Янур Феникс Мира

Барон остановился и оглядел поле боя, словно любуясь произведенным эффектом и оценивая жалкие потуги сопротивления отряда "Новый День". Его взгляд скользнул по израненному Марку, по рьяно бьющемуся Тео, по ловкой, но бессильной Лие, и, наконец, остановился на Адриане, стоящем в центре и готовом к последнему бою. На губах Барона заиграла кривая, презрительная усмешка.

– Ну что, герои? – произнес главарь, и его голос был тягучим, насмешливым и аристократически-презрительным. – Доигрались в спасителей мира? Думали, что сможете противостоять Барону? Глупцы.

Барон взмахнул рукой, отпуская свиту и жестом приказывая прекратить огонь. Мародеры, повинуясь беспрекословно, отступили, давая главарю насладиться моментом триумфа и власти над обреченными.

В коридоре повисла тишина, звенящая, напряженная и полная ожидания неминуемой развязки. Барон приблизился к Адриану вкрадчиво, словно хищник, подбирающийся к жертве. Он говорил тихо и почти ласково, словно делая выгодное предложение деловому партнеру, а не обреченному на смерть врагу.

– Послушай, командир, – начал он, играя голосом и наслаждаясь властью над ситуацией. – Я ценю храбрость идиотов. Вы сражались неплохо, для смертников. Но пора заканчивать этот бессмысленный балаган. Сдавайся. Переходи на мою сторону. Служи Барону, и, может быть, я дарую тебе жизнь и даже место в моей свите. Будешь моим цепным псом, верным слугой, правой рукой. Что скажешь, герой? Выбор за тобой: жизнь или смерть, власть или забвение? Барон ждет ответа, командир. Не заставляй меня скучать.

В голосе звучала неприкрытая угроза, завуалированная пафосом и цинизмом, – издевательское предложение, от которого невозможно отказаться под страхом неминуемой смерти.

Адриан молчал, глядя в холодные, пустые глаза главаря мародеров, не выражая страха и не проявляя колебаний, лишь презрение и отвращение. Его взгляд был прямой, открытый и ненавидящий. В голосе – твердость и презрение, отказ от сделки с дьяволом, выбор смерти, но не бесчестия.

– Плевать мне на твою пощаду, ублюдок, – ответил Адриан хрипло, сплевывая кровь на каменный пол. – И на твою власть тоже. Я воин "Каменного Сердца", и я не предам своих. Никогда. Лучше смерть, чем служить такому дерьму, как ты.

Адриан плюнул Барону под ноги, выплескивая презрение и вызывая гнев главаря, провоцируя на неминуемую расправу.

Барон вздрогнул, словно ужаленный змеей, и исказил лицо гримасой злобы, презрения и оскорбленного самолюбия. Улыбка исчезла, сменившись звериным оскалом.

– Ах, так? – прошипел он, и его голос сорвался на визг. – Смерти захотел, герой? Смерть получишь, дерьмо собачье! И не просто смерть, а мучительную, позорную и незабываемую.

Барон выхватил пистолет и наставил на Адриана в упор, наслаждаясь моментом и предвкушая убийство, смакуя агонию жертвы.

– Умри, герой! – прорычал он, и его палец на курке был готов нажать, оборвать жизнь одним выстрелом и утолить жажду крови и власти.

Раздался выстрел, но не из пистолета Барона, а сбоку, неожиданно, дерзко и вызывающе. Пуля просвистела в воздухе, выбивая пистолет из руки главаря мародеров и отбрасывая его прочь, к стене. Все замерли, пораженные внезапностью, дерзостью и смелостью – кто посмел?!

Янур. Маленький, невзрачный мальчишка, выскочил из-за спины Адриана, словно черт из табакерки, с паровым ружьем в руках, дымящимся стволом, готовый к последнему бою. Его лицо было искажено гримасой отваги, мужества и готовности к самопожертвованию. Глаза горели яростным огнем ненависти и решимости. Маленький герой, вставший на защиту командира, на защиту чести отряда "Новый День", на защиту всего, что осталось святого в этом мире, обреченном на гибель.

