Адский тур на троих. Семь кругов абсурда

– Мы на перекрёстке семи дорог, где каждая ведёт в никуда, – ответил Энки, потирая переносицу. – Что ты думаешь, как мы себя чувствуем?

Фолиант улыбнулся той улыбкой, что бывает у людей, знающих ответ на вопрос, который ещё не задали. Затем он поднял руки, и его тело начало меняться – плащ свернулся в цилиндр, руки срослись в стрелку, лицо расплющилось в круг циферблата. Через мгновение перед ними висел компас, но стрелка его не успокаивалась, вращаясь во всех направлениях сразу, будто не могла выбрать между сотней одинаково привлекательных северов.

– О, – муркнул Кот, наблюдая за этим метафизическим вертолётом. – Компас для тех, кто хочет заблудиться системно.

Он ловко подпрыгнул и повесил на Фолианта-компас табличку, выцарапанную на куске коры: «Врать – так масштабно!»

Стрелка на мгновение замерла, указав сразу на все дороги разом, затем Фолиант снова принял свою обычную форму, отряхиваясь от несуществующей пыли.

– Север – везде, – сказал он. – Или нигде. В зависимости от того, какую книгу вы читали перед сном.

Лораэль протянула руку, и глаза на её ладонях внимательно изучили бывший компас.

– Значит, нет правильного пути?

– Нет неправильных, – поправил её Фолиант. – Есть только пути, о которых вы потом пожалеете меньше.

В этот момент тень Энки – та самая, что весь день вела себя странно независимо – вдруг отделилась от земли и встала перед демоном. Она была плотнее, чем положено теням, почти осязаемой, и от неё пахло старыми страхами и пылью заброшенных чердаков.

– Если пойдёшь направо, – прошептала Тень голосом, похожим на скрип несмазанных дверей, – будешь вечно один.

Энки нахмурился. Его ртутные глаза сузились.

– Это угроза или обещание?

Тень покачала головой – движения были слишком плавными, слишком человеческими.

– Это просто то, что будет. Как восход солнца. Как твой страх перед зеркалами.

Кот, наблюдавший за этой сценой, вдруг встал на задние лапы и потянулся к Тени, словно пытаясь понять её текстуру.

– Интересно, – пробормотал он, – если ты настоящая тень, то где твоя тень?

Тень Энки повернулась к нему, и на мгновение всем показалось, что она улыбается – хотя у теней не должно быть лиц, не говоря уже о мимике.

– Я уже тень, – ответила она. – Моя тень – это свет. Но его здесь нет.

Энки сжал кулаки. Его собственные пальцы дрожали – не от страха, а от того странного чувства, когда понимаешь, что часть тебя живёт своей жизнью.

– Ладно, – резко сказал он. – Тогда я выбираю налево.

И, не глядя на Тень, демон шагнул по указанной дороге. Лораэль и Кот переглянулись и последовали за ним. Фолиант остался стоять на перекрёстке, его фигура медленно растворялась в воздухе, как сон после пробуждения.

Дорога, которая сначала казалась широкой и ухоженной, через несколько шагов сузилась до тропинки, затем до козьей тропы, а потом и вовсе исчезла, оставив их перед глухой каменной стеной. В стене было зеркало – старое, с потрескавшейся амальгамой, в раме из потемневшего дерева.

– Тупик, – констатировал Кот. – Буквально.

Лораэль осторожно приблизилась к зеркалу. Её отражение было нечётким, размытым, будто смотрело на неё сквозь толщу воды.

– Где… где все? – прошептала она.

Потому что в зеркале они были одни. Трое отражений – Лораэль, Кот и Энки – стояли в пустом каменном мешке, без тропы позади, без дороги впереди. И самое странное – тени у этих отражений вели себя правильно, послушно повторяя каждое движение.

Энки подошёл вплотную к зеркалу, его дыхание запотело на холодной поверхности.

– Где ты? – спросил он свою Тень – ту, настоящую, непослушную.

Зеркало молчало. Затем, очень медленно, на его поверхности проступили слова, будто кто-то писал изнутри пальцем по инею:

«Ты сделал выбор. Теперь живи с ним.»

Кот фыркнул и начал точить когти о раму.

– Ну что, гений тактики, – обратился он к Энки, – теперь у нас есть зеркало, тупик и философская загадка. Может, хватит уже слушать всякие тени?

Энки не ответил. Он смотрел в зеркало, где его отражение смотрело назад, и оба – и реальный демон, и зеркальный – думали об одном и том же. О том, что иногда самый страшный тупик – это когда ты остаёшься наедине с собой. И даже тень отказывается тебя сопровождать.

А где-то далеко, на перекрёстке семи дорог, Фолиант, уже почти полностью растворившийся в воздухе, шептал что-то, что могло быть стихом, могло быть пророчеством, а могло быть просто ветром, играющим в сухих листьях:

«Каждый путь ведёт к себе. Просто некоторые – длиннее.»

