Полная версия
Дух народа Арху. Том 1. Спасение небесного волка
Дух народа Арху
Том 1. Спасение небесного волка
Парман Асанов
© Парман Асанов, 2025
ISBN 978-5-0067-9403-0 (т. 1)
ISBN 978-5-0067-9404-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Как всё начиналось
Когда Вечное Небо распростёрло над миром свои голубые крылья, а под ними простёрлась бурая, холодная земля, меж ними были рождены сыны человеческие. Их колыбелью стало северное Белоземье – край, где зима правила безраздельно, а ледяной ветер пел песни о забытых временах. Эти люди, суровые и неукротимые, возносили молитвы Небу, и чтили духов предков, чьи тени шептались в стылых лесах. На серых камнях они высекали письмена и лики своих праотцев, оставляя следы своего бытия для грядущих веков.
В те древние дни сыны Белоземья были охотниками, что бродили меж деревьев, подобно волкам. Они первыми вырезали иглу из кости и острия, и с её помощью сшивали шкуры зверей, укрывая плоть от дыхания зимы. Облачённые в меха, они осмелились ступить на кромку ледяных пустошей, где выживали лишь сильнейшие. Со временем люди в шкурах приручили оленя и смастерили сани, что скользили по снегу, подобно теням. Спустя века, они вышли на просторные земли и охотились на более крупных животных контролировая не только леса но и тундры.
Но время, подобно реке, текло неумолимо. Тысячи лет спустя часть людей в шкурах покинула северные пределы и двинулась к южной Черни, где солнце ласкало землю теплом, а мороз отступал, словно побеждённый враг. Там они оставили кочевую жизнь и осели, возделывая рис на влажных полях и разводя шелкопрядов, чьи нити были тоньше паутины. Из этих нитей они ткали одежды, мягкие, как шепот, и прозвали себя шелковыми людьми. Их законы изменились, но память о Вечном Небе и духах предков осталась нерушимой, словно их надгробные камени. Шёлк, что рождался под их руками, пленил сердца соседей, и караваны, подобно змеям, потянулись к ним через пустыни и перевалы, неся богатства и слухи.
Прошли сотни лет, и часть шелковых людей, а с ними и охотников в шкурах, поднялась ввысь, к острым пикам Хазаркеша. Там, под тенью гор, они попали под чары огнепоклонников Бонпо, чьи костры горели ярче звёзд. Вера их изменилась, язык стал резким, как клинок, и они назвались кьянами. Эти люди сделались угрозой для всех, кто осмеливался ступить на Шёлковый Путь, грабя караваны и сея раздор.
Иные же из людей в шкурах повернули на запад, оставив леса ради бескрайних степей. Они стали кочевниками, чьи стада топтали траву, а жизнь текла в ритме ветра. Первыми среди смертных они оседлали коня и выковали колесницу, что мчалась быстрее сокола. Золото, плавленное в их горнах, стало их гордостью, и народ прозвал их золотыми людьми. Как и их предки, они возносили хвалу Вечному Небу и воздвигали каменные изваяния над могилами, где письмена текли сверху вниз – с севера к югу, с Неба к земле, знаменуя их древнюю родину и благословение свыше.
Однажды золотые люди и люди в шкурах заключили союз, скрепив его огнём и клятвами. Вместе они плавили не только золото, но и железо, чья сила рождала мечи, шлемы и доспехи. Они учились биться верхом, натягивать тетиву на скаку и гнать колесницы, подобно бурям. Их свистящие стрелы, что пели в воздухе, наводили ужас на врагов, и имя их стало Арху. Воины, рождённые в седле, они покорили соседей, захватив торговые пути, но шелковые люди, хитроумные и терпеливые, начали теснить их мягкой силой – умом и богатством.
