Ордынцы: Запечатанные врата. Часть 3

– Месье Лефевр?

Голос был тихим, но Гастон вздрогнул, будто услышал выстрел. За его столиком стоял человек в чёрном сюртуке – слишком безупречном для этого места. Его лицо казалось обычным, но глаза… глаза были жидкими, будто ртуть, залитая в глазницы.

– Я не заказывал вина, – пробормотал Гастон, но незнакомец уже садился напротив, положив на стол небольшой кожаный футляр.

– И всё же вы его получите. – Он улыбнулся, и в этом выражении не было ничего человеческого. – Вино, которое пьётся один раз, но действует вечно.

Футляр открылся с лёгким щелчком. Внутри лежал пергамент, испещрённый письменами, которые Гастон не мог прочесть, но понимал – каждое слово жгло сознание, как раскалённая игла.

– Подпишите, – сказал незнакомец, и это не было просьбой.

Гастон посмотрел на чернильницу, стоявшую между ними. Чернила в ней шевелились, будто живые.

– Что будет, если я откажусь?

Незнакомец – Энки, ведь это мог быть только он – рассмеялся.

– Вы умрёте. Через три дня. От чахотки, которая уже грызёт ваши лёгкие. – Он наклонился вперёд, и его дыхание пахло медью и полынью. – Но если подпишете… вы увидите, каким станет мир через сто лет.

Гастон взял перо. Оно было холодным, как лёд, и обжигало пальцы.

– А цена?

– О, – Энки откинулся на спинку стула, – цена всегда одна. Вы просто ещё не знаете, что для вас дороже – жизнь или что-то другое.

Перо коснулось пергамента.

Кровь.

Это были не чернила.

Гастон почувствовал, как что-то выходит из него – не воздух, не кровь, а что-то неназванное, часть души, может быть. Бумага впитала её, и в тот же миг шрам на его запястье вспыхнул, как раскалённая проволока.

– Добро пожаловать в бессмертие, – прошептал Энки.

А потом кабачок, Париж, XIX век – всё это рассыпалось, как пепел от той самой монеты, и Михаил снова увидел перед собой библиотеку, Гастона и его шрам, который теперь пульсировал, будто под кожей билось второе сердце.

– И что? – Михаил сглотнул. – Ты получил то, что хотел?

Гастон рассмеялся, но в этом смехе не было радости – только бесконечная усталость.

– Я получил то, что подписал. А это, мой друг, совсем не одно и то же.

На полке за его спиной что-то шевельнулось. Чёрный кот – Кот-Хроникёр – прыгнул на стол и уселся прямо перед Михаилом, умывая лапу.

– Он забыл упомянуть, – проговорил кот, – что бессмертие – это не жизнь. Это память. А память, дорогой Михаил, имеет привычку превращаться в проклятие.

И тогда Гастон, не говоря ни слова, поднял руку и провёл пальцем по шраму.

Петля разомкнулась.

На мгновение.

                                                * * *

Дождь стучал в закопчённые окна библиотеки, словно пытался напомнить о времени – том самом, которое для Гастона давно перестало течь привычным чередом. Он сидел, обхватив голову руками, и его пальцы впивались в седые виски, будто пытались вырвать оттуда воспоминания, ставшие слишком тяжёлыми.

– Бессмертие – это не жизнь, – прошептал он, и голос его треснул, как пересохшая глина. – Это повторение одного и того же сна, где ты каждый раз надеешься проснуться по-другому, но всегда оказываешься в том же кошмаре.

Кот-Хроникёр, свернувшийся на стопке пыльных фолиантов, приоткрыл один глаз, в котором мерцала древняя, нечеловеческая усмешка.

– А ты всё ещё веришь, что можно выиграть в игре, где правила пишет не ты? – проворчал он, вылизывая лапу со стигматом. – Сто лет, двести, триста… Какая разница? Ты же сам выбрал быть не игроком, а фишкой на доске.

