Месть за то, что будет. История одного дознания

– И впрямь. Мы чувствуем движения на уровне «моя твоя не понимайт», если сравнивать с нашими коммуникативными навыками.

Адепт развил мысль, скатываясь в религиозный угар. Большинство, де, сложных, часто используемых движений мы знаем комплексно, как единое целое. Это подобно силе, заключённой в иконе. Важный, работоспособный фрагмент Веры. При том он отмечает, что практика написания и охранения икон есть только у Ордена. Ни сама Церковь, ни «недоделанное маристейское Отьство» не имеют такой традиции. Кстати, утверждает адепт, отьством должны были бы называться они, члены Ордена: именно адепты – вправду живут и верят, как семья, управляемая старшими отцами.

– Мы остамши в тьрезвении. Наш мотив – отец нам; всё у нас хорошо. А “отья” – сектанты, – завершает Тимотеус.

Выступает Гадешо:

– Действительно, попытка вникнуть в мелкую моторику отработанного механического процесса зачастую показывает несостоятельность багажа знаний и ощущений. С иконами – подобная история: смотришь с дистанции – хорошо; вглядываешься в детали – спорная пища и для глаз, и для души.

Адепт нетерпеливо поясняет, что это из-за обратной перспективы. Я протоколирую.

[Паскхаль] В обычном изображении мы смотрим в прошлое, смотрим, как оно было. Всё сходится в одной точке – впереди. Распускается цветок перспективы куда-то наблюдателю за спину, туда, где ты уже был, в прошлое. А в изображении с обратной перспективой, наоборот, у тебя за спиной находится точка сборки линий. Сзади – прошлое. Впереди – будущее. Разматывая в сознании движение, которое ты намереваешься сделать, ты, естественно, обращаешься в будущее.

– Я именно так делаю во время тренировок по применении нитей лжизни к движению, – радуюсь я неуникальности своего спорного опыта и его интерпретации, – так меня учили. И воронов я приручал в такой примерно логике: я их не в сеть ловил, а в сходящуюся на мне точку перспективы, созданную из нитей.

– Взгляд в будущее, – проговорил адепт. И, видимо, процитировал что-то: – У нас нет времени, чтобы себя обмануть: искать надо не в будущем, искать надо в вечности.

Гадешо вдруг:

– Это, конечно, поэтично, адепт Паскхаль, но ты лучше скажи, что́ твои единоверцы думают о нитях лжизни в нериторических применениях? У вас кто-то рассматривает их как инструмент для общей работы с поддержкой реальности?

– Как бытную связь с Создателями? – уточняет Тимотеус.

– Ага.

– Нěту такого, – отрезает адепт. – Пред настоящей целью… вы всегда несете ответственность.

– Неустранимое трение между культурой и верой, – вздыхает Штиглиц и принимается набивать трубку.

⁂

Подкрепились. Споро добрались до вершины холма, склон которого вёл уже непосредственно к Нижнему речному форту. По размеру, это заурядный прибрежный городок. Частокол стоит, но постоянного гарнизона нет. Посредине широкой реки – пара высоких сторожевых островов с жилыми маяками. Война сюда ещё не пришла. С самой ночи, уже часов пять, мы шли вниз по реке. Вернее, река давала дугу, а мы шли почти прямо. Поэтому, естественно, стало холоднее – основная масса подогревающих окружающую среду источников и гейзеров находится выше по реке. Ботаник увидел бы на этом холме различия в составе растительности по сравнению с непосредственным пригородом Фольмельфтейна. Нижний форт, там внизу, под холмом, круглеет блинным цветом старых крыш и отсыпанных известковым щебнем улиц. Церковь и водонапорная башня соревнуются высотой, других значительных сооружений немного. Древний бассейн мыльни – прямо на нарядной набережной. Вокруг него, видимо, и зародилось поселение; место для пристани здесь не выглядит примечательным.

Ворот в бревенчатом ограждении двое: со стороны пристани и на противоположном конце. К нам ближе были, понятно, последние, но мы решили зайти с воды, так как с нашей стороны стража уже была усилена из-за начавшегося потока военных беженцев. В этой связи, мы решили посидеть на холме до появления какого-нибудь судна, а затем, пока оно будет пришвартовываться, драпаком спуститься и на подступах к воротам влиться в группу новоприбывших, чтобы снизить шанс на пристрастие стражи. Обе птицы отдыхали рядом. Я угостил их лишь небольшим лакомством, будучи уверенным, что они не голодны.

