Ордынцы: Запечатанные врата. Часть 3

На пороге стояла Зинаида. Но не та пожилая женщина, которую он помнил, а молодая, лет двадцати пяти, в простом синем платье, с волосами, собранными в тугую косу. Только глаза остались теми же – мудрыми, усталыми, видевшими слишком много.

– Ты опоздал, – сказала она. Голос у неё был мягкий, но в нём чувствовалась стальная нить. – Хотя… – она посмотрела на зеркала, – может, как раз вовремя.

Кот-Хроникёр фыркнул и начал вылизывать лапу, делая вид, что не замечает ни Зинаиду, ни Михаила, ни весь этот абсурд.

– Что случилось с деревней? – спросил Михаил. – Почему никто меня не узнаёт? Почему дом… – он показал на зеркала, – почему он теперь такой?

Зинаида вздохнула и отступила вглубь дома, жестом приглашая войти.

– Ты же знаешь почему. Ты сам всё изменил. Ты написал свои слова поверх пророчества, и теперь реальность перестраивается. – Она улыбнулась, но в улыбке не было радости. – Дом всегда был центром. Просто раньше это было не так… очевидно.

Михаил переступил порог. Внутри дом пах не плесенью и пылью, как раньше, а свежим хлебом и травами. Но что-то в этом запахе было не так – слишком сладкое, слишком навязчивое, как парфюм, которым пытаются перебить запах разложения.

Зинаида закрыла дверь и повернулась к нему. В её движениях была странная грация, будто она не просто ходит, а плывёт по невидимым волнам.

– Они боятся тебя, – сказала она. – Потому что ты принёс с собой правду. А правда, как рентген, просвечивает насквозь. Не всем это нравится.

– Кто «они»? – Михаил почувствовал, как в висках начинает стучать. Слишком много вопросов. Слишком мало ответов.

– Все. – Зинаида подошла к окну и отдернула занавеску. На улице, в отдалении, стояли жители деревни и смотрели на дом. Их лица были пустыми, как маски. – Они выбрали забыть. Забыть тебя. Забыть всё, что было. Это проще.

Кот-Хроникёр, до этого молча наблюдавший, вдруг прыгнул на стол и опрокинул вазу с цветами. Вода разлилась, цветы упали, но никто не обратил на это внимания.

– О, – сказал кот, – вот и начинается самое интересное. – Он ткнул лапой в лужу воды. – Смотри.

Михаил наклонился. В воде отражалось не его лицо, а комната, но другая – старая, пыльная, с облупившимися обоями. И в ней стояла пожилая Зинаида, та, которую он помнил, и смотрела в свою собственную лужу, где, должно быть, видела их.

– Время, – прошептала молодая Зинаида, – теперь течёт иначе. Как река после того, как ей перегородили путь. Огибает. Находит новые русла.

Михаил потёр глаза. Голова гудела, как улей. Он подошёл к ближайшему зеркалу в прихожей – там, где раньше висело старое, с потускневшей амальгамой. Теперь оно было новым, чистым, и отражало не его, а пустую комнату с пыльными занавесками.

– Что мне делать? – спросил он, обращаясь и к Зинаиде, и к коту, и к самому себе, отражённому в десятках зеркал, каждое из которого показывало ему разного человека.

Зинаида положила руку ему на плечо. Её прикосновение было тёплым, почти горячим.

– То, ради чего ты вернулся. Найти её. Но помни… – её голос стал тише, – теперь она может быть не той, кого ты помнишь. Как дом. Как деревня. Как я.

Кот-Хроникёр прыгнул Михаилу на плечо и ткнулся холодным носом в щёку.

– Не бойся, – прошептал он. – Хуже уже не будет. Ну, то есть, конечно, будет, но ты уже привыкнешь.

                                                * * *

Тени в углу комнаты сгустились внезапно, будто кто-то подлил чернил в и без того мутную воду. Зинаида отступила к печке, её молодая рука непроизвольно потянулась к воротнику, где обычно висел нательный крест – но креста не было, только белая полоска кожи, выделявшаяся на загорелой шее. Михаил почувствовал, как кот-Хроникёр выпускает когти ему в плечо, но боль казалась далёкой, словно приходящей из другого измерения.

– О, – произнёс кот с фальшивой весёлостью, – а вот и наш бессмертный книжник. Как раз вовремя, чтобы всё испортить.

