Дух народа Арху. Том 1. Спасение небесного волка

Словно не хочет!

(Масуо Басё, перевод автора)

Степь Отукена дрожала под копытами, когда Керекиты тронулись в путь. Весть от лазутчиков была подобна клинку – табгачские племена, их бывшие союзники, двинулись к Ордубалыку, жадные до крови и добычи. Медлить было смерти подобно. Керекиты, чьи сердца были полны решимости и скорби, покинули родные земли, их тени растянулись в бесконечной веренице.

Впереди скакали десятки джигитов, их глаза рыскали по горизонту, высматривая засаду. За ними, точно река, тек народ – сотни повозок скрипели под грузом скарба, тысячи всадников качались в седлах, а по бокам гудели табуны лошадей и отары овец, чьи копыта вздымали пыль. Вооруженные воины, чьи копья блестели, как звезды, стерегли фланги, а среди них мелькали жигиты с беркутами. Старики, женщины и дети ехали в казакарбах – юртах на широких телегах, что колыхались, как корабли в бурю. Мужчины, подростки и молодые женщины скакали верхом, их лица были суровы, а руки сжимали поводья. Над всем этим вставало облако пыли, огромное и зловещее, точно дух, что провожал их в изгнание. Старушка Улпан сидела в казакарбе, ее глаза, мутные от лет, смотрели назад. Родина, чьи степи и горы вскормили ее, растворялась в пыли. Горечь сдавила ее грудь, и она запела песню Асана Кайгы8, ее голос, дрожащий, но чистый, разнесся над телегами:

Көлде жүзген қоңыр қаз

Гусь, что плавает в озере,

Қыр қадірін не білсін

Не поймет степи простор.

Қырда жүрген дуадақ

Дрофа, что бродит в степи,

Судың қадірін не білсін

Не узнает воды суть.

Көшіп-қонып көрмеген

Кто не кочевал с народом,

Жер қадірін не білсін

Не постигнет земли зов.

Женщины вокруг, чьи руки были заняты детьми и узлами, окружили ее, их голоса были мягкими, как шерсть.

– Не горюй, апа! – сказала одна. – Мы вернемся в наши степи!

– Мне за шестьдесят, – вздохнула Улпан, ее пальцы сжали платок. – Не доживу наверно.

– Доживешь! – возразила другая. – Еще свадьбы внуков увидишь!

– Загадай желание, апа! – подхватила третья. – Тенгри услышит!

Улпан улыбнулась, но ее глаза были полны слез. Она смотрела на горизонт, где Ордубалык исчезал, как мираж.

Бектегин, скакавший во главе, и Акбарс, чья грива поседела, как пепел, тоже бросали взгляды назад. Их сердца тяготила одна мысль: когда Керекиты окрепнут? Когда вернут свои степи, пастбища, глиняные стены Ордубалыка? Кочевье было в их крови – они умели жить в движении, но время было недобрым. Табгачи, Жужани, Хазаркешцы – враги окружали их, как волки. Будущее было туманом: в руках ли Тенгри оно или в когтях соседей? Бектегин стиснул поводья, его лицо было мрачно. Ждать милости нельзя – судьбу надо ковать самим, шаг за шагом, копытом за копытом.

Страна кладбищ

В каменных недрах Небесных гор, где ветер выл, как духи, скрывались хаомаварги – некогда кочевники северных степей, ныне изгнанники, чья жизнь зависела от запретного дара. Век назад они служили огнепоклонникам Сандакума, стерегли поля и склады хаомы, пока не овладели тайной ее изготовления. Нарушая обеты, они продавали «напиток богов» смертным, оскверняя то, что предназначалось жрецам и правителям. Сандакумцы, Золотые люди и маги Бонпо покарали их, вытеснив в бесплодные горы, лишив воды и земель. Но хаомаварги, точно ящерицы в пустыне, выжили. В пещерах и лабиринтах они возделывали хаому, охраняли ее, как святыню, и вели тайную торговлю, что питала их скудную жизнь.