Раскол пришёл к Арху, как трещина к камню. Одни полюбили оседлую жизнь и союз с шелковыми людьми, другие же цеплялись за вольность степей. Так народ разделился: степняки под водительством кагана Маярху ушли на запад, сокрушив рогатых людей Хорнаки, чьи земли пылали под их копытами. Оставшиеся Арху сплели союз с шелковыми людьми, и так родились Табгачи. Потомок их, каган Алпастан, хитростью и мечом отнял у шелковых людей столицу Ханбалык и воздвиг там свой трон.
И вот здесь, в тени этого города, начинается наша повесть. Сага о народах, что поклонялись духу Арху, и тех, что трепетали пред его именем.
Глава первая. Раскол
Улус ШайбалыкЯ растил благородный цветок
Но рядом, без спроса взошла полынь
Корни сплелись в один узелок
Где чьё – не пойму, хоть различий полны
Лью я воду – и оба пьют
Тянусь вырвать – за цветка боюсь
(Бо Цзюй, «Спрашиваю у друга»,перевод автора)Ханбалык раскинулся на равнине, словно шрам на теле земли, где сливались два народа как реки, несущие воды столь разные, что их союз казался противоестественным. Кочевники, подобно Желтой реке, бурлили дикой яростью, спускаясь с гор в глинистой пене, грозящей затопить все на своем пути. Шелковые люди текли плавно, точно широкая река – глубокая, обманчиво спокойная, но готовая утащить на дно всякого, кто осмелится шагнуть в ее воды. И когда эти потоки встречались, ни один не оставался прежним: мутная ярость кочевников слегка очищалась, теряя свою первозданную силу, а шелковая гладь мрачнела, ускоряя бег, будто впитав в себя чужую злобу.
Широкая улица Ханбалыка дрожала под копытами. Пыль поднималась столбом, словно дым от догорающего костра, когда всадники с востока – Керекиты, ведомые Бектегином, – мчались к площади. Их кони, покрытые потом, фыркали, а войлочные плащи развевались, точно знамена давно забытых войн. Бектегин, сын степей, чья душа была выкована в седле, гнал своих людей вперед, опаздывая на курултай уже третий день. Его лицо, обожженное ветром и солнцем, оставалось суровым, но в глазах тлела тревога. Еще двести шагов – и они у цели, у огромной юрты кагана Алпастана, чьи стражи в железных доспехах и шелковых поясах стояли недвижимо, точно статуи, высеченные из камня и ткани.
Площадь окружали сараи с кривыми крышами, увенчанными восточными изгибами, а между ними – юрты, рядами выстроенные, словно войско перед битвой. В центре возвышалась ханская юрта, ее войлок украшали вышивки орлов и волков, а внутри, за круглым столом из потемневшего дерева, восседали вожди. Алпастан, сын людей в шкурах, возвышался над всеми – массивный, как дуб, с глазами, что видели слишком много смертей. Его волосы, некогда черные, теперь серебрились, но сила в руках не угасла. Рядом сидели вожди Селенгитов, Телесу, Хагасов, Чиликтинцев – каждый со своими шрамами и клятвами, а напротив – Сайлык, ван шелковых людей. Этот низкорослый человек, чьи глаза блестели, точно полированный нефрит, пережил четыре цикла Отукенского календаря – сорок восемь лет интриг и лжи.
Алпастан мечтал о величии. Он видел себя владыкой мира, чьи сундуки ломятся от золота, а имя гремит под Вечным Небом. Но его мечта трещала по швам, как старый шатер под напором ветра. Объединить кочевников и шелковых людей было все равно что заставить волка пасти овец – дело гиблое. С запада солнцепоклонники и лунапоклонники слали своих проповедников, с юга коричневая религия переманивала шелковых, отравляя их веру в Небо. Раскол ширился, точно трещина в льду: Диньлине и Ючжэны не явились на курултай, Тангуты примкнули к Хазаркешцам, Жужане, как всегда, держались особняком, а Керекиты Бектегина опоздали, застопорив совет.