– Не тронь его, ублюдок! – выкрикнул Янур, и его детский, но твердый голос не дрогнул перед лицом смерти. – Не дам убить командира! Пока я жив, не дам!

Барон опешил от наглости мальчишки и на секунду потерял дар речи, удивленный, разъяренный и оскорбленный вызовом, брошенным сопляком. Мародеры опешили и замерли в недоумении, ожидая команды главаря, не решаясь стрелять в ребенка, заслонившего собой командира, словно живой щит.

Секунда промедления, секунда молчания – решающая все. Барон опомнился первым, и его гнев вскипел в крови, затмевая разум.

– Сопляк, червяк, – прорычал он, и его голос был искажен яростью. – Думаешь, спасешь героя? Глупец! Умрешь вместе с ним! Убить обоих! Немедленно!

И в тот же миг коридор взорвался огнем. Мародеры открыли шквальный огонь, обрушивая на отряд град пуль и осколков. Тео бросился наперерез, заслоняя Янура спиной, принимая огонь на себя, ревя от боли и ярости и отстреливаясь в ответ, отвлекая внимание на себя и давая Януру шанс, время, секунду для последнего героического рывка. Лия стреляла метко, целясь в главаря и пытаясь пробить броню его свиты, выиграть секунды и оттянуть неизбежное. Марк, истекая кровью, из последних сил, бросал дымовые шашки, пытаясь создать завесу, прикрыть отступление и дать возможность спасти хоть кого-то, хоть что-то. А Янур бросился вперед, наперерез пулям, словно маленький камикадзе, несущийся на врага с отчаянным криком, с безумным бесстрашием ребенка, без оглядки, только вперед. И если надо – на смерть.

Пули настигли и пронзили тело, жгучей болью опалив грудь, спину и ноги. Мир перевернулся, померк и залился кровью. Жизнь уходила медленно, растягивая прощание с миром и даруя последние секунды на свет и тьму, на звук и тишину, на боль и покой. Янур упал, но не на глухой камень, а в мягкие, сильные руки Адриана, подхватившего его в падении и прижимавшего к себе, словно пытаясь защитить даже от неминуемой смерти.

Мир вокруг плыл, распадаясь на размытые пятна и тени. Звуки боя стихали и удалялись, превращаясь в гулкий шепот, еле различимый в звоне собственной крови в ушах. Он видел мародеров словно сквозь туман – силуэты спин, отступающих вглубь коридора, удаляющихся теней, растворяющихся во мраке победителей, уходящих с поля боя и оставляя за собой мертвых и умирающих. Сквозь шум боя донесся до слуха голос Барона, холодный, властный и торжествующий, раздавшийся издалека, словно эхо из иного мира.

– Мы сделали свое дело, убираемся.

Уходят, победили. А цена? Цена – жизнь. Его жизнь. Но не зря. Он защитил командира, друзей и "Каменное Сердце".

Его взгляд скользнул вверх и уцепился за лицо Адриана, склонившегося над ним и заглядывающего в глаза с ужасом, болью и отцовской нежностью. Лицо было размытое, нечеткое, но такое родное и близкое в этот последний миг. Голос Адриана звучал издалека, словно из-под толщи воды, тихий, хриплый и дрожащий, но полный тепла и заботы, словно последняя колыбельная, убаюкивающая умирающего воина.

– Янур, держись, – шептал Адриан, гладя по волосам и прижимая к себе, как родного сына. – Держись, сынок. Сейчас, сейчас мы тебя подлатаем. Сейчас, только держись.

Слова лились теплым потоком, лаская слух и убаюкивая, унося прочь боль и страх, растворяя в нежности и покое. Сынок. Впервые за долгую, сиротскую жизнь, кто-то назвал его сыном. Впервые перед смертью. Слезы навернулись на глаза, застилая взгляд пеленой влаги и растворяя лицо Адриана в тумане. Свет мерк, звуки стихали, а дыхание замедлялось. Последнее, что почувствовал Янур, – тепло рук Адриана, нежно обнимающих его тело, и тихие слова утешения, убаюкивающие душу и провожающие в последний путь.

