Дух народа Арху. Том 1. Спасение небесного волка

Их земли, лежавшие на перекрестке путей, были созданы для торговли. Золото, скот и шелк с востока текли через их руки, питая богатство. Как все кочевники Отукена, Золотые люди ценили свободу выше жизни. Женщины их племен восходили к вершинам власти – становились воинами, вождями, даже каганами. Римис, правительница, чья слава гремела, как буря, срубила голову королю Сандакума Сима, отца Хистафы, когда тот возжелал их степи, чтобы выйти к шелковым людям. Сим пал, его армия рассыпалась в песках, и Золотые люди доказали, что их воля – сталь.

Симизкент, столица на юго-западе, сиял золотом, но каганы чаще скакали в степях, чем сидели в его стенах. Северные земли, спорные с людьми в шкурах, манили их. Когда-то народ Арху вытеснил оседлых Сандакумцев, и Золотые люди укрепились здесь. Сокататы и огнепоклонники, что остались, приняли веру кочевников, и в южных городах, особенно в Рархе, втором по величине, расцвел симбиоз. Торговля шелком, золотом и скотом связала народы, а их обычаи смешались, как воды в реке.

Но ныне Золотыми людьми правил Фаран, племянник мужа Римис, хитрый, чье сердце – холоднее камня. Взяв власть силой после смерти Римис, он отверг степную демократию, что чтила голоса племен. Фаран вытеснял женщин с постов, заменяя их своими людьми, и посеял семена раздора. Сотни женщин, чья кровь кипела от несправедливости, сплотились вокруг Сатары, воительницы, чья слава росла, как трава после дождя.

Они создали орден амазонок – воинственных сестер, что жили вольно, не подчиняясь Фарану. Откочевав на южные рубежи, они стерегли границы, их копья и луки были предупреждением кагану: их воля не сломлена.

Вторая ошибка Фарана была губительнее. Хаома, запретный напиток богов, что отравлял разум и тело, захлестнула его земли. Еще до него каганы запретили ее, поставив стражу, что выжигала поля хаомаваргов. Но Фаран, чья воля слабела под дымом напитка, утратил контроль. Хаомаварги, изгнанники гор, что варили нектар в тайных пещерах, захватили торговые пути. Их товар, что соперничал с шелком, тек в Симизкент и Рарху, отравляя воинов, купцов и даже самого Фарана.

Сатара, чьи амазонки сторонились яда, наблюдала издалека. Ее сестры шептались о восстании, их луки были натянуты, а сердца горели. Фаран, сидя в шатре, где дым хаомы смешивался с запахом золота, не знал, что тени сгущаются. Сандакум на западе, Керекиты на севере, амазонки на юге и хаомаварги в горах – каждый ждал его ошибки. И степь, что дала Золотым людям свободу, готовилась стать их судьей.

Срубят это древо…

А в кроне, безопаски,

Птицы вьют гнездо!

(Кобаяси Исса, перевод автора)

Симизкент, жемчужина Золотых людей, лежал в оазисе, где воды сверкали, как зеркала, а горы вставали стеной на горизонте. Его глиняные стены, украшенные плитками с орнаментами кочевников, хранили крепость кагана, базары, где звенело золото, и мастерские, чьи печи плавили металл, а ткачи рожали ковры. Недалеко возвышался храм Навбахар, чьи бирюзовые купола сияли под солнцем. Каждые шесть дней Наурыза сюда стекались солнцепоклонники, лунапоклонники, огнепоклонники и звездочеты из Сандакума, Хазаркеша и земель коричневых людей. Они приносили жертвы, дары и звонкую монету, питая казну Фарана. Даже в будни храм гудел, как улей, и каган, стоя среди жрецов, чувствовал себя владыкой мира.

