пошла вперед, в черную пасть улочки. Дом гадалки уже маячил за поворотом, словно хищный зверь, ожидающий свою добычу в темной засаде.

Элора ступила в тиски узкой улицы, где каждый шаг отзывался погребальной тишиной. Дома вокруг, словно древние стражи, съеженные под бременем времени, ощетинились потемневшими стенами и насупленными крышами. Заколоченные глазницы окон и двери, навеки запечатанные молчанием, шептали о забвении.

Здесь, на задворках мира, чужак был редок, как цветок зимой. И чем ближе Элора подходила к логову гадалки, тем ощутимее становилось ледяное дыхание чужого взгляда. Шепот за спиной – то ли игра ветра в сухих листьях, то ли поступь невидимого преследователя – нарастал, превращаясь в зловещую симфонию.

Дом гадалки, словно выросший из самой земли, примостился на краю обрыва, словно дряхлый орёл, готовый сорваться в бездну. Серые, изрезанные морщинами трещин стены, крыша, поросшая изумрудным мхом, и массивная дверь с потемневшей медной ручкой – всё говорило о прожитых веках. В единственном окне теплился тусклый, жёлтый свет, маяк, зажжённый, казалось, лишь для неё.

Элора замерла, словно олень перед прыжком. Сердце барабанило в груди, как пойманная птица. Два хищных чувства терзали её – жгучее любопытство, тянувшее, как магнит, и липкая, леденящая тревога, сковавшая сознание.

Что я здесь делаю? – пронзила мысль. – И что, если гадалка выплеснет в меня пророчество, которое я не смогу переварить?

Секунда колебаний, и вот уже пальцы легли на обжигающе холодную медную ручку, будто прикоснувшись к самой смерти. Дверь вздохнула и, повинуясь, подалась внутрь.

За порогом её встретил густой, настоянный на травах и дыме воздух, словно сотканный из тайн и пророчеств. Едва Элора ступила в полумрак, как спокойный, словно течение реки, но твердый, как кремень, голос пронзил тишину:

– Я ждала тебя.

Элора застыла, обращенная в камень. В углу комнаты, за круглым столом, накрытым тёмной тканью, величаво восседала женщина. Глаза гадалки, два огня в ночи, горели в свете свечей, прожигая Элору насквозь, словно рентгеновские лучи.

– Что… вы имеете в виду? – прошептала Элора, чувствуя, как внутри начинается землетрясение.

Женщина чуть склонила голову, и на её губах заиграла едва заметная улыбка, словно тень бабочки.

– То, что сказала, дитя моё. Я ждала тебя. Не сегодня, не вчера… а гораздо дольше.

Элора нахмурилась, пытаясь уловить смысл – жестокая ли это шутка или за этими словами скрывается нечто большее, ужасающее.

– Не понимаю… зачем? – тихо спросила она.

Гадалка поднялась из-за стола и, словно тень, скользнула навстречу. Тени от свечей забегали по её лицу, превращая его в призрачную маску. Остановившись в двух шагах, она прошептала:

– Потому что за тобой идёт тень. Её имя – Эстелла.

Сердце Элоры болезненно сжалось, словно его пронзили иглой.

– Эстелла?.. – прошептала она, и имя повисло в воздухе, словно эхо из забытого сна. Оно казалось смутно знакомым – как мелодия, которую ты когда-то слышал, но не можешь вспомнить.

– Она следует за тобой, – продолжала гадалка, не отводя взгляда. – Иногда ближе, чем твоя собственная тень. Иногда – издалека, прячась в тенях. Но она всегда рядом.

Элора отступила на шаг, но любопытство взяло верх:

– Но почему я? И что ей нужно от меня?

Гадалка прищурилась, словно увидела нечто, скрытое от глаз других.

– Она хочет, чтобы ты закончила её дело.

– Какое дело? – в голосе Элоры звучало отчётливое недоверие.

– Ты узнаешь об этом позже, – ответила женщина с таким спокойствием, словно приговор давно был вынесен. – Но остерегайся. Я вижу перед тобой сложности… и тьма – безудержная, всепоглощающая – попытается поглотить тебя.

Элора сжала кулаки, готовая к худшему.

– Какая тьма? – коротко спросила она.