– Держись, сынок. Держись.

И его веки сомкнулись, словно повинуясь последней команде, погружая во мрак, в тишину, в забвение. И вместе с ним погас "Новый День", так и не успев рассвести.

Часть II. Дитя Апокалипсиса

Глава 6. Пробудившийся Воин

Пробуждение пришло не светом и не звуком, а леденящим холодом, пронзившим до костей. Словно он погружался в жидкий воздух, студеный и враждебный, который заполнял легкие не дыханием, а кристаллами льда. За холодом явилась жесткость бездушной, неумолимой тверди камня. Тело ощущалось раздавленным и распластанным, будто оно само обратилось в камень, потеряв всякую способность двигаться, чувствовать, жить.

Сознание возвращалось медленно и неохотно, как робкий зверь, крадущийся из темной норы на зыбкий свет. Сначала пришел туман, хаос бесформенных ощущений. Затем появились отдельные фрагменты восприятия: холод, жгущий кожу, камень, давящий на спину, и какая-то беспредметная тяжесть, окутывающая все тело, парализуя волю и желание жить.

Мир звуков был поглощен непроницаемым безмолвием. Это была не просто тишина, а вакуум, пустота, выжигающая остатки звуков из воздуха и сознания. Исчезли даже отголоски дыхания, биения сердца и кровообращения, лишь звенящая, подавляющая тишина царила вокруг и внутри, словно предвещая окончательное забвение. Не было ни шепота ветра, ни треска костра, ни голосов, ничего, кроме этой пугающей, мертвой пустоты. Эта тишина казалась громче любого крика, тяжелее любого камня, безжалостнее любого врага.

Зрение пробуждалось последним, словно не хотело возвращаться в этот мрачный, безрадостный мир. Перед глазами плясали расплывчатые, неясные пятна света и тени, не складывающиеся в четкие образы. Мир предметов зиял размытыми контурами, распадаясь на бесформенные фрагменты, словно отражение в кривом зеркале. Тьма не отступала полностью, обволакивая сознание и погружая в зыбкий полумрак небытия.

Время словно остановилось, застыв в холодной капле ступора. Это было не прошлое и не будущее, а лишь бесконечное, неподвижное "Сейчас", растянувшееся в вязкую, нескончаемую вечность. Время потеряло смысл, ориентиры и направление, оставив лишь ощущение бесконечного, давящего безвременья, поглотившего жизнь.

Тело отзывалось непослушно, словно чужое и непокорное. Каждая мышца и каждая кость отяжелели, одеревенели, наполнились свинцовой тяжестью. Попытка двинуться отзывалась тупой, ноющей болью, которая разливалась по всему телу, сковывая движение парализующей слабостью. Казалось, тело обратилось в камень, потеряв всякую способность повиноваться воле и желанию жить.

Вместе с физической слабостью накатывала эмоциональная, беспросветно темная пустота. В сознании мерцал лишь один вопрос: "Где я?". Вопрос без ответа, затерянный в пустоте памяти, не находящий опоры в зыбкой реальности пробуждения. Что это за место? Что произошло? Как долго продолжался этот кошмарный сон? Воспоминания отказывались возвращаться, память зияла черной дырой забвения. И в этой пустоте, в этом мраке и в этом холоде была только давящая, всепоглощающая тишина, пугающая своей мертвенностью, своим обещанием небытия.

Один. Совершенно один. Отрезан от мира живых, покинут богами, забыт вселенной. Один во тьме, во льду, в тишине, в пустоте. Один на один с ужасом, с неизвестностью, с неизбежным одиночеством. Начало… или конец?..

