Дух народа Арху. Том 1. Спасение небесного волка

– Сюда, – шепнул он.

– Богачи, – выдохнул Симирес, его глаза загорелись.

– Оружие готовь, – сказал Димит, его меч сверкнул. – Могут быть стражи.

Трое, сжимая клинки, прокрались во двор, где пальмы и фонтан молчали в мертвой тишине. Рогатые рванули к дому, но Юсафа остановил их.

– Не туда, – прошипел он. – Белая дверь. Молельня.

– Хранят ценное в храмах, как у нас, – шепнул Димит.

Юсафа жестом велел следовать. У белой двери он толкнул створку, шагнул внутрь с правой ноги, убедившись, что комната пуста. Рогатые вошли следом. Четыре фитиля горели по углам, их свет падал на белые стены. В дальнем углу, на деревянном возвышении, лежал каменный диск. Юсафа бросился к нему, его пальцы бережно сжали находку.

– Вот оно, – выдохнул он.

– Покажи, – буркнул Димит, его брови нахмурились.

Юсафа поднял диск. В центре скалился демон, вокруг вились молитвы, вырезанные по часовой стрелке.

– Он спасет нас в чужих землях, – сказал Юсафа.

– Продадим? – спросил Симирес.

– Ни за что, – отрезал Юсафа. – Бесценный.

– Чем? Дождь вызовет? Еду накроет? Старух омолодит?

– Защищает, – ответил Юсафа. – Стрелы и мечи не тронут. В доме хранит семью. Молитвы гонят духов и болезни.

Он перевернул диск, показывая письмена.

– Видите? Полон заклятий.

– Как делить будем? – буркнул Димит.

– Ищем еще, – сказал Юсафа. – У богачей их много.

– Иди сам, – огрызнулся Симирес. – Я возвращаюсь.

– Мне это не надо, – добавил Димит. – Грабим дом.

– Другое дело, – кивнул Симирес, и рогатые двинулись к дому.

– Стойте! – крикнул Юсафа. – Мне выйти надо!

Рогатые замерли у двери дома.

– Помоги нам, – бросил Димит. – Не за диском шли.

– Почему бежишь? – Симирес прищурился. – Страшно?

– Диск здесь, – сказал Юсафа. – Защищает дом от чужаков. Не начинайте.

– Что, разобьет нам головы? – хмыкнул Димит.

– Не он, но… – начал Юсафа.

– Стой тут, – отрезал Димит, толкнув Симиреса в дом. – Берем ценное и уходим!

Рогатые ворвались в дом, попав в зал с четырьмя дверями.

– Куда? – спросил Симирес, его голос дрогнул.

– Направо, – сказал Димит.

Они вошли в комнату, где ковер устилал пол, но окна сияли пустотой.

– Ничего, – шепнул Димит. – В другую.

Вторая комната, темная, освещалась фитилем. В углу стояла голубая ваза с персиковыми цветами, на стене – полки с утварью. Рогатые кинулись к шкатулкам, кувшинам, но Димит замер.

– Дрожь, – прошептал он. – Слышишь?

Симирес кивнул, его глаза расширились. Ваза в углу задрожала, ее горло загудело. Рогатые оцепенели.

– Мышь… или… – начал Димит, но десять волосатых пальцев вцепились в край вазы. Лысая голова начала подниматься, и рогатые, как олени, рванули прочь, их крики эхом разнеслись по дому.

Юсафа, ждавший во дворе, услышал вопли. Он бросился к двери, где рогатые вылетели, не глядя на него, и помчались на улицу.

– Бежим! – крикнул Симирес.

Юсафа догнал их, его голос дрожал:

– Что видели? Собака?

– Выбрось диск! – рявкнул Димит. – Из-за него!

Юсафа остановился, сжимая диск в пазухе.

– Я предупреждал, – сказал он. – Что там?

Рогатые, задыхаясь, согнулись, их руки уперлись в колени.

– Лысый… в кувшине, – выдохнул Димит. – Волосатые руки.

– Кувшин выше колена, – добавил Симирес.

– Джин, – сказал Юсафа, его тон был спокоен. – Не выйдет. Зря паниковали.