Бектегин спешился у поста, бросив уздечку шелковому слуге с бледным лицом. Вождь Керекитов был высок, широк в плечах, с чертами, что могли бы пленить женщину, если бы не суровость, выжженная годами в степи. Ему едва перевалило за тридцать – возраст, когда кровь еще кипит, а амбиции рвутся наружу, точно жеребец из стойла. Он торопился, чувствуя стыд за опоздание, но путь к юрте преградил телохранитель – табгач со шрамом через щеку, некогда кочевник, ныне слуга шелковых.
– Лиу ща нидэ вущи! – пролаял страж на языке шелковых, голос его был резким, как удар кнута.
– Я не понимаю твоих шелковых слов, – отрезал Бектегин, выпрямившись. – Позови толмача.
Страж скривился, точно проглотил кислое яблоко, и перешел на язык Хакани, грубый и звонкий, как степной ветер:
– Оружие оставь здесь. Или людей своих с ним.
Бектегин прищурился, вглядываясь в раскосые глаза табгача.
– Ты из наших? Бывший кочевник?
– Да, – буркнул тот, не отводя взгляда.
– И что, язык предков забыл? Или он тебе теперь недостоин?
– Не тебе меня судить, вождь. Я – щит кагана.
– А я – вождь народа, – парировал Бектегин, шагнув ближе. – Ты служишь одному, я – тысячам.
Табгач сплюнул под ноги Бектегину, и в тот же миг клинок Керекита сверкнул в воздухе, выхваченный из ножен быстрее, чем успевает моргнуть глаз.
– Я покажу тебе, шелковый щенок, как плюют на честь!
– Стой! – Громовой голос главы стражи разорвал напряжение. Огромный воин, чья тень легла на обоих, возник сбоку, одной рукой остановив Бектегина, точно ребенка. Шрамолицый тут же опустил голову, меч его дрогнул. – Ты Бектегин?
– Да, – выдохнул вождь, сдерживая гнев.
– Идем к кагану. Тебя ждут. Оружие оставь своим.
Бектегин снял меч с пояса, передал его родичам и последовал за великаном, бросив последний взгляд на табгача – взгляд, полный обещания крови. Они шли через строй воинов: людей в шкурах с суровыми лицами и шелковых стражей южного Шайбалыка, чьи одежды струились, точно вода. Чем ближе к юрте, тем богаче становились доспехи – знамена с драконами, тиграми, орлами и волками колыхались в руках гвардии, а воздух густел от запаха дыма и пота.
У главного костра ждал шаман Самахтан – молодой, но с бородой густой, как мех белого коня, в кафтане, что спереди едва прикрывал колени, а сзади волочился по земле. На ткани звенели железки и бляшки, вышитые звери и светила шептались с ветром. Он вышел навстречу, указав на огонь. Бубен в его руках загудел, и ритуал начался: три круга против солнца, дым гармалы над головой Бектегина, очищение от злых духов. Затем вождя увели в юрту, где слуги уже приготовили воду и новые одежды – шелк, что лип к коже, как чужая ложь.
Внутри юрты воздух был тяжелым, пропитанным запахом кумыса, жареного мяса и едкого дыма, что поднимался от костра в центре. Войлочные стены дрожали от сквозняка, а тени вождей плясали по вышивкам, точно призраки давно павших. Круглый стол из потемневшего дуба, иссеченный ножами и временем, стоял посреди, окруженный людьми, чьи лица были картой их жизней – шрамы, морщины, глаза, что видели слишком много крови под Вечным Небом.
Алпастан восседал во главе, его шкуры свисали с плеч, скрывая тело, что некогда было крепким, как железо, а ныне заплыло жиром от долгих пиров. Сегодня он отверг шелк, выбрав одежды предков, но вожди знали: это лишь маска. Рядом – Ясутай из Селенгитов, молодой и горячий, чья ярость тлела в сжатых кулаках; Туташ из Хагасов, чья кожа была сплошь покрыта татуировками зверей; Букен из Телесу, седая борода и пушнина выдавали его возраст; Еркара из Чиликтинцев, лысый и широколицый, чье богатство гремело от степей до гор. Напротив – Сайлык, чьи хитрые глаза блестели, точно монеты, а пальцы теребили шелковый рукав.