Их страна, прозванная за пирамиды камней, что укрывали мертвых, лежала за Мутной рекой. Здесь не рыли могил – земля была слишком ценна для хаомы, а камни, что устилали склоны, хранили кости предков. Продажа напитка приносила богатство, но путь был тернист: на севере хаома была под запретом, на западе смертные сторонились ее, боясь гнева богов. Кирван, ослепший старейшина, чья воля была крепче скал, нашел выход – его люди тайно убивали жрецов огнепоклонников, знавших секрет напитка. За десятилетия сотни мобедов пали, и Сандакум, некогда каравший хаомаваргов, стал их покупателем. Кирван, герой своего народа, обратил позор в триумф.

Хараспа, младший сын Кирвана, шагал по узкому туннелю пещеры. Высокий и худощавый, с бородой, заплетенной в две косы, он накинул полосатую накидку, чьи цвета сливались с камнем. В этой пещере были много туннелей ведущих в тайные комнаты где изготовляли хаому. В самой первой комнате сидел Кирван, несмотря на то что он уже слепой он не переставал поддерживать свое дело дегустируя каждую партию готовой продукции. В пещере Кирвана находился родник вода которого была необходимым для производства напитка богов. Хаомаварги замачивали стебли хаомы в воде, держали их пока они не разбухнут затем выжимали сок давильными камнями. Выжитый сок пропускали через цедилку из овечьей шерсти где он очищался от волокон и стекал в специальные деревянные сосуды. Потом сок нужно было смешивать с водой или кислым молоком чтобы сделать его вкус менее резким. Вот здесь, подключался старейшина Кирван: он прекрасно понимал какую пропорцию нужно сохранять чтобы получался отменный напиток. Хорошая хаома не только опьяняла, но и придавал прилив сил и самое главное галлюцинации.

Комната Кирвана охранялась Гильменом, угрюмым племянником Хараспы. Юноша, чья громоздкая фигура напоминала скалу, улыбнулся, увидев дядю, и шагнул навстречу.

– Дядя! – Гильмен раскинул руки, его голос гулко отразился от стен.

– Как ты, племянник? – Хараспа обнял его, но взгляд остановился на макушке. – Волосы редеют. Рано для двадцати.

– Тьма пещер, – буркнул Гильмен. – Солнца нет, что ждать?

– Не тьма, – усмехнулся Хараспа. – Глянь на деда. У него и волосы, и зубы целы. Не ленись, парень. Ты – страж отца.

Гильмен нахмурился, но промолчал. Хараспа прошел дальше, в комнату, где Кирван, слепой, но несгибаемый, сидел на ковре. Его седая борода дрожала, пока он шептал мантры, перебирая четки. Костер в углу бросал тени, делая старика похожим на гору, чья мощь не угасла с годами.

– Если уши не врут, это Хараспа, – сказал Кирван, его голос был низким, как гул камня.

– Видишь, Гильмен, – хмыкнул Хараспа, садясь рядом. – Даже слух у него острый. – Он обнял отца, чья кожа была холодной, как у ящера.

– Давно не приходил, младший, – Кирван повернул голову, его слепые глаза смотрели в пустоту. – Как дела?

– Прыгаю, как горный козел, – ответил Хараспа, его тон был легким, но глаза сузились.

– Братья говорят, ты метишь на восток, – сказал старик. – хочешь открыть путь в Шайбалык.

– Цель пока, – кивнул Хараспа. – Иду к ней помалу.

– Мечта любого хаомаварга, – Кирван стиснул четки. – Но мечтать легче, чем делать. Знаешь ли законы Шайбалыка? Путь для товара?

– Есть знающие люди, – ответил сын. – Я не трачу жизнь на книги.

– Каган Золотых людей? – прищурился Кирван, хоть глаза его были мертвы.

– Да, – Хараспа улыбнулся. – Посадил его на хаому. Он мой.

– Не верь одному человеку, – предостерег старик. – Его свои же скинут, и все рухнет.

– Его стража – сокататы, не степняки, – возразил Хараспа. – А сокататы, ты знаешь, верны выгоде.

– А разве не степнякам?

– Нет, отец. Они верны кагану. А он хочет хаому – пить и продавать. Шелк ненадежен, он понял.

Кирван замолчал, его пальцы замерли на четках.