– Джин? – рявкнул Димит. – Мы чуть не умерли, а ты спокойно – «джин»! Это тварь!

– Мы рисковали за золото, – добавил Симирес. – А ты нас втянул в это!

Юсафа смотрел вниз, его разум работал.

– Кувшин дорогой? – спросил он.

– Что? – Димит побагровел.

– Как выглядел? – настаивал Юсафа.

– Ты издеваешься? – рявкнул Димит, шагнув к нему.

– Продам его, – сказал Юсафа. – Деньги – вам.

– Ты вернешься туда? – Симирес замер. – С ума сошел!

Юсафа рванул к дому.

– Ждите! – крикнул он. – Не уходите!

– В какую комнату хоть спроси! – крикнул Симирес.

– Какая? – спросил Юсафа, исчезая за воротами

– Вторая справа!

Рогатые стояли, их лица были смесью ужаса и изумления.

– Если выйдет с кувшином, держимся подальше, – буркнул Димит. – Он чокнутый.

Юсафа ворвался в темную комнату, где голубая ваза с персиковыми цветами сияла в свете фитиля. Он выхватил диск, прижал сторону с демоном к горлу кувшина и замер.

– Слушай меня, – сказал он, его голос дрожал. – Твой ключ у меня. Я – хозяин.

Тишина. Затем хруст, как мышь, грызущая корку, раздался из вазы. Юсафа сглотнул страх.

– Джин в кувшине! – рявкнул он, подняв диск. – Отвечай по-человечески!

Эхо мужского голоса, старого и хриплого, донеслось из вазы:

– Понял, господин…

Северный Шайбалык

Степи, бескрайние, как море, стелились под копытами свиты Алпастана. Каган, скакал во главе, его глаза жадно впитывали простор. Рядом гарцевал Менгу. К седлу он привязал тушу лисы, волочившуюся по траве, и хохотал, обучая щенков борзых гону на скаку. Их лай разносился, как песня свободы. Чылтыс довольно улыбалась глядя на Менгу. На ее седле, крепко держась, сидел Ишигу, младший сын, чьи щеки алели от рыси. Он еще не мог мчаться, но уже гордо выпрямлялся, как воин.

Позади, спотыкаясь, плелся Лу, шелковый советник, чьи шелка промокли от пота. Его лицо, бледное, как рисовая бумага, кривилось от боли. Он сполз с коня, его руки теребили ягодицы.

– Ааа… как так жить? – простонал он. – Три дня в седле! Лучше в юрте лежать!

Люди в шкурах, чьи бороды трепал ветер, расхохотались.

– Юрта – к ночи, – бросил один. – Добычи для ужина нет.

– Мне рис хватит! – огрызнулся Лу. – Каган, отпустите в лагерь! Сесть не могу!

– Даже госпожа Чылтыс не ноет, – хмыкнули другие.

Алпастан, чье сердце пело от степного ветра, был в духе. Он махнул рукой, отпуская Лу.

– Иди, – сказал он, его голос был теплым, как угли. – Отдыхай.

Лу, хромая, побрел к обозу, а каган вдохнул воздух, полный запаха трав и свободы. Его взгляд устремился на запад, где степи становились дикими, как волки.

– Еще две недели скачки, – сказал он, – Там – настоящие степи. Эти – лишь порог.

– Рванем? – оживился Ноян, глава телохранителей, чья сабля сверкала на поясе. – Соберем пять тюменов, и раздавим всех: Жужаней, Хазаркешцев, лесных дикарей!

Алпастан покачал головой, его глаза сузились.

– Кочевников там тьма, – сказал он. – Покоришь, но не удержишь. Здесь или там – цель одна: богатство. Шелковые люди дают его легче. Они покорны, трудолюбивы.

– Их слишком много, – возразил Ноян. – И мы близко. Не откочевать ли, жить в степи, брать дары издали?

– Уйдем – потеряем все, – отрезал каган. – Их надо держать рядом. Но степь звать чаще.

– Я за! – кивнул Ноян, его лицо озарилось.