Тени сомкнулись, свернулись в плотный клубок и выплюнули человека. Вернее, то, что когда-то было человеком. Гастон Лефевр стоял перед ними, но это был не тот измождённый старик, которого Михаил встречал в библиотеке. Перед ним стоял мужчина лет сорока, с густыми тёмными волосами и гладким лицом, одетый в костюм позапрошлого века. Только глаза выдавали его истинный возраст – они были старыми, очень старыми, как у черепахи, пережившей не одну цивилизацию.

– Михаил, – произнёс Гастон, и его голос звучал теперь иначе – глубже, увереннее, но с какой-то металлической ноткой, будто в горле у него застрял маленький колокольчик. – Ты написал своё слово. И слово это, начало работать.

Он сделал шаг вперёд, и Михаил увидел, что на его запястье – тот же знак, что был у старого Гастона: бесконечность с перечёркнутой петлёй. Но теперь символ светился слабым голубым светом, как гнилушка в тёмном лесу.

– Ты выглядишь… живее, – сказал Михаил, чувствуя, как глупо звучат его слова.

Гастон улыбнулся, и в этой улыбке было что-то неестественное, как у куклы, которой натянули губы в гримасе веселья.

– Смерть – понятие относительное. Особенно для таких, как я. Особенно теперь, когда ты встряхнул основы. – Он повернулся к окну. – Они уже начали, знаешь ли.

Михаил последовал за его взглядом. На улице, среди бела дня, происходило нечто невозможное. Жители деревни застыли в странных позах: кто-то с поднятой ногой, будто замер в середине шага, кто-то с открытым ртом – видимо, на полуслове. А вокруг них копошились тени – не просто тёмные пятна, а существа с тонкими, как кисточки, пальцами, которые что-то писали в воздухе. Где они проводили свои костлявые пальцы, реальность слегка искажалась, как изображение в кривом зеркале.

– Тени-исполнители, – прошептала Зинаида. Её голос дрожал. – Они переписывают то, что не вписывается в новый порядок вещей.

Кот-Хроникёр спрыгнул с плеча Михаила и подошёл к самому краю окна, прищурившись.

– О, да они сегодня в ударе. Смотри-ка, уже добрались до воспоминаний. Сквозняк теперь будет дуть не из щелей в полу, а из дыр в памяти.

Михаил прижал ладони к стеклу. Один из теней остановился и повернул к нему свою безликую голову. На мгновение ему показалось, что в том месте, где должно быть лицо, мелькнуло что-то знакомое – как отражение в воде, которое вот-вот рассыплется.

– Что они делают? – спросил он, уже зная ответ.

– Исправляют, – ответил Гастон. Он стоял теперь совсем близко, и от него пахло не человеческим потом, а чем-то другим – пылью старых фолиантов, сухими травами и.… медью? Да, определённо медью. – Ты внес диссонанс. Они приводят мир в соответствие с новой партитурой. Стирают лишнее. Добавляют нужное.

Один из жителей деревни – Михаил узнал в нём Антона Крутова, владельца магазина – вдруг вздрогнул, как от удара током. Тени вокруг него расступились. Антон огляделся, увидел Михаила в окне и… улыбнулся. Обычной, дружелюбной улыбкой, будто ничего странного не происходило. Будто он всегда знал Михаила. Будто ничего не изменилось.

– Видишь? – Гастон положил руку ему на плечо. Ладонь была тёплой, слишком тёплой, почти обжигающей. – Они хорошие работники. Аккуратные. Тщательные.

Михаил отстранился. В груди у него что-то закипало – не страх, не гнев, а что-то третье, для чего у него не было названия.

– Останови их.

– Я? – Гастон рассмеялся, и в его смехе звенели колокольчики. – Я всего лишь библиотекарь. А они… – он кивнул в сторону теней, – они переписчики. Разные профессии.

Зинаида вдруг вскрикнула. Михаил обернулся – одна из теней проникла в дом. Она плыла по воздуху, как дым, но сохраняла форму – длинные пальцы, сгорбленная спина, нечто, напоминающее голову, но без лица. Только когда она приблизилась, Михаил увидел – там, где должно быть лицо, мерцали буквы. Словно кто-то взял старую книгу и вырезал из страниц овал, оставив только текст.

Кот-Хроникёр встал между тенью и Михаилом, его спина выгнулась, хвост распушился.

– Ну-ну, чернильная морда, – зашипел он, – не на того напала. Я тебя в щепки разнесу, да так, что даже буквы не соберёшь.