Крепость Фарана, чьи ворота пестрели архарами и оленями, была твердыней, где кочевники Золотых людей жили рядом с оседлыми соктатами. Сокататы, мастера торговли и ремесел, платили дань, а кочевники стерегли их от Сандакумцев и Хазаркешцев. Но Фаран, душа которого тяготела к пирам, а не к седлу, избегал степной жизни. Среднего роста, с редкой треугольной бородой и усами, чьи кончики загибались при улыбке, он носил шелковые халаты из Шайбалыка, на голове красовалась конусообразная войлочна шапка с узорами кочевников. Над лбом были пришиты раскрытые два птичьих крыла из которых наверх вылетали стрелы. Его глаза, мутные от хаомы, искали веселья, а не забот.

Во дворце, где стены пылали фресками Шелкового пути, Фаран проводил дни. На восточной стене шелковые люди дарили коконы, на западной – Сандакумцы подносили ковры, рогатые люди – жемчуг, огнепоклонники – сосуды с огнем. Южная стена сверкала слонами коричневых людей и шелковыми принцессами, но северная, где люди в шкурах сжимали луки и мечи, омрачала его. Отукенцы, братья по крови, не кланялись, как другие. Их сила, хоть и слабела, все еще пугала, и зависть грызла Фарана. Золотые люди были лучниками и воинами, но до мощи Арху им было далеко. Если бы Отукен пал, Симизкент стал бы сердцем степей – но пока это была мечта.

Фаран возлежал на шелковых подушках, потягивая хаому, смешанную с кумысом. Танцовщицы, выкупленные у Сандакумцев, вились перед ним, их движения были как дым. Но весть о рогатых с запада, что шли на Хистафу, омрачила его пир. Он хмурился, когда слуга ворвался в зал.

– Правитель, гости с востока, – сказал он, кланяясь. – Послы шелковых людей. Говорят, важная весть.

– Шелковые? – Фаран приподнялся, его брови взлетели. – Может торговцы?

– Нет, посланники, – ответил слуга.

Каган нахмурился. Политика настигла его, как буря.

– В бирюзовую гостевую, – бросил он, поправляя шапку.

                                * * *

В бирюзовом зале, чьи стены сверкали мозаикой, Фаран сидел напротив двух шелковых послов. Их лица, изможденные дорогой, хранили следы пыли. Они мчались от лагеря Кривого глаза, не щадя коней, чтобы исполнить волю Сайлыка. Старший, чьи глаза были остры, как иглы, заговорил:

– Уважаемый Фаран, – начал он, – У нас послание от вана. Уверены ли вы, что нет чужих ушей? Как говорят Сандакумцы: «Девор муш дорад, муш гуш дорад»12.

– Говорите, – отрезал Фаран, его рука махнула. – Мы одни.

Зал был пуст, стража изгнана по просьбе гостей. Посол понизил голос:

– У кочевников есть поговорка: «Икки кошкар басы бир казанда кайнамас»13. Люди в шкурах душат вашу волю в торговле и политике. С нами они творили то же.

– Вы точно шелковые? – хмыкнул Фаран, его глаза сузились. – Говорите на нашем, как степняки.

– Тридцать пять лет на Шелковом пути, – улыбнулся посол. – Я – человек мира.

– Человек мира, но разжигаете интригу, – парировал Фаран. – Против табгачей? Вы же союзники.

– Союз трещит, – ответил посол. – Слава Тенгри, Отукен слабеет. Люди в шкурах расколоты. Одни ушли на северо-восток, другие идут к вам. Ючжэны и Диньлины прячутся в лесах. Оставшихся ждет наш бунт. Через годы их мощь угаснет. Не ввязывайтесь в их дела – наблюдайте, как они тонут. Тогда мы с вами поделим пути от Желтого до Последнего моря.

– Керекиты идут сюда? – уточнил Фаран, его пальцы сжали кубок.

– Да, – кивнул посол. – Они бросили земли и бегут на запад.

– Думаете без людей в шкурах все будет по прежнему? А запад? – Фаран наклонился. – Рогатые идут на Сандакумцев, потом на нас.

– Вместе мы непобедимы, – сказал посол. – Наши люди, ваши кони и стрелы. Мы поможем. Наши боги чтят солнце и небо, как ваши. Нас много что связывает.

– Разве?