– Сколько косуль? – Алпастан повернулся к свите.

– Шестнадцать, – ответил воин, чья борода была сплетена в косу.

– Мало на пять сотен, – сказал каган. – Еще круг.

– Две косули были с детенышами, – добавил воин, его голос дрогнул. – Нашли в брюхе.

Алпастан нахмурился, тень легла на его лицо. Слова шамана Самахтана, что ругал его за охоту ради потехи, жгли разум. Ноян тоже помрачнел, его рука сжала поводья.

– Передай всем, – бросил каган, его голос стал холоднее. – Стрелять только самцов.

– Принято, – кивнул воин.

– Лишь бы природа не прокляла меня, – взгляд кагана упал на Менгу, чьи щенки рвали лисью тушу. Тревога, как облако, омрачила его. Степи давали жизнь, но могли и отнять.

Южный Шайбалык

В неприступных горах, где ветер выл, как волк, и люди в шкурах никогда не ступали, высился храм, тайное убежище Лотосов. Здесь, среди скал, Ясун, чья кровь кипела боем, оттачивал мастерство. С детства он любил седло и лук, презирая плуг и серп. Весть о секретной миссии на западе лишила его сна, и вот уже месяц он, вместе с сотней таких же юнцов, стрелял из лука верхом, ковал тело и дух. Сегодня, натягивая тетиву, он так увлекся, что не заметил взглядов толпы. Чегу и трое мудрых Лотосов, чьи шелковые мантии трепетали на ветру, наблюдали за ним.

– Неплохо стреляешь, – сказал старший Лотос, – Но стрелы кочевников летят дальше. Пока подберешься, получишь сотню в грудь.

Ясун поклонился, его губы дрогнули в улыбке.

– Тогда отнимем их луки, – ответил он, его голос был тверд.

Лотос хмыкнул, его брови поднялись.

– Легко сказать. Столетия мы пытались – и не смогли.

– В крепостях и пешими нас раздавят, – сказал Ясун, его глаза сверкнули. – Надо бить их в степи.

– Об этом и речь, – кивнул Лотос, его тон стал суровым. – Идем в храм.

Серьезность наставников зажгла Ясуна, как искра – сухую траву. Он поклонился и ринулся за ними, его сердце билось, как барабан. В храме, где факелы отбрасывали тени, собрались сто новобранцев. Они сидели, скрестив ноги, их лица были напряжены, а тишина звенела, как натянутая тетива. Мудрый Лотос, чья седая борода касалась груди, обвел взглядом юнцов и заговорил, его голос гремел, как гром:

– Лотосы! Час настал. Вас ждут великие дела. Мы собрали вас – лучших из Шайбалыка и дальних королевств. Вы не просто храбры и сильны. Вы знаете: у нас один враг – кочевники севера и запада, что душат нас, как волки.

Ясун, чья душа пылала, стиснул кулаки. Лотос продолжал:

– Завтра вы пойдете на запад. В Вэйшу ждет армия – сорок тысяч заключенных, что ван Сайлык освободил под видом работ. Табгачи думают, они строят дамбы. Но вы поведете их через пустыню Такла-Макан. Там, в Небесных горах, генерал Кривой Глаз с десятью тысячами ждет вас. Он плетет союз с Золотыми людьми против людей в шкурах.

В груди Ясуна ревел тигр, рвущийся из клетки. Его глаза горели, но он молчал, скрывая жажду боя. Новобранцы затаили дыхание, их лица сияли. Лотос поднял руку.

– Пройдя Даван, возьмите Паркану, – сказал он. – Заберите аргамаков, небесных коней, если Золотые люди не дадут их за союз.

– Мы готовы! – выкрикнул Ясун, его голос разорвал тишину. – Ждали этого дня!

Боевые кличи новобранцев грянули, как буря. Мудрые Лотосы улыбнулись, их глаза сверкнули. Старший шагнул вперед, его мантия шелестела.

– С этого часа вы – Боевые Лотосы! – провозгласил он.

Крики стали громче, стены храма дрожали. Главный Лотос поднял руку, и тишина вернулась. Его взгляд упал на Ясуна.

