Месть за то, что будет. История одного дознания

– Избежим пошлости, ради Предков. Любой линией. Важно лишь, чтобы в терминах топологического пространства связность была равна единице.

– Ты чернознатец, что ли? – начинаю я приходить в себя.

– Скорее, судья. Чернознатец теперь ты. Я тебе кусок кода дал? Дал. Ну вот, – отвечает Бозейдо.

– И как, кровью писать? – пилюлей сарказма оставляю себе лазейку на случай, если сосед затеял розыгрыш.

– Чем угодно; разборчиво, гарантируя однозначность символов. Пишут, бывает, кровью, не без этого, но лишь потому, что под рукой ничего другого не оказывается. Как закончишь, скинь внутрь фигуры одну линию лжизни, можно самую тонкую, завалящую. И всё. Надо лишь успеть, пока дух отходит. – Нет, он не шутит.

– Спасибо.

– За что?

– За помощь, – говорю.

– А, – кривится, – помогаю, но без сострадания.

Он прикрыл глаза ладонью в жесте «пуде́т». Ага, стыдно ему, так я и поверил.

– Понятно. Я тоже когда наказываю, – говорю, – то без ненависти.

– Но это ложь!

– Лгу, но без желания обмануть, – парирую я.

Он отмахивается:

– Да, и ещё имей в виду: постепенно автономный узел жертвы развеется, когда резерв, выделенный на неё при жизни, сольётся. Нужна будет новая жертва. Какой расход тел во времени – не спрашивай. Я теоретически твёрдо знаю, что нужно. Не практик.

Гадешо с Тимотеусом триумфально вернулись с охапкой ранцев, пока мы с Бозейдо деловито обсуждали, кого грохнуть, не выходя из башни. По всему выходило, что нужно опять идти к кастелянше.

Решили отдыхать до предрассветного часа. Оставался один трёхчасовой цикл забытья. Адепт трижды произнёс молитву: – «Аще не будет Предков, не постигнем ни хождения, ни движения, аки должно. Без святой памяти и живыя веры, не изречём и фразы без сердечной печали. Яко же без Создателей – пределы дозволенного потщим и смертию от скуки погибнем». – И мы отошли ко сну.

⁂

Когда спим, с кем мы разговариваем во сне? Кто говорит от нашего имени? Что есть источник вальдáйнзамкайта, чувства спокойного уединения в лесу, осознание связи с природой и умиротворения вдали от суеты? Как мой сосед-малефик смог быть в яви, как во сне? Какой нитью лжизни и на чьём удиле сменили сияние моего жетона? В репликах, которые мы видим в снах, есть симуляция интенциональности: когда мы проживаем сквозь такую потустороннюю фразу, нам кажется, что намерение в ней есть, но на самом деле фраза не определена никаким индивидуальным опытом, о ней нельзя сказать, что она сказана “о чем-то”, в ней нет этого свойства. Но наша интенциональность спящего слушателя всегда есть. Это диалог с языком как таковым, помимо личности. Там никого нет! Но есть что-то, что с нами разговаривает. Обычно, через один-два удара сердца после пробуждения, сны испаряются бесследно. Но сегодня, покидая забытье со скандалом, под толчками будившего меня Бозейдо, я почему-то всё запомнил в постоянной своей памяти, несмотря на крайнюю сумбурность и безинтенциона́льность фраз.

Я встаю, одеваюсь, иду торопить Гадешо. Адепт раздвигает два кресла, на которых спал калачиком. А Бозейдо, похоже, и не ложился вовсе. Все вещи, включая штиглицовские, уже у нас в комнате, так что, вернувшись, я спускаю лестницу и приматываю линь для спуска поняги и двух составных мульти-ранцев. Уже через треть часа мы внизу, я свищу чете воронов, машу рукой стоящему в окне соседу, который скинул нам вниз концы лестницы и линя. Упаковываю их на понягу, и мы по кратчайшему расстоянию пересекаем открытое пространство перед лесом. Заходим под сень деревьев, останавливаемся на дорожку. Солнце еще не взошло, даже из-за горизонта, не говоря о крепостных стенах. Седьмая и шестая башни хищно следят за лесом светом немногочисленных свечей.

