Дух народа Арху. Том 1. Спасение небесного волка

– Наводнения не ждут, – отрезал чиновник. – Потеряете весь рис – что тогда? Жить вечно в страхе от паводков?

Толпа затихла, их плечи поникли. Они знали – их слова для властей пусты, как шелуха риса. Чиновник выпрямился, его голос стал тверже:

– Треть урожая – ваш налог в этом году. Все, что растите, делите на три. Не смейте убирать поля без наших глаз.

Отец Суны, чьи волосы побелели от лет, стоял среди крестьян. Старики шептались, прося его говорить от их имени. Ясун заметил это и шагнул вперед, опережая отца. Он боялся не за старика, а за Суню – ее судьба висела на волоске. Он вышел из толпы, его грудь была широка, а голос – звонок:

– Стой! – крикнул он. – Правду скажи: для чего налог? Что скрываешь?

Чиновник прищурился, его губы скривились.

– Кто ты такой?

– Я задал вопрос, – Ясун шагнул ближе, его взгляд был строгим. – Отвечай!

Чиновник оглянулся на воинов, чьи руки легли на рукояти мечей. Намек был ясен, но Ясун не дрогнул. Его голос стал громче, как раскат грома:

– Что смотришь на них? Я один уложу всех, если надо! А если толпа разойдется, ни один из вас не уйдет живым. Закопаем вас в полях – и ни одна душа не узнает!

Толпа загудела, десятки мужчин, крепких, как дубы, вышли вперед, ведомые Ивэем, чьи кулаки были сжаты. Их тени легли на землю, грозные, как буря. Чиновник побледнел, его голос смягчился, точно шелк под дождем:

– Я сказал – на дамбу!

– Ложь, – отрезал Ясун. – Никаких рабочих там нет. Местные бюрократы хотят набить карманы.

– Печать видишь? – чиновник ткнул в бумагу.

– Печать? – Ясун хмыкнул. – Для вас вырезать такую – как рис посеять.

– Успокойтесь! – чиновник поднял руки. – Налоги – на армию. Мы с табгачами расширяем границы. Без этого их стрелы обернутся против нас.

– Армия? – Ясун шагнул ближе, его голос стал ядовитым. – Кочевники берут десятую часть, вы – треть. Половину мы отдаем землевладельцам. Что нам останется?

– Хочешь под кочевниками жить? – бросил чиновник.

– Я ненавидел их, – прорычал Ясун. – Теперь ненавижу вас. Вы с врагами грабите свой народ!

– Молчать! – рявкнул телохранитель, шагнув вперед. – Мы не отчитываемся перед крестьянами. Это приказ Сайлыка!

– Не верю, – отрезал Ясун. – Местные крысы выдумали это.

Чиновник понял – толпа не сломится. Ясун был искрой, что грозила пожаром. Он стиснул зубы, его глаза сверкнули злобой.

– Ладно, – процедил он. – Ухожу с плохими вестями для дворца. Вы предупреждены.

Он махнул воинам, его шелка взметнулись.

– Уходим! Бесполезно тратить время. К другой общине!

Крестьяне смотрели, как отряд исчезает в пыли, их лица были мрачны. Отец Суны шагнул к Ясуну, его голос дрожал:

– Сынок, не навлекли ли мы беду? Вернутся с войском, накажут всех!

– Или возьмут силой, что хотят, – добавил другой старик, теребя бороду.

Ясун выпрямился, его взгляд был тверд, как камень. Он знал правду – мудрый лотос вчера шепнул, что Сайлык готовит бунт против кочевников. Такой указ не мог прийти от вана. Либо местные плели заговор, либо сам Сайлык разжигал гнев народа, готовя его к восстанию.

– Сайлык тут ни при чем, – сказал он. – Это местные крысы. У нас больше силы, чем у них.

– Не будь так уверен, – возразил отец Суны. – На кону вся деревня.

– Если придут, я отвечу, – Ясун сжал кулаки. – А мы пошлем весть соседям. Совет старейшин поднимет народ!