– Конечно! Вот, иероглиф Бинь – жертва на рассвете, Цзянь – на закате.

Второй посол вынул два черепашьих панциря с письменами.

– Вот Бинь, – сказал он, указывая на знак, подобный человеку, зовущему бога. – А это Цзянь. Дар вам.

Фаран взял панцири, его взгляд скользнул по иероглифам, но сердце осталось холодным. Он не чтил Небо, как предки, но и к солнцу сокататов не примкнул. Религия гостей его не тронула.

– Я думал, вы чтите коричневую веру, – сказал он, его тон был насмешлив.

– Нет, это все временно, – ответил посол. – Мы храним древнюю веру Неба, противимся коричневым.

– И так, чего вы хотите? – Фаран откинулся. – Не помогать Отукену?

– Уничтожьте Керекитов, – сказал посол. – И дайте аргамаков. Наш ван жаждет их для кавалерии. Их слава – кони, что потеют кровью.

– Потеют кровью, – мечтательно добавил второй.

– Не верю вам, – отрезал Фаран. – Шелковые – хитрецы, хуже Сандакумцев.

Послы переглянулись, их улыбки дрогнули. Пустые слова не брали кагана. Старший заговорил:

– За горами, у Горячего озера, ждут пятьдесят верблюдов с шелком. За них купите армию.

Фаран почесал затылок, его глаза сузились.

– Шелк возьму, но не за коней, – сказал он. – Думаете, пара тысяч аргамаков сломит табгачей? Вам нужны сто тысяч, а их и даже у меня нет.

– Шелковые строят планы на много лет вперед, – возразил посол. – Тысячи станут сотнями тысяч со временем.

– Есть путь проще, – Фаран понизил голос. – Я дам хаому. Влейте ее в Отукен. За годы они сами падут, моля о ней, как рабы.

Глаза послов загорелись. Хаома была тенью в Шайбалыке, но ее сила пугала.

– Она так сильна? – спросил старший. – Надо подумать.

Младший нахмурился, его голос был мягче:

– Уважаемый каган, нам нужны аргамаки. Приказ вана. Время жмет.

– Что вы так прилипли к этим лошадям? Если вас заинтересовал факт что они потеют кровью это просто недопонимание. На самом деле, когда конь перегревается при скачках на дальнее расстояние, наши джигиты делают небольшой надрез на крупе коня и выпускают кровь которая закипает. Тогда кровь брызгает на круп фонтанчиком и скакун будто обретая крылья уносится вперед. Естественно, кровь смешивается с потом и размазывается на спине. Вот и все!

Послы замолчали, их лица напряглись. Они не верили в отговорки.

– Но они лучшие в мире, – настаивал младший.

– Допустим, дам коней, – сказал Фаран. – А с запада – рогатые. Шелк их не остановит.

– Они отступят за шелк, – ответил посол. – Мы отступим за коней.

Фаран замер, его кубок дрогнул.

– Отступите? – переспросил он. – У вас армия?

– Да, – нагло ответил старший. – Кривой глаз стоит у Даваня. Он ждет мира.

– Не верю, – Фаран побагровел. – Армию не спрячешь, как шелк!

– Полгода наши воины собирались в горах, – сказал посол. – Ваши пограничники спят.

Фаран стиснул зубы. Он бросил силы на запад, следя за Сандакумцами, и на юг, охраняя хаому. Границы Даваня оголились, и стыд жег его.

– Лошади так лодшади. Я подумаю как вам их одать. Это не легко. Народ будет воспротивлятся, – буркнул он.

– Мы поможем, – сказал посол. – Против врагов и местных бунтов. Нам нужен сильный союзник у власти.

Фаран молчал, его разум балансировал между шелком, хаомой и аргамаками. Зал бирюзы хранил тишину, но тени интриг сгущались.

Шахреман

Погибли мобеды – и свет угас,

С победой к нам не обратится час.