Мы радостно идём и обсуждаем детали того, как тётка Клаудо вчера отреагировала на громилу-Тимотеуса. Есть термин – лапотная миля. Она равняется расстоянию, которое можно было пройти в одной паре лаптей. Это примерно семерица пути, если делать минимум остановок, но при этом без фанатизма. Наша земля поперёк – не более десятка-двух лапотных миль, но никто точно не мерил. Напрямую пройти нереально. Все страны находятся на склонах Великой горы, каждая в долине своей реки. Между частью долин множество относительно пологих участков, как, например, между нами и Волкариумом, который, видимо, и напал вчера. Но некоторые границы для войск непреодолимы. Там даже проходимых для мулов троп нет. В конечном итоге, нам следовало отправиться именно к такой границе с Маристеей и спастись от войны там. Но прежде мы, конечно, должны были как-то решить дела с маэстро Хотценплоцем. А пока… лес чудесен. Мы двигаемся безо всякой тропы, и даже так, не страдаем от цепляющейся травы или необходимости слишком часто обходить буреломы. Вороны мои летают спиралями над деревьями, не упуская нас из виду. Адепт любуется стремительными движениями белок, то и дело делая резкие махи руками. Он пытается дергаться и всем корпусом, но тут же получает по затылку надстроенным ранцем. Мы с Гадешо, не скрывая улыбок, перемигиваемся.

– Почто зубы изощрени на агньця Создателя? – задаёт вопрос Тимотеус. – Не для меня белка фамильяр?

– В жизни белок свободы больше, чем разума. А у тебя – наоборот. Сработаетесь на дополнениях.

– Свободы или разума. Вкупе не дают, – согласен адепт. – Предки пишут, свободы себя лишили люди, прогнав с работы эволюцию.

Тимотеус пояснил, что люди, а затем и мы зажали себя в рамки культуры. Культура, довольно зловонная смесь традиций, оказалась безальтернативным кандидатом на освободившуюся после эволюции вакансию. Культура, мол, действенна лишь тогда, когда она скрыта от своих творцов. Парадоксальность культуры в том, что когда ее существование осознается подопытными индивидами, она рушится.

– Не есть яблок, чтобы яблоня в кишках не выросла, так получается? – Штиглиц не оценил тезиса. – Спорное мыслепостроение. Кроме того, пусть зловонная. Работает, однако.

– Работает. Коль отрёкся от авторства, – Тим упорствует в том духе, что проявления культуры изначально приписывали демонам, духам, стихиям, силам земли и неба… только бы не самим себе. Чтобы пропетлять и не принять на себя авторства.

– Я, например, задавался нынче во сне вопросом, кто именно и как поменял сияние моего жетона, когда я стал действительным аспирантом, – говорю я. – Кто автор этой «культуры»?

– Приснился вопрос? И ты запомнил? И помнишь вплоть до текущего момента?! – Гадешо покачал головой, – ну и ну. Механизм, между тем, таков. Нить лжизни есть вероятностный объект. Пара нитей может обладать совместным свойством спутанности, если их в какой-то момент поставить в зависимость друг от друга. Как не разнеси нити в пространстве, а в некоторых случаях – даже и во времени, они останутся парой до первого изменения одной из нитей. Тогда мгновенно изменится и вторая. В каждый жетон изначально заложены «половинки» нитей под каждый возможный ранг. В твоём жетоне их три: аспирант-корреспондент, действительный аспирант, статс-аспирант.

– И кто конкретно и где порвал нужную «половинку», когда я обезглавил лживые построения белобрысого лектора, царство ему небесное?