                                              * * *

Стена перед ними дышала трещинами, будто старая штукатурка на грани рассыпания, но упрямо держалась, как пьяный стражник у закрытого кабака. Саботажник, мелкий бес с вечно горящими фитильками в глазах, крутил в пальцах нечто, напоминающее то ли гранату, то ли испорченное яблоко.

– Ну что, демон, – он подбросил шарик и поймал его за хвост, – ставишь на разрушение? Гарантирую – трещина будет такой красивой, что сам Фолиант заплачет от умиления.

Энки, демон с ртутными глазами, устало потер переносицу. Его тень, в последние минуты упорно игнорировавшая его движения, замерла в стороне, будто репетируя собственный уход.

– Если ты снова взорвёшь не ту стену, я лично вырву тебе фитиль и засуну его туда, откуда ты его достал.

– О, угрозы! – Саботажник закатил глаза. – Я так люблю, когда ты злишься. Это значит, что я на верном пути.

Он швырнул шарик в стену.

Взрыв был не столько громким, сколько… неуместным. Будто кто-то хлопнул дверью во время похорон. Стена осыпалась, открыв проход, за которым висел криво прибитый знак:

«Извините, ад временно закрыт на технические работы. Ожидайте апокалипсиса в порядке живой очереди».

Кот-Хроникёр, чёрный, как ночь перед исповедью, прищурился.

– Знаешь, что самое обидное? Что это даже не худший знак, который я видел.

Лораэль, девочка с зеркалами вместо ладоней, потянулась к табличке, но её отражение в осколках стекла на полу схватило её за запястье раньше.

– Не надо, – прошептало отражение. – Там ничего нет.

– Ты же я, – Лораэль нахмурилась. – Разве ты не должна хотеть того же, чего и я?

– Я хочу, чтобы ты выжила. А это не всегда одно и то же.

Энки фыркнул, разглядывая проход.

– Технические работы… Интересно, они там меняют лампочки или переписывают законы мироздания?

– Да лампочки, – проворчал Кот, вылизывая лапу. – Вечность горит, вечность не горит… Какая разница?

Саботажник, тем временем, уже сунул голову в проём и тут же дёрнулся назад.

– Ой.

– Что «ой»? – Энки насторожился.

– Там… э.… пусто.

– Пусто?

– Ну, знаешь, как в тех снах, где ты понимаешь, что забыл надеть штаны, но вместо штанов у тебя вообще ничего нет? Вот это «пусто».

Лораэль сжала кулаки, и стекло на её ладонях звонко треснуло.

– Тогда нам остаётся только одно.

– Сжечь всё к чёрту и начать сначала? – предположил Кот.

– Нет.

Она закрыла глаза.

– Идти вслепую.

Воздух вокруг них дрогнул, будто страница в чьей-то книге, которую только что перевернули. Стены, ещё секунду назад казавшиеся нерушимыми, начали таять, как сахар в воде.

– Подожди, – Энки протянул руку, но Кот перебил его:

– А знаешь, что самое смешное? Если бы мы с самого начала закрыли глаза, возможно, нам не пришлось бы проходить через семь кругов этого цирка.

– Тогда это был бы не ад, а медитация, – проворчал Энки, но всё же прикрыл веки.

Тьма за ними была не просто отсутствием света – она была живой. Она обволакивала, шептала, напоминала о каждой ошибке, каждом неверном шаге.

– Главное – не открывать глаза, – пробормотал Кот, семеня за Лораэль. – А то окажется, что мы всё ещё тут.

– А если мы никогда не открываем глаза? – спросила Лораэль, и её голос дрогнул. – Что тогда?

– Тогда, – раздался голос Фолианта, которого никто не видел, но все чувствовали, – это и будет настоящий ад.

Их шаги эхом разносились в пустоте, будто капли дождя по крыше заброшенного дома. Где-то впереди, за гранью зрения, что-то ждало.

Возможно, выход.

Возможно, просто новая дверь.

А может, и вовсе – зеркало.

Глава 9. Стихи, написанные нерешительностью

Зал эха был похож на глотку огромного существа, которое давно забыло, как дышать. Стены, покрытые шрамами от забытых слов, втягивали в себя каждый звук, будто губка впитывает воду. Даже шаги здесь умирали, не успев родиться – их тут же проглатывала ненасытная тишина.

Энки попытался крикнуть, но из его горла вырвалось только глухое мычание, словно у быка, которому наступили на копыто. Его голос повис в воздухе на долю секунды, а затем исчез, словно его и не было.

– Молчание – золото, – написал Кот-Хроникёр когтем на стене, оставляя за собой царапины, похожие на стихи сумасшедшего. – Но здесь оно вор.

Тень Одиночества, существо без лица, но с руками, слишком длинными для своего тела, скользила вдоль стен, собирая украденные слова. Она ловила их, как бабочек, и засовывала в невидимый мешок за спиной. Иногда из мешка доносился шёпот – обрывки фраз, которые уже никогда не будут произнесены вслух.