В неподвижной мгле ниши, отчаянно цепляясь за ускользающие обрывки сознания, Янур попытался увидеть хоть что-то, что нарушило бы этот пугающий вакуум тишины и тьмы. Зрение, словно упрямый зверь, медленно продиралось сквозь пелену мрака, выхватывая из хаоса теней робкие, колеблющиеся блики. И там, в глубине ниши, в самой сердцевине этой каменной утробы, забрезжил огонек, едва заметное мерцание, словно дыхание умирающей звезды.

Слабый, неверный свет плясал на стенах, вытягивая из небытия грубые очертания камней, затененные углы и нагромождения обломков. Наконец, он выхватил неясный силуэт фигуры, замершей у самого огня. Сердце забилось слабее, болезненно сжалось – там кто-то был. Живой? Или лишь призрак, порожденный сумраком и разрухой?

Неподвижность фигуры пугала. Она сидела, не шевелясь, словно каменная глыба, вытесанная из самой тьмы. Голова была понуро опущена, плечи сутулые и неподвижные, руки бессильно покоились на коленях. Лишь едва заметное мерцание огня играло на контурах фигуры, оживляя мертвенный пейзаж ниши призрачным дыханием.

Приглядевшись, Янур различил детали одежды – грубые, темные лохмотья, скрывающие фигуру под множеством слоев изношенной ткани. Запах был едва уловим: дым угасающего костра, примесь земли и сырости, неясный горьковатый аромат старости и болезни. Одежда говорила о нищете, заброшенности и отречении от мира живых.

Но что-то неуловимое и знакомое проступило сквозь мрак и изменения. Нечто в общей позе, в ширине плеч, даже в форме головы, скрытой тенью и бородой, заставило сердце дрогнуть от робкой, невероятной догадки. Может ли быть…? Неужели…?!

Сердце замерло, дыхание сперло. Страх сковал тело ледяным обручем. Вдруг это не друг, а враг? Мародер, затаившийся в руинах в ожидании добычи? Но что-то внутри шептало другое, упрямо твердя свое, не давая угаснуть слабой искорке надежды.

Собрав последние силы и превозмогая слабость и страх, Янур решился. Слабым, дрожащим голосом он едва нарушил звенящую тишину. Его шепот был одновременно и вопросом, и мольбой, и зовом, полным сомнения и отчаянной веры.

– Адриан?..

И снова наступила тишина, затаившая дыхание в ожидании ответа. Казалось, сама тьма замерла, прислушиваясь к робкому звуку, нарушившему ее вековой покой. Секунды тянулись мучительно, словно капли ледяной воды, падающие на раскаленный камень. И когда надежда начала угасать, когда сердце готово было ухнуть в бездну обреченности, фигура дрогнула. Она оживала, словно воскресая из небытия.

Сутулые плечи дрогнули, голова медленно, с мучительным усилием, повернулась. И взгляд… Медленно, словно восходящее из глубины колодца, глаза поднялись на Янура. Тусклые, запавшие, отяжелевшие веком и болезнью, но живые. В самой глубине взгляда, за пеленой усталости и страдания, промелькнула искра слабого мерцания узнавания. И вслед за узнаванием появилась тень радости, скорби, облегчения – вся гамма сложных, невыразимых человеческих чувств.

Хриплый шепот, словно ветер в руинах, нарушил тишину окончательно.

– Проснулся?.. Долго ты…

Голос Адриана прервался кашлем, сухим и надсадным, сотрясающим его исхудавшее тело. Он закашлялся долго и мучительно, словно пытаясь изгнать из легких не только мокроту, но и саму жизнь. Янур замер, беспомощно наблюдая за его мучениями, не смея пошевелиться, не в силах помочь. Когда приступ окончился, Адриан перевел тяжелый взгляд на Янура. В глазах плескалась усталость и тусклая боль, но в них была и слабая, печальная улыбка.

– Долго спал, малец, – прошептал он едва слышно, будто отдавая последние крупицы сил. – Думал… не пробудишься уже.