Михаил молча наблюдал за ними, ощущая, как холодная дрожь пробегает по спине. В этом полумраке, среди книг, которые, казалось, дышали в такт их разговору, реальность становилась зыбкой, как отражение в луже. Он протянул руку к ближайшему фолианту, и кожа его ладоней заныла – будто между ним и книгой пробежала невидимая искра.

– Не трогай, – резко сказал Гастон, но было уже поздно.

Кожаный переплёт раскрылся с тихим стоном, и Михаил увидел страницы – не бумажные, а словно сотканные из тончайшей паутины, на которой буквы шевелились, перестраиваясь прямо у него на глазах.

– Это… – он попытался оторвать взгляд, но не мог. – Это же дневник. Твой дневник.

Гастон застонал, будто от физической боли. Его рука дрогнула, когда он потянулся за книгой, и Михаил заметил, как странно ложится свет на его кожу – будто она местами просвечивает, обнажая не кости, а что-то другое, тёмное и вязкое.

– Да. Мой. Хотя правильнее сказать – наши. – Он провёл пальцем по странице, и даты замерцали, как огоньки в тумане: 1824… 1917… 2024… – Мы все вели его. Все я. Все те, кем я был и кем ещё стану.

Михаил почувствовал, как его пальцы немеют, всё ещё касаясь страницы. Внезапно перед глазами поплыли образы: Париж в дыму революции, окопы мировой войны, знакомые улицы Ордынцев, но какими они будут через годы… И везде – он. Гастон. Тот же и совсем другой, с глазами, в которых копилось всё больше пустоты.

– Ты понимаешь теперь? – голос Гастона звучал уже не из кресла, а отовсюду сразу, будто сама библиотека заговорила его устами. – Я умер в 1824-м. И в 1917-м. И ещё десятки раз между этими датами. Но смерть – это просто… пауза. Пока Энки не найдёт меня снова, не предложит ту же сделку, те же чернила, тот же шрам.

Кот зевнул, обнажая острые клыки.

– А ты всё ещё удивляешься, почему демоны так любят играть с людьми? – он муркнул, переворачиваясь на спину. – Вы же сами подписываетесь под своими проклятиями, да ещё и чернила приносите.

Михаил перевернул страницу. Буквы здесь были не чернильными, а словно выжженными, и они складывались в фразу, от которой похолодело внутри: «Сегодня видел её снова. Анастасию. Или ту, что носит её лицо. Она узнала меня. Значит, цикл приближается к концу.»

– Кто она? – спросил Михаил, но Гастон лишь покачал головой, и в его глазах мелькнуло что-то, похожее на животный страх.

– Не спрашивай. Не сейчас. – Он резко захлопнул дневник, и в воздухе запахло гарью. – Есть вещи, которые нельзя называть вслух, особенно здесь, среди этих книг. Они слушают. Они всегда слушают.

В углу библиотеки что-то зашевелилось – тень отделилась от стены и на мгновение приняла очертания человеческой фигуры, прежде чем раствориться с тихим шорохом, похожим на смешок.

– Ты думаешь, ты первый, кто пытается переписать пророчество? – Гастон вдруг заговорил быстро, нервно, его пальцы барабанили по кожаному переплёту. – Я пробовал. В 1917-м сжёг половину этой библиотеки, думая, что уничтожу и свою судьбу. А в 45-м… – он замолчал, глядя куда-то сквозь Михаила, – в 45-м я нашёл её, настоящую Книгу Запечатанных Врат. И знаешь, что я сделал?

Кот-Хроникёр внезапно зашипел, выгнув спину, его шерсть встала дыбом.

– Замолчи! – он прыгнул на стол, преграждая путь между Гастоном и Михаилом. – Ты же знаешь, что нельзя говорить об этом вслух! Они уже близко!

Гастон застыл, его глаза расширились. Вдруг он схватил со стола перо и быстрым движением провёл им по своему запястью, прямо по шраму-бесконечности. Крови не было – только тёмный дым, который тут же втянулся обратно под кожу.