Бектегин вошел, когда кумыс уже разливали по чашам, а вожди гудели, точно рой ос. Его шаги гулко отдавались по земле, плащ хлопал за спиной, а за ним следовали двое из свиты – молчаливые, как тени. Шелковые одежды жгли его кожу, но он шагнул к столу, обведя взглядом собравшихся.
– Арма улуғ будун, – произнес он, голос его был низким, как рокот грозы. – Приветствую Великий Народ. Прошу прощения за опоздание.
Алпастан откинулся назад, скрестив руки. Его губы дрогнули в подобии улыбки, но глаза остались холодными.
– Ар, Бектегин. Заходи. Две недели в пути – долгий срок даже для кочевника. Когда уходишь на запад, всегда трудно вернуться.
Ясутай вскочил, точно молодой волк, почуявший добычу. Его взгляд метнулся к Бектегину, затем к Сайлыку, чья мягкая улыбка казалась ядом в чаше.
– Ты прав, каган. Так поступали наши предки. Так поступил Маярху, – бросил он, и в его словах сквозил вызов.
Сайлык подался вперед, его голос был гладким, как шелк, но острым, как игла:
– Дайте Бектегину кумыса. Он устал с дороги. Две недели – долгий путь.
Бектегин кивнул Ясутаю, затем повернулся к Алпастану, протягивая сундук, что принесли его люди.
– Как же в гости без даров? Прими от Керекитов.
Алпастан любил подарки – шелковые люди приучили его к этому. Он принял сундук с жадностью, что не укрылась от глаз вождей. Бектегин открыл крышку, вынув глиняный кувшин.
– Лекарство из рогов марала с Алтая. Полезное для крови.
Каган принял кувшин, тут же передав его слуге. Бектегин достал керамический сосуд.
– А здесь наш мед. Особый, – он подмигнул, и Алпастан хохотнул, взвесив тяжесть в руке.
Последним был халат, расшитый золотыми нитями.
– Его сшила моя жена, из племени Усунь, золотых людей, – сказал Бектегин.
Алпастан развернул халат, примерил его, и вожди загудели в похвале.
– Как раз мой размер! – прогремел Туташ, его татуировки мелькнули на оголенных руках.
– Достойный дар, – кивнул Еркара.
Каган скинул халат, передал слугам и хлопнул в ладоши.
– Все в сборе. Пир начнем, а после – к делу. Бектегин, ты многое пропустил. Шелковые женщины, кумыс, песни… Жаль тебя не было.
Вожди оживились, их смех заглушил треск костра.
– Нужно повторить!
– Даа, шелковые женщины!
Бектегин сдержанно кивнул.
– Желтая река разлилась. Многоводье задержало нас.
Алпастан махнул рукой.
– Всякое бывает. Ешь, пей, а после поговорим.
Улус Сандакум. Западные границыСандакум лежал на краю пустыни, точно череп давно павшего верблюда, выбеленный солнцем и ветром. Здесь пески шептались о былом величии, а оазисы, редкие, как милость богов, манили путников, чтобы затем предать их зною. Народ этой земли давно раскололся, подобно глиняному кувшину, разбитому о камень. Огнепоклонники, ведомые шахом Хистафой, чтили солнце и пламя, что пожирало их жертвоприношения, а лунапоклонники, под началом Хишмы, молились серебряному лику Манат, что сиял в ночном небе. Их вера была ножом, что резал семьи, деревни, целые города, оставляя за собой кровь и пепел.