(А. Фирдауси. Шахнаме, перевод автора)

Шахреман, покоренный Сандралом, гудел, как растревоженный улей. Услышав спор Сандрала с Хишмой, Юсафа, молодой маг с сердцем, полным любопытства, бросился искать храм. Он знал: вечный огонь, святыня огнепоклонников, был там, и время утекало, как песок. Башни храмов, что возвышались в центре городов, всегда манили взор, и Юсафа, обогнав воинов, что грабили дома, гнал коня к пальмовым рощам, где пирамида храма пронзала небо.

– Вот она! – выдохнул он, его голос дрожал от восторга. Башня, сложенная из глины, стояла, как древний страж, ее вершина пылала священным огнем, к которому вела винтовая лестница, что вилась, как змея.

Юсафа спрыгнул с коня, его сапоги взметнули пыль. Пока манатовцы и рогатые рыскали по базарам, он мчался вверх по ступеням, его сердце билось в такт шагам. Он знал: Зизифа и его псы скоро явятся, и их клинки не пощадят ни огонь, ни жрецов. На вершине, у входа в квадратный храм с четырьмя колоннами, стоял мобед в белой маске и длинном одеянии. Его глаза, скрытые тенью, настороженно следили за юношей, чья улыбка была чужда воину.

– Да будет свет, молодой человек, – сказал мобед, его голос был полон доброты.

– Да будет, священник, – ответил Юсафа, его лицо сияло.

– Это храм огня, – сказал мобед. – Тебе точно сюда?

– Точнее не бывает, – кивнул Юсафа. – Я мечтал увидеть его с детства.

– Ты чтишь Манат, – мобед нахмурился. – Не боишься кары?

– Пусть будет кара, – сказал Юсафа. – Упустить огонь страшнее.

Мобед кивнул и повел его внутрь. В центре храма, на высоком алтаре, пылал огонь, его языки танцевали, как живые. Рядом стоял магупат, главный жрец, чьи руки подбрасывали дрова, а губы шептали молитвы.

– Магупат, гость, – сказал мобед.

Жрец, чья маска скрывала лицо, взглянул на Юсафу. Удивление мелькнуло в его глазах – он ждал манатовцев, но не юнца с добрым взглядом. Юсафа, желая поразить, произнес:

– Ушта ахмаи яхмаи ушта кахмаиджит!14

– Да будет свет, юноша, – ответил магупат, его голос дрогнул от удивления. – Чем помочь?

– Хочу видеть вечный огонь, – сказал Юсафа. – Можно ближе?

Магупат кивнул младшему мобеду, тот подал чистую маску.

– Надень, – сказал жрец. – К огню – только в ней.

Юсафа надел маску, ее ткань пахла дымом. Он шагнул к алтарю, где пламя пылало, но было обычным, без мистики, что он ждал.

– Думал, он заговорит? – хмыкнул магупат, его улыбка угадывалась под маской.

– Что-то вроде, – смутился Юсафа.

– С виду – просто огонь, – сказал жрец. – Его сила – в нашем почтении. Мы храним его, как дар бога солнца, что дал тепло и защиту. С огнем мы одолели зверей и духов, научились варить мясо. Но алчные просят золота, забыв его.

– А другие огни? – спросил Юсафа. – В чем их суть?

– Огни делятся, – ответил магупат. – Высокоспасительный – перед богом в раю. Благодружественный – в телах людей и зверей. Приятственнейший – в травах. Действеннейший – молния. Святейший – земной. И Варахрам, Победоносный, – перед тобой.

– Юсафа задумался, – Вы сказали, есть огонь который горит в телах людей и животных. Это значит в нас есть огонь? – Юсафа нахмурился.

– Естественно. В любом живом теле есть огонь.

– В чем его польза? Мы же его не чувствуем.

– Если сможешь его зажечь, то не будешь холодать зимой и не чувствовать жары в пустыне.

– Есть такие среди вас? – Юсафа оглянулся.

– Были, – вздохнул магупат. – Ушли в Хазаркеш и к коричневым людям, учили не жечь мертвых. Теперь их нет. С вашим приходом – не будет вовсе.

– Думаете, манатовцы вырежут огнепоклонников? – спросил Юсафа, его голос дрогнул.