Тень замедлилась. Буквы на её «лице» зашевелились, перестроились, сложились в слово:

«ПОРЯДОК»

– Да ну тебя в болото, – фыркнул кот и плюнул. Слюна прошла сквозь тень, оставив дыру, которая тут же затянулась.

Михаил почувствовал, как что-то щёлкает у него в голове, как будто срабатывает давно забытый механизм. Он поднял руку – ту самую, что писала слова в Лимбе – и почувствовал, как пальцы сами начинают выводить в воздухе знакомые буквы. «Лю…»

Но Гастон вдруг схватил его за запястье.

– Не надо. Не здесь. – Его голос звучал теперь серьёзно, без намёка на прежнюю иронию. – Если ты сделаешь это сейчас, они сотрут не только деревню. Они сотрут тебя. Насовсем.

Тень между тем обошла кота и приблизилась к Михаилу. Длинные пальцы потянулись к его лицу, будто собираясь стереть его, как ошибку на странице.

И в этот момент часы на стене пробили три раза. Хотя все в деревне знали – они сломаны ещё при жизни старого Гастона.

Тень замерла. Буквы на её лице закрутились, как листья в вихре, и сложились в новое слово:

«ПАУЗА»

Затем она рассыпалась, превратившись в кучку чёрного пепла на полу.

На улице другие тени тоже остановились. Жители деревни очнулись и разошлись по своим делам, как ни в чём не бывало. Только Антон Крутов ещё раз посмотрел на дом №26, покачал головой и быстро зашагал прочь.

– Что это было? – выдохнул Михаил.

Гастон отпустил его руку и поправил галстук, которого не было у старой версии его самого.

– Перерыв, – сказал он. – Даже переписчикам нужен отдых. Но они вернутся. – Он повернулся к двери. – И когда вернутся, закончат начатое. Если ты не остановишь их по-настоящему.

Кот-Хроникёр подошёл к кучке пепла, оставшейся от тени, и осторожно тронул её лапой.

– Ну что, историк, – сказал он, поднимая на Михаила свои жёлтые глаза, – готов писать продолжение? Похоже, твоя история только начинается.

Глава 8. Дом №26 восстаёт

Первым признаком стало дрожание оконных стёкол – не резкое, а едва заметное, словно дом вздохнул после долгого сна. Михаил стоял посреди гостиной, наблюдая, как обои на стенах начинают менять цвет – с грязно-бежевых на тёмно-зелёные, потом на бордовые с золотым узором, будто дом перебирал свои прошлые обличья, не решаясь остановиться на одном. Потолок с глухим скрипом приподнялся на несколько сантиметров, обнажив трещину, из которой посыпалась пыль веков – не серая, а странного перламутрового оттенка, переливающаяся на свету, как крылья мёртвых мотыльков.

– Ну вот, – пробормотал кот-Хроникёр, усаживаясь на спинку кресла, которое только что было современным, а теперь вдруг обтянулось выцветшим дамастом. – Началось. Думал, хоть одна глава обойдётся без метаморфоз.

Пол под ногами Михаила заходил волнами, доски превращались в каменные плиты, потом в паркет, потом снова в доски, но уже более тёмные, с выщерблинами от сапог, которых никто не носил уже сто лет. Из углов выползали тени, но не те, что переписывали реальность на улице – эти были другими, более плотными, словно вырезанными из чёрного бархата. Они не приближались, а просто наблюдали, и в их неподвижности было что-то зловещее.

Зинаида схватила Михаила за рукав. Её пальцы дрожали, но голос звучал твёрдо:

– Он помнит. Дом помнит всё. Каждую свою форму. Каждого жильца. Каждую смерть в своих стенах.

Стены действительно словно оживали. На их поверхности проступали письмена – незнакомые, но почему-то знакомые глазу, будто язык, который ты знал в детстве и забыл. Буквы (если это были буквы) извивались, как корни деревьев, переплетались, распадались и снова соединялись, иногда вспыхивая бледно-голубым светом. Михаил потянулся к ним, но кот резко прыгнул ему на руку, царапая кожу до крови.

– Не надо, – зашипел он. – Это язык Лимба. Он не для живых глаз. Хочешь ослепнуть? Или сойти с ума? Хотя… – он оглядел Михаила с ног до головы, – возможно, уже поздно беспокоиться.

Михаил стряхнул кота, но руку опустил. Кровь с царапин капала на пол, и капли на мгновение застывали, прежде чем впитаться – каждая в свою эпоху: одна в доски 50-х годов, другая в камень XIX века, третья в нечто, что могло быть ещё древнее.