– Тим, дорогой, сними «громилу», пожалуйста, – прошу я, – иначе нас стража на воротах истерзает расспросами.

Гадешо тем временем достал складную трёхсегментную подзорную трубу, протёр рукавом обе чечевицы и принялся наблюдать за рекой.

– Не горю желанием. Это мой щитъ, – отбрил меня адепт. И с непонятно на чём основанным новым пафосом: – Неподобаемо мне обьлечься в тьленного.

Религиозное воспитание чревато последствиями.

– Ну дела же тебе твои надо как-то сделать? – захожу я с другой стороны.

– Какие дела? – не понял Тимотеус.

– Как ты будешь каккети в «громиле»? – говорю. – Разоблачился бы и сходил в кустики. Нам с Гадешо тоже не помешает. В форте нужники наверняка не благоухают.

Адепт непреклонен: «Зачем раздеваться, если завтра снова одеваться?». Я же беспокоюсь и о костюме, и о вызывающе крупных символах Веры на его груди и спине:

– Я бы предложил тебе заказать пошив нового пончо. Так, чтобы у него была приличной и изнанка тоже, но без знаков. В каких-то местах орденская символика может помочь, в каких-то – наоборот.

– Пропуск в обмен на душу? Причина страха – неверие, – вновь отшивает меня адепт. – Мы не сможем заранее угадать ‘правильную’ сторону. Так не стоит и заботы плодить.

Я принял тактическое поражение, но продолжил выдвигать актуальные конструктивные предложения. Во-первых, я предположил, что будет разумно нам всем при дознавателе общаться между собой на вы. Это создаст определённую дистанцию, что мне виделось полезным, учитывая странную фамильярность Хотца. Друзья согласились, и мы решили переключить модальность прямо сейчас, чтобы попривыкнуть. Во-вторых, я предложил учредить общую денежную кассу: для начала поровну скинуться, затем пополнять фиксированной суммой с жалованья, плюс доля с каждой личной добычи. Четверть. Если добываем вместе, то половина. Каждый имеет право на небольшой ежедневный диäйтен, чтобы при выполнении общеполезных поручений не запутаться в мелких подсчётах. Казначеем был назначен Штиглиц, а кто ещё. Решили, что пончо сошьём на средства из общака. Символы символами, но в постельном белье ходить негоже, даже с таким туловищем.

Дух тёплого весеннего ветра Фавоний вздохнул вдруг особенно сильно, и мы, отвлекшись от беседы, увидели судно. Безо всяких увеличительных чечевиц – уже близко.

– Бягом! – взревел я, и мы катимся по широкой дуге вниз к пристани. Во́роны взмыли. Мы достигаем цели минутой после швартовки.

Мы вливаемся в небольшую толпу без сложностей. Признаков войны не видно. Судно пришло с холодных низовьев реки. Город не стоит на реке, но ближайшая к нему пристань находится выше по течению.

Среди тех, кто не стал спешить сойти с палубы – высокая дама в тёплой красной шубе. Там же – группа индивидов в одинаковых ворсовых плащах, цвет которых плавно перетекает от белого в плечах к чёрному у пят. «Отья» – зложелательно ворчит вслух Тим. Судно тоже несёт на себе печати холодных земель. Две мачты с моно-парусами шоколадного цвета на жестких каркасах, напоминающих ракушки. Для управления такими тяжелыми конструкциями на палубе стоит четыре брашпиля с ручными во́ротами, рассчитанных на пару матросов. Такелаж под стать парусам – тяжелый и просмолённый. У судна изрядно потёртые борта. Штиглиц просвещает меня, что и шелкопряды, чьи ткани удобно ставить в такие паруса, и моллюски, которые дают такой краситель, водятся исключительно в Маристее. Судно, очевидно, ходит в рамках своего маршрута между устьями великих рек вдоль морского побережья. И на палубе, и на пристани царит обычная сутолока. Пороху никто из вновь прибывших в последнее время не нюхал. Сомнительно, что они вообще знают о недавних событиях в Фольмельфтейне.

Однако, не стоит исключать, что отдельные прорывы военных подразделений могли развиваться и в других местах. С другой стороны, может, нападение на Фольмельфтейн имело какую-то особую цель, и как таковой войны между государствами удастся или уже удалось избежать. Участие Волкариума до сих пор не являлось фактом, хотя никакой другой силе приписать способность подогнать под стены города артиллерийские соединения было нельзя: одну-единственную пушку обслуживать должны как минимум две дюжины индивидов, два-три тягловых тура для перевозки лафета и двух сменных стволов, да с дюжину же лошадей под снарядно-пороховой обоз.