– Боюсь, да, – ответил жрец.

– Почему вы не сбежали? – Юсафа шагнул ближе.

– Мы клялись хранить огонь до конца, – сказал магупат. – Нам не страшно.

– А огонь? – Юсафа смотрел на пламя. – Погаснет?

– Будь уверен, даже если все человечество исчезнет с земли, он оставит за собой пылающую в огне землю. Так что огонь переживет нас всех.

– Конец так печален? – Юсафа нахмурился.

– Бог дал огонь для жизни, – сказал магупат. – А мы куем клинки и жжем города. Разве он этого хотел?

– Жаль, я не могу остановить толпу, – выдохнул Юсафа, его ладони тянулись к огню, – Наш предок Муавва говорил с богом через огонь а Хиуаз предал его луне.

– Ты знаешь историю, – кивнул мобед.

– Люди идут! – крикнул мобед у двери.

Юсафа бросился к выходу. На лестнице, как стая волков, поднимались Зизифа и манатовцы, их глаза пылали злобой.

– Они не должны меня видеть! – прошептал Юсафа, срывая маску. – Где спрятаться?

– Сюда, – магупат указал на груду дров в углу. – Скорей!

Юсафа нырнул в дрова, жрецы укрыли его, их руки дрожали. Мобеды встали у алтаря, их маски сияли в свете огня. Зизифа ворвался с воинами, его сабля сверкнула.

– Да будет свет, – сказал мобед, протягивая маски. – Наденьте.

Зизифа выхватил маску и швырнул в огонь.

– Не церемониться пришли, – рявкнул он. – Потушить ваш проклятый огонь!

– Не смейте! – крикнул мобед, но сабля Зизифы рассекла его грудь, и кровь хлынула на камни. Манатовцы набросились на жрецов, их клинки пели, а крики тонули в звоне стали. Юсафа, зарывшись в дрова, дрожал, его сердце колотилось, дыхание рвалось. Зизифа, глядя на агонию мобедов, расхохотался, его голос был как вой шакала.

– Конец вашему огню! – прогремел он. – Конец всему!

Умирающий магупат, чья кровь заливала пол, прохрипел:

– Не выйдет… Машаль и шах унесли огонь в Хазаркеш…

Улыбка Зизифы сменилась яростью, его глаза сверкнули.

– Песок! – рявкнул он.

Воины подали мешки. Зизифа высыпал первый на огонь, пламя зашипело, как раненый зверь. Второй мешок погреб его, и храм погрузился во тьму. Лишь голос Зизифы резал тишину:

– Ни слова, что Машаль ушел от Хистафы! Сандрал изменит план. Сначала – солнцепоклонники.

– Поняли, жрец! – отозвались воины.

– Уходим! – бросил Зизифа, и их шаги затихли.

Юсафа, чье тело онемело от страха, остался в темноте, где запах крови и пепла душил его. Огонь умер, но слова мобедов и Зизифы жгли его разум.

Улус Усуней

На севере земель Золотых людей, где река Чиз вилась, как серебряная нить, простирались бескрайние степи, дом племени Усунь. В отличие от южных родов, что грелись в городах, усуни кочевали, их юрты двигались с ветром, а сердца бились в такт копытам. В центре становища, в юрте-бане, сидел вождь Саруван, окруженный воинами. Каменная печь в сердце юрты пылала, на раскаленных камнях шипели семена конопли и сухие травы, наполняя воздух пьянящим дымом. Пол устилало сено, чей аромат смешивался с паром, а баньщики, чьи руки были грубы, мазали плечи Сарувана смесью горных трав и древесной пыли.

Саруван, крупный, с мускулами, что бугрились, как холмы, сидел неподвижно, его кожа блестела от пара. Дым обвивал его, но глаза, острые, как у ястреба, выдавали тревогу. Местуван, воин с лицом, изрезанным ветрами, заметил тень на лице вождя.

– Ты не свой, вождь, – сказал он, его голос пробился сквозь гул печи. – Сандакум тревожит?