– Региональное управление Всемирного комитета колгунов, конечно, кто ещё, – отвечает Штиглиц.

– Их можно где-то найти, физически, поговорить с ними?

– Не знаю, – Гадешо пожимает плечами, – не попадалась информация. Не нашего полёта птицы. И не тех, с кем я мог в принципе оказаться лицом к лицу.

– А название ты откуда знаешь? – указываю я на неувязку.

Штиглиц призадумался: «А действительно, откуда?». Но быстро сообразил.

– Так Бозейдо мне сказал, несколько лет назад.

= При каких обстоятельствах, не припомнишь? – вертится у меня на языке, но я не продолжаю допрос: хватаю почти высказанную ‘****’ за ноги и опрокидываю. Адепт богат интуицией такта: вернул беседу на шаг назад.

– Поди-тко так же господская связь работает?

– У них есть матрицы, куда ввинчено множество ‘условных жетонов’, под символы языка. Очень дорого получается. Я слышал, что отправитель всегда оплачивает половину, а получатель – вторую. Правительство не платит. Только доступ даёт. Дюжина символов даётся на заголовок, чтобы заинтересовать получателя. Если он не проявит интереса и откажется платить, то плакали монеты отправителя.

– Жетоны-то сняли бы, – говорит Тим, натягивая повыше дикую косынку, – всякому в нынешнее время подобает с опасеньем жить.

– Разумно, – киваем мы и отцепляем жетоны. – Легенда нужна.

Тимотеус предположил, что мы можем представляться помощниками викария, который, например, погиб при пожаре. Дабы избежать саморазоблачения на простейшем теологическом диалоге, ссылаться нужно на правило, в рамках которого Орден допускает найм светских специалистов. Советников, референтов или асессоров. Мы должны быть, однако, приписаны к какой-то теме исследований. Оставаясь формально при Академии изысканий, не покидаем академическую стезю, но удаляем силовую компоненту. В таком случае, вопросы относительно дел епархии и, тем более, теологии к нам возникать не должны.

– Подходит, – резюмируем. – Тема?

Адепт чешет голову, благо она под шляпой, а не под громилой. Далее, как он выразился – с готовностью пружины – принялся наполнять нас цитатами. Он предупредил, что на одну ознакомительную беседу нам хватит. Если же мы окажемся в плену и будем переведены в расположение основного полевого гарнизона, нам не сдобровать. Нам хватит поддельной экспертизы отолгаться на уровне взвода или роты.

Я даю крайне низкий шанс тому, что мы попадём в плен в качестве гражданских лиц. До Нижнего форта недалеко, а там – либо нет войны, и мы будем в статусе дознавателей, либо война на подступах, и уже сформировано ополчение, в которое мы и попадём. Однако же, эта ситуация – хороший предлог послушать Тима и дать ему выговориться. Наши академические интересы почти никогда не пересекались. Вот, пожалуй, первый раз.

– Дай минутку, – прошу я, – поверку направления только сделаю. И продолжим со всем вниманием.

Останавливаюсь. Предлагаю товарищам снять поклажу и расправить плечи. Достаю компас. У каждого из нас с детства запечатлена в памяти карта мира. Направление я примерно выдерживал с помощью азимута, взятого в начале пути. Но компас не мог помочь в отсутствие новых ориентиров, указанных на карте. Сейчас наше местонахождение на карте ожидаемо превратилось из точки во внушительный ареал. Я, тем не менее, излишне не беспокоюсь: мимо Великой реки Иллюмироса мы не пройдём никак, а как выйдем к берегу, найдём способ понять, вверх по течению форт или вниз. Мы двинулись дальше.