Пока мы стоим в очереди на вход, Гадешо спрашивает на ушко:

– А что было в филькиной грамоте, которую унёс ворон? И куда он её унёс?

Я, естественно, дословно помню запись: «В языках Предков слова гореть, горе и гравитация имеют единое начало». Я не знаю ни почему я это написал, ни куда унёс записку ворон. Так было душе угодно. О чём и сказал Штиглицу.

– А что? – спрашиваю в догонку.

– Вот она она, – улыбается.

– Зачем тогда спрашиваете?

– Нитка лишней не будет! Вдруг вы соврали бы, – улыбка Штиглица стала ещё шире, а выговор ещё быстрее.

– Вот вы вероломец алчный, – я, впрочем, забеспокоился совсем о другом, – а почему я не заметил, как ворон прилетал?

– Вам звоночек тревожный, на рассмотрение. Вы выпада́ете, друг мой, из времени, время от времени. Имейте в виду. Кто и за что у вас время жизни ворует – подумайте.

Ага, ворон по умолчанию сообразил, куда передать. Надо будет учесть. Ворон не лыком шит! Что касается провалов внимательности, тоже понаблюдать придётся. Неужели побочный эффект от чернознатской формулы.

– Вы тогда присматривайте за мной, по возможности, – подкрепляю я просьбу Штиглицу плотным намерением, – а то, понимаешь, натурально осрамлюсь где-нибудь. Не каждый день кровью вокруг трупов рисую; поди знай, как скажется.

Штиглиц кивнул. Подошла наша очередь проходить через ворота мимо двух стражников. Никаких вопросов никто из нас не вызвал, паче чаяния. Стражники оказались либо достаточно вежливыми, чтобы не показать удивления внешним видом адепта, либо всякого навидались и прежде. Также вопреки ожидания, не воняло. Видимо, сказывался более прохладный климат. Предстоят дополнительные расходы на тёплую одежду, как ни крути.

Как искать Хотценплотца? Посовещавшись, мы решаем сначала повысматривать колу́, просто в прогулке по улицам, чтобы избежать привлечения внимания расспросами. Цейтнота нет.

⁂

Заборы далеко не во всех дворах, а там, где есть, не могут похвастаться высотой. Мы выбрали системный подход «змейка» и стали проходить по улицам от края до края, разворачиваясь в тупиках, сворачивая в первый поворот, затем ещё поворот, а дальше снова до конца.

– К чему эта анфилада тупиков? Почему, не мудрствуя, не проверим постоялые дворы? – спрашивает Тим. – Хочу спать.

– Потому что при ожидаемом их количестве штук в пять, при такой конфигурации улиц, при рассмотрении факта ночного прибытия, а, следовательно, длительной беседы со стражей, в течение которой он наверняка успел бы получить выгодное частное предложение, учитывая приметную повозку, мы, не имея изначально данных о местоположении всех постоялых дворов, потратили бы на проход по ним примерно столько же времени, при этом потеряли бы шанс на системное прочёсывание всех дворов, что привело бы к сильным потерям времени в том случае, если дознаватель принципиально не захотел селиться в плотно населённом месте, и нам пришлось бы после неудачи на первом этапе переходить таки к общим поискам. – Выдал Гадешо очевидный для любого второкурсника Академии изысканий расклад.

Время поисков не сильно отклонилось от изначально ясного нам со Штиглицем математического ожидания минут в двадцать пять, и мы усмотрели за одним из заборов характерный матовый блеск чёрной крыши колы. Двор не заперт. Повсюду разбросаны ловушки для рыбы, сплетённые из гибких прутьев: конические верши и цилиндрические мордуши. У стен, тут и там, стоят деревянные бочки для засолки. Едва ли хоть у одной все железные обручи на положенных местах. Запах соответствующий. На всех окрестных крышах множество чаек, ожидающих возможности поживиться выброшенными потрохами или оставленным без присмотра уловом. В стенах раствором арестованы ракушки – видимо, вместо изразцов. Крыши входных групп и сараев используются как место для примитивных сушилок – рыба просто висит под сеткой, защищающей от мух. В одну из стен встроена коптильня, деревянный охлаждающий дымоход к которой тянется через весь двор от печи, расположенной в самом углу двора. Поверхность двора, свидетель бесчисленного потока уловов, – крайне неопределённого цвета. Хоть как-то скрашивают обстановку несколько грациозных кипарисов и огромный клён, которого в силу старости сломит буря, не в этом году, так в следующем.