– Возьми, – он сунул дневник Михаилу, и тот оказался на удивление лёгким, будто пустым внутри. – И беги. Пока не стало поздно. Они уже знают, что ты здесь.

Снаружи грянул гром, но звук был странным – металлическим, как будто кто-то ударил по гигантскому колоколу. Пол дрогнул под ногами, и Михаил понял, что это не гром. Это – шаги.

Кот оскалился, его обычно ленивые глаза теперь горели жёлтым огнём.

– Ну что, историк, – прошипел он, – всё ещё хочешь узнать, что скрывает твой дед? Тогда беги. И не оглядывайся. Потому что то, что идёт за тобой – оно не оставит даже тени на стене.

Михаил прижал дневник к груди и почувствовал, как страницы зашевелились под его пальцами, будто пытаясь что-то сказать. Последнее, что он увидел перед тем, как броситься к выходу – это лицо Гастона, которое вдруг начало расползаться, как старое полотно, и за его спиной – десятки таких же лиц, смотрящих на него из тьмы, все одинаковые, все разные, все – он сам в бесконечности времён.

                                                * * *

Библиотека начала растворяться, как акварельный рисунок под дождём. Книжные полки теряли очертания, превращаясь в серые размытые полосы, а тяжёлые дубовые столы стекали на пол жидкими тенями. Только Гастон оставался чётким пятном в этом расплывающемся мире, но и его фигура колебалась, будто отражалась в треснувшем зеркале.

– Возьми это, – его голос звучал уже не из губ, а прямо из воздуха, – последнее, что у меня осталось по-настоящему моего.

Его рука протянулась к Михаилу, и в ладони лежал перстень – массивный, с тёмным камнем, пересечённым тонкой трещиной. Казалось, трещина пульсировала, то расширяясь, то сужаясь, как жилка на веке спящего человека.

Михаил не успел принять подарок. Перстень упал на пол с глухим стуком, а Гастон… Гастон начал рассыпаться. Сначала расплылись контуры его лица, затем пальцы стали прозрачными, как старый лёд. В последний миг он успел улыбнуться – улыбкой человека, наконец-то освободившегося от неподъёмной ноши.

– Не повторяй моих ошибок, – прошептал он. – Бессмертие – это…

Он не договорил. Его фигура разлетелась на тысячи светящихся частиц, как пепел от сгоревшего письма. Частицы закружились в воздухе, выписывая замысловатые узоры, и вдруг резко устремились в трещину на перстне. Камень на мгновение вспыхнул кроваво-красным, затем потух.

Тишина.

Даже дождь за окном перестал стучать. Даже дыхание Михаила замерло в груди. Только Кот-Хроникёр, сидевший на подоконнике, шевельнул ухом, будто прислушиваясь к чему-то далёкому.

– Ну вот, – протянул он, – и ещё одного не стало. Хотя, если подумать, он никогда по-настоящему и не жил. Так, существовал.

Михаил наклонился, чтобы поднять перстень. В тот момент, когда его пальцы коснулись холодного металла, по спине пробежал ледяной холод. Перед глазами мелькнули образы: Гастон в мундире наполеоновского офицера… Гастон в окопах Первой мировой… Гастон, стоящий на коленях перед кем-то с ртутными глазами… Все эти жизни сжались в одну точку боли, которая теперь жгла его ладонь.

– Не советую его надевать, – лениво заметил Кот, – если, конечно, тебе не хочется продолжить этот весёлый круговорот. Хотя, – он прищурился, – может, именно этого ты и хочешь?

Из угла комнаты раздался смех – низкий, вибрирующий, будто исходящий одновременно из всех щелей старого дома. Тени на стене сгустились, приняв человекообразную форму, и из них выступила фигура в длинном чёрном сюртуке. Астарот. Его лицо оставалось в тени, только глаза светились тусклым красноватым светом, как угли под пеплом.