– Спрос на хаому посеет раздор с братьями, – сказал он. – Земля и вода скудны. Не знаю, радоваться тебе или нет.

– Успех братьев в Сандакуме не вечен, – ответил Хараспа. – Шах узнает про хаому в гарнизонах, и им конец. А Машаль с магами – не шутка, они на его стороне. Поэтому, нам нужен восток.

– Хм, – Кирван кивнул. – Теперь говори. Зачем пришел?

Хараспа опустил голову, его голос стал тише.

– С запада идут рогатые и манатовцы. Идет война с Хистафой. Если победят, нашей торговле конец. Надо объединиться, отец. Созови братьев, вождей. Я открою восток, работы хватит всем.

– Рогатые к нам? – Кирван нахмурился. – Проклятые времена.

– Наша судьба – в их битве, – сказал Хараспа.

– Победа запада убьет наш доход.

– А что нам делать? Я сам не могу объединится с братьями не говоря о наших войсках. Как нам помочь Хистафе? Не лучше ли открыть новый путь торговли на восток, чем я и занимаюсь сейчас? Но в этом случае, мои браться останутся без ничего и будут посягать на мою торговлю. Поэтому, я хотел бы чтобы ты вызывал всех и объединил нас. Если у меня хорошо пойдут дела, работы хватит всем.

– Правильно говоришь. Рисковать войсками ради Хистафы не стоит. Можем потерять все. Тем более твой брат уложил пол армии шаха хаомой.

– Смотрю, у него дела хорошо идут!

– На счет дел не знаю, но объединится вам нужно, если не ради хаомы то ради своей же безопасности. На счет рогатых не уверен, но мантовцы могут пожаловать к нам если их дела пойдут вверх.

– Согласен отец. Для нас это хороший повод стать единым.

– Тогда оставайся. Я созову всех близких и вождей заодно, проведем курултай на днях. Давно не собирались. Сделаю что-то полезное перед смертью.

– Гильмен! – рявкнул старик. – Гонцов сюда! Зови Бедина!

– Где он? – спросил Хараспа.

– Где ж ему быть? – буркнул Кирван. – Толкает хаому гарнизонам Хистафы.

– Тогда вернусь через дни, – сказал Хараспа. – Навещу союзника.

Он встал, его тень легла на стены пещеры, где родник шептал секреты хаомы.

Шахреман

Библиотека Шахремана, древнее святилище знаний, дышала пылью веков. Ее своды, вырезанные в камне, хранили эхо шагов, а полки, что тянулись к потолку, ломились от кожаных книг и глиняных табличек, испещренных клиньями. Вдоль стен застыли статуи огнепоклонников – одни простирали ладони к небу, ловя свет солнца, другие сжимали руки у груди, третьи закрывали лица, словно моля о прощении. Эти все статуи изображали ритуалы религии Сандакумцев которые получали свет солнце и луны чтобы мазать ими лица.

Стража ворвалась первой, их сапоги гремели по мозаичному полу. За ними шагали Сандрал и Хишма, чьи глаза горели алчностью. Арасу шел медленно, его взгляд скользил по полкам с благоговением, как у странника, что нашел оазис. В центре зала, за столом, заваленным табличками, сидел старик-смотритель, чья спина была сгорблена, как ива под ветром. Он царапал бамбуковой палочкой полусухую глину, его руки дрожали, но движения были точны.

Стражники окружили его, их клинки сверкнули.

– Вставай! – рявкнул один. – Кто ты?

– Почему сидишь, когда входит владыка Запада, светлейший Сандрал? – добавил другой. – Поклонись!

– Оставьте! – оборвал Сандрал, – Разве не видите? Он еле дышит, не то что кланяется.

Сандрал, Хишма и Зизифа приблизились. Старик поднял мутные глаза, его лицо было изрезано морщинами, как глиняная табличка – письменами.

– Кто ты, старик? – спросил Сандрал, оглядывая зал, чья тишина давила, как буря перед громом.

– Писарь истории, – ответил смотритель, его голос был хриплым, но твердым. – Записываю дела Сандакума и храню их здесь.