⁂

Адепт предложил нам временно стать суррогат-экспертами в дисциплине “проприоцепция”. Дисциплина изучает ощущения положения частей собственного тела относительно друг друга и в пространстве. По сути, это «осознание тела» и понимание, где находятся части тела, даже если их не чувствуешь и не видишь. Закройте глаза и покачайте ногой в воздухе. Почувствуете, где ступня относительно других частей? Насколько хорошо? Как это связано с тактильными ощущениями и координацией? Дисциплина изучает те условия и случаи, когда проприоцепция отключается. Этого можно достигнуть искусственным путём, но бывают и нормальные обстоятельства, вызывающие такую «внутреннюю дезориентацию». Дополнительные компоненты аппарата теории телесного опыта – это кинестезия, термоцепция, ноцицепция, то есть чувство боли, а также эквибриоцепция, чувство равновесия.

– Скажи, Тимотеус, ты зачем это знаешь?

– Завет нашего Ордена таков: без Создателей нельзя обучаться движениям тела. Чтить Создателей нужно знанием сфер их.

– А мы как шагаем сейчас? – отмечаю про себя укрепление силы моего вранья за последние несколько суток. Ни малейшей издёвки в реплике, с одной стороны. Ни капли доверия, с другой.

– По догме, мы не вполне живём, пока не слились с Создателями.

– Аа, – понимающе протянул я, – ну тогда ладно.

Мы увидели просвет среди деревьев впереди, шагах в полусотне, и, повинуясь порыву стремления к новизне, припустили почти бегом к поляне. Нам эта поляна не нужна ни в качестве места для привала, ни для ориентира. Поляна и поляна. Зачем побежали? С треском веток под ногами мы выскакиваем на елань. Ничего. Просто кусты.

Хотя нет, не просто. С шести сторон на нас смотрят шесть болтов, заряженных в шесть арбалетов. Двое – со стороны леса, откуда мы только что явились. Надо думать, наша топотня достаточно заблаговременно предупредила стрелков, чтобы они успели перегруппироваться из своего лагеря в центре поляны к месту нашего выхода из леса. Маски звериного безразличия. Внимательные длинные переносицы. Полёт листвы и лепестков в косых лучах света, рассечённого листвой леса. Собранность иссиня-чёрных, до-пят хитонов. Злодеи почти статичны. Едва заметно покачиваются, как крепкие деревья на слабом ветру. Округлости плотных платков, скрывающих все шесть лихих голов, кроме малых овалов вокруг носов и глаз. Вставшее на паузу жужжание шмелей. Если выпутаемся сейчас, успеем ли мы научиться уму-разуму, прежде чем нас снова попытаются продырявить?

– Разрешите представиться, – хорошо поставленным голосом объявляет одна из стрелков, – Берта, Сарра, Ревекка, Адель, Анна и Ида. Простите великодушно, средств на грудные нашивки не имеем. Но я готова заполнить пробел: мы – лесные разбойники. Слышали о такой профессии?

Говорит Берта. Ответа от нас не ждут. Монолог продолжается:

– Да и вы, смотрю, не фельдъегери, – подозрительно щурится Берта.

– Мы… – начинаю я, но Берта резко меня прерывает:

– Тью-тью-тью, – грозит указательным перстом правой руки, – тут я выбираю темы для диалогов.

«Простецы, – решаю я, – колгунов среди них нет. И не факт, что Берта главная; чрезмерно театральна для реального руководителя. А вот эта, самая дёрганая, значит – самая опасная. На Клаудо похожа». Я продолжаю наблюдение и крохотными, редкими шажками смещаюсь к Адели, которая вызывала у меня наибольшую тревогу.

– Давайте так, – продолжает Берта, – будем считать, что реплики ваши ушли на цыпочках и не оставили следов, и вы нам просто молча выложите все ваши монетки. Мы вам оставим подъёмные и отпустим.

Я успеваю приметить, кто по привычке усмехнулся, подчиняясь синдрому обязательного смеха над шутками начальства. Улыбнулись трое. Челядь. Адель продолжала быть вся на нервах, её арбалет явственно поматывало, ей было не до юмора. А у Иды не дрогнула ни одна мышца. Значит, к ней надо обращаться.