– Как трогательно, – его голос звучал так, словно слова возникали прямо в голове Михаила, минуя уши. – Он думал, что сможет убежать. Что смерть – это конец. – Демон медленно прошёлся по комнате, и там, где его пальцы касались книг, переплёты мгновенно чернели и рассыпались в прах. – Но концов не бывает. Только паузы между актами.

Михаил сжал перстень в кулаке. Камень жёг ладонь, но он не отпускал его, чувствуя, как странное тепло растекается по венам.

– Что вы с ним сделали?

Астарот остановился в двух шагах, и Михаил увидел, что у демона нет лица – только маска из постоянно движущихся теней, складывающихся то в гримасу боли, то в улыбку, то в ничего не выражающую пустоту.

– Мы? Ничего. Он сам выбрал этот путь. Как выбирал его сто раз до этого. Как будешь выбирать ты. – Демон наклонился, и от него пахнуло гарью и мёдом. – Он – твоё будущее, Михаил Ордынский. Если, конечно, у тебя хватит мужества дойти до конца.

Кот внезапно прыгнул между ними, выгнув спину. Его шерсть стояла дыбом, а из горла вырывалось низкое, почти не кошачье рычание.

– Хватит пугать клиента, – прошипел он. – Игра ещё не закончена, фигуры на доске, а ты уже раздаёшь призы. Непорядок.

Астарот замер, затем медленно выпрямился. Его смех снова заполнил комнату, но теперь в нём слышались нотки чего-то похожего на уважение.

– Всегда ты, Хроникёр, всегда ты портишь момент. – Он сделал шаг назад, растворяясь в тенях. – Но что поделать – правила есть правила. До следующего круга, Михаил. Или… – его голос уже звучал как эхо, – может, ты станешь тем, кто наконец разорвёт этот круг?

Когда последние следы демона исчезли, в комнате вдруг стало светлее. Дождь снова забарабанил по стёклам, а перстень в руке Михаила остыл, став просто куском металла с треснувшим камнем.

– Ну что, – Кот уселся перед ним, облизывая лапу, – теперь понимаешь, во что ввязался? Или тебе ещё разок объяснить на пальцах? Только учти – пальцев у меня нет, есть когти. И они острые.

Михаил молчал. Он смотрел на перстень, а перстень, казалось, смотрел на него. Трещина на камне напоминала восьмёрку – знак бесконечности. Такой же, как шрам на запястье Гастона.

Где-то в глубине дома гулко хлопнула дверь. Пахнуло сыростью и старыми книгами. И чем-то ещё – медью, полынью и далёким, едва уловимым запахом пожаров, которые ещё только должны случиться.

Кот-Хроникёр вдруг насторожился, его уши нервно дёрнулись.

– Пора, – коротко сказал он. – Они уже идут. И на этот раз это не тени.

Он прыгнул на подоконник и оглянулся, его жёлтые глаза в полумраке светились, как два маленьких фонаря.

– Ну что, историк? Готов писать свою главу? Или предпочитаешь стать ещё одной сноской в чужой истории?

Михаил сжал перстень в кулаке и поднялся. За окном, в слепящей мгле дождя, угадывались очертания чего-то огромного, приближающегося к дому. Что-то между деревом и костью, между башней и живым существом.

Кот мотнул головой в сторону чёрного хода.

– Тогда бежим. Пока не начался второй акт. Думаю, тебе будет интересно узнать, что скрывается за кулисами.

И они побежали – человек с перстнем судьбы в руке и кот, знавший все повороты этого бесконечного лабиринта. А позади, в опустевшей библиотеке, на полу, где упал перстень, трещина на камне пульсировала, как живая. И расширялась.