Ордубалык

Ордубалык возвышался в степях Отукена, его глиняные стены, выжженные солнцем, стояли, как высохшая шкура древнего зверя. В центре гудел рынок, где торговцы из дальних земель спорили над грудами шкур и клинков. Храмы, что окружали площадь, дымились, а плавильные печи, чей жар не стихал, наполняли воздух звоном молотов. Керекиты, мастера железа, ковали здесь мечи и доспехи, острые, как когти беркута. Глиняные дома теснились рядом с юртами, что семьи ставили во дворах, но весной большинство уходило в степи и горы пасти скот, возвращаясь лишь зимой, когда ветер гнал их к очагам.

У ворот, где пыль вилась под копытами, свиту Бектегина встретили старухи в шкурах, их лица были морщинисты, как кора ивы. В руках они держали деревянные сосуды, полные воды, что трижды кружили над головами путников, очищая от злых духов, что могли прицепиться в дороге. Затем воду выливали вдали, где не ступала нога человека, а опустевшие сосуды переворачивали у юрты, оставляя под солнцем и луной на три дня, чтобы свет изгнал тени.

Бектегин, чья борода чернела, а глаза горели усталостью, спешился. Толпа встретила его гулом, но он рвался к юрте, где ждала Айлу, его беременная жена. Крупный мынбашы – тысячник, Акбарс, чей голос гремел, как раскат грома, шагнул навстречу. Его волосы поседели за пять циклов Отукенского календаря, но сила в его руках не угасла. Он обнял вождя, его хриплый смех разнесся над воротами:

– В здравии, молодой вождь! Знаю, вестей у тебя казан полный, но завтра расскажешь. Отдохни, поешь! – Он наклонился, шепнув с улыбкой: – Невестка заждалась. Ей тяжелее было.

– Рад видеть тебя, Акбарс, – Бектегин хлопнул его по плечу. – В городе тихо?

– Кипит, как котел, – ответил мынбашы. – Ничего нового.

– Хорошо, – кивнул вождь. – Кому бы я доверил Ордубалык, если не тебе?

– Самое святое стерегу, – Акбарс подмигнул. – Всегда твой.

– Не только мне, ты служишь народу, – возразил Бектегин.

– Да брось, лучше иди к жене.

Акбарс воспитал его, как сына, уча бою и стали, служил его отцу и видел, как мальчишка стал вождем, что сам ходил на курултай в Шайбалык.

– Твой отец гордился бы, – вздохнул он, глядя, как Бектегин идет к юрте в окружении молодых воинов.

Свита все еще толпилась у ворот, ожидая приказа. Акбарс оживился, его голос грянул:

– Ну, как вам Шайбалык, молодцы? Понравился?

– Еще как! – крикнул один.

– Не наш быт, все иное! – добавил другой, глаза его блестели.

– У меня казан мяса варится! – улыбнулся Акбарс. – Кто хочет, ко мне! Расскажете, что видели. А кто по маме соскучился – вольны идти!

– Мясо? Идем! – загудели воины.

– А кумыс есть? – спросил третий.

– Полный бурдюк! – хохотнул мынбашы.

Бектегин скрывал нетерпение, его шаги гремели по двору, где юрта, окруженная глиняными стенами, ждала его. Эргунэ и молодые парни схватили уздечки его коней – основного и запасного.

– Кормите их хорошо, – бросил вождь. – И неделю не трогайте. Пусть дышат.

– Слушаемся! – отозвались они.

– Эргунэ, постой! – Бектегин снял коржын6 с седла. – Чуть не забыл.

– Подарок снохе? – ухмыльнулся мальчик.

Вождь подмигнул.

– А то не пустит.

– Пустит! – Эргунэ засмеялся. – Скучала она.

– Точно? – Бектегин обернулся и замер. Дверь ворот распахнулась, и Айлу стояла там, высокая, с кожей, что сияла, как утренняя роса. Ее карие глаза блестели, коричневые волосы вились под белым шелковым платком. Светло-зеленый халат струился, скрывая живот, что выпирал на девятом месяце. Серебряные обереги – треугольники – звенели на ее шее и косах, храня дитя по обычаю кочевников.