– Клириков не обижайте, Ида, – сказал я отчётливо, глядя ей в глаза.

– Атдахнешь сейчас! – рёвом реагирует Адель.

Ида, однако, натренированным движением вжимает арбалет прикладом ещё сильнее в плечо, чуть приподнимает кивер, и рукой, которая на цевье, подаёт стопорящий жест дерганой. Такую с панталыку не сбить.

– Признаю, мы не очень религиозные, мы просто любители старины, – говорит Ида спокойно, низким голосом. Она красива. На ней блузка без бретелек. Я решил, что не стоит растрачивать запас надежды на то, что та упадёт.

Она смотрит на меня. С ожиданием более конкретным. Продолжает:

– Когда-то рожь и овёс были сорняками на полях пшеницы. Но времена изменились. Война. Теперь и наша профессия стала вполне легитимной. Почему мы должны отказываться от законного заработка. Вас трое, нас шестеро. Бухгалтерия в нашу пользу.

«Почему не стреляют? – думаю, – чего ждут? Очевидно, считают, что не той силы перевес, в чисту́ю не положат, а жертв со своей стороны не хотят». Я не знал статистики по арбалетным ранам, но был уверен, что если начнут стрелять, одну или двух мы покалечим. Ида, видимо, разделяла мою уверенность.

– Чек выпишу, – сказал я, – на предъявителя.

И медленно-медленно снимаю понягу. Фуух! Меня не стали одёргивать, приоткрыв ворота следующей моей реплике. Видимо, опешили от ситуации, с какой ни разу не сталкивались. Хоть какая-то польза от лекции белобрысого. Я так же медленно прикасаюсь к пеналу с письменными принадлежностями, который приторочен к поняге. Он слишком мал, чтобы скрыть пистоль или кинжал – нервозность дам повысилась незначительно. Достаю перо, походную чернильницу. Вынимаю из блокноута лист. Пишу. Бросая то и дело взгляд на члениц банды, я выбрал, как мне показалось, момент апогея их терпения, вернее, нетерпения, и негромко свистнул. Ворон спикировал ко мне, взял у меня бумажку когтями правой лапы и был таков. Сказать, что дамы переполошились – ничего не сказать. Но стрелять сразу не стали.

– Мы адепты Ордена аллотеизма Создателей и референты викария. Являемся авангардом походной колонны Ордена, идущей на соединение с частями армии Волкариума. Ворон доставит наши координаты через три… нет, уже две минуты. Ещё через десять минут на вас будет организована форменная травля по всем законам воинского искусства. – Всё это я отчеканил на двойной скорости, подвесив мысль на нитях лжизни так жестко, что реплика стала гранитным монументом истины.

Тут нервы Адели не выдержали, и она выстрелила в грудь Тимотеусу. Ну, естественно: он выглядит самым опасным соперником. Мне стало немного обидно. К этому времени я своими мелкими перемещениями – уже у Адели. Адепт слегка сбоку. Я ринулся к нему, делая вид, что удерживаю его от резкого падения, сам опрокидываю его с ног, прижимаюсь к его уху. Вдул туда команду: «лежать как труп!». И уложил его на землю. Что такое скорость? Это течение времени в головах тех, кто наблюдает движущийся объект. Я быстр. Но не настолько, чтобы быть в одном месте, а потом сразу – в пяти шагах. Совсем сразу. А вот если тренироваться использованию нитей лжизни не только на обман восприятия речи, но и на манипуляцию восприятия времени, то настолько. Надавить пришлось на мозги лишь трёх валькирий. Адель была без заряженного болта, Сарра и Ревекка не имели на меня огневой линии. Я, уже спокойно, вытаскиваю трёхгранник из основания черепа Адели:

– Жизнь за жизнь. Идите. Быстро. Мы их похороним и отпоём, это наша профессия. – Уговаривать не пришлось. Через десять ударов сердца мы остались на поляне одни.