Особняк двухэтажный, и по отмытому витражному окну мы мгновенно вычисляем ту комнату на втором этаже, которую хозяева, скорее всего, сдают.

– Маэстро! Маэстро, мы прибыли, – пою я альбораду, стоя под окном, посчитав излишним стучаться в дверь хозяевам.

Наши ожидания оправдываются, в окне мелькает силуэт, и через минуту-другую во двор выкатывается Хотц. Одет странно: шапка то ли чужеземная, то ли деревенская, нелепые штаны, лямки, жилет. Из нагрудного кармана рубахи неуместно торчит платок-паше. Его явственно шатает. Автомедо́н такой же. Слились с местностью. Состояние… альденте: та степень готовности, при которой остаются лишь немного твердым внутри, а снаружи уже всё, туши свет.

– Пьёте много, – говорю.

– Стёкл, – ответил дознаватель, небрежно кивнул моим спутникам, как будто знал их сто лет, с силой схватил меня за локоть, отвёл в сторону и зашипел прямо в ухо:

– Это не артиллерия! Не пушки, Джей! Не было нападения Волкариума. Нас хотят столкнуть лбами. Кто-то умудрился освоить в качестве фамильяра нечто живое, способное поднять в воздух пудовую бомбу. Мы с вами не разглядели бомбардирующее существо из-за низких туч, – вернулся он к общению на вы.

Я киваю, осмысливая, что моя затея с ручной бомбой и вороном – и верное изобретательское чутьё, и детский лепет дилетанта одновременно.

– Я получил телеграмму по нитям, – продолжает Хотц. – Мне нужно возвращаться в город. Вы с друзьями продолжите дознание, вернее, это будет уже изыскание… Хотя, посмотрим. Сейчас мне необходимо отдохнуть…

Я ещё раз понимающе киваю.

– …а вы пока ознакомьтесь с литературой и документацией. Когда разместитесь, попросите Пансо, он в «Сизом лебеде» скоро будет, чтобы передал вам бумаги – я отложил нужное. Деньги, планы и инструкции – завтра утром. Возможно, я пробуду здесь еще день-два; зависит от вас, дорогой коллега. Всё, идите.

– Увидимся завтра, господа! – крикнул он стоявшим поодаль товарищам, используя реплику в обычных трёх речевых категориях, – а пока: приятно предварительно познакомиться.

⁂

Я передал товарищам суть сообщения Хотца, и мы отправились в «Сизый лебедь», спросив у прохожего направление. Всё равно туда идти, там и попробуем снять комнату.

Постоялый двор являет собой три однотипных здания в три, точнее, в три с половиной этажа – под самой крышей надстройки с отдельными мансардными окнами. Как и большинство построек, цвета он речного дна. Две трети, а то и три четверти высоты составляет двускатная крыша, чьи поверхности сходятся вверху под острым углом. Вместо черепицы – крупные ракушки. Каждый из двух безоконных торцов всех зданий содержит в себе каминные дымоходы, которые взмывают выше конька еще на добрый этаж. Кирпичные трубы настолько кривы, что остаётся загадкой, как они до сих пор стоят здесь, на всех речных ветрах. Не иначе – магия. В целом, постоялый двор выглядит как три чрезвычайно широкоплечих тролля, застигнутых врасплох приказом «руки вверх!».

Мы заходим в общую залу центрального здания, в левом переднем углу которой конторка приказчика. Тут же таверна. Это, пожалуй, первый раз, когда нам удаётся оценить работу «громилы». Взрослые мужики, коих в помещении было с десяток, старались не пересечься ни с кем из нас взглядами. Я, по предварительной договорённости с адептом, жестом якобы приказал ему оставаться внизу на дозоре, слева от выхода. Громила послушно принялся подпирать стенку, лениво поглядывая исподлобья на всех сразу и ни на кого в отдельности. Сам я иду наверх. А Штиглиц, конечно, остался торговаться насчёт скидки и ужина.