– Скучала, милый, – улыбнулась она. – Стою у ворот, не могу без тебя в юрту.

Бектегин шагнул к ней, его взгляд упал на живот.

– Успел, слава небесам, – выдохнул он. – Наш богатырь еще там?

– Ждет тебя, – ответила Айлу, ее голос был мягким, как ветер. – Говорит, выйдет, когда отец вернется.

Она впустила его, закрыв ворота. Они обнялись, молча, их дыхание смешалось, будто убеждая, что они снова едины. Бектегин вдохнул запах ее волос, поцеловал лоб.

– Любимый запах, – шепнул он, обнимая крепче.

Айлу коснулась коржына, ее глаза блеснули.

– Что привез из страны шелков и сладостей?

– Зайдем, покажу, – ответил он, его голос стал тише. – Но подарков мало.

– Почему? – она нахмурилась. – Вождь должен вернуться с караваном.

– Не те времена, милая, – Бектегин помрачнел. – Будь я покорным, Алпастан дал бы караван. Но я бунтарь.

– Ты выступил против? – ее голос дрогнул.

– Именно так, – кивнул он, и они шагнули в юрту, где тени факелов ждали их слов.

Королевский двор Хистафы

Дела державы смутили и полководцев, и совет —

В разлад вступили сила, долг и честь.

Рабы, мечтая знати дать ответ,

Замолкли, в глазах их – тлилась месть.

Во двор стекались воины в доспехах —

Ормузд узрел, что гибель – уже здесь.

(А. Фирдауси. Шахнаме, перевод автора)

Дворец Хистафы, что возвышался над столицей огнепоклонников, был подобен угасающему костру – его стены, пропитанные дымом веков, дрожали от гула голосов. Двурогие приближались, их копыта уже топтали дальние поля, и в зале совета страсти пылали жарче, чем печи Бонпо. Карта земель лежала на столе, истертая пальцами и усеянная метками, а факелы бросали тени, что плясали, как призраки. Хистафа восседал во главе, его шелковый халат был тяжел от золотых нитей. Военные начальники, их лица иссечены шрамами и тревогой, спорили, пока Михру, старейший из них, молчал, склонившись над картой.

Михру выслушал всех. Его разум был остер, как клинок Керекитов, а терпение – как камень под ветром. Когда ропот стих, Хистафа взглянул на него, и тишина легла на зал, точно снег. Михру выпрямился, его голос был низким, но твердым:

– Открытый бой – смерть. Если восточные гарнизоны вернутся, соседи ударят в спину.

Джавид, молодой и горячий, чьи пальцы теребили рукоять меча, нахмурился:

– Не ждать подкреплений? Не биться с тем, что есть? Что ты предлагаешь, Михру?

– Я тоже не понял, – добавил Хистафа, его брови сдвинулись, как тучи.

Михру указал на карту, его палец лег на восточные рубежи.

– Разделим их армию. Уведем двурогих на восток, расслабим и раздавим силами восточных гарнизонов.

– Как? – Джавид усмехнулся, его тон был ядовит.

– Сандрал жаждет крови Машаля, – продолжал Михру, не дрогнув. – Отправим народ Бонпо с магом в Хазаркеш, а сами двинемся к Золотым людям. Двурогие разорвутся надвое.

Хистафа замолчал, его пальцы сжали подлокотники. Михру был прав – Сандрал, чья ненависть к Машалю пылала ярче огня, не устоит перед погоней. Но другой воин, чей шрам на щеке алел, как свежая рана, возразил:

– А столица? Кто защитит ее?

– Зачем? – Михру взглянул на него, его глаза были холодны. – Прикажем народу уйти в горы с едой и богатством. Двурогие не гонятся за крестьянами.

– Позор! – рявкнул воин. – Бросить город без боя? Бежать, как трусы?

– Не бежать, – отрезал Михру. – Отступить. Это тактика. Прольем меньше крови. Пустой город они не тронут. Оставим вино – пусть пируют.