– Радости лавина. Не иначе как в таверне номер три что-то в еду подсыпают, – сказал Тимотеус. Я посмотрел на Штиглица, Штиглиц – на меня.

– Никто из нас троих, никто, – продолжает адепт, – не догадался о главном свойстве «громилы». Ты дубина. И ты дубина. И я дубина.

И действительно, арбалетный болт не смог прошить костюма, завязнув в поддельной мышце. Друзья поблагодарили меня за прыть, а затем поинтересовались, какого пса я пошёл на эскалацию.

– Труп, – говорю, – нужен. Сам думаю, кто ж подослал? Попугать хотели. Просто член банды сбой дал. Иной должен был быть сценарий.

– Быстро давайте. Есть чем писать на земле? Нету? Тогда набирайте кровь в кружку и подносите мне. Быстро-быстро.

«Стоит ли подписывать кровью сделку, – спрашиваю норушку, – ради влияния на себе подобных?» – «А не подпишешь, на тебя нашлют големов». – «Каких таких големов?» – «Голем выполняет задачи. И всё. У него запаян сосуд для самости, вообще нисколько не входит».

Я вскрыл горло бедной Адели, набрал первую кружку и стал тугим пучком стеблей травы делать начертания по инструкции Бозейдо. На всю формулу ушла не одна кружка. Так себе времяпрепровождение. Если б не предварительный шок, друзья бы мне, наверное, не смогли помочь. Я кинул в законченный круг письмен нитку лжизни и вновь подозвал ворона. Тот прилетел незамедлительно. Я очень надеялся, что прилетит именно тот, кого касался Бозейдо. Я до сих пор не знал, прилетают они ко мне по очереди, или это один и тот же. В общем, либо один и тот же, либо повезло, либо формула срабатывала на дистанции: меня захлестнуло видение. Я пошатнулся и присел на одно колено. Подумалось: если продавать такую услугу, можно озолотиться. Где трупы свежие брать, правда, неясно; не доработанная концепция коммерции.

Даю товарищам понять, что объяснения все будут, но потом. Предлагаю немедленно удалиться с места схватки, отступив от обещания похоронить Адель. Мы спешно покидаем поляну, предварительно срезав кошель. Арбалет с запасом болтов мы тоже забрали. Чета воронов осталась на поляне покушать. Вспомнилось: слова Предков “стерва”, “стервятник” и “стербен” – одно-осно́вные.

❡

Глава α7. Наводка для вышестоящего дознавателя

Долго ли, коротко ли, мы вышли на первую линию древних террас Великой реки Иллюмироса. Флювиальные процессы были когда-то грандиозны – водный поток блестел вдали и внизу, в нескольких хилиадах шагов. Вниз по реке идёт частная яхта. Капитану мало течения. Мало колёсной тяги от пяти педальных гребцов. У него нет мачт для фокъов, марселей и брамселей. У него вообще нет мачт. Это не мешает ему взвить высоко в небо импровизированные бомъ-кливер, кливер и форъ-стеньги-стаксель. Он приказал двум матросам явить линями и собственными руками бизань-гафель. Как тонкая скорлупка от расщеплённого миндаля скользит судно по бурой реке вдаль от угрозы войны. Только и мелькают ослепительно белые широкие штаны команды под тёмными бушлатами. Только и сверкают их бескозырки под окрики капитана. Плотной группой сидит семья владельца на носу, не в силах уже ничего предпринять для ускорения своего бега.

Мы, не будучи столь напуганными, расположились почти на кромке песчаного обрыва под тенью сосен и развели костёр. Огонь заплясал в аккуратном круге, сложенном Штиглицем из яйцеподобных булыжников, обкатанных когда-то пращуром нашей государство-образующей реки.