– Что он хочет сказать? – спросил Михаил, глядя на письмена, которые теперь покрывали уже половину стен, переползая на потолок.

Зинаида подошла к стене и, закрыв глаза, провела ладонью по странным символам.

– Он не говорит. Он вспоминает. Вслух. – Она открыла глаза. – Дом всегда был вратами. Но вратами особенными – не между миром и Лимбом, а между временами. Твой дед знал это. Поэтому и оставил тебе именно его.

Одна из теней в углу вдруг отделилась от стены и сделала шаг вперёд. Вернее, не шаг – она просто стала ближе, не двигаясь, как изображение на приближающейся фотографии. Её контуры дрожали, иногда напоминая человека, иногда – нечто совсем иное.

– А вот и хранитель, – прошипел кот, шерсть на его спине встала дыбом. – Старше меня. Намного старше. Если я – хроникёр, то он – сам архив.

Тень подняла руку (если это можно было назвать рукой) и указала на противоположную стену. Письмена там вдруг ожили, закрутились, как листья в вихре, и сложились в изображение – нет, не изображение, а скорее воспоминание, проецируемое прямо на стену. Михаил увидел комнату, ту самую, в которой стоял, но сто лет назад. И в ней – человека, похожего на него, только одетого по моде начала века. Тот человек что-то писал за столом, а потом вдруг обернулся, будто почувствовал взгляд из будущего, и Михаил увидел его лицо – измождённое, с горящими глазами. И понял – это его прадед. Тот самый, о котором почти не осталось сведений.

– Все Ордынские, – прошептала Зинаида. – Все, кто жил в этом доме. Они пытались понять. Пытались найти управу на время. И все… – её голос дрогнул, – все в конце концов сдавались. Кроме тебя.

Дом содрогнулся, как от удара. На стене появилась трещина, но вместо пыли из неё хлынула вода – чёрная, густая, как чернила. Она не растекалась по полу, а собиралась в лужицы, в которых отражались звёзды – не те, что на небе, а другие, более древние.

Кот осторожно подошёл к ближайшей луже и потрогал её лапой.

– О, – сказал он, – вот это поворот. Он не просто вспоминает. Он возвращает. Всё, что когда-либо происходило в этих стенах. Все радости. Все ужасы. Все смерти.

Михаил почувствовал, как в голове что-то щёлкает, как будто открывается давно запертая дверь. Он поднял руки – те самые, что писали слова в Лимбе – и почувствовал, как пальцы сами начинают повторять движения его прадеда, выводя в воздухе невидимые символы.

– Нет, – резко сказала Зинаида, хватая его за запястья. – Не сейчас. Не здесь. Он ещё не готов. Ты ещё не готов.

Кот фыркнул и отряхнул лапу, на которую попала чёрная вода.

– Готовность – понятие относительное. Как и время. Как и сам человек. – Он посмотрел на Михаила своими жёлтыми глазами. – Но она права. Если ты начнёшь сейчас, дом разорвёт на части. И не только этот. Все дома. Во всех временах. И тогда тени-переписчики покажутся тебе милыми шалунишками по сравнению с тем, что придёт вместо них.

Тень в углу снова двинулась – на этот раз к двери в подвал. Она остановилась перед ней и ждала, вся сотканная из ночи и забытых воспоминаний.

– Кажется, – прошептала Зинаида, – нас зовут в гости. В самые глубины. Туда, где дом хранит свои самые тёмные тайны.

Михаил посмотрел на дверь, которая теперь казалась старше, чем весь остальной дом, сделанной из дерева, которого нет уже несколько веков. На ней тоже были письмена, но не светящиеся – выжженные, будто кто-то пытался стереть их, но они прогорели слишком глубоко.

– Ну что, историк, – сказал кот, подходя к двери, – готов увидеть, что скрывается в подполье истории? И не только этого дома. Но и тебя самого.

Дом снова вздохнул, и на этот раз вздох был похож на стон. Стены продолжили меняться, письмена – перестраиваться, а из трещин в полу выползали всё новые тени. Но теперь все они смотрели на дверь в подвал. И ждали.

                                                * * *

Дверь в подвал открылась беззвучно, будто её масляные петли смазали вчера, а не сто лет назад. Лестница уходила вниз не в темноту, а в странное сероватое свечение, похожее на лунный свет, но более холодное, более… искусственное. Михаил сделал первый шаг, и доски под ногами застонали таким голосом, каким, казалось, могут стонать только живые существа.