– Я тоже вижу, – добавил Архана, высокий и жилистый, вытирая влагу с груди. – У нас есть каган на юге. Он встретит удар первым, если не зашевелится.

– Не в Сандакумцах дело, – буркнул третий воин, его глаза сузились. – Хаомаварги – вот оно боль.

Саруван поднял голову, его руки смахнули пар с волос, что липли к плечам.

– Не враги меня гложат, – сказал он, его голос был низким, как гул земли. – Степи глотали и не таких. Фаран – вот беда. Каган, что не решает хаому. Сидит в Симизкенте, как паук, и не вылезает. Оседлые сокататы тянут наших братьев в города, делают лентяями. Они берут дань и жиреют, забыв степь.

– И молчит, – добавил он, его кулаки сжались. – Торговцы прислали голубей: враги идут с запада. Как он спокоен?

Местуван кивнул, его взгляд был тяжел.

– Не нашел ли он новых союзников? – спросил он.

– Может, – Саруван нахмурился. – Сокататы шепчут ему.

– А Керекиты? – вмешался Архана. – Они близко. Что с ними?

– Жена Бектегина – моя сестра, – ответил Саруван. – Керекиты – родня. Проблем не будет. Если придут вовремя, сыграем свадьбу младшей сестры.

– Родство – опасно, – сказал воин. – Табгачи не одобрят.

– С каких пор я их боюсь? – рявкнул Саруван, его глаза сверкнули. – Выдать сестру шелковым, как пса?

Дым больше не пьянил. Воины замолчали, их лица омрачились. Саруван вспомнил сестер: Аритру, что бежала к амазонкам, отвергнув брак с Фараном, чтобы не портить его связь с каганом; Айлу, что скоро прибудет с Керекитами; и Сарвану, младшую, кого он выдавал на запад. Гнев и скорбь сдавили его грудь.

Год назад Саруван собирал племена, готовясь бросить вызов Фарану, что предал степь. Он задаривал кангюйцев, обещал серым клобукам, связал узы с савроматами, выдавая им Сарвану. В кочевом мире вождь не был богом, как в городах. Его сила держалась на племенах, на их воле. Фарана поддерживали родственники второй жены – соктаты. Однако, они были торговцами и мастерами, вокруг кагана находились от силу три сто военных соктатов но зато, деньги поступающие от сообщество оседлых давало большую ему силу. Он легко покупал всех степных бродяг и беглых за еду, шелка и монеты. Вдобавок, втайне развивая торговлю запретной хаомы, он приобрел новых союзников которые были готовы идти с оружием на родного брата.

Саруван встал, его тень легла на воинов.

– Хватит пара, – бросил он. – В реку. Надо встряхнуться.

Они вышли из юрты, их тела дымились в холодном воздухе. Горная река, ледяная, как клыки зимы, приняла их. Вода колола кожу, воины кричали, их голоса разносились над степью. По обычаю, они не вытирались, давая ветру сушить кожу. Баньщики несли одежду – красные рубахи и брюки, что носили только усуни и люди в шкурах, с остроконечными войлочными шапками.

– Куда, вождь? – спросил Местуван. – К коневодам? Жеребята ждут.

– К ювелирам, – ответил Саруван. – Давно не был.

Архана хмыкнул.

– Замечал, вождь: Когда тебе нужно повеселится, ты идешь к лошадям, а когда тебе нужно поразмыслить ты идешь к мастеру.

Саруван улыбнулся, его взгляд скользнул по степи.

– Ювелир из ничего творит чудеса. Его работа учит: как думать, чтобы рождались великие мысли.

– А кони? – спросил Местуван. – Что дают?

– Свободу, – сказал Саруван. – Глядя на них, я думаю: выжили бы они в степи, отпусти их? Волки, морозы, запоздавшая весна – жеребята падут в сугробах. Что для них свобода?