– Это сила. Сила, что дремлет в тебе, подобно вулкану, готовому извергнуть лаву. Она не ангел и требует узды крепче стали. А Эстелла… жаждет развязать её, превратить в орудие тьмы.

В комнате склепа стало звеняще тихо. Даже пламя свечей, казалось, замерло в танце, прислушиваясь к эху их слов. В сердце Элоры заклубился ледяной туман страха, но сквозь него пробивался луч упрямого любопытства, жаждущего докопаться до истины.

Она с трудом сглотнула ком, не отрывая взгляда от лица гадалки.

– И что… если я восстану против судьбы? Если я откажусь быть пешкой в этой игре? – прошептала она.

Уста женщины тронула тень усмешки, но в глубине её глаз плескалась лишь безбрежная грусть.

– Тень не просит разрешения. Она – твоя вторая кожа, твоё эхо в пустоте. И чем яростнее ты будешь отталкивать её, тем гуще она станет, сплетая тебя своими нитями.

– Звучит как… как проклятие, выжженное на душе, – прошептала Элора, чувствуя, как мир вокруг неё сужается.

– Возможно, так и есть, – кивнула женщина. – Но проклятия, как и благословения, – лишь ветер, меняющий направление. Всё зависит от того, чью волю ты выберешь своим компасом – свою или её.

Элора опустила взгляд, раздавленная тяжестью предсказания.

– Но я даже не знаю её… я всего лишь тень себя самой, – призналась она.

– Познаешь. Она уже стучится в двери твоего сознания. Через сны, сотканные из пепла и тумана. Через знаки, рассыпанные по дороге жизни. Через лица прохожих, в которых ты увидишь её отражение.

Элора резко вскинула голову, вопросительно нахмурившись.

– И что же мне делать? Как противостоять приливу тьмы? – спросила она, словно тонущий, хватаясь за соломинку.

Женщина бесшумно скользнула к полке и сняла небольшой, туго затянутый медной нитью мешочек из ткани, черной как смоль.

– Держи его при себе. Он не щит от зла, но зеркало, отражающее скрытое. И помни – не всякий протянувший руку – друг, и не всякая угроза обнажает клыки.

Элора приняла дар. В ладони ощутилась неожиданная тяжесть, и внутри что-то тихо звякнуло, словно отголосок дальней бури.

– Что там? – с тревогой прошептала она.

– Когда пробьёт час испытания, узнаешь, – загадочно ответила гадалка. – А пока… будь бдительна, словно лань, чующая приближение хищника. Эстелла терпелива, как сама вечность, но даже её терпению придёт конец. Она будет подгонять тебя, шептать искушения, торопить с выбором.

Элора застыла, словно вкопанная, не находя слов, чтобы высказать свой смятение, а потом лишь безмолвно кивнула. В душе поселилось ощущение, что этот разговор не развеял морок, а лишь сгустил его, превратив в непроглядный туман.

Она покинула полумрак комнаты гадалки, и тусклый свет умирающего дня обрушился на неё, словно поток раскалённого металла. Уличный воздух обжёг холодом, пронзив кожу тысячью невидимых игл. Машинально обернувшись, она увидела лишь плотно закрытую дверь, словно и не было никакого прохода в иное измерение.

Шаги гулко отдавались в пустых переулках, словно эхо её растерянности. Ей казалось, что она провела там лишь мгновение, но солнце уже касалось горизонтов, предвещая скорое наступление сумеречного часа, когда тени обретают власть над миром. В груди заворочалось предчувствие неминуемой беды.

– Неужели время пролетело так быстро? – промелькнуло в голове, но тут же она отогнала эту мысль, словно боясь пробудить спящее зло.

Когда она подошла к дому, дверь оказалась незапертой. Мать, погруженная в свои заботы, возилась у стола в гостиной, перебирая какие-то бумаги. Услышав шаги Элоры, она подняла глаза, полные усталости.

– Ты задержалась, – тихо произнесла она, без привычного строгого тона, но с еле уловимой ноткой укора.

– Я… была у Бони, – соврала Элора, чувствуя, как ложь обжигает язык. – Потом зашла ещё… кое-куда.

Мать задержала на ней взгляд дольше обычного, словно пытаясь разгадать тайну, скрытую за маской безразличия, но промолчала.