Кот-Хроникёр проскользнул между его ног и побежал вниз, его чёрная шерсть сливалась с тенями, оставались видны только горящие жёлтые глаза – два маячка в полумраке.

– Иди уже, – донёсся снизу его голос, – пока лестница не решила превратиться обратно в древесный ствол.

Подвал оказался не тем сырым казематом, каким должен был быть. Это было просторное помещение с низким сводчатым потолком, больше похожее на монастырскую скрипторию, чем на хранилище для банок с соленьями. В центре стоял печатный станок – древний, деревянный, с массивными свинцовыми литерами, разложенными в кассах. Но самое странное – он был чистым, будто им пользовались вчера, и на его поверхности лежал тонкий слой блестящей пыли, переливающейся, как иней на морозе.

Зинаида осторожно провела пальцем по раме станка.

– Он здесь не должен быть, – прошептала она. – Такие станки исчезли за двести лет до постройки этого дома.

Михаил подошёл ближе. В воздухе витал запах – не плесени и сырости, а чернил, кожи и чего-то ещё, неуловимого, как запах старых воспоминаний. На прижимной плите станка виднелся лист бумаги – пожелтевший, но не тронутый временем, будто его только что вынули из-под пресса.

– О, – внезапно произнёс кот из дальнего угла, где он копошился среди стопок бумаг, – вот же ты где, гадёныш.

Он вытащил из-под груды пыльных фолиантов один-единственный лист, который странным образом светился слабым голубоватым светом.

– Последняя страница, – торжествующе заявил кот, неся её в зубах, как добычу. – Того самого Фолианта. Той самой Книги.

Лист был исписан странными символами, но когда Михаил протянул руку, буквы вдруг зашевелились, перестроились – и стали русскими. Верхняя часть была вырвана, но оставшийся текст гласил:

«…и потому запечатано быть должно не вратами, но ключом. Ибо ключ, что в сердце носится, есть истинная дверь. А дом – лишь отражение в океане времени. Когда придёт Читатель, да узрит он…»

Дальше текст обрывался.

– Ну что, Читатель, – язвительно произнёс кот, усаживаясь на станок, – «узрел»?

Михаил ощутил странное головокружение. Буквы на странице снова начали двигаться, складываясь в новые слова, но теперь они были на языке, которого он не знал, но почему-то понимал:

«Он почти готов».

– Что почти готов? – спросил он вслух.

Станок вдруг дёрнулся, как живой, и пресс-плита с грохотом опустилась на пустоту. Когда Михаил поднял её, на чистом листе бумаги появился оттиск – не буквы, а изображение. Дом №26, но не такой, каким он был сейчас, а какой-то другой – больше, древнее, с высокими узкими окнами, похожими на бойницы. И перед ним – фигура в длинном плаще, лицо которой было скрыто капюшоном. В руках фигура держала книгу.

– О, – сказал кот, – вот это поворот.

Зинаида вдруг побледнела и отступила назад, к лестнице.

– Это не просто дом, – прошептала она. – Это…

Её голос прервался, потому что в этот момент станок заработал сам по себе. Рычаги задвигались, кассы с литерами зазвенели, хотя никто к ним не прикасался. Из-под пресса один за другим стали выходить листы – чистые, без единой буквы. Они падали на пол, покрывая его белым ковром, и с каждым новым листом воздух в подвале становился гуще, тяжелее, словно наполняясь невидимыми словами.

Кот прыгнул на стол и прижал лапу к последнему оттиснутому листу.

– Хватит, – сказал он твёрдо, обращаясь не к Михаилу или Зинаиде, а к самому станку, будто тот был живым. – Он ещё не готов. Ты знаешь это.

Станок замер. Внезапная тишина стала почти оглушительной.

Михаил поднял один из чистых листов. Бумага была странной на ощупь – не деревянной, а скорее… кожаной? Но когда он попытался рассмотреть её ближе, лист выскользнул из пальцев и растворился в воздухе, как дым.

– Что это было? – спросил он, чувствуя, как голос предательски дрожит.

Кот-Хроникёр медленно моргнул своими жёлтыми глазами.

– Попытка. Первая из многих. Дом пытается напечатать то, что должно быть напечатано. Но текст ещё не закончен. История ещё не дописана. – Он спрыгнул со станка и подошёл к Михаилу, странно серьёзный. – Ты ведь понял, да? Это не просто дом. Это…

– Печатный двор времени, – неожиданно закончила за него Зинаида. Её голос звучал так, будто она сама не верила в то, что говорит. – Здесь печатаются не книги. Здесь печатается сама реальность.