Пансо вскоре объявился. Вполне твёрдый. Он подтвердил, что Хотц отметил определенные документы и фолианты, как из реквизированного в коле, так и из одолженного у библиотекаря Ордена. Слуга сказал, что занесёт их нам после ужина, когда подыщет подходящую суму́. Я спросил, можно ли будет посмотреть, что ещё есть в сундуках интересного почитать, но он замялся, а после всё-таки отказал, сославшись на однозначный приказ хозяина. Я поинтересовался, что за народ тут, на что он ответил, что это настоящий проходной двор и логово разврата. Одних только игорных домов он насчитал более дюжины. Это на дворов полхилиады, от силы. Я заметил, что это последний большой причал на Великой реке по течению вниз, где почти всегда почти тепло. Ниже уже идут земли, где каждую зиму гибнут люди от холода. На том и расстались.

Гадешо сторговал нам просторную комнату за четыре тэллера в день, включая завтрак и ужин. Мы поднялись на второй этаж. Разведали выход к чёрному ходу, оценили работоспособность засова на внутренней поверхности двери. В комнате часть денег прикрепили на верхнюю поверхность одной из потолочных балок, для чего Штиглицу пришлось забраться мне на плечи. Я запустил воронов в комнату, подперев малую створку окна. Мы оставили поклажу, кроме жетонов, второй части денег и моего нательного оружия, и вышли из комнаты. Адепт предварительно разоблачился, надел свою обычную одежду, тоже вышел вместе с нами, но затем скользнул к чёрному ходу. Проходя по общей зале вдвоём с Гадешо, мы обменялись парой громких реплик, чтобы те, кто хотел видеть, увидели, что вышли лишь мы, а значит громила остался сторожить вещи.

Воссоединившись на соседней улице, мы отправились на мыльню. Цена за вход была та же, что и в городе – это часть пост-имперской социальной политики, хотя и не совсем твёрдо преследуемая. Погрязнее, за те же деньги. Но зато набережная. Хорошо.

Серп бухточки даёт приют десяткам небольших домов в два-три этажа. Белые параллелепипеды из камня под штукатуркой. Почти все крыши тоже белые. Штиглиц сказал, что он не знает, чем так красят. Я тем более не знаю. Кое-где на вторых этажах надстроены деревянные террасы. Видимо, на каком-то этапе спрос на дома в этом квартале сильно поднялся, стало выгодно расширяться таким трудоёмким способом. Смена цвета воды идёт уступами: от болотно-зелёного у пристаней к тёмно-синему в глубине бухты. Хотя река в основном течении относительно мутная, тут вода приветливая и весёлая. Лодки дынными дольками, еле покачиваясь, стоят на смехотворно тонких привязях. Судя по низким пристаням, волн тут не бывает. Чайки летают по спиралям друг за другом словно муравьи. Доминирует здесь небо почему-то, а не река. Возможно, это связано с тем, что высокие скалы сторожевых островов видны из любой точки форта.

Мы сидим в водной чаше по шеи в воде, предаваясь каждый своим мыслям. Я хотел было поднять тему бомбардировки, но Штиглиц опередил меня с репликой:

– В Нижнем свой диалект, заметили? – спросил он в повествовательном тоне. – Произношение и лексемы те же, что и в Фольмельфтейне, но баланс между категориями иной. Мы в Академии привыкли считать, что основное назначение языка – это передача информации. Однако, судя по тому, что мне уже пришлось услышать в разговорах местных, они отдают предпочтение, в основном, побудительным речевым актам.

– Этого разве не коротко для бытия? – засомневался адепт.

– Видимо, хватает. Они разделяют реплики на два типа: приказы, требующие ответа или реакции, и те, которые таковых не требуют. Так выстроена система социализации. Если детей с раннего возраста учить правильно выполнять свои роли и определять, кто является источником власти, проблем, наверное, не возникает.

Я прикорнул. Вернул меня в реальность Гадешо, ткнув в плечо и указав кивком подбородка на мою, видимо, птицу, кружащую над мыльней. Мою, конечно. Зачем тут виться обычному ворону. Я немедленно попытался воскресить испытанное на поляне ощущение и… получилось! Второй ворон, чьими глазами я сейчас видел, кружил над зданием, стоящем в паре кварталов от «Сизого лебедя». Взгляд его был устремлён на открытое окно в одной из комнат третьего этажа. Некий неизвестный мне индивид держит у глаза подзорную трубу, направленную в сторону нашего открытого окна. В Академии изысканий нас учили, что сначала нужно проранжировать все возможные варианты действий по степени сложности исполнения, а потом выбрать тот, который приносит максимум информации, но не превышает восьми баллов трудности по десятибалльной шкале. Поэтому я сделал следующее. Я захотел, будучи одним из воронов, чтобы второй второй принял от меня послание с приказом: спикировать по касательной прямо на подзорную трубу, а затем взмыть в небо и скрыться. Убедившись, что приказ начинает исполняться, я завис чуть выше уровня подоконника, чтобы видеть всю комнату. Получив по трубе удар вороном, индивид вскрикнул, что тут же привлекло всех обитателей комнаты к окну. Трое. Лица зафиксированы.