Сандрал скользнул взглядом по столу, где лежали таблички – сухие и влажные, покрытые иероглифами, и стопки кожаных листов, исписанных чернилами.

– Что пишешь сегодня? – спросил он.

– Что народ покинул город, – сказал старик. – И шах бежал от страха.

Сандрал усмехнулся, его губы дрогнули, как у волка, что почуял добычу.

– Почему на глине и коже? – спросил он.

– Глина – обычай предков, – ответил смотритель. – Кожа – наше время. Веду оба, на всякий случай.

– Можно? – Арасу, чьи глаза горели любопытством, указал на табличку. Старик кивнул. Учитель бережно взял глину, но письмена, острые, как когти, были чужды ему. – Удобно, – сказал он. – Надежнее бумаги. Сколько хранятся?

– Вечно, – ответил старик.

– Серьезно? – Арасу прищурился.

Зизифа, чья улыбка была ядовитой, как змея, шагнул вперед.

– Докажи, – хмыкнул он. – Тебе что, две тысячи лет?

Старик указал на угол, где полки гнулись под тяжестью табличек.

– Там – полторы тысячи лет, – сказал он.

– Сколько? – Арасу положил табличку и устремился к полкам. – Веди, старейшина. Покажи.

– А разве мы не торопимся? – Зизифа резко взглянул на Сандрала, его голос сочился ядом.

– Нет, – отрезал король, его глаза сверкнули. – Шахреман мой. Я мечтал о нем с детства. Дайте вкусить.

Зизифа стиснул зубы, его ярость кипела, но он двинулся к Арасу и смотрителю, что уже обсуждали таблички. Толпа воинов и офицеров сгрудилась вокруг, даже Сандрал и Хишма подошли. Старик, чьи пальцы гладили глину, читал миф о Гильгамеше, его голос был низким, как гул земли:

«Гильгамеш у Утнапишти. Не меньше, чем Сидури, удивился Утнапишти, увидев отважного Гильгамеша. Удивился и Гильгамеш: ничем вроде бессмертный Утнапишти не отличается от него самого. И так сказал он бессмертному:

«Смотрю, ты не выше меня, Утнапишти,

Ни телом, ни духом не божествен.

Ты спишь, как я, ложась на спину,

Ты дышишь, как я и любой смертный. Но как ты прошёл через смерти границу

И стал одним из бессмертных?»9

Смотритель продолжил, рассказывая о Шуррипаке, что пал от потопа, о ковчеге Утнапишти, что спас его семью, и о богах, что даровали ему бессмертие. Арасу слушал, его брови поднимались, а Зизифа, чье лицо потемнело, вздрогнул, как вор, чья тайна раскрыта.

– Ковчег? – уточнил Арасу, его взгляд метнулся к Зизифе.

– Да, ковчег, – кивнул старик.

Арасу усмехнулся, его глаза поймали смятение лунапоклонника. Зизифа, чья ярость кипела, молчал. Старик взял другую табличку, читая о голубе, ласточке и вороне, что искали сушу, и о горе Ницир, где ковчег нашел покой.

– Хватит! – оборвал Арасу, заметив, как Хишма и Зизифа багровеют. – Сколько лет этим строкам?

– Полторы тысячи, – ответил смотритель.

Арасу повернулся к лунапоклонникам:

– Вы украли миф у солнцепоклонников? Или совпадение?

– Подделка! – рявкнул Зизифа. – Враги лгали, чтобы смутить нас. Лишь наш Аран спас мир на ковчеге!

– Конечно, – хмыкнул Арасу, его тон был ядовит. – Все ваши беды – от других. – Он кивнул старику. – Что еще есть?

Хишма, чья злость пылала, шагнул к Сандралу.

– Поговорим, – прошипел он. – Наедине.

Сандрал кивнул, зная, что союз трещит, как лед под солнцем. Хишма бросил взгляд на Зизифу, его глаза приказали не отпускать Арасу. Зизифа моргнул, его лицо, укрытое тканью, было непроницаемым.

На улице, где пыль Шахремана вилась, Хишма заговорил, его голос был холоден, как сталь:

– Мы воюем вместе, Сандрал. У тебя свои цели, у нас – свои.