Тени в углу подвала вдруг зашевелились, сгустились, приняли более чёткие очертания. Одна из них отделилась от стены и сделала шаг вперёд – нет, не шаг, она просто стала ближе, не двигаясь.

– А вот и корректор, – пробормотал кот. – Готовый стереть всё, что сочтёт ошибкой.

Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он посмотрел на последнюю страницу Фолианта, которую кот принёс, и увидел – текст снова изменился. Теперь там было только одно слово, написанное крупными дрожащими буквами, как будто рукой, которая едва держит перо:

«СКОРО»

                                                * * *

В дальнем углу подвала, за печатным станком, обнаружилась ещё одна дверь – низкая, дубовая, с железными скобами, покрытыми сизым налётом времени. Перед ней лежал Зеркальный Пёс. Не спал – именно лежал, как геральдический лев у входа в храм, его шерсть переливалась всеми оттенками тьмы, отражая несуществующий здесь свет. Когда Михаил сделал шаг вперёд, Пёс поднял голову, и в его глазах – а глаза у него были как две капли ртути – вспыхнуло что-то, напоминающее узнавание.

– Не думал, что увижу тебя здесь, – сказал кот-Хроникёр, подходя к Псу с осторожностью, которую обычно резервировал для демонов и голодных собак. – Что, опять стражем нанялся? Или сам пришёл почитать?

Пёс не зарычал, не оскалился – он просто вздохнул, и из его пары вырвалось облачко пара, которое на мгновение сложилось в слово: «ЖДАТЬ».

Зинаида отступила назад, к станку, её пальцы сжали край стола так, что костяшки побелели.

– Он охраняет не дверь, – прошептала она. – Он охраняет то, что за дверью. Или… кого.

Михаил почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он сделал ещё шаг, и Пёс поднялся, но не для того, чтобы преградить путь – он отошёл в сторону, как часовой, узнавший своего командира. Его шерсть зашевелилась, отражая нечто, чего не было в подвале – то ли далёкий огонь, то ли молнии на горизонте.

Дверь была не заперта. Она открылась от лёгкого прикосновения, с скрипом, который звучал как голос из детского кошмара. За ней оказался узкий коридор, стены которого были покрыты… нет, не плесенью, не паутиной – они были покрыты зеркалами. Маленькими, большими, овальными, квадратными, в рамах и без, чистых и потускневших. Они висели вперемешку, накладываясь друг на друга, как чешуя какого-то гигантского существа.

– О, – сказал кот, – зеркальный червь. Давненько я такого не видел.

Михаил шагнул в коридор, и тут же все зеркала повернулись к нему, как подсолнухи к свету. В каждом отражался он – но не нынешний, а какой-то другой. В одном – мальчишкой, лет десяти, с разбитым коленом и глазами, полными слёз. В другом – стариком, с седыми висками и глубокими морщинами. В третьем… в третьем не было его отражения вовсе – только пустая комната и чья-то спина в дверном проёме.

И тут одно из зеркал – маленькое, круглое, в медной оправе – вдруг запотело, будто кто-то дышал на него с другой стороны. Когда конденсат исчез, Михаил увидел лицо. Дед. Настоящий, каким он запомнился – с щетиной на щеках, с глубокими складками у рта, с глазами, в которых всегда таилась какая-то тайна.

– Миша… – донёсся голос, и он звучал не из зеркала, а из самого воздуха, из стен, из глубины памяти. – Ты дошёл. Я знал, что дойдёшь.

Михаил протянул руку, но кот резко цапнул его за запястье.

– Не надо, – прошипел он. – Это не он. Это… его отражение. Одно из многих. Зеркала помнят всех, кто когда-либо смотрелся в них. Но они не возвращают. Они только… показывают.

Дед в зеркале улыбнулся, и в этой улыбке было столько печали, что Михаил почувствовал, как у него сжимается горло.

– Кот прав, – сказал дед. – Я не настоящий. Но я помню всё. И могу рассказать. Если ты готов услышать.

Зеркальный Пёс, до этого стоявший сзади, вдруг прошёл между ног у Михаила и сел прямо перед зеркалом с дедом. Его шерсть встала дыбом, а из пасти вырвался беззвучный рык. В отражении появилась тень – чья-то рука легла на плечо деда.

– Времени мало, – торопливо сказал дед. – Они уже идут. Слушай. Дом – это не просто дом. Это…