Глава 5. Игра Астарота

Тусклый свет дрожал в воздухе, будто сам боялся осветить то, что происходило в этой комнате. Михаил стоял перед низким столом из черного дерева, покрытым резными знаками, которые то появлялись, то исчезали, словно дышали. На столе лежали карты – не обычные, а с зеркальными рубашками, в которых отражалось не помещение, а что-то иное: то ли прошлое, то ли будущее, то ли просто то, что хотел увидеть смотрящий.

Астарот сидел напротив, его длинные пальцы с когтями, похожими на перья воронов, медленно раскладывали карты по кругу. Его лицо, бледное и вытянутое, напоминало маску, но маску живую – она менялась с каждым движением, то становясь почти человеческой, то превращаясь в нечто невыразимо чуждое. Глаза демона были закрыты, но Михаил чувствовал – он видит всё.

– Ты знаешь правила? – голос Астарота звучал так, будто доносился не из его рта, а из самого воздуха, из трещин в стенах, из теней под столом.

Михаил не ответил. Его пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Он не хотел играть. Но выбор у него был?

– Нет? – Астарот приоткрыл один глаз – желтый, как расплавленное золото. – Тогда слушай.

Он провел рукой над картами, и те перевернулись сами, без прикосновения. На них не было ни мастей, ни фигур – только изображения, меняющиеся в зависимости от угла зрения. Вот Михаил видит себя, стоящего над телом Анастасии с ножом в руке. Вот он в мантии, похожей на ту, что носил Зеркальный Князь, и перед ним склоняются тени.

– Убьёшь Анастасию – врата закроются. – Астарот постучал по одной из карт, и та замерцала, как лужа под дождём. – Станешь пророком – будешь править.

Михаил почувствовал, как в горле пересохло.

– Это не выбор.

– Всё есть выбор, – демон усмехнулся, и его зубы блеснули, словно отточенные лезвия. – Даже отказ выбирать – уже выбор.

Где-то в углу комнаты раздалось шуршание. Михаил обернулся – на подоконнике сидел Кот-Хроникёр, вылизывая лапу со стигматом. Его желтые глаза смотрели на демона с таким выражением, будто тот был не опаснее мыши.

– А ты что здесь забыл? – Астарот склонил голову, и его голос стал сладким, как испорченный мёд.

– Наблюдаю, – кот лениво зевнул, обнажая клыки. – Интересно же, как ты в сотый раз проиграешь.

Демон замер, его пальцы сжали край стола так, что дерево затрещало.

– Ты забыл, с кем говоришь.

– Нет, – кот спрыгнул на пол и медленно подошёл ближе, его хвост изгибался, как вопросительный знак. – Это ты забыл, кто здесь настоящий хозяин.

Михаил почувствовал, как воздух в комнате стал гуще, тяжелее. Он хотел что-то сказать, но слова застряли где-то между сердцем и горлом.

Астарот резко встал, его тень взметнулась по стене, превратившись в нечто с рогами и крыльями.

– Ты не имеешь права вмешиваться!

– Я не вмешиваюсь, – кот сел, свернул хвост вокруг лап и умылся, демонстративно медленно. – Я просто напоминаю.

Михаил сглотнул. Он не понимал, о чём они говорят, но чувствовал – за этим скрывается что-то важное.

– Так что ты выбираешь? – Астарот резко повернулся к нему, его голос прорезал воздух, как нож.

Михаил посмотрел на карты. На одну. На другую.

– Я не убью её.

– Тогда станешь пророком.

– И что это значит?

Демон рассмеялся, и его смех был похож на звук разбивающегося стекла.

– Ты будешь видеть. Будешь знать. Будешь решать.

– А цена?

– Ты уже платишь.

В этот момент дверь распахнулась, и в комнату влетел Зеркальный Пёс, его шерсть переливалась, как ртуть. В зубах он держал окровавленный платок – Михаил узнал вышитые инициалы. А. В.

Сердце упало куда-то вниз, к самым пяткам.

– Где она?

Астарот улыбнулся.

– Время идёт. Выбирай.