Хистафа улыбнулся, его губы дрогнули, как пламя на ветру.

– Ты прав, Михру. Такого в истории не было. Это наш путь.

– Однако… – начал другой воин, но Хистафа вскинул руку, обрывая спор. Он встал, его тень легла на карту, длинная и грозная.

– Приказываю! – голос его гремел, как гонг. – Жители берут еду, богатства и уходят в горы. Дайте им лошадей, телеги, воинов для охраны. Когда двурогие пройдут город и погонятся за нами, народ вернется. С востока враги не уйдут живыми. Мы вернемся с рогатыми головами на пиках!

Воодушевленный Михру шагнул ближе, его глаза блеснули.

– Золотые люди станут союзниками, если умело их склонить. Силы соседей – наш меч.

– Пусть Машаль заманит Сандрала вглубь, – добавил Хистафа, уверенность озарила его лицо. – Если двурогие сунутся к хаомаваргам, те тоже не будут сидеть сложа руки. Столкновение неизбежно и соседи попросят нас присоединится против общего врага.

Он повернулся к слугам, что замерли у стен, их лица были бледны.

– Зовите Машаля! – рявкнул он. – Немедля отправим его в Хазаркеш. И пусть двурогие узнают об этом.

Шайбалык

Шатер Алпастана, стоявший в тени дворцовых стен Ханбалыка, был пропитан запахом кожи и меха. Каган Алпастан примерял одежду предков – кожаный кафтан, отороченный соболем, и меховой чапан, что шуршал, как степной ветер. Его руки, привыкшие к мечу, гладили грубую ткань, а сердце билось быстрее – он не надевал эти шкуры годами, не чувствовал простора, что звал его за стены дворца.

– Госпожа пришла! – прогремел голос нукера у входа.

– Пусть войдет! – отозвался Алпастан, его тон был теплым, как угли очага. – Оценит, как я выгляжу.

Чылтыс вошла, ее шаги были легкими, но глаза, потускневшие от дворцовых теней, зажглись при виде мужа. Она улыбнулась, ее лицо, изрезанное морщинами интриг и лет, смягчилось. Алпастан раскинул руки и покружился, чапан взметнулся, точно крылья ястреба.

– Ну, как? – спросил он, голос его был полон гордости. – Годится для степи? Не шелковый халат – в этом скакать и воевать можно.

– Вам идет, мой каган, – ответила Чылтыс, ее голос был мягким, но искренним. – Одежда предков возвращает свет вашему лицу.

– Еще бы! – Алпастан хлопнул себя по груди. – Сердце рвется в степь, как конь с привязи.

– Знаю, – она кивнула, но ее взгляд упал, тень легла на ее лицо. – Мое рвется сильнее.

Каган прищурился, его улыбка угасла.

– Что недоговариваешь?

Чылтыс подняла глаза, в них горела тоска, как огонь в ночи.

– Мой каган, позволь мне выйти с тобой в степь. Я задыхаюсь здесь. Соскучилась по ней.

Алпастан нахмурился, его пальцы сжали пояс.

– Это не пир, не праздник, – сказал он, голос его стал тверже. – Охота, джигитовка. Что там делать женщинам?

– Я знаю степь, – возразила она, шагнув ближе. – Хочу спать в юрте, скакать на коне, дышать ветром, жечь костры, варить мясо на огне. Это моя кровь.

Каган замолчал, его взгляд прошелся по ней. Он видел волка, что томился в клетке, – ее душа, рожденная для просторов, увядала в шелковых стенах. Дворец иссушил ее, как засуха – траву, и жалость кольнула его сердце.

– Ладно, – выдохнул он, улыбнувшись. – Идем. Никто не готовит мясо, как ты. Только бабушка моя и мать могли сравниться.

Чылтыс расцвела, ее глаза засияли, как звезды над степью.

– Спасибо, мой каган! – воскликнула она. – Я позабочусь о вас и Менгу. Буду полезна.

– Заботы много не надо, – оборвал он, его тон стал суровее. – Особенно детям. Я веду их закалять, держись подальше.

