Ордынцы: Запечатанные врата. Часть 3

Михаил зажмурился. Когда он открыл глаза, на платформе никого не было – только шляпа, лежащая вверх дном, как подставка для сбора монет у уличного музыканта, и странный след на деревянных досках. Стрелка. Сложенная из пепла, но идеально ровная, будто начерченная по линейке. Она указывала в сторону леса, где между чёрных стволов сосен виднелась едва заметная тропинка.

– Ну конечно, – пробормотал Михаил, поднимая шляпу. – Иди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Стандартный набор.

Он перевернул шляпу в руках – внутри не было ни метки, ни надписи, только странное ощущение, будто он держит не головной убор, а чей-то череп, аккуратно обтянутый кожей. Из глубины шляпы пахло снегом и чем-то ещё – может быть, полынью, а может, просто одиночеством.

Кот-Хроникёр подошёл, понюхал шляпу и фыркнул с таким выражением, будто ему подсунули дешёвую подделку вместо антиквариата.

– Что, не одобряешь? – Михаил швырнул шляпу на рельсы. – Может, тогда ты мне объяснишь, что вообще происходит? Кто был этот тип? Почему у него вместо лица было зеркало? И что значит «иди на восток»?

Кот сел, тщательно вылизывал лапу, затем умылся три раза – его фирменный знак, означавший, что он считает вопросы глупыми, но снизойдёт до ответа. Он поднял лапу и указал в сторону леса, затем сделал движение, будто что-то роет, потом изобразил что-то похожее на чтение книги.

– Ты хочешь сказать, мне нужно идти в лес, что-то выкопать и прочитать? – Михаил закатил глаза. – Спасибо, капитан очевидность. А я думал, мне нужно лететь на Марс и там искать ответы.

Кот фыркнул и повернулся к нему спиной, явно давая понять, что разговор окончен. Михаил вздохнул, посмотрел на стрелку из пепла, затем на чёрное солнце, которое теперь казалось чуть ближе, чуть больше, чуть… голоднее.

– Ладно, – он достал из кармана обсидиановый осколок. Камень был холодным, но в его глубине пульсировал слабый свет, будто крошечное сердце. – Пошли, пока это чёрное недоразумение не решило нас проглотить.

Он сделал шаг вперёд – и в этот момент пепельная стрелка на платформе вспыхнула синим пламенем и рассыпалась, оставив после себя лишь несколько обугленных досок. Где-то вдали, за лесом, завыл ветер – или может, что-то другое, что только притворялось ветром.

Кот-Хроникёр прыгнул ему на плечо, устроился поудобнее и буркнул что-то, что звучало как «ну наконец-то». Михаил почувствовал, как когти впиваются в его куртку, но не стал возражать – в конце концов, в этом безумном мире, где солнце светит тьмой, а зеркала показывают то, чего не должно быть, тёплый комок шерсти на плече был единственным напоминанием, что он ещё не окончательно сошёл с ума.

Они двинулись вперёд – к лесу, к чёрному солнцу, к ответам, которые, Михаил чувствовал, принесут ему только новые вопросы. А за спиной, на опустевшей платформе, шляпа Белого Странника вдруг дёрнулась, перевернулась и медленно поползла за ними, как краб, оставшийся на берегу после отлива.

Глава 15. Разговор с Котом-Хроникёром

Лес встретил Михаила молчанием – не тем уютным, когда деревья шепчутся на ветру, а тяжёлым, давящим, будто сама природа затаила дыхание в ожидании чего-то неотвратимого. Даже чёрное солнце, висевшее над верхушками сосен, казалось, перестало пульсировать, застыв в зените своего неестественного пути.

Михаил шёл, продираясь сквозь заросли папоротников, которые цеплялись за его брюки, как руки утопающих за соломинку. Обсидиановый осколок в его кармане то нагревался, то остывал, будто пытался передать какое-то сообщение азбукой Морзе.

– И куда ты меня привёл? – пробормотал он, оглядываясь в поисках Кота-Хроникёра, который внезапно исчез сразу после того, как они ступили под сень деревьев.

Ответ пришёл неожиданно.