                                                * * *

Зеркальный Пёс вошёл бесшумно, как тень, оторвавшаяся от стены. Его шерсть переливалась, будто сотканная из жидкого металла, отражая не свет, а саму тьму комнаты. В зубах он держал клочок белой ткани, пропитанный чем-то тёмным, густым – кровь растекалась по материи, как чернила по пергаменту. Михаил узнал вышивку на уголке – тонкие, почти невесомые буквы А. В., будто нанесённые рукой, дрожащей от предчувствия.

– Где она? – его голос прозвучал хрипло, будто кто-то сжал горло, не давая воздуху вырваться наружу.

Пёс положил платок на стол перед Астаротом. Тот поднял его длинными пальцами, развернул, будто изучая узор, и усмехнулся.

– Ты спрашиваешь, будто это важно.

– Где. Она. – Михаил шагнул вперёд, но кот-Хроникёр внезапно встал у него на пути, хвост поднят, как флаг предупреждения.

– Не торопись, – проворчал кот, – кровь ещё не значит конец. Может, она просто порезала палец.

– О, нет, – Астарот рассмеялся, и звук этот был похож на треск ломающихся костей. – Это не её кровь.

Тишина повисла тяжёлым пологом. Даже воздух, казалось, застыл, не решаясь шевельнуться. Михаил чувствовал, как сердце бьётся где-то в висках, в горле, в кончиках пальцев – слишком громко, слишком отчаянно.

– Чья?

– Ты действительно хочешь знать? – демон наклонился вперёд, его глаза, жёлтые, как расплавленное золото, сузились. – Может, это кровь того, кто пытался её спасти. Может – того, кто пытался её убить. А может… – он развернул платок, и на нём проступили буквы, будто написанные невидимыми чернилами: «Не ищи меня».

Михаил почувствовал, как земля уходит из-под ног. Нет, не земля – сама реальность. Всё, во что он верил, всё, за что цеплялся, вдруг стало зыбким, как дым.

– Это подделка, – прошептал он.

– Всё – подделка, – отозвался Астарот. – Всё, кроме выбора.

Кот-Хроникёр фыркнул и подошёл ближе, понюхал платок, затем резко отпрянул, будто обжёгся.

– Ложь. Кровь её, но слова – нет.

– Ах, – демон развёл руками, – ну конечно, кто же ещё, как не ты, всё испортит.

Михаил не слушал их. Он смотрел на платок, на эти буквы, которые не могли быть её. Она бы не написала так. Она бы не сдалась.

– Если ты хочешь её спасти, – голос Астарота стал мягким, почти ласковым, – убей её. Закрой врата. Или… – он махнул рукой, и в воздухе возникло зеркало, в котором мелькнуло лицо Анастасии – бледное, испуганное, – стань пророком. Возьми власть.

– Он не станет твоей марионеткой, – кот запрыгнул на стол, его хвост взметнулся, как знамя.

– А ты уверен?

Михаил закрыл глаза. Внутри него бушевало что-то тёмное, горячее, безымянное. Страх. Гнев. Бессилие. Но глубже – глубже было что-то ещё. Что-то, что не принадлежало ни Астароту, ни зеркалам, ни даже ему самому.

Он поднял руку.

– Любовь сильнее судьбы, – прошептал он, и его пальцы двинулись в воздухе, будто рисуя невидимые линии.

Буквы вспыхнули. Сначала слабо, как огоньки в тумане, потом ярче – золотые, горячие, живые. Они висели в воздухе, дрожа, как листья на ветру, и свет их был настолько ярок, что Астарот зажмурился, а кот отпрянул, прикрывая лапой глаза.

– Что ты делаешь? – прошипел демон.

Михаил не ответил. Он смотрел на эти слова, на их свет, и впервые за долгое время чувствовал – он не один.

Астарот вскочил, его тень вздыбилась, превратившись в нечто чудовищное, с рогами, с крыльями, с когтями, готовыми разорвать мир.