– Согласен, – кивнул король, его рука легла на меч.

– Ты хочешь убить Машаля и взять богатства, – продолжил Хишма. – Я – стереть их веру и навязать свою. Это ясно.

– Еще раз согласен, – сказал Сандрал. – К чему эти слова?

– Я уничтожу их храмы, книги, жрецов, – Хишма шагнул ближе. – Если их народ не примет Маната, я вырежу всех, кроме детей.

– Не против, – ответил Сандрал, его глаза сузились. – Почему повторяешь?

– Арасу мешает, – прошипел Хишма. – Он влияет на тебя. Боюсь, ты передумаешь. Он не верит в богов. Он – плохой человек.

– Ошибаешься, – возразил Сандрал, его голос окреп. – Арасу не злодей. Он против разрушения и убийств ради веры.

– Ты сам знаешь, невозможно построить империю или город не истребив предыдущее и не превратив остатки в свое, – отрезал Хишма.

– Ты о религии, не о стенах, – сказал Сандрал.

– Одно и то же! – рявкнул Хишма. – Ты говоришь, как Арасу, против меня. Я поддерживал тебя, а ты щадишь моих врагов. Признай!

Сандрал побагровел, его кулаки сжались. Впервые он видел Хишму, хитрого и льстивого, таким дерзким.

– Город пуст, – бросил он. – Кого я мешаю убить?

– Храмы, огни, идолы, книги, – ответил Хишма. – Я сотру их, древние или нет. А ты, очарованный городом, хочешь его спасти. Я вижу это.

– Город красив, – признал Сандрал. – Жалко рушить.

– Мы зря сражались? – Хишма указал на воинов, чьи копья ждали приказа. – Рогатые и лунапоклонники готовы.

Сандрал выдохнул, его голос стал холодным:

– Рушь храмы, но город не тронь. Он нужен. Вам – тоже. Не в шатрах же строить державу. Если не можете возвести стены, возьмите готовые.

– У нас есть Хиуаз! – огрызнулся Хишма. – Не хуже Шахремана!

– Его не вы строили, – парировал Сандрал. – Если он вам милее, оставьте Шахреман мне. Как дань за отца.

Он развернулся и ушел в библиотеку, его шаги гремели. Хишма, чья ярость пылала, покачал головой, его глаза сузились. В толпе воинов стоял Юсафа, чье сердце сжалось от услышанного. Он торопился найти то, что искал, пока город не обратился в пепел.

Ханбалык

Соловей молчит,

Значит – просто птица он,

Зелёного цвета.

(Мацуо Басё, перевод автора)

Сарай Алпастана, твердыня табгачей, дышал холодом камня и запахом старых шкур. В дальнем его крыле, за дверями, что стерегла стража, скрывалась комната, чьи сокровища были дороже золота для кагана. Раньше Алпастан не пускал туда сыновей, но ныне, ведя Менгу и Ишигу, он решил открыть им тайны предков. Его шаги гремели по коридору, а раскосые глаза горели гордостью.

– Батыры мои! – сказал он, его голос был низким, как гул степи. – Вы выросли джигитами. Сегодня войдем в запретную комнату.

Ишигу, младший, чьи щеки еще хранили детскую мягкость, нахмурился.

– Там страшно? – спросил он, его голос дрогнул.

– С чего бы? – хмыкнул Алпастан. – Ничего страшного.

– Тогда почему только джигитам? – настаивал Ишигу.

– Потому что мы умные! – вмешался Менгу, старший сын, чья грудь уже наливалась силой. Его глаза сияли, жаждущие похвалы.

– Верно! – Алпастан улыбнулся, его рука легла на плечо Менгу. – Для тебя, Менгу, время пришло. Ишигу, может, рано, но ты тоже узришь.

– Я знаю, что там, – сказал Менгу, его тон был смелым. – Вещи предков.

Алпастан прищурился, удивленный.

– Откуда ведаешь? Чылтыс проболталась?

– Нет, – Менгу выпрямился. – Ты взял нас обоих. Значит, дело общее, о корнях.

Каган рассмеялся, его голос грянул, как гром.