– Будет так, – кивнула она, ее голос дрожал от радости. – Только дайте мне идти со вситой.

– Решено, – Алпастан махнул рукой. – Идешь с нами.

– Благодарю, каган! – Чылтыс поклонилась и выбежала, ее шаги были легкими, как у девочки, что впервые видит степь. Алпастан смотрел ей вслед, его губы дрогнули в улыбке. Она бежала, точно освобожденная из цепей, и он прошептал, глядя в пустоту:

– Степь, моя степь… Как же мы тоскуем по тебе.

Южный Шайбалык

Рисовые поля вокруг деревни Ясуна простирались под палящим солнцем, их зеленые стебли колыхались, как море, а воздух был густ от жары и пыли. Спустя два дня после стычки с чиновником, лотос – молодой тайный агент вана Сайлыка – созвал Ясуна и Ивэя на дальний край поля, где тени ив скрывали их от чужих глаз. Его конусообразная шапка была надвинута до половины лица, и лишь тонкие усы, что дрожали при каждом слове, выдавали его. Ясун и Ивэй стояли, их лица были угрюмы, а взгляды следили за движением его губ, точно за клинком, готовым ударить.

Лотос говорил тихо, но его голос был острым, как игла:

– Что вы натворили? Тот чиновник был нашим! Он собирал налог, чтобы снабдить вашу армию для похода на запад! Вы едва не сорвали план! Прогнали его, да еще подбили другие деревни против нас!

Ясун опустил голову, стыд жег его щеки, как угли. Ивэй же, чьи глаза блестели насмешкой, скрестил руки, наслаждаясь унижением друга.

– Погоди, – бросил он, его тон был дерзким. – Значит, мы идем на запад?

Лотос стиснул зубы, его усы дрогнули.

– Мы собирались открыть вам, но вы вынудили меня! Ни слова другим! Это тайна!

Ясун поднял взгляд, его голос стал тверже:

– Почему не предупредили? Не вините теперь!

– Тайна! – рявкнул лотос, его шепот сорвался в шипение. – Точнее была тайной! А теперь как успокоить народ? Объявить всем, что готовим поход? Вы все испортили!

Ивэй шагнул ближе, его лицо потемнело.

– Значит, мы идем на запад и сами должны найти еду? – прорычал он.

Лотос отвернулся, его тень легла на рис, длинная и зловещая. Он молчал, обдумывая, как спасти план, когда даже два верных лотоса кипели гневом. Наконец, он повернулся, подняв шапку. Его глаза, пронзительные, как стрелы, впились в них.

– Ладно, – сказал он, голос его стал холоднее. – Ваша деревня свободна от налога – здесь много будущих лотосов. Но убедите соседние общины поддержать двор. Скажите, что вы за нас. Поняли?

– Так лучше, – буркнул Ивэй, его губы дрогнули в усмешке.

– Соберите своих, – продолжал лотос. – Объясните: освобождение от налога – за молчание. Отработайте с рисоводами.

– Будет сделано, – кивнул Ясун, его голос был тверд.

Ивэй прищурился, не желая отпускать чужака.

– А когда мы выйдем в путь? – бросил он.

– Не все сразу, – отрезал лотос. – Соберем армию, а вы будете тренироваться.

– Где? – Ивэй шагнул ближе.

– Тайна, – лотос надвинул шапку, его лицо скрылось в тени. – Скоро заберем вас. Будьте готовы.

Он повернулся и исчез по тропе, его шаги растворились в пыли. Ивэй выдохнул, его взгляд упал на Ясуна.

– Видишь, к чему твоя храбрость? – хмыкнул он. – Как успокоишь деревни? Как заставишь наших молчать?

– Ты не поможешь? – Ясун нахмурился.

– По деревням не пойду, – Ивэй скрестил руки. – Сам беги. А я соберу наших и поговорю.

– Тоже дело, – кивнул Ясун, его глаза сверкнули решимостью. Он бросился по пыльной дороге к соседней деревне, его фигура мелькнула среди полей. Ивэй смотрел ему вслед, его губы искривились в усмешке.