В этих словах была не только констатация факта, но и скрытая радость, облегчение. Он ждал его пробуждения как чуда, как знамения, что не все потеряно, не все угасло в этом мертвом мире. Что жив еще хоть кто-то, кто способен пробудиться от смертельного сна.

– Что случилось? – Янур наконец нашел в себе силы ответить, его голос звучал хрипло и неуверенно, словно чужой. Вопрос вертелся на языке, требуя ответа, рвущийся из глубины неведения.

Адриан тяжело вздохнул, словно собираясь с духом для тяжелого рассказа. Глаза его померкли, взгляд устремился внутрь себя, в мир воспоминаний, в пепел прошлого.

– Война проиграна, малец, – повторил Адриан, и горечь в его голосе звучала горше любого проклятия. – "Каменное Сердце"… пало.

Янур молчал, раздавленный тяжестью этих слов. Война проиграна. Сердце поселения, бившееся так долго в каменных стенах, умолкло навсегда. Надежда, что теплилась слабым огоньком в его душе, погасла, обратившись в пепел, развеянный ветром отчаяния.

– Мародеры, – прошептал Адриан, словно пробуя слово на вкус, словно само это слово было ядовито. – Выследили нас, как звери. Чуяли кровь, чуяли слабость… Ударили… ночью…

В голосе его зазвучали обрывки воспоминаний, ожившие тени кошмара. Голос дрожал, прерывался, тонул в хриплом шепоте, но Янур ловил каждое слово, каждое дыхание, пытаясь собрать из осколков памяти цельную картину трагедии.

– Ночь… тишина… вдруг… крики… огонь… – Адриан говорил словно во сне, и перед глазами его вновь вставали картины той ночи. – Стены дрожали… пламя… везде пламя… бежали… некуда бежать…

В памяти Янура всплывали разрозненные образы: отблески пламени на камнях, крики ужаса, треск ломающихся перекрытий, запах гари и крови. Смутные, рваные воспоминания собственной комы смешивались с кошмаром рассказа Адриана, образуя ужасающую картину гибели.

– Их много… стая волков… – продолжал Адриан, и голос его становился все тише, все более отдаленным. – Сильные… жестокие… не люди… звери в человеческом обличии… не щадили никого… ни старых, ни малых…

Ярость захлестнула Янура. Тупая, бессильная, ослепляющая ярость от бесправия перед жестокостью, перед несправедливостью мира. Как можно быть такими зверями? Как можно безжалостно уничтожать жизнь, не оставляя ничего, кроме боли и руин?

– Мы… сражались, – голос Адриана был едва слышен, словно далекое эхо. – До последнего… как львы… за каждый камень… за каждый дом… за семью…

В его голосе была горечь поражения, но и гордость за героическое сопротивление. "Каменное Сердце" пало, но не сдалось без боя, защищая каждый клочок земли, каждую жизнь до последнего вздоха. Память о героизме защитников была горьким утешением в час падения.

– Но их слишком много… волна тьмы… поглотила все… – Адриан замолчал, словно потеряв силы, утонув в воспоминаниях о бойне.

Наступила тяжелая, гнетущая тишина, полная невысказанной боли и ужаса. В этой тишине Янур слышал не слова, он видел картины: крики умирающих, блеск стали, отражающий пламя пожара, рушащиеся стены "Каменного Сердца", захлебывающиеся кровью защитники, торжествующие лица мародеров, оскверняющие руины победой зла.

– Старейшина… – вновь заговорил Адриан, превозмогая слабость. В его голосе была боль утраты и безмерная скорбь. – Каллен… как отец… как скала… стоял до конца… убили… ублюдки… не пощадили…

Имя Старейшины прозвучало как плач по мудрому лидеру, павшему во главе своего народа. Каллен стал символом стойкости и мужества "Каменного Сердца", последней преградой перед натиском зла, не устоявшей под его напором. Потеря Старейшины была символом окончательного падения и веры в завтрашний день.