– Хорошо. Помоги мне разложить хлеб, – сказала она более мягким тоном.

Они обменялись парой ничего не значащих фраз, стараясь скрыть бурю, бушующую под маской спокойствия. Напряжение висело в воздухе, подобно натянутой струне, готовой оборваться в любой момент. Лишь тень недосказанности, привычная им обеим, напоминала о зияющей пропасти между ними.

Закончив, Элора, словно тень, скользнула в свою комнату. Вечер проливался сквозь окно, рисуя на столе золотые письмена. Она опустилась на стул, словно в омут, и, словно тайнопись, извлекла из-под подушки свой дневник. Ладонь её затрепетала над обложкой, ощущая под пальцами память каждой царапины, каждой трещинки на коже переплёта. В голове бушевал шторм мыслей: об ожерелье, мерцающем змеиным глазом, о голосе гадалки, звеневшем, как погребальный колокол, о странных взглядах Эстеллы, полных то ли сочувствия, то ли зловещего предзнаменования, о предостережениях, чья суть ускользала, как дым.

Едва она распахнула первую страницу, как в дверь, словно призрачный гость, постучали.

– Элора, – голос отца донёсся приглушённо, как эхо из дальних комнат, – можно войти?

Она выдохнула, захлопывая дневник, словно прятала от чужих глаз самое сокровенное. Рука её замерла поверх него, словно боялась, что кто-то осмелится взглянуть вглубь её души.

– Войдите, – устало прошептала она, откладывая дневник на край стола, словно ненужную вещь.

Дверь приоткрылась, впуская в комнату призрак отца. Лицо его хранило печать спокойствия, но в глазах теплился тот жаркий уголёк любви, который он берёг лишь для своих детей.

– Можно? – спросил он, словно прося прощения за вторжение, хотя уже шагнул внутрь.

– Конечно, – Элора откинулась на спинку стула, чувствуя, как усталость сковывает её, словно цепями. – Что-то случилось?

Отец опустился на край её кровати, словно уставший путник на привале. Взгляд его скользнул по комнате, задержался на книгах, выстроившихся на полках, словно молчаливые стражи, на аккуратно сложенных вещах, и замер на ожерелье и раскрытой тетради. Он задержал дыхание на этом, словно пытаясь прочесть между строк её души, но ничего не сказал.

– Я заметил, что ты сегодня вернулась позже обычного, – начал он мягко, словно боясь спугнуть робкую птицу. – Мама сказала, ты была в городе.

– Да, – коротко ответила Элора, стараясь придать голосу оттенок безразличия. – Я… зашла к одной женщине. Она вроде как… гадает.

Отец хмыкнул, но без тени насмешки.

– Гадалка, значит? – он слегка улыбнулся, но в его взгляде мелькнула зловещая тень, словно предчувствие беды. – И что же она тебе нагадала?

Элора колебалась, словно перед прыжком в бездну, боясь, что ее секреты вспыхнут и распадутся в воздухе. Одна часть её рвалась рассказать всё, отдать себя всю без остатка, но другая, упрямая и гордая, держала слова внутри, словно драгоценные камни.

– Просто… странные вещи. О прошлом, которое жжёт, как крапива. О будущем, которое манит и пугает одновременно, – сказала она, пожав плечами и стараясь казаться равнодушной, словно актриса на сцене. – Не знаю, верить ли ей.

Отец замолчал, словно взвешивая каждое своё слово на весах молчания, чтобы не поранить нежное сердце дочери. Потом тихо произнёс:

– Люди всегда будут говорить странное, бросать слова на ветер, как семена. Но важно то, что ты сама чувствуешь, что отзывается в твоём сердце. Иногда… мы уже знаем правду, просто боимся признать её, словно тень в зеркале.

Его голос был спокоен, словно тихая река, но в нём прозвучала странная серьёзность, ледяным дыханием коснувшаяся спины Элоры.

– Ты ведь… веришь в такие вещи? – спросила она, не отрывая взгляда от его лица, будто пытаясь прочесть его мысли, как открытую книгу.

Отец отвёл взгляд, словно прятал свои сомнения, встал и направился к двери.

– Я верю в тебя, Элора. В твою силу, в твою доброту, в твою мудрость. Всё остальное – придёт само, как рассвет после ночи.