– Нет мой вождь. Если бы у них была свобода они были бы умнее. Мой дед хорошо наблюдал за дикими животными. Он говоил что они очень умны благодаря свободе. Животные отлично знают природу и делают свои расчеты весьма правильно. Они приносят на свет детенышей когда заканчиваются холода и начинаются тепло, и делают они это зная а не на угад. Например, сайгаки все рассчитывают вплоть до роста трав, благоприятность природы, холодные ветра которые помогают высушиться пупкам детенышнй и тд. А вот наш домашний скот потерял эту способность потому что доверился нам. За них решаем мы.

Саруван кивнул, его глаза потемнели.

– Вот оно, – сказал он. – Мы, Золотые люди, с сокататами, и Отукенцы с шелковыми – одомашнились, как скот. Забыли природу, утратили силу выживать. Лишь немногие, как Бектегин, рвут цепи, бегут в дикую степь.

– Их ждут беды, – сказал Местуван.

– Если идут к нам, поможем, – ответил Саруван. – Мы еще не псы, как Фаран.

– Он думает, мы ему завидуем, – хмыкнул Архана. – Его городам, садам, богатству.

– Чему завидовать? – Саруван раскинул руки. – Вот богатство – степь и табуны!

Он набросил одежду, его шапка сияла на солнце.

– К ювелирам, – сказал он, и воины двинулись за ним, их тени легли на траву, что хранила свободу.

Шахреман

Храм, некогда сиявший огнем, погрузился во мрак. Юсафа, сбросив дрова, что укрывали его, поднялся, его ноги дрожали. На полу, в лужах крови, лежали четыре мобеда, их маски смотрели в пустоту. Юсафа, чье сердце колотилось, как барабан, шагнул к выходу, оглядываясь. Страх сжимал грудь – если манатовцы увидят, его ждет смерть. Он взглянул на мобедов, их тела, что спасли его, и гнев к Зизифе вспыхнул, как пламя.

– Как жаль, что я не успел поговорить с вами! – вздохнул он и ненависть Зизифе всколыхнуло у него в сердце, – То что ты распространяешь не может быть верой и твой бог не может быть покровителем для всех! – думал он в ярости. Теперь ему нужно было как можно скорее вернуться в свою часть. Увидев что никого не было поблизости он вышел с храма и быстро побежал по улице.

Убедившись, что лестница пуста, Юсафа выскользнул из храма и помчался по улицам Шахремана, где крики грабителей смешивались с пылью. В части манатовцев его встретили двое воинов.

– Где был? – рявкнул один.

– Конь сбросил, – соврал Юсафа, его голос был ровным. – Ускакал в город.

Подозрение угасло в глазах воина.

– Твой конь у нас, – сказал он, ухмыляясь. – Поймали у храма. Отлупи его и награди меня.

Юсафа выдохнул, его губы дрогнули в улыбке. Ложь спасла его.

– Награда будет, брат, – сказал он. – Пока в карманах – песок.

– Иди, – буркнул воин.

Юсафа нашел коня, вскочил в седло и поскакал к рогатым, своим союзникам. Слова Зизифы о разрушении веры жгли его. Он решил действовать. В стане рогатых он нашел друзей – Димита и Симиреса, чьи лица сияли жаждой добычи.

– Идем за ценным, – шепнул Юсафа. – Я знаю кое-что!

Рогатые, заинтригованные, согласились. Они отделились от отряда и рыскали по узким кварталам Шахремана, где глиняные дома теснились, как овцы. Димит и Симирес начали хмуриться, их мечи блестели в руках.

– Ты знаешь, что ищешь? – спросил Димит, его голос был резким.

– Храм или дом богачей, – ответил Юсафа, его глаза шарили по стенам.

– Там золото? – уточнил Симирес.

– Ценнее, – сказал Юсафа, его тон был тверд.

– В Хорнаке ценнее золота нет, – огрызнулся Димит. – Что ищем, черт возьми?

– Вон здание! – Симирес указал на башню. – Высокое!

– Башня смерти, – отрезал Юсафа. – Там трупы для птиц.

– Я бы взглянул, – хмыкнул Симирес.

– Не время!

Вдруг Юсафа замер. Дом впереди, чьи ворота сверкали резьбой и орнаментами, а стены пестрели зверями, манил его.