⁂

– Зачем тебе бабий труп? Смерть как интересно. – На меня смотрят немигающие глаза. Гадешо и трубки не раскурил, так любопытно.

– Можно, я для начала отвечу вопросом на вопрос? – извиняюсь я. – Вы, каждый из вас, верите в существование чернокнижников, чернознатцев?

– Исходя из того, что Церковь усиленно отрицает их существование в выражениях типа «найду – поймаю и сожгу», существуют. Но не сталкивался, даже косвенно. – От Гадешо, типичного, добропорядочного городского жителя с развитым критическим мышлением, иного ответа ожидать не приходится.

– Не имел несчастья встречаться. Миръ на меня ещё не столь сильно рассьвирепел, – хмыкнул Тимотеус.

Он при этом пояснил позицию Ордена. Она состоит в том, что: во-первых, это две разные категории индивидов, а во-вторых, безусловно существуют. Орден их деятельность не одобряет, но и не преследует. Орден делает вид, что их нет, хотя чернокнижники для своих ритуалов используют документы Создателей, кои воруют, в основном, именно у Ордена. В понимании Ордена, не обязательно добиваться какого-то результата. Проводишь ритуалы по таким-то и таким-то источникам информации – значит чернокнижник. А чернознатцы – это те, кто вступает в диалоги и сделки с потусторонним. В этом случае идентифицировать такую деятельность можно лишь по свершённым деяниям. Таким образом, все чернознатцы успешны хотя бы в том, что необычную рябь на ткани мироздания создают. Другой вопрос, как часто эти возмущения совпадают с желаемым ими. Согласно корпусу догматов Ордена, ничего потустороннего, кроме Создателей, нет. Из этого следует, что некоторые Создатели не вполне вписываются в этический канон, который Орден преподаёт. Зато, из этого же следует, что Создатели таки существуют. Прямо сейчас. Не как Предки, которые были, но сейчас могут оказаться ушедшими навсегда.

– Понятно, – говорю. – Вы ешьте, ешьте… Мне черно-кто-то, не знаю книжник или знатец, дал формулу, позволяющую влезть в голову и органы чувств моего ворона. Я вроде могу видеть его глазами и шевелить его когтями. Пока не ощутил во всей полноте, но от первого же контакта, там на поляне, чуть не ошалел. В хорошем смысле. Хотя есть пара «но»…

– Бозейдо, что-ли? – спросил Гадешо.

– Ну да, – нехотя признал я.

– Чернознатец, значит, – сказал адепт, – ни разу не видел его читающим. Кака скотина!

– Тоже так думаю, – буркнул я, промолчав про его братца. Теперь я уже был почти уверен, что эта парочка – родственнички; оба окутаны туманом.

– А что за парочка «но»? – подталкивает Штиглиц.

Собираюсь с мыслями. Даже братьям-по-коммуникации сформулировать непросто.

– Испытал я, други, проприоцептический этюд, ни больше, ни меньше.

Я рассказываю о том, что, ощущая движения тела ворона изнутри ворона, я получаю временный дар – со стороны оценивать всю систему управления своим собственным телом, как независимый аудитор. И я нашёл эту систему ущербной. Я не могу назвать конкретные изъяны. Я счёл её далекой от совершенства, если быть очень снисходительным, по совокупности факторов. Что важно: ровно то же ощущение я испытал и по отношению к качеству управления вороном. Другое дело, протоколирую я, что…

[Жеушо] Глядя на грубые холмы управляющих импульсов с двух разных точек и с разными перспективами, я получал шанс разглядеть тени множества мелких ухабов, кочек и камней, которые до этого на этих холмах просто не видел.

– Так это есть в нашей ежедневной молитве, – укрепляет мой рассказ Тимотеус. – Если по-нонешнему, то одна из мыслей там такая: «Мы не научимся толком двигаться, пока Создатели нас не научат». Воля мира так учинила.