– Беги, выскочка, – пробормотал он, повернувшись к деревне.

Шахреман

Гостевой зал дворца Хистафы был пропитан дымом благовоний, что вились к сводам, точно души, ищущие выхода. Каменные стены, украшенные коврами с узорами огня, отражали свет факелов, но их тепло не могло прогнать холод, что гнездился в сердце шаха. Хистафа мерил шаги по залу, его шелковый халат шуршал, а мысли кружились, как пепел над костром. План военного совета был дерзок, но опасен – отправить Машаля и народ Бонпо в Хазаркеш, чтобы расколоть армию двурогих. Но что, если маги отвергнут его? Что, если Сандрал окажется быстрее духов? Шах стиснул кулаки, его тень дрожала на полу.

Слуга постучал в дверь, – Мой шах, великий маг здесь.

– Пусть войдет, – отозвался Хистафа.

Машаль переступил порог, его фигура, закутанная в черные одежды, казалась тенью, что ожила. Он склонил голову, его глаза, скрытые под капюшоном, блестели, как угли.

– Вы звали, мой шах? – голос его был низким, но в нем звенела сила.

– Есть дело, маг, – Хистафа указал на кувшин. – Хочешь вина?

– Не сегодня, – Машаль покачал головой.

– Мудро, – кивнул шах. – Не время для слабости.

– Вы правы, – маг скрестил руки, его пальцы, унизанные кольцами, сверкнули.

Хистафа шагнул ближе, его голос стал тише, но тверже:

– Мы решили отправить народ Бонпо в Хазаркеш, чтобы ослабить Сандрала. Ты знаешь, он жаждет твоей крови. Если ты уведешь его, он разделит армию. Это наш шанс.

Машаль улыбнулся, его губы дрогнули, как пламя на ветру.

– Не продолжайте, шах. Я знаю.

Хистафа замер, его брови сдвинулись. Он ждал этого – маги Бонпо видели дальше, чем глаза смертных, их духи шептали правду.

– И что думаешь? – спросил он, скрывая тревогу.

– Не важно, – ответил Машаль, его тон был холоден, как камень. – Будет, как вы желаете.

– Сможешь защититься? – Хистафа шагнул ближе. – Если Сандрал догонит?

Маг усмехнулся, его глаза блеснули под капюшоном.

– Я убил его отца. Сын не труднее. Дайте мне его.

Шах выдохнул, его плечи расправились.

– Благодарю, великий маг. Когда мы покончим с двурогими, вернешься. Мы сотрем лунапоклонников и решим судьбу Сандакума!

– Хороший план, – кивнул Машаль. – Но у меня есть просьба.

– Говори, – Хистафа наклонился, его голос стал мягче.

– Дайте мне часть священного огня из храма, – сказал маг. – И возьмите часть с собой. Лунапоклонники погасят его, войдя в столицу.

Шах нахмурился, его пальцы сжались.

– Они посмеют? – прорычал он. – Огонь горит тысячу лет. Они сами чтили его с нами.

Машаль улыбнулся, но в его улыбке не было тепла.

– Они потеряли разум, шах. Фанатики не терпят иного. Они хотят обложить налогом всех, кто не кланяется Манату. Эти разбойники мечтают загнать мир в их рамки.

Хистафа стиснул зубы, его глаза запылали.

– Клянусь мечом, я отрублю их головы! Гиены, что грабят под видом веры, не должны жить!

– Они алчут богатств и власти над шелковым путем, – добавил Машаль. – Легче править, когда все молятся твоему богу.

– Погасить огонь… – Хистафа покачал головой. – Бери часть. Я дозволяю.

– Мудро, мой шах, – кивнул маг.

– Собери народ Бонпо и иди с миром, – сказал Хистафа. – Мы еще свидимся.

Машаль кивнул, но его улыбка была искусственной, как маска актера сицюй. Хистафа заметил это, и холод пробежал по его спине. Маг повернулся к двери, но шах остановил его:

– Постой! – Он встал, шагнул ближе и понизил голос до шепота. – Если дела пойдут не по плану… Могу ли я узнать заранее? Дашь знак? Будет ли что-то с небес?