Стычки между ними тлели годами, как угли под золой, но все изменилось, когда Хистафа призвал черных магов Бомпо из Хазаркеша. Эти твари, изгнанные некогда прежними правителями, вернулись, подобно чуме, что крадется в тени. Их лица были изрыты оспой, голоса хрипели заклинаниями, а руки, покрытые волосами, творили колдовство, от которого кровь стыла в жилах. С их помощью огнепоклонники обрели силу – их клинки пылали, а стрелы находили цель, точно ведомые невидимой рукой. Лунапоклонники дрогнули, и их Хишма, повернулся к западу, к двурогим людям Хорнаки, чьи кудрявые головы венчали рога, прямые, как копья.
Король двурогих, Никос, жаждал богатств Шелкового пути, и союз с Хишмой стал для него даром судьбы. Но маги Бомпо прознали о заговоре. Один из них, мастер обмана, чье лицо могло стать любым, прокрался во дворец Никоса, точно тень в ночи. С помощью колдовства Марана – иглы, втыкаемые в куклу, что несли боль и смерть за многие мили, – он оборвал жизнь короля. Хорнакийцы оплакивали своего властителя, но сын его, Сандрал, не стал ждать милости богов. Юный, с огнем в груди и местью в сердце, он собрал армию и повел ее на восток, чтобы выжечь следы Хистафы с лица земли.
Огнепоклонники писали черной чернилой на светлой коже, их вязь текла справа налево, точно солнце, что клонилось к закату. Лунапоклонники отвечали белой краской на черной коже, их сутки начинались с заката, а новый месяц – с первой тенью Манат. Они считали жизнь лунами, тогда как сыны огня мерили ее годами. Две веры, два народа, одна земля – и ни капли мира между ними.
* * *Их разум затмила радость побед,
Добыча и славы крикливые гимны.
Не жажду я, чтоб эти смельчаки
Ушли в покой от моей руки.
(А. Фирдауси. Шахнаме, перевод автора)Шестьдесят тысяч воинов – рогатые из Хорнаки и лунапоклонники Сандакума – обрушились на приграничные гарнизоны Хистафы, точно буря на сухую траву. Песок окрасился кровью, крики раненых заглушали ветер, а вороны уже кружили над полем, предвкушая пир. Двурогие, с их рыжими кудрями и прямыми рогами, собирали тела павших братьев, вонзая копья в полумертвых врагов, чтобы те не выжили. Лунапоклонники, чернобородые, в темных одеждах, что скрывали все, кроме глаз, ликовали, вознося хвалу Манат:
– Пусть светит Манат! Пусть нам светит Манат!
Хишма и его наставник Зизифа наблюдали с холма, как их план рушил врага. Хишма, чья борода была выкрашена в черный цвет и подстрижена в форме полумесяца, сжимал поводья черного скакуна, ведя за собой белого жеребца. Зизифа, с амулетом Манат на лбу, стоял недвижимо, его глаза горели верой, что не знала сомнений. Они ударили с тыла, пока Сандрал рвал гарнизоны спереди, и победа пришла быстрее, чем солнце успело подняться в зенит.
Сандрал стоял среди трупов, его длинные кудри слиплись от крови, рога блестели в лучах утра. Кожаные доспехи были заляпаны грязью и багрянцем, но он не замечал этого, вытирая меч о плащ павшего воина. Хишма подскакал к нему, бросив поводья белого коня.
– Сандрал! Мы победили! Это только начало. Прими этого скакуна – знак нашего союза.
Сандрал взглянул на жеребца, чья шерсть сияла, точно снег под луной.
– Красив, – сказал он, и одним прыжком оказался в седле. Его взгляд скользнул по полю, усеянному телами. – Но это не все.
Хишма улыбнулся, сняв с седла окровавленный мешок, и швырнул его королю.
– Посмотри.
Сандрал поймал мешок, развязал его и вытащил отрубленную голову. Красная борода, застывшие глаза – принц Хармуз, сын Хистафы. Он поднял трофей над собой, и воины – рогатые и лунапоклонники – загудели, точно стая волков. Сандрал выпрямился в седле, голос его разнесся над полем:
– Храбрецы Адрина! Это первая победа, но не последняя! Мы лишь размялись!