– Молодец, сын! Догадка – дар правителя. Ты уже остер, но все еще слаб как лист камыша.

Они остановились у двери, где вооруженная стража расступилась.

– Добро пожаловать, каган! – прогремел их вожак.

– Как вы, воины? – спросил Алпастан. – Не устали стеречь?

– Это честь, – ответил страж. – Духи предков видят нас.

– Пусть они будут довольны, – кивнул каган.

Замок лязгнул, дверь отворилась, и Алпастан вошел с сыновьями. Комната казалась обычной только вдоль стен стояли бунчуки и флаг. Дети замерли, их глаза расширились.

– Сюда, батыры, – позвал Алпастан, его голос стал торжественным. – Эти знамена – сердце нашего народа. Они – племена степей, наши братья по крови. Без них мы не взойдем к величию. Уважайте их, знайте их. Давайте начнем с этого!

Он указал на первый бунчук, чья перекладина несла три хвоста яка и рога оленя.

– Это Селенгиты и лесные люди в шкурах, – сказал он. – Их знак – рога и яки.

– Бунчук Селенгитов? – уточнил Менгу, его любопытство росло.

– Верно, – кивнул каган. Они двинулись к следующему – древку с солнцем из восьми спиц и тремя конскими хвостами. – Золотые люди, – пояснил Алпастан. – Их знак – солнце.

Далее стояло копье с трезубцем, под которым белел череп лошади и свисал один хвост.

– Жужани, – сказал каган, его голос стал суровее.

Ишигу указал на бунчук с черепом белого медведя, чьи клыки скалились.

– Что за зверь? – спросил он, отступая.

– Белый медведь, – ответил Алпастан. – Тунагиры и ительмены Белоземья. Их сила – в севере.

Они подошли к копью с лежачим спиной полумесяцем и восьмигранной звездой, под которым качался конский хвост.

– Усуни, савроматы, кангюйцы, – сказал каган. – Лежачий полумесяц и звезда – знак государственности и военной мощи!

Наконец, он взял тяжелое копье с бронзовой головой волка, за которой трепетал шерстяной хвост дракона.

– Наш бунчук, – голос Алпастана дрогнул. – Табгачи и племена Отукена. Когда предки несли его в бой на полном скаку, ветер в пасти волка проходя через хвост дракона выл, как волк.

– Правда? – воскликнули дети, их глаза загорелись.

– Знаете, как шелковые зовут дракона? – спросил каган.

– «Улуун», – хором ответили дети.

– А знаете, откуда? – Алпастан улыбнулся. – От нашего «улуу» – волчий вой. Они думали, дракон так зовется.

– Вот оно что! – Менгу кивнул, его разум впитывал слова.

– Вы еще много раз будете видеть такие бунчуки дети мои. При походах на врага наш бунчук и флаг будут всегда сопровождать вас! Теперь главное, – сказал каган, подходя к желтому флагу, где темно-желтый дракон изрыгал пламя. – Флаг Теленгу, что покорил шелковых. До раскола Арху он объединял двадцать четыре племени. Мой отец, дед и прадед хранили его. Теперь – ваша ноша.

Он поднял флаг, его глаза сияли.

– Идет мне? – спросил он, улыбаясь.

– Да! – дети засмеялись.

– Я возьму его в степь. Он как и мы соскучился по ветру. Этот флаг – тоже кочевник! – расхохотал Алпастан

– Можно мне быть тугулгой10 на охоте? – Менгу шагнул вперед.

– Сил хватит? – Каган вручил флаг сыну. Менгу, напрягшись, удержал его, скрывая дрожь.

– Могу! – выдохнул он.

Алпастан кивнул, гордость за наследника грела его. – Конечно сын мой! Мы дадим тебе носить его! Ты должен напомнить нашим просторам кто есть потомок Теленгу!

Алпастан обнял своих детей и вдруг вдрогнул заметив как в комнате появился шаман. Но тень в дверях заставила его вздрогнуть. Самахтан, в белом халате с голубыми лоскутами, стоял, его глаза, острые, как у ястреба, смотрели в душу.

– Самахтан! – выдохнул каган. – Напугал!