– Тео… – в голосе Адриана звучало тепло отцовской гордости. – Отважный… герой… мальчишка… бился… как лев… один против всех… скольких положил… скольких спас…

Имя Тео отозвалось новой волной боли в сердце Янура. Тео… его верный друг, неукротимый силач, пышущий жизнью и оптимизмом. Как мог погибнуть такой человек? Как могло умолкнуть это бьющее ключом живое сердце?

– София… – в голосе Адриана промелькнула нежность и грусть умиления. – Умница… красавица… сила разума… до последнего вздоха… помогала… защищала… верная…

София… загадочная девочка-механик, чей ум и талант поражали воображение, чья нежность и забота согревали душу Янура. Неужели и она… погибла? Неужели и этот луч света погас во тьме руин?

– И Герда… – слова Адриана дрогнули и замерли, уступив место тяжелому кашлю. В этом молчании была вся безмерная боль о судьбе маленькой девочки, невинной жертвы жестокого мира.

Янур вздрогнул. Сердце трепыхалось в груди, как раненая птица, скованное ледяным страхом. Герда… Не может быть… Не может быть, чтобы и Герда…

Адриан молчал, не поднимая глаз, утонув в тяжелом дыхании, словно решаясь сообщить последнюю, самую страшную новость. В этом молчании была неотвратимость беды, горечь прощания и безмерная тяжесть утраты.

– Герда… – вновь заговорил Адриан тихо, словно извиняясь за причиненную боль. – Спаслась, малец… дети… взрослые… успели уйти… под землей… туннелями…

Выжили. Спаслись. Живы. Слова Адриана упали бальзамом на израненную душу Янура. Сердце оттаяло, забилось слабее, но ровнее. Герда жива, не потеряна окончательно, он не один в этом мире одиночества…

– Куда ушли? – вопрос вырвался сам собой. – Куда? Найти их… нужно… во что бы то ни стало…

– Не знаю… Не видел… Остался здесь… ждать… тебя… – Адриан покачал головой, слабо и бессильно. – Туннели… – шептал Адриан невнятно. – Много ходов… разные пути… под землей ушли… искать… новое место… безопасное… "Каменное Сердце"… разбито… нужно… уходить… выживать…

Слова путались, теряли связность. Голос угасал, словно пламя костра, готовое погаснуть окончательно. Адриан умолк, обессиленный и измученный, утонув в тяжелом дыхании. Янур молчал тоже, боясь нарушить хрупкую нить его угасающей жизни, боясь упустить шанс на спасение друзей.

– Радиация… – внезапно прошептал Адриан снова, и его голос был еле слышен, словно ветер, запутавшийся в руинах. – Отравляет… медленно… незаметно… убивает… всех… рано или поздно…

В его словах был неотвратимый приговор миру, обреченному на медленную гибель. Радиация – невидимый враг, пожирающий жизнь, превращающий землю в безжизненную пустыню. И против этого врага нет спасения, нет защиты, только медленное угасание в руинах прошлого.

– Почему… я… жив? – вопрос сорвался с губ Янура, против его воли, полный непонимания и обиды. – Почему я выжил?

Адриан посмотрел на него устало и спокойно, словно отвечая на давно известный вопрос.

– Ты… сильный, малец, – прошептал он едва слышно. – В тот день… я видел… ты не умрешь… сила… внутри… большая… чем кажется… И… подлатали… тебя… как надо… импланты… особые… заменили… почти все… как новый… стал… не боится… радиации…

Слова таяли, угасали, теряя четкость, подобно последним искрам догорающего костра. Адриан замолчал, губы его зашевелились беззвучно, словно продолжая говорить что-то важное, сокровенное, слышное лишь ему самому. Глаза потухли, веки сомкнулись. Дыхание прервалось окончательно, сердце замолкло навеки.

В нише воцарилась тишина смерти, более глубокая и давящая, чем прежде. Янур остался один на один с безмолвным телом Адриана, один на один с одиночеством в руинах "Каменного Сердца", один на один с неизвестностью судьбы.