– Дааа! – взревела толпа.
– Брось его собакам, мой король! – крикнул кто-то из воевод.
– Сделай из него чашу! – добавил другой.
Сандрал усмехнулся, его рога отбрасывали тень на песок.
– Теперь мы идем на столицу Хистафы. Разрушим ее стены и будем пировать до отвала!
– За короля Никоса! – прогремело в ответ.
– Отомстим!
Хишма и Зизифа переглянулись. Их союзники жаждали крови, и это было им на руку. Если столица Хистафы падет, а затем двурогие пойдут на золотых людей, победа станет их общей. Но в глазах Зизифы мелькнула тень – он знал, что вера Манат и жажда мести Сандрала могут не ужиться под одним небом.
ХанбалыкПир длился до темноты. Кумыс тек рекой, мясо шипело на углях, а вожди смеялись, вспоминая былые победы и женщин Шайбалыка. Но под этим шумом тлело напряжение. Ясутай сидел молча, его кулаки сжимались все сильнее, взгляд метался между Алпастаном и Сайлыком. Бектегин ел скупо, его мысли были далеко – в степях, где его народ ждал вестей. Алпастан, опьяненный дарами и кумысом, не замечал, как тени сгущались вокруг него.
Когда костер догорел до углей, вожди поднялись. Шелковые евнухи отвели Бектегина к двум юртам, поставленным для него и его людей.
– Если угодно, можем приготовить покои во дворце, – предложил один из них, голос его был мягким, как шелк.
Бектегин покачал головой.
– Покажи мне дворец, но спать буду в юрте.
Алпастан, услышав это, хлопнул его по плечу.
– Идем, я сам проведу тебя. Всем вождям показал, ты один остался.
– Это честь, мой каган! Будет интересно для меня!
– Ты же в первый раз в Шайбалыке?
– Да. Наш предыдущий курултай был в степях Отукена. Тогда был жив мой отец.
– Ты прав. Я помню тот курултай. Много тогда племен было собрано в один кулак. Можно было и на этот раз провести собрание в степи, но я хотел чтобы шелковые люди сблизка посмотрели на мощь кочевников. Алпастан, довольный, шепнул:
– Пусть шелковые боятся нас, Бектегин.
Они двинулись к дворцу, поднимаясь по бесконечным ступеням. Бектегин смотрел на площадь внизу, где могли уместиться сотни тысяч, и чувствовал, как его сердце сжимается от величия и чуждости этого места. Но вождь Керекитов молчал, думая о том, как далеко зашел каган, и как близко подползли шелковые к их свободе.
Ступени, ведущие к дворцу, тянулись вверх, точно бесконечная тропа через горы, высеченная трудом тысяч рабов. Камень под ногами Бектегина был гладким, отполированным ветром и временем, но каждый шаг отдавался в его костях усталостью долгого пути. Алпастан шел впереди, его шаги были тяжелыми, как поступь старого быка, что еще помнит вкус степной травы, но уже привык к стойлу. Каган дышал шумно, пот выступил на его лбу, но он не замедлялся, гордость гнала его вперед, как некогда гнала в битву.
Они достигли вершины, и Алпастан, отдышавшись, хлопнул вождя по плечу.
– Оглянись, Бектегин. Видишь? На этой площади уместятся сотни тысяч. С такой столицей можно править миром.
Бектегин повернулся. Внизу раскинулся Ханбалык – море юрт и сараев, дым от костров, тени людей, что сновали, точно муравьи. Он кивнул, но голос его был холоден:
– Впечатляет. Но лучше не засиживаться здесь слишком долго.
Алпастан нахмурился, его взгляд стал острым, как клинок.