На прогалине, где когда-то, судя по пням, вековые деревья пали под чьей-то топором, сидел сам Кот. Он вылизывал лапу – не просто умывался, а тщательно обрабатывал место, где на подушечке виднелся странный знак: не царапина, не шрам, а именно стигмат, отдалённо напоминающий крест, если бы тот был нарисован пьяным монахом в полнолуние.

– Ну наконец-то, – Михаил с облегчением опустился на соседний пень. – Я уже думал, ты решил бросить меня на произвол судьбы.

Кот поднял на него взгляд – жёлтые глаза, суженные в щёлочки, светились в полумраке, как два крошечных фонарика, забытых кем-то в глубине пещеры.

– Ты идёшь туда, где время сломалось впервые – в Александровскую слободу, но не ту, что в учебниках, – произнёс он, и голос его звучал так, будто кто-то перебирает страницы древнего фолианта, где каждая буква выведена чернилами из растёртых в пыль костей.

Михаил замер. Он уже привык, что Кот говорит – но каждый раз, когда это происходило, казалось, будто законы мироздания на секунду дают трещину, пропуская в наш мир что-то древнее и мудрое, чему не место среди людской суеты.

– Александровская слобода? – переспросил он. – Та самая, где Иван Грозный устроил свою опричнину?

Кот фыркнул, и в этом звуке угадывалось столько презрения, что даже самый заносчивый университетский профессор позавидовал бы.

– Люди, – протянул он, – вы всегда думаете, что история – это то, что записано в ваших учебниках. Что правда – это то, что можно потрогать руками или найти в архивах.

Он спрыгнул с пня и сделал круг по прогалине, его хвост вился за ним, как дым от костра.

– Ты правда веришь, что твой дед просто так оставил тебе координаты этого места? Что зеркало в доме №26 – это просто кусок стекла с напылением?

Михаил почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

– Тогда что это?

Кот остановился, повернулся к нему и медленно моргнул.

– Это дверь. И ключ. И замок. Всё сразу.

Он подошёл ближе, и теперь Михаил разглядел, что в глазах кота, если приглядеться, плавают крошечные звёзды – целые созвездия, мерцающие в глубине зрачков.

– Александровская слобода, куда ты идёшь, – это не место на карте. Это разлом. Трещина в ткани времени, где прошлое, настоящее и будущее смешались, как краски в воде.

– И что я должен там найти?

Кот снова уселся, поднял лапу и принялся вылизывать её с таким видом, будто это единственное важное дело во всей вселенной.

– Себя, – наконец сказал он. – Того, кем ты был. Того, кем станешь. И того, кто ты есть на самом деле.

Михаил хотел спросить ещё что-то, но в этот момент где-то в глубине леса раздался звук – не крик, не вой, а что-то среднее между стоном и скрипом двери, которую не открывали сто лет.

Кот насторожился, его уши прижались к голове.

– Они уже знают, что ты здесь, – прошептал он. – Тени-исполнители. Они чувствуют нарушение в узоре.

– Каких ещё теней?

Но Кот уже исчез – растворился в воздухе, оставив после себя лишь лёгкий запах ладана и тлеющей бумаги.

Михаил остался один среди пней, под чёрным солнцем, с головой, полной вопросов, и странным ощущением, что где-то рядом, совсем близко, за тонкой завесой реальности, кто-то смеётся над его попытками понять правила игры, в которой все ходы уже сделаны до его рождения.

Он достал обсидиановый осколок. Камень был тёплым, почти живым.

– Ну что ж, – вздохнул Михаил, поднимаясь. – Похоже, экскурсия в ад начинается без гида.

Где-то в ветвях пролетела сова, но её крик оборвался на полуслове, будто кто-то нажал паузу в самом разгаре песни.

Впереди, между деревьев, виднелась тропинка. Она вела вглубь леса – к Александровской слободе, которой нет на картах.

                                                * * *

Тропинка петляла между деревьями, как змея, пытающаяся сбросить кожу. Михаил шёл, чувствуя, как обсидиановый осколок в его кармане пульсирует в такт шагам – будто маленькое чёрное сердце, вырванное из груди какого-то древнего божества. Внезапно впереди мелькнул рыжий хвост – Кот-Хроникёр появился снова, теперь сидя на замшелом валуне, который напоминал спящего медведя.