Он уже почти скрылся за дверью, но на пороге обернулся и добавил:

– И, пожалуйста, не держи всё в себе, словно тёмную тайну, пожирающую тебя изнутри. Иногда сказать вслух – значит освободиться от оков, стать легче и свободнее.

Когда он ушёл, комната снова погрузилась в тишину, нарушаемую лишь стуком сердца Элоры, отдававшимся в ушах, словно барабанный бой. Она долго сидела неподвижно, словно окаменевшая, слыша, как внизу скрипят половицы под ногами матери и доносятся тихие голоса семьи, словно далёкие крики отчаяния. И только потом снова потянулась к дневнику, но уже с другим, тяжёлым предчувствием, которое словно свинец, тянуло ее на дно.

Она прикрыла за собой дверь, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим шепотом старого дома. Элора опустилась на кровать, словно на пытку, и вытянула из-под подушки свой дневник – верного друга и исповедника, принимающего все ее тайны. Пальцы на мгновение замерли на мягкой, чуть потёртой обложке, словно прощаясь.

Сердце бешено колотилось, словно птица в клетке, и не только из-за усталости. В голове эхом отдавался голос гадалки, каждое ее слово, каждый взгляд, будто пронзающий душу насквозь. Элора провела рукой по странице, ощущая шероховатость бумаги, и раскрыла дневник на чистом листе, готовом принять ее исповедь. Чернила в чернильнице казались особенно густыми и тёмными, словно кровь ночи.

Она обмакнула перо, и первые слова легли на бумагу дрожащей змейкой, словно сама рука плясала на тонких нитях нервов, переполненная вихрем невысказанного:

Сегодня меня словно за шиворот схватил город. Что-то древнее, как окаменелый вздох динозавра, сильное, как прилив, и, возможно, опасное, как таящийся в траве аспид, шепчет моё имя.

Слова сорвались с пера, как листья с осеннего дерева, гонимые ветром откровений. Она описывала зловещую лавку гадалки, где в воздухе клубились призраки ушедших трав и пророчеств, а пламя свечи вздрагивало, словно испуганное откровением, при каждом её робком вдохе. Она пыталась поймать руками ускользающее чувство, когда гадалка, словно извлекая звуки из старой скрипки, говорила о прошлом, о проклятии, висящем над ней, как дамоклов меч, о судьбе, заплетённой в косы времени, которую нельзя распутать.

Элора, словно пленница собственной исповеди, не сразу заметила, как чернила, точно яд, окрашивают кончики её пальцев в цвет воронова крыла. Ей казалось, что, записывая этот сумбурный поток откровений, она цементирует пережитое, чтобы однажды, проснувшись, не заподозрить, что всё это было лишь химерой во сне.

Где-то за окном старая калитка, словно заржавевший голос прошлого, издала тихий стон. Элора автоматически обернулась, но тут же вернулась к строкам, словно боялась упустить нить Ариадны, ведущую из лабиринта.

И всё же… время обратилось в дым. Я поклялась бы, прошло не больше двадцати минут. Но солнце уже истекало кровью на горизонте, когда я вышла. Как это возможно? – писала она, глядя на последний, словно надломленный вздох пера, и вдруг почувствовала, как по позвоночнику пробегает стая ледяных мурашек, предвестников беды.

Мысль поделиться этим с матерью или Калебом пронеслась в голове, как испуганная птица, но тут же была отогнана. Пока это должно было остаться её личным призраком, её тенью.

Перо танцевало на бумаге в вальсе с тенями, а комната медленно тонула в густеющем молоке сумерек.

Сегодняшний день был инородным телом в череде привычных будней. И меня начинает душить предчувствие, что это только начало. Утром я подслушала обрывок разговора между мамой и папой. Они говорили шёпотом, почти беззвучно, но я смогла уловить фразы, словно вырывающиеся из горящего дома. Папа говорил о том, что не стоит ворошить прошлое, что сейчас не время, а мама кричала вполголоса, что я «слишком много вижу». Эти слова впились в мозг, как осколки стекла. Я не понимаю, что именно она имела в виду, но чувствую – ответ где-то рядом, и он сочится гноем.