– Ясун, – сказал он. – Ты поведешь армию негодяев на запад.

Ясун замер, его дыхание остановилось. Мир сузился до слов Лотоса.

– Я? – выдохнул он, его голос дрожал. – Серьезно?

– Иди, – кивнул Лотос.

Ясун шагнул к наставникам. Чегу хлопнул его по плечам. Лотосы велели повернуться к соратникам. Ясун, стиснув зубы, выпрямился, его лицо стало каменным.

– Ясун поведет вас на запад, – сказал Чегу. – Помогите ему править негодяями.

– За родину! – крикнули Лотосы.

– С честью! – грянули другие.

Лишь Ивэй, чьи глаза тлели завистью, молчал. Его кулаки сжались, но он скрыл ненависть под маской покорности. Старший Лотос снял меч с плеча, его клинок сверкнул в свете факелов.

– Твой черед, – сказал он, протягивая оружие.

Ясун принял меч, его пальцы дрожали. Он выхватил клинок и поднял над головой, его голос разнесся, как ветер:

– Умру за Лотос! За свободный Шайбалык!

Улус Усуней

Как же так, друзья:

Он глядит на цветы —

А длинный меч висит на поясе!

(Мукаи Канэтоки, перевод автора)

В становище усуней, где юрты стояли, как стражи, Саруван искал покой у плавителей металла. В мастерской, где печи дышали жаром, мастера лили расплавленное золото в каменные формы, высеченные в виде зверей. Их искусство, звериный стиль, поражало соседей. Не только барсы, архары, олени и кони оживали в золоте, но и грифоны, крылатые твари и полулюди-полузвери, чьи формы рождались из рук мастеров. Саруван взял бляху – лежащий олень, чьи ноги сплетались в голову рогатого архара, а морда скалилась клыками кабана.

– Что за дух тобой правит? – выдохнул он, его голос был полон восторга. – Хаомы напился?

Мастер, чьи руки были черны от угля, хмыкнул, не отрываясь от формы.

– Сказки бабушки, – сказал он. – В детстве она пугала меня тварями, что живут в тенях. Я их видел во снах и захотел оживить в металле.

– Твои творения – душа народа, – сказал Саруван. – Не просто красота, но послание. Соседи дивятся, но не все чтут их смысл.

– Увыб не все, – буркнул мастер. – Иные грабят курганы, плавят золото предков в монеты.

– Найду таких – разорву, – прорычал Саруван, его кулаки сжались.

Архана, воин с лицом, изрезанным ветрами, шагнул ближе.

– На западе рогатые разграбили могилы потомков Маярху, – сказал он. – Не чтут духов.

– И Сандакумцы, – добавил мастер, его голос был горек.

– Может, бросить золото? – предложил Архана. – Дешевый металл не тронут.

– Нет, – отрезал Саруван. – Золото – как солнце, вечно. Оно хранит наш дух для потомков.

– Правда, вождь, – кивнул мастер. – Золото – наш след в веках.

Идиллию разорвал воин, чьи сапоги взметнули пыль у входа. Его голова была опущена.

– Вождь, – сказал он. – Охрана нашла хаому у торговцев.

Саруван резко обернулся, его глаза сверкнули.

– Чей товар? – рявкнул он.

– Караван Сандакумцев и наших южан, – ответил воин.

– Забрать все, – бросил Саруван. – Торговцев ко мне.

– Исполнено, – кивнул воин и исчез.

Архана и мастер переглянулись, их лица омрачились.

– Если караван смешанный… – начал Архана.

– Мне плевать, – отрезал Саруван, нахлобучивая остроконечную шапку. – Никому не потакать.

На площади, окруженной кибитками, собралась толпа. Степняки, чья жизнь скупа на зрелища, стекались, как мухи. Воины привели десяток торговцев – Сандакумцев и южных Золотых людей. Караванбаши, красно-бородый, лет пятидесяти, стоял нагло, его глаза блестели уверенностью. Саруван одним взглядом понял: за ним – тени влиятельных. Он давно жаждал нанести удар по цепи хаомаваргов, и этот наглец был ключом.