– Эй, магистр Жеушо, вы сами просили, – с усилием нашёптывает мне Штиглиц, вытрясая меня из транса. Он симметрично воздел ладони в упрашивающем «супплиццо»: – Вы с открытыми-то глазами не засыпайте в следующий раз.

Я пояснил ситуацию: как с неизвестными шпиками, так и с воронами. Наружное наблюдение за собой мы однозначно связали с Хотцем. За ним определённо следили, поэтому нам просто ‘сели на хвост’ на пути от дознавателя до постоялого двора. Ничего ценного наш анализ дать не мог: мы и дознавателя-то ещё толком не знаем, что уж говорить о тех, кто потенциально мог бы за ним следить. А факт возможности управления движениями внешней коммуникацией, хотя бы и грубо, возбудил нас безмерно. Перехват потока зрения, шутка ли!

– Со зрением есть пара сложностей. Вернее, одна сложность и одна системная проблема, – поведал я. – Расстояния оценивать не получается. Иная совсем перспектива. Научиться, почти уверен, можно. А вот надписи вообще не читаются. У тех шпиков были нагрудные нашивки, но я увидел лишь несуществующие в абеве́ге символы. Я их даже запомнить не смог. Похоже на письмена, которые видишь во сне. Вроде и текст, но прочесть не можешь.

– Значит, вы не зрение перехватываете, а области сознания. Птица не читает, поэтому её мозг символы достраивает как попало, – рассудил Штиглиц. Я согласился с ним.

– Исправить это нереально, это ясно, – сказал я, – во́рона грамоте не обучить. Другой, смежный вопрос: а можно ли как-то обратиться, скажем, к его, или её, я до сих пор не знаю, чувству магнитного поля? В том сознании оно должно быть. Проблема в том, что я не знаю, с какого конца подступиться, за какую ниточку дергать.

– Не вижу подобной перспективы, – покачал головой Гадешо.

– Тогда как бомбардировку провели? – задал я вопрос о ситуации, противоречащий такой картине мира. Я пояснил, что облачность была непроглядная, высота полёта солидная, точно выше нижнего края облаков, а попадание – точное. Других целей там не было. Это не могло быть случайностью. Значит, пользовались не зрением, иным органом чувств. Ну, или управлял фамильярном не индивид типа нас, что ещё невероятнее, а тот, у кого такой иной орган чувств был от природы.

Штиглиц задумался:

– Мыслим сценарий, когда управляющий фамильярном способен точно сопоставить последовательный набор усилий, передаваемых на мышцы, с тем расстоянием, которое фамильяр пролетит.

– Мы сами-то ходим так, что ваш сценарий далёк из исполнимости даже в своём теле.

– Да. Вынужден согласиться, – ответил Штиглиц.

Тимотеус предложил вариант:

– А что, братцы, если такая балерина: не два кольца сцепились, а длиннее цепочка. Не индивид и фамильяр, а мудрёней.

Я потёр подбородок двумя пальцами.

Адепт считает, что главная загадка в том, что это за зверь такой, который может пудовую бомбу удержать и поднять. Такие крупные летающие животные в древности имели, скорее всего, механику полёта, в наше время используемую летучими мышами. Перепонки, не перья. Совершенно иная концепция формирования рабочей плоскости крыла. Разумно предположить, что злоумышленники нашли кого-то, в чьем распоряжении долгое время была летучая мышь в качестве фамильяра. Индивида этого умертвили, и уже его́ использовали, подобно несчастной Адели, для создания новой связи с крупным доисторическим животным. Невесть откуда взявшимся, но это другой вопрос.

– Великолепно, – говорю, – этого более чем достаточно, чтобы убедить Хотца в компетентности нашей команды. Это е́го дело передать наводку вверх по служебной цепочке. Власти, я могу предположить, будут искать среди тех, кто хотел и мог пытаться спровоцировать военный конфликт с Волкариумом, который, скорее всего, напрямую непричастен. Мы кардинально сузим им полосу поисков.