– Ты нарушил правила!

– Нет, – Михаил улыбнулся. Впервые за долгое время. – Я их изменил.

Земля под ногами дрогнула. Пол стал прозрачным, как стекло, и сквозь него было видно – Лимб. Бесконечный, холодный, ждущий.

Астарот зарычал, но его голос уже терялся в нарастающем гуле, будто где-то далеко пронёсся поезд, которого не должно было быть.

Кот-Хроникёр посмотрел на Михаила, и в его глазах светилось что-то, что могло быть гордостью.

– Ну вот, – сказал он. – Теперь начинается самое интересное.

                                                * * *

Воздух в комнате загустел, будто превратился в жидкое стекло. Свет от висящих в воздухе золотых букв «Любовь сильнее судьбы» преломлялся странными углами, отбрасывая на стены движущиеся тени, которые не подчинялись ни законам физики, ни логике. Астарот медленно поднялся, и его фигура начала меняться – плечи расправлялись, рога прорастали из лба, а за спиной распахнулись кожистые крылья, похожие на те, что бывают у старинных переплетов запретных книг.

– Ты нарушил правила! – его голос больше не был человеческим. Он звучал как скрежет разрываемого металла, как треск ломающихся костей, как вой ветра в печной трубе старого дома. – Никто не меняет пророчеств! Никто!

Михаил почувствовал, как его колени подкашиваются, но не от страха – от странной, почти болезненной лёгкости, будто внутри него освободилось место для чего-то нового. Он посмотрел на свои руки – они светились тем же золотистым светом, что и буквы в воздухе.

Кот-Хроникёр, до этого наблюдавший за происходящим с подоконника с видом философа на пирушке безумцев, вдруг выгнул спину и зашипел, но не на Астарота – на пол под ногами Михаила.

– Смотри под ноги, двуногий! – прохрипел он, и его голос странным образом напомнил Михаилу скрип перьев по пергаменту. – Он не шутит!

Пол действительно начал меняться. Деревянные доски потекли, как расплавленный воск, становясь прозрачными, хрупкими, зеркальными. Михаил увидел своё отражение – но это был не он. Там, в глубине, стоял Зеркальный Князь, и улыбка на его лице была одновременно торжествующей и скорбной.

– Правила? – Михаил заставил себя говорить, хотя каждое слово обжигало горло. – Вы сами сказали – я могу их изменить.

Астарот сделал шаг вперёд, и пол под его ногами не просто стал зеркальным – он начал трескаться с тихим звоном, будто кто-то роняет хрустальные бокалы один за другим. Трещины расходились лучами от его ступней, и в каждой можно было увидеть мелькающие образы: вот Анастасия в белом платье бежит по бесконечному коридору, вот дом №26 горит, но пламя застыло, как на картине, вот кот-Хроникёр, но не один – их десятки, сотни, и все смотрят в одну точку.

– Ты думаешь, это победа? – демон заговорил тише, но от этого его слова стали только страшнее. – Ты всего лишь начал новый круг. Она умрёт снова. Ты будешь выбирать снова. И снова. И снова. Пока не поймёшь, что есть только два пути – убить её или заменить меня.

Зеркальный Пёс, до этого молча наблюдавший из угла, вдруг заскулил – звук, странно человеческий для существа из жидкого металла и теней. Он подбежал к трещинам и начал лапами закрывать их, словно пытаясь закопать, но из каждой появлялись новые.

Михаил посмотрел вниз. Сквозь ставшее стеклянным пол он увидел Лимб – не тот, что показывали ему раньше, с туманами и тенями, а настоящий. Бесконечную библиотеку, где вместо книг стояли люди, застывшие между страницами, как засушенные цветы. И в самом центре, у чёрного дерева с листьями из пожелтевших писем, он увидел её – Анастасию. Она стояла спиной, и её белое платье сливалось с миллионами листков бумаги, развевающихся в несуществующем ветре.