– Ты слишком медленно идёшь, – проворчал Кот, вылизывая между когтей. – В прошлый раз, в 1581 году, ты двигался куда бодрее. Хотя, – он прищурился, – тогда у тебя было тело писаря Григория, а не это твоё долговязое недоразумение.

Михаил остановился, будто наткнулся на невидимую стену. Воздух вдруг стал густым, как сироп.

– Что ты сейчас сказал? В 1581 году? Каком ещё теле писаря?

Кот вздохнул с таким видом, будто объяснял очевидное трёхлетнему ребёнку. Он спрыгнул с валуна и обошёл Михаила кругами, оставляя на влажной земле следы, которые тут же исчезали, словно их стирала невидимая рука.

– Ты же не думаешь, что это твой первый круг? – в голосе Кота звучала усталая снисходительность. – В 1581-м ты был писарем при дворе Ивана Грозного. Худым, прыщавым, с вечно дрожащими руками. Но именно ты переписал тот самый указ об опричнине, где между строк были зашифрованы координаты Лимба. – Кот вдруг замер и поднял лапу, будто собираясь дать клятву. – Ты тогда сделал ошибку. Исправил одну букву. И из-за этого пятьсот человек отправились не в ссылку, а прямо в зеркала. Они до сих пор там, между прочим. Бьются в стёклах, как мотыльки в фонарях.

Михаил почувствовал, как по спине побежали мурашки. В голове всплыл образ – дрожащие руки, чернильные пятна на пергаменте, страх, липкий, как пот на спине. Откуда-то из глубины памяти всплыло имя – Григорий. Его имя. Не его. И всё же…

– Это невозможно, – прошептал он.

Кот фыркнул и помахал хвостом, как метрономом, отсчитывающим секунды до чего-то неизбежного.

– Возможности – это единственное, чего у тебя в избытке. Ты был писарем в 1581-м, студентом-медиком в 1824-м, библиотекарем в 1917-м. И каждый раз, – Кот внезапно вскочил Михаилу на плечо, его когти больно впились в кожу даже через куртку, – каждый раз ты оказывался перед тем же выбором. И каждый раз выбирал неправильно.

Лес вокруг будто затаил дыхание. Даже чёрное солнце, проглядывающее сквозь листву, перестало пульсировать, застыв в зените. Михаил почувствовал во рту вкус меди – то ли страх, то ли память о крови, которую он когда-то пускал из пальца, подписывая какие-то бумаги в каком-то другом веке.

– Какой выбор? – его голос звучал хрипло, будто он семь дней не пил воды.

Кот повернул голову, и его глаза – эти два жёлтых фонаря – вдруг стали глубже, чем вся тьма этого леса. В них мерцали звёзды, города, падающие империи, миллионы жизней, прожитых и не прожитых.

– Между любовью и долгом. Между жизнью и правдой. Между тем, чтобы спасти одного человека, и тем, чтобы сохранить весь мир. – Кот вдруг прижался холодным носом к его щеке. – Зеркальный Князь уже ждёт тебя в Слободе. Он – твоя тень, отброшенная через века. Ты, который всегда выбирал «правильно». Ты, который предпочёл долг. Правду. Мир. – Кот спрыгнул на землю и взмахнул хвостом. – Он ненавидит тебя за то, что ты до сих пор веришь в возможность другого конца.

Где-то в глубине леса заскрипело дерево – старый звук, будто дверь в забытый склеп. Михаил вдруг осознал, что стоит босиком, хотя точно помнил, что был обут. Его ботинки исчезли, а на земле лежали странные поршни из грубой кожи – точь-в-точь как носили в средневековой Руси.

– Он меняется, – прошептал Кот, наблюдая, как Михаил трогает странную обувь. – Лимб готовится к твоему приходу. Он помнит тебя. Помнит все твои прошлые визиты. – Кот вдруг оскалился, хотя кошки не умеют улыбаться. – В 1581-м ты умер от горячки. В 1824-м тебя повесили как декабриста, хотя ты даже не знал, что это такое. В 1917-м.… – он замолчал, и в этом молчании было больше ужаса, чем в любых словах.

Михаил поднял голову. Где-то между деревьев мелькнуло движение – не птица, не зверь, а что-то бесформенное, но намеренное. Тень, которая была темнее всех возможных теней.