Машаль взглянул на него, и впервые шах увидел в его глазах тень жалости. Хистафа, что вел армии и ломал врагов, стоял перед ним, как смертный, чья броня дала трещину. Маг наклонился и шепнул что-то, его слова были тише дыхания. Хистафа замер, его лицо стало маской – он пытался разгадать загадку, что легла на его плечи.

– Я запомню, – выдохнул шах, его голос дрожал.

– Это и будет знак, мой шах, – ответил Машаль и вышел, его тень растворилась в полумраке.

Улус Отукен

Бектегин стоял в дальнем конце огромной юрты, его кожаный кафтан блестел в полумраке, а глаза горели решимостью, смешанной с тревогой. Вожди, старейшины и батыры, вызванные из степей и гор, расселись на шкурах, их бороды и шрамы говорили о годах битв. Перед советом был накрыт дастархан – мясо, кумыс, лепешки. После трапезы все ждали слов вождя. Одно место, ближе к Бектегину, пустовало – для шаманки Айкунэ.

Бектегин чувствовал взгляды старейшин, их молчание было тяжелее стали. Он старался не смотреть в их лица, боясь увидеть сомнение, но шепот, что пополз по юрте, как змея, раздражал его. С детства он ненавидел тайные перешептывания, что скрывали правду. Его левая рука легла на рукоять меча, пальцы сжались, пока задние ряды не зашевелились.

– Шаманка идет! – крикнул кто-то у входа.

– Дорогу! – эхом отозвались другие.

Айкунэ вошла, ее шаги сопровождал звон металлических амулетов, что висели на ритуальном халате. Ровесница Акбарса, она несла на плечах груз утрат – муж и сыновья пали в битвах, но горе лишь усилило ее дар. Длинный головной убор, украшенный перьями ястреба и ворона, колыхался, а глаза, строгие и острые, как клинки, скользнули по юрте. Она села, кивнув Бектегину, и воцарислась гробовая тишина.

Вождь выпрямился, его голос грянул, как удар молота:

– Народ мой! В Шайбалыке я бросил вызов табгачам. Отказался подчиняться их алчности. Лишь Ясутай, вождь Селенгитов, поддержал меня. Телесуйцы, Хагасы, Чиликтинцы и прочие люди в шкурах остались верны Табгачскому союзу.

Молчание стало глуше. Акбарс и Айкунэ сидели неподвижно, их лица были каменными. Бектегин ощутил холод в груди – их молчание жгло сильнее слов. Если бы не хриплый голос Акбарса как гроза не ударила по царившей тишине у Бектегина сдали бы нервы.

– Подлые трусы! Как хорошо, что в эти дни нас называют железными людьми а не людьми в шкурах! Они окончательно опустились! Мне уже позорно носить это имя!

Услышав поддержку, Бектегин чуть расслабился. Теперь он продолжил свою речь громче и увереннее:

– Ясутай поведет свой народ на северо-восток, в поисках земель, где законы будут их. Он хочет жить по своим законам как и мы.

– А мы? – прервал старейшина, его голос был хриплым. – Что нам делать?

– Идем на запад, – отрезал Бектегин, его взгляд стал тверже. – К Золотым людям.

– Они не примут нас с радостью, – возразил другой. – Пустят, если станем их пограничниками против табгачей или шелковых от которых мы хотим избавится.

– Там мы будем вдали от Жужаней и Хазаркешей, – парировал вождь. – Наймемся охранять караваны. Сохраним силы, создадим союз и вернем земли.

– Верно! – рявкнул один из вождей. – Отдавая силы и налоги табгачам мы становимся уязвимыми для Жужаней и горцев. Лучше отойти подальше от врага на несколько лет и восстановить силы.

– Пятьдесят лет табгачи не слали подмогу, – добавил другой вождь. – Только мы кормим их армии. Пусть справляются без нас.

– А духи? – выкрикнул старейшина с задних рядов. – Без их воли не двинемся!