Тишина лежала тяжелым саваном. Янур оставался неподвижен, не сразу осознавая, что Адриана больше нет. Сердце цепенело, разум отказывался верить – только что был голос… только что глаза… только что жизнь… ушла… окончательно… навсегда…

Одиночество обрушилось со всей тяжестью, поглощая душу ледяным безмолвием. В нише воцарилась пустота, звучавшая громче всяких криков, бездоннее всякой тьмы. Пустота потери, пустота жалости, пустота безысходности.

Мир воспоминаний мерцал далеко, словно тусклый свет звезды, отдаленный миллионами лет тьмы. Янур силился собрать обрывки прошлого, пытаясь вспомнить себя, найти хоть какую-то зацепку в хаосе воспоминаний. Но пусто. Память отказывалась открываться, сознание будто обрубили на том моменте, когда раздался выстрел, когда боль пронзила тело и мир погрузился во мрак. Дальше был провал, черная бездна неведения. Кто он? Что тут делает? Почему оказался в этом проклятом месте? Вопросы роились в голове, но не находили ответа, теряясь в пустоте беспамятства.

Взгляд скользнул по нише, пытаясь найти хоть что-то знакомое, хоть какую-то зацепку за реальность. Каменные стены… грубые, неровные, холодные на ощупь, немые свидетели веков молчания. Пол… земляной, утоптанный, устланный сухой травой и лохмотьями – грубое ложе, приют изгнанника. Костер… догоревшие угольки, еле теплящиеся в холодном пепле, последний привет ушедшего тепла. Полки… каменные выступы в стене, уставленные скудными припасами – жесткий хлеб, вяленое мясо, фляга с водой, жалкие трофеи выживания. Примитивный быт одинокого отшельника, суровый уклад жизни в каменном затворе.

Среди нехитрого скарба глаз зацепился за знакомый контур его рюкзака, отложенного в тени у стены. Походный мешок, верный спутник скитаний, безмолвный намек на прошлую жизнь. Медленно поднявшись, он нетвердой походкой подошел к рюкзаку, опустился на колени и дрожащими пальцами расстегнул клапан.

Внутри было немногое имущество изгнанника. Скудный провиант на дорогу в виде сухарей, вяленой рыбы и меха с водой. Сверток грубой шерстяной одежды для защиты от холода и непогоды. Нехитрый инструмент – нож, кресало, ремень с пустыми подсумками для патронов. И в самом дальнем углу были они… талисманы прошлой жизни.

Сердце дрогнуло, когда пальцы ощутили знакомые формы. Медальон… холодный металл, стертые черты родного лица под тусклым стеклом. Деревянная птичка… гладкая резьба, теплое дерево в окоченевшей руке. Камешек… невзрачный серый голыш, тяжелый от горьких воспоминаний.

Талисманы были хрупкой нитью памяти, связывающей его с прошлым, с жизнью, которой больше нет. Воспоминания накатили внезапно, обжигающей волной тоски и нежности. Родные лица… теплые голоса… радость и уют домашнего очага… далекое, безвозвратное прошлое, утраченное навсегда.

Глаза защипало, слезы хлынули нежданным потоком, омывая щеки горячим потоком скорби. Боль сдавила горло, душила рыдания, вырывающиеся беззвучно, подобно всхлипам раненого зверя. Он плакал, впервые за долгие месяцы скитаний, впервые после утраты памяти. Он плакал о потерянном доме, о погибших друзьях, о непоправимом одиночестве и о себе, жалком изгнаннике среди руин мертвого мира. Горькие слезы разочарования, очищения и прощания.

Но среди вещей, забытых на дне рюкзака, оставалось еще нечто. Бумага. Плотный конверт, перевязанный бечевкой и исписанный знакомым, твердым почерком Адриана. Тот самый, что он видел на карте у Каллена. Письмо. Последняя весточка из прошлого, завещание умирающего друга. Руки задрожали сильнее, сердце замерло в тревожном ожидании.