Караванбаши заговорил первым, его голос был гладким, как шелк:

– Привет, вождь Саруван! Недоразумение вышло. Твои люди должны охранять торговлю, сеять мир. Без нее – войны. А нас держат, как воров!

Саруван шагнул ближе.

– В Сандакуме твое красноречие, может, и в цене, – сказал он, его голос был холоден, как лед. – У нас ценят правду, какой бы горькой она ни была. Кто ваш покровитель? Куда везете яд?

Караванбаши ухмыльнулся, его руки легли на грудь.

– Если правду хочешь, вождь, уединимся. Не всем знать тайны.

Толпа затаила дыхание. Саруван обвел ее взглядом, его лицо стало каменным.

– Здесь говори, – рявкнул он. – Правда – для всех!

Крики толпы грянули, как буря.

– Правду! – ревели они. – Назови хозяев!

Караванбаши дрогнул, его рука потянулась в карман.

– Вот, – сказал он, вынув свиток. – Разрешение без проверок. Подпись Фарана.

Южный торговец, чьи глаза метались, вмешался:

– Это миссия властей! Нельзя разглашать!

– Будь миссия важной, я бы знал, – отрезал Саруван. – Хватит лгать. Бесите.

Караванбаши, собравшись, выпрямился.

– Клянусь, вождь, – сказал он. – Мы не хаомаварги. Нас заставили везти груз.

– Кто? Куда? Зачем? – Саруван огрызнулся.

– Не можем сказать…

– Как прошли посты? – спросил вождь, его голос стал тише, но опаснее.

– Показали свиток Фарана, – ответил караванбаши.

– И вас отпускали? – Саруван прищурился.

– С мздой, – признался торговец, его голос дрогнул. – Мешочек сухой хаомы.

Ярость вспыхнула в глазах Сарувана.

– Наши берут не монеты, а яд? – прорычал он.

– Хаома дороже золота, – сказал караванбаши, его тон был почти насмешлив.

Саруван взревел. Он выхватил акинак, чей клинок сверкнул, и бросился к торговцу. Толпа замерла – вождь редко обнажал оружие. Острие акинака уперлось в красную бороду.

– Кому везете? Куда? – прошипел Саруван, его глаза пылали.

Караванбаши, чье лицо побелело, сглотнул. Ложь была бесполезна.

– В Отукен, – выдавил он. – Шелковые люди меняют хаому на шелк.

– Зачем им яд? – рявкнул Саруван.

– Не знаю, – прохрипел торговец. – Мой приказ – доставить и вернуться.

– Кто поручил? – Вождь сжал его горло.

– Человек из Симизкента, – выдохнул караванбаши. – Влиятельный. Имени не знаю.

Саруван повернулся к толпе, его рука держала торговца за шиворот.

– Народ! – прогремел он. – Они травят ваших сыновей, мужей! Наши стражи, что берегут нас, берут яд вместо монет. Мы дошли до края!

Он обернулся к караванбаши.

– Закон степи прост, – сказал он. – За хаому – смерть. Нам плевать, кто ты и чья воля за тобой.

Акинак резким махом отсекает горло и карванбаши схватишвись за шею грохнул на землю, кровь залила его бороду, что из алой стала черной. Толпа взревела, требуя зрелища. Остальные торговцы, дрожа, упали на колени. Саруван поднял руку, и крики смолкли.

– Вас отпущу, – сказал он, его голос был холоден. – Но несите весть: законы усуней суровы. Скажите хозяевам – их сделка мертва. Убирайтесь!

Торговцы, спотыкаясь, бросились к каравану. Саруван повернулся к воинам.

– Жидкую хаому – вылить, сухую – сжечь, – бросил он. – Наградите стражу пути. Остальной товар – бедным.

Он двинулся к кибитке, взглядом позвав соратников. Местуван, Архана и другие последовали, их лица были мрачны. В кибитке Саруван не сел – он мерил шаги, как зверь в клетке.

– Кто это? – спросил Местуван, его голос был тих.

– Фаран, – ответил Саруван, его кулаки сжались. – Товар идет к шелковым. Они хотят отравить людей в шкурах. Что Фаран берет за это?