Днём я совершила безрассудный поступок – пошла к гадалке. Не знаю, что на меня нашло, но мне нужно было сорвать маску с этого притворства, поговорить с тем, кто не будет убеждать меня в том, что 'всё нормально'. Она… странная, эта старая карга, но… в её пронзительном взгляде была глубина бездны, что пугала и манила одновременно, словно запретный плод. Она прошипела, что в Бисби есть тайны, которые лучше не трогать, но если уж я начала – назад дороги нет, как по рельсам в ад. Она упомянула женщину в медном, и мне показалось, что она увидела во мне это ожерелье. Я не сказала ни слова в ответ.

Это ожерелье… я нашла его в шахте, в адской темноте, словно оно ждало меня, как хищник ждёт жертву. Медные витки отдают тепло, будто металл одушевлён жаром преисподней. Как только прикоснулась к нему, будто вдохнула тёмное пламя, передо мной явилась женщина. Я знаю – это звучит безумно. Но это не была просто галлюцинация. Я видела её отчётливее, чем вижу сейчас собственные руки. Её глаза были бездонными омутами мрака, а голос – как отголосок колоколов, звонящих по усопшим богам. Я не понимаю, что она хотела сказать. Но я всем нутром чувствую, что она знает обо мне больше, чем я сама.

Мама что-то скрывает. Папа, похоже, тоже замешан в этом лживом спектакле. Все вокруг ведут себя так, словно этот город – всего лишь пыль и камни, но я вижу в нём пульсирующую тьму. И если они не откроют мне правду – я вырву её из их глоток сама!

Элора, словно запирая клетку с безумной птицей, спрятала дневник в потайной угол тумбочки и на пару мгновений задержала руку на шершавой крышке, словно пытаясь удержать демонов, вырвавшихся на свободу из этих страниц. В груди ощущалось зловещее трепетание – смесь первобытного ужаса и жажды неизведанного. Она наполнила лёгкие воздухом, приказывая себе вернуться в скучный поток реальности, и нехотя поднялась с кровати.

По пути к двери её взгляд зацепился за медное ожерелье, одиноко лежащее на трюмо. Коварный солнечный зайчик, словно насмехаясь, скользнул по его поверхности, и сердце болезненно сжалось. Отвернувшись, как от искушения, Элора поспешно вышла – сейчас было не время распахивать врата между мирами.

С лестницы доносились приглушённые голоса родных, а густой аромат тушёного мяса с душистыми травами и свежеиспечённого хлеба, как кокон, окутывал дом. Элора тихо спустилась, чувствуя, как этот манящий запах постепенно вытесняет из головы мрачные тени дня.

– О, вот и ты, – сказала мать, оторвавшись от плиты. – Садись, ужин уже дымится.

Отец, безмятежный, уже сидел за столом, что-то тихо рассказывая Томасу, который, словно заводной, размахивал руками, подчёркивая важность своей детской истории. Элора бесшумно заняла своё место, стараясь сохранить подобие спокойствия, хотя в голове, словно назойливые мухи, жужжали обрывки украденных разговоров и мучительный образ женщины-гадалки.

Вечер обещал мирный передых, но Элора понимала, что это лишь мимолётная иллюзия. Под тонкой плёнкой привычного мира медленно, но неумолимо, назревала буря.

На столе возвышалась огромная миска с золотистой запечённой картошкой, рядом, как страж, стоял глиняный кувшин, наполненный свежим молоком. Элора машинально оправила складки платья и провела пальцами по неровной поверхности деревянной столешницы, словно пытаясь прочитать историю этой старой мебели по вырезанным на ней морщинам.

– Томас, сядь прямо, – мягко журила мать, раскладывая дымящуюся еду по тарелкам. – Ты же уже большой мальчик, а не лесной гном.

– Я и так прямо! – с набитым ртом огрызнулся брат, чем вызвал тихий смех отца, словно вспышку молнии в ночи.

Беседа за столом текла сонно и неспешно. Отец рассказывал о том, что завтра собирается, как раненый солдат, латать покосившиеся ставни на окнах в лавке, мать – о том, что на рынке скоро запестреют румяные яблоки из дальних садов, словно драгоценные рубины. Томас же пытался вставить свои «важные новости» – то, как видел двух скандалящих белок, танцующих на заборе, то, что соседская кошка, по его словам, «научилась открывать двери, словно профессиональный взломщик».