– Прости, что без зова, – ответил шаман.

– Тебе можно, – сказал Алпастан, но его тон был настороженным.

– Хорошо, что учишь детей корням, – сказал Самахтан. – Традиции – их долг.

– Помалу начинаем, – кивнул каган.

– Слышал, идешь на охоту, – продолжил шаман. – На неделю?

– Да, – ответил Алпастан.

– Не много ли?

– Давно не был в степи. Хочу наловить кучу животных! Айда с нами, отдохнешь!

– Шаманы не охотят, – отрезал Самахтан. – Ты забыл?

Алпастан осекся, его щеки вспыхнули.

– Имел ввиду, отдохнешь с нами на природе. Тебе не обязательно брать в руки оружие.

– Повтори обычаи, прежде чем учить детей, – сказал шаман, его голос стал холоднее. – Кочевники охотятся ради нужды, а не забавы. Ты голодаешь?

– Я каган! Я хан! – рявкнул Алпастан. – Не могу выйти в степь?

– Можешь, – ответил Самахтан. – Но не семь дней ради потехи. Мы – часть природы, не ее господа. Или шелковые советники затмили твой разум?

Алпастан почувствовал, как кровь стучит в висках. Дети смотрели, и стыд жег его.

– Во двор, живо! – бросил он, толкнув Менгу и Ишигу к двери. Дети вышли, но Менгу, любопытный, притаился у порога, ловя слова.

– Говори, Самахтан, – процедил каган, его глаза пылали. – Что тебе не так?

– Керекиты и Селенгиты – не урок? – спросил шаман. – Ты забываешь обычаи. Твои советники – шелковые, и народ шепчет. Я тоже под ударом. Ты не слушаешь нас.

– Чем плохи шелковые умы? – огрызнулся Алпастан. – Они правят тысячами тюменов! Какой хан кочевников имел столько? Сосунки завидуют!

– Шелковые умы делят людей на господ и рабов, – сказал Самахтан. – В нашем обществе для Тенгри мы все равны. Поэтому мы выжили в трудных условиях. Ты знаешь, что значит «хан»?

– «Кан» – кровь, – ответил Алпастан, его голос дрогнул.

– Почему кровь? – шаман шагнул ближе.

– Без крови нет жизни, – сказал каган. – Без хана – нет народа.

Самахтан расхохотался, его смех был редким и резким, как треск льда.

– Сам придумал? – спросил он, утирая слезы.

Алпастан побагровел, его кулаки сжались.

– Забыл, – буркнул он. – Напомни.

– Кровь питает тело, – сказал шаман. – Ей все равно, что важнее – сердце, печень, правая нога или левая. Она течет для всех, не устает и не отдыхает. Ничего не просит в замен. Поэтому хана зовут «кан» – он дает жизнь всем, не деля. А ты хвалишь шелковых, что правят рабами. – Он сделал паузу, его глаза сузились. – Не гневи природу. Ты можешь создать пса, но не волка. «Если у пса есть хозяин, у волка есть Тенгри»11, – говорили предки.

Шаман повернулся и пошел к двери. Алпастан, чья злость кипела, мысленно спорил: «И что, что у волка Тенгри? Где подвох?» Самахтан, будто читая мысли, обернулся.

– Псы – твои табгачи, – бросил он. – Волки – свободный Отукен.

Он ушел, его шаги затихли. Увидев приближащегося шамана Менгу быстро удалился но в голове у него запечатался разговор отца с шаманом.

Королевство Золотых Людей

Между владениями огнепоклонников Сандакума и кочевыми Керекитами простирались бескрайние степи, где оазисы, точно изумруды, сверкали среди трав. Здесь жили Золотые люди, чье мастерство в металлургии и ювелирном деле было легендой. Золото, что текло в их землях, как реки, они обращали в ожерелья, одежды и короны, чей блеск ослеплял. Богачи, мужчины и женщины, увешивали себя золотыми нитями, а их кони несли уздечки, что стоили целых стад. Как люди в шкурах, они высекали руны на камнях и ткали тайные письмена в шерстяных орнаментах, чьи узоры хранили секреты.