– Почему без нас? – Архана стиснул зубы. – Не предупредил!

– Вот оно, – сказал Саруван, остановившись. – Буря с запада, а он плетет интриги с востоком. Не ответил на голубей. Либо хочет бить врагов с шелковыми, либо скрывает хуже.

– Что нам теперь делать? Ждать, пока враг дойдет до Чиз? – спросил Местуван.

– Керекиты придут, – сказал Саруван. – С ними мы и без Фарана справимся.

– И против него, – добавил он, вынув акинак и взяв точильный камень. – Он ждет момента, чтобы ударить нас. Трус, продался сокататам и хаомаваргам. Теперь кланяется шелковым. Готовьтесь к любой войне. Тьма идет.

Камень заскрежетал по клинку, и тишина в кибитке стала тяжелой, как буря.

Город Рарха

Центральная площадь Симизкента, где оседлые сокататы и полукочевые Золотые люди жили бок о бок, гудела, как улей. Базар, раскинувшийся у храма огнепоклонников, сверкал шелками и звенел монетами. Здесь циркачи ходили по канатам, борцы ломали кости, а танцовщицы завораживали толпу. Зеваки – торговцы, ремесленники, кочевники в алых рубахах – стекались к деревянной сцене, где зрелища заглушали заботы.

Сабукан, силач с плечами, как у быка, готовился к выходу. Его пояс, туго стянутый вокруг спины, скрипел, пока он разминал мышцы, чьи вены выступали, как реки. На сцену вступили танцовщицы – пять девушек в платьях, что струились, как вода. Они выстроились в ряд, их подбородки гордо вздернулись, правые руки тянулись к небу. Перья на головных уборах дрожали, металлические ожерелья на груди сверкали. Музыканты, чьи пальцы касались струн и кожаных барабанов, начали медленный ритм, как дыхание степи.

Танцовщицы ожили. Их пальцы затрепетали, кисти закружились, локти задвигались, и вскоре тела, гибкие, как ивы, заплясали в такт. Они, словно цветы под утренним солнцем, раскрывались, собирая лучи одной рукой, посылая их к сердцу, а оттуда – к толпе. При резких движениях ожерелья звенели, перья трепетали, а косы, сплетенные с колокольчиками, хлестали воздух, как кнуты. Музыка ускорилась, барабаны били, кастаньеты стучали, и танец Лязги, священный ритуал огнепоклонников, наполнил площадь магией. Зрители, забыв о базаре, качали плечами, топали ногами, их лица сияли.

Но в толпе тлела тень. Миссионеры лунапоклонников, чьи черные бороды и мантии выделялись среди алых рубах, смотрели с презрением. Эти торговцы Шелкового пути, что несли свою веру, как яд, ждали конца танца. Когда музыка смолкла и танцовщицы, под гром аплодисментов, покинули сцену, Сахарраф, миссионер с лицом, изрытым оспой, и глазами, полными фанатизма, вскочил на помост. Его голос, резкий, как лезвие, разорвал веселье:

– Люди! Опомнитесь! – кричал он. – Этот танец – ритуал огнепоклонников! Они чтут солнце, а солнце – ад Бога! Грешники горят в нем вечно!

Толпа замерла. Золотые люди, чтившие огонь и солнце, но не слепленные фанатизмом, переглянулись. Соктаты, чьи красные бороды пылали гневом, стиснули кулаки. Лунапоклонники, чужаки с их проповедями, часто бывали на базаре, но их слова редко трогали степняков. Однако Сахарраф, чья наглость росла, портил зрелище. Он продолжал, его голос дрожал от ярости:

– Женщины не смеют являться с открытыми лицами! – вопил он. – Танцы – путь к разврату!

Сабукан, чье время пришло, не стал терпеть. Его шаги, тяжелые, как молот, заглушили крики миссионера. Он схватил Сахаррафа за шиворот, как щенка, и швырнул в толпу. Тот рухнул, его мантия задралась, а толпа взорвалась хохотом, приняв это за часть шоу. Аплодисменты грянули, как буря.