– Они уже здесь, – Кот выгнул спину, его шерсть встала дыбом. – Тени-исполнители. Они пришли стереть ошибку. Тебя.

Михаил почувствовал, как обсидиановый осколок в его кармане вдруг стал горячим, почти обжигающим. Он хотел что-то сказать, спросить, крикнуть – но в этот момент Кот прыгнул ему на грудь и ударил лапой по губам, как бы заставляя замолчать.

– Ни слова, – прошипел он. – Они слышат через твой голос. Через твои мысли. Через твои воспоминания. – Кот вдруг лизнул ему нос, и в этом жесте была странная нежность. – Беги. Сейчас. Пока я их задержу.

И прежде, чем Михаил успел что-то ответить, Кот-Хроникёр прыгнул в сторону, в самую гущу теней, и лес взорвался звуками – шипением, скрежетом когтей, чем-то, что напоминало рвущийся пергамент.

Михаил побежал. Босыми ногами по холодной земле, с горящим камнем в кармане и с новой памятью в голове – памятью о том, как он когда-то был другим, жил в другом времени, умер другой смертью. И где-то впереди, в сердце этого странного леса, его ждал он сам – Зеркальный Князь, тень всех его неправильных выборов.

                                                * * *

Бежал. Спотыкался. Падал. Поднимался. Лес вокруг него дышал, как огромное животное, ветви цеплялись за одежду, словно пытаясь удержать. Где-то позади раздавались звуки борьбы – шипение, похожее на кипящее масло, и тот странный скрежет, будто кто-то рвёт пергамент. Михаил судорожно сжал в кулаке обсидиановый осколок, и камень ответил ему пульсацией, будто второе сердце, вложенное в ладонь судьбой.

Когда он наконец остановился, опираясь о замшелый ствол сосны, перед ним внезапно появился Кот-Хроникёр. Его шерсть была взъерошена, на боку виднелась странная рана – не царапина, а скорее пробоина, через которую просвечивали звёзды, как сквозь дыру в ночном небе.

– Ты… – Михаил тяжело дышал. – Ты жив?

Кот посмотрел на него с выражением, которое ясно говорило: «Какие глупые вопросы задают люди в экстремальных ситуациях».

– Определения «жив» и «мёртв» в Лимбе несколько условны, – ответил он, вылизывая рану. Звёзды затягивались, как обычная царапина. – Они ушли. На время. Но теперь знают, что ты близко.

Михаил разжал ладонь. Обсидиановый осколок лежал на ней, тёмный, как застывшая капля ночи. Камень больше не пульсировал, но в его глубине мерцал странный свет – не отражение, а что-то внутреннее, будто там горела крошечная лампада.

Кот протянул лапу и дотронулся до камня. В тот же миг осколок вспыхнул, и Михаил почувствовал жгучую боль – не в руке, а где-то в груди, будто кто-то дотронулся до раны, о которой он и не подозревал.

– Это не камень, – сказал Кот, и его голос вдруг стал глубже, старше, будто звучал из глубины веков. – Это осколок твоего имени. Того настоящего. Которое ты забыл, когда впервые вошёл в зеркало.

– Моё… имя? – Михаил смотрел на осколок, и вдруг ему показалось, что в глубине чёрного стекла мелькают буквы, складывающиеся в нечто, что вот-вот станет понятным, но тут же рассыпается.

– В Лимбе всё имеет цену. И за вход, и за выход. Ты заплатил своим именем. – Кот убрал лапу, и свет в камне погас. – Этот осколок – всё, что от него осталось. Храни его. Когда придёт время, ты поймёшь.

Ветер внезапно стих. Лес замер, будто затаив дыхание. Даже чёрное солнце, проглядывающее сквозь ветви, перестало пульсировать. Кот насторожился, его уши повернулись, словно улавливая звук, недоступный человеческому слуху.

– Они возвращаются, – прошептал он. – Тени-исполнители. На этот раз их больше.

Михаил сжал осколок. Камень был холодным, но эта холодность казалась теперь знакомой, почти успокаивающей.

– Что мне делать?

Кот посмотрел на него своими жёлтыми глазами, в которых отражались целые галактики.