– Я думал приходить сюда лишь зимой, укрываясь от степных бурь. Но шелковые… Они хитры, Бектегин. Если не держать их в узде, ударят в спину. Медленно, незаметно, как яд в кумысе.
– Будь осторожен, каган, – ответил Бектегин, глядя ему в глаза. – Они уже бьют. Только ты этого не видишь.
Алпастан усмехнулся, но смех его был сухим, как потрескавшаяся земля.
– С нашим приходом их жизнь стала лучше. Особенно для простых людей. Аристократы – другое дело. Их слишком много, и мои воины – не шпионы, чтобы следить за каждым.
Он помолчал, затем добавил, понизив голос:
– Мудрецы шелковых говорят: империю можно завоевать в седле, но не править из него. Может, они правы.
Бектегин стиснул зубы. Слова кагана, пропитанные чужой мудростью, резали слух, как нож по кости. Где были степные аксакалы, чьи речи некогда вели их предков? Он проглотил обиду, но в душе его росло чувство обиды.
Они вошли во дворец. Залы поражали размахом – колонны, расписанные сценами охоты и войны, потолки, увешанные светильниками, что горели, точно звезды в ночи. Полы из полированного камня отражали шаги, а воздух пах благовониями, от которых у Бектегина кружилась голова. Вдруг из-за угла выскочили пудели – маленькие, пушистые, с визгом прыгающие на задних лапах. Они кинулись к Алпастану, виляя хвостами, и тот, смеясь, потрепал их по головам.
– Неужели это потомки волков? – вырвалось у Бектегина, и в голосе его сквозило презрение.
– Были волками, – ответил Алпастан, не замечая тона. – Смотри, что сделали с ними шелковые. Этот народ удивителен. У них есть вещи, о которых мы и не мечтали.
Бектегин смотрел на собак, затем на кагана, и в его глазах Алпастан стал таким же – волком, что разучился выть. Восхищение дворцом испарилось, сменившись горечью. Он молча последовал за каганом, но в сердце его зрело решение, что изменит все.
* * *В клетке птица —
Глазами провожает
Мотылька в небо!
(Кобаяси Исса, перевод автора)Учебный храм табгачей притаился у главной площади Ханбалыка, точно старый зверь, что затаился в тени, выжидая добычу. Его стены, высокие и серые, были выщерблены ветром, а огромный сарай внутри, окруженный стражей, вмещал сотни юных душ, собранных с краев Шайбалыка. Дети шелковых чиновников заполняли его залы, их голоса звенели, как монеты в сундуке, но среди них мелькали и степные отпрыски – сыновья вождей, чьи отцы отдали их в эту клетку ради знаний или клятв. Храм пах пылью, старым деревом и потом, а за его стенами гудел город, далекий и чужой.
Внутри учитель Лау шагал перед доской, его длинный серый халат волочился по полу, а головной убор – высокий, с загнутыми краями – выдавал его сан. Руки он держал за спиной, скрестив их, точно цепи, что сковывали его собственные мысли. Глаза его не поднимались от пола, словно там, в трещинах досок, были вырезаны истины, которых он не смел озвучить.
– Скоро вы покинете эти стены, – начал он. – Десять лет вы грызли здесь гранит знаний: правописание, религия, военное дело, мудрость предков, налоги, география, обычаи соседей, звезды над головой. По каждому ждут экзамены. Готовьтесь, ибо от этого зависит ваша судьба.
Он поднял взгляд, обведя учеников. Их лица были напряжены, глаза блестели страхом или скукой – все, кроме одного. Танук, сын степей, смотрел в окно, его раскосые глаза, темные, как ночное небо Отукена, выдавали мысли, что унеслись далеко за стены храма. Ему было семьнадцать, и высокий рост выделял его среди шелковых сверстников, точно жеребец среди пони. Две косички, туго заплетенные, спадали на плечи – знак отличия, вызов их единственной косе. Он молчал, как всегда, но в тишине его было больше силы, чем в речах других.