– У нас не навязывают веру! – прогремел Сабукан, его кулак взлетел. – И не оскверняют чужую!

– Катись в Сандакум! – крикнул кочевник. – Прячь своих женщин!

– Мы вольные! – подхватила толпа. – Луна нам не указ!

Сахарраф, чье лицо пылало стыдом, поднялся, его глаза метали молнии. Толпа теснила его, не давая слова. Он отступил, но, глядя на Сабукана, прошипел, как змея:

– Скоро придут наши братья по вере. Когда воцарится наша религия я отправлю тебя к горячему солнцу!

Его слова утонули в гуле, но тень угрозы легла на площадь, где смех мешался с тревогой.

Отукен

Тонкий водопад…

Светлую волна приняла

Сосновую иглу.

(Мацуо Басё, перевод автора)

Керекиты, чьи стада и юрты тянулись через степь, как бесконечная змея, продолжали кочевку на запад. Пыль, поднятая тысячами копыт, застилала небо, а солнце жгло спины. На холме, в арьергарде, Бектегин и Акбарс всматривались в горизонт, их лица были суровы. Погоня могла нагрянуть в любой миг, и вождь с советником держали сабли наготове, защищая народ.

– Еще пара дней промедления, и нас бы настигли, – сказал Акбарс, его голос был хриплым от ветра.

Бектегин, чья шапка была покрыта пылью, кивнул.

– Скорость не сбавим, – ответил он. – Но скот гибнет. Травы им надо, хоть пару часов в день.

– Горы Тенгри – наша надежда, – сказал Акбарс, щурясь. – За ними враги не сунутся. Золотые люди близко. Пусть их сердца будут открыты.

Топот копыт прервал их. Молодой керецит, чьи глаза были полны тревоги, мчался к холму, его конь храпел.

– Новости, – буркнул Акбарс, его рука сжала поводья. – Хоть бы добрые.

Юнец осадил коня, его голос дрожал:

– Великие, беда! Эргунэ пропал. Со вчера его никто не видел.

Ледяной укол пронзил Бектегина. Он не видел мальчишку с утра, но думал, тот бродит среди юрт.

– Искали? – спросил он, его тон был тяжел. – Эргунэ любит одиночество.

– Он говорил Барысхану, что хочет орленка из гнезда, – ответил юнец. – Был с нами в первый день, потом исчез.

Бектегин стиснул зубы. Эргунэ, чьи вопросы были как искры, мог вернуться за птенцом.

– Он ждал того орла, – пробормотал вождь. – Проклятье.

– Послать джигитов? – спросил юнец.

– Нет, – спротивился Акбарс. – Десятки за одного не отдадим. Враги не тронут мальчишку.

Бектегин сжал кулаки, его сердце рвалось назад. Эргунэ был ему как сын, но кочевка не ждала.

– Духи предков, храните его, – выдохнул Акбарс, хлопнув вождя по плечу. – Мы идем медленно. Догонит.

– Эргунэ, – прошептал Бектегин, глядя на восток, где пыль скрывала следы. – Почему он?

Симизкент

В саду дворца Симизкента, где абрикосовые деревья шептались с ветром, юрта Фарана дымила, как тайный алтарь. Каган ждал гостя, чья тень несла яд. Хараспа, чья фигура пряталась под бархатным халатом сокататского купца, вошел, надвинув шапку из овчины, что скрывала пол-лица. Воины Золотых людей не должны были узнать его.

Фаран, возлежавший на шелковых подушках, кивнул. Хараспа разжег костер в центре юрты, насыпал сухую хаому в горлянку, где тлели угли, и вставил трубку из травы.

– Готово! Можете попробовать, – сказал он, протягивая сосуд.

Фаран втянул дым, его глаза затуманились.

– Как всегда! Ты приносишь самую отменную траву, – выдохнул он, возвращая горлянку.

Хараспа затянулся, его ухмылка была острой, как клинок. Фаран, чья улыбка скрывала интригу, взглянул на него, как на сообщника.

– Ну, как там стража Хистафы на наших границах? Преданно защищают отчизну и служат своему шаху? – спросил он.