Лораэль попыталась что-то сказать, но её губы лишь беззвучно шевельнулись. Она сжала кулаки, и стекло на её ладонях треснуло, но даже этот звук тут же растворился в ненасытной тишине.

Ангел-Недоучка, вечно путающий заклинания, отчаянно замахал руками, пытаясь объясниться жестами. Он показал на себя, затем раскинул руки, изображая крылья, и наконец упал на колени, прижав ладони к груди.

– Ты предлагаешь сдаться? – написал Кот, прищурившись.

Ангел кивнул, но тут же замотал головой, будто сам не был уверен в своём решении.

Энки посмотрел на него с таким выражением, будто ангел только что предложил ему добровольно прыгнуть в кипящее масло. Он сжал кулак и показал его Тени Одиночества, которая уже подбиралась к ним, вытягивая свои длинные, костлявые пальцы.

Тень замерла.

Потом отступила.

– Вот видишь, – написал Кот, – даже ужас вечности понимает язык угроз.

Но Тень не ушла. Она просто отпрянула, как паук, почувствовавший вибрацию паутины, и теперь ждала, наблюдая. В её пустых глазницах мерцало что-то похожее на любопытство – или, может быть, голод.

Лораэль схватила кусок разбитого зеркала с пола и быстро нацарапала на нём:

«Как нам выбраться?»

Кот посмотрел на надпись, потом на Тень, потом на Энки, который всё ещё сжимал кулаки, будто готов был драться с самой пустотой.

– Очень просто, – написал он. – Перестаньте бояться молчания.

– Легко тебе говорить, – хотел бы сказать Энки, но его слова снова застряли где-то в горле, не в силах прорваться наружу.

Ангел-Недоучка, тем временем, достал из кармана нечто, напоминающее свёрнутый в трубочку лист бумаги. Он развернул его – это была карта, но вместо дорог на ней были начертаны строки стихов.

«Там, где кончаются слова,

начинается то, что нельзя назвать.

Но если ты всё же попробуешь,

оно украдёт и это тоже.»

Кот фыркнул.

– Поэзия. Последнее прибежище тех, кому нечего сказать.

Но Лораэль вдруг потянулась к карте и тронула строки пальцами. Стекло на её ладонях отразило буквы, и они ожили, зашевелились, будто пытаясь сложиться во что-то новое.

Тень Одиночества зашевелилась.

Она сделала шаг вперёд.

Потом ещё один.

Энки вскинул кулак снова, но на этот раз Тень не отступила. Она лишь наклонила голову, будто изучая его.

И тогда Кот вздохнул, поднял лапу и написал на стене одно-единственное слово:

«Рыба».

Ничего не произошло.

Ну, почти ничего.

Тень на миг замерла, словно пытаясь понять, что это значит.

А потом – очень тихо – зал эха рассмеялся.

Это был не звук.

Это было отсутствие звука, которое вдруг стало чем-то большим.

И в этот момент они все поняли, что молчание – это не просто пустота.

Это дверь.

И она только что приоткрылась.

                                              * * *

Воздух в зале эха дрогнул, как экран старого кинопроектора перед началом сеанса. Фолиант, до этого момента остававшийся тенью среди теней, вдруг растекся по стене, превратившись в мерцающее чёрно-белое изображение. На плёнке времени он выглядел одновременно древним и вневременным – высокий мужчина в выцветшем плаще, чьи черты казались то резкими, то размытыми, будто сама реальность не могла решить, как его изобразить.

Он ронял табличку с надписью, которая менялась с каждым кадром: «Ад временно закрыт» – «Вход воспрещён» – «Даже Бога нет в этом глухом углу». Буквы осыпались, как мёртвые мухи, прежде чем можно было их дочитать до конца.

– Немое кино, – написал Кот когтем на пыльном полу. – Как и всё в этом месте. Только без драмы и с ещё худшим сценарием.

Энки попытался что-то сказать, но его слова снова застряли где-то между гортанью и губами. Он злобно топнул ногой, и это движение отразилось в плёнке Фолианта – демон на экране тоже топнул, но с опозданием в три кадра, создавая жутковатый эффект дежавю.

Лораэль протянула руку к мерцающему изображению. Её пальцы, покрытые осколками зеркал, отражали кадры ещё до того, как они появлялись – словно показывали альтернативную версию фильма, где Фолиант не ронял табличку, а ловил её с невозмутимым видом.

Ангел-Недоучка вдруг оживился. Он судорожно закопался в своих карманах и вытащил что-то, напоминающее старую киноленту. Когда он попытался вставить её в несуществующий проектор, плёнка рассыпалась у него в руках, превратившись в змейку чёрных букв, которые тут же уползли в щели между плитами пола.

– Прекрасная аллегория творческого процесса, – написал Кот, наблюдая за их исчезновением. – Особенно для тех, чьи идеи постоянно ускользают.

Тень Одиночества между тем не теряла времени. Она методично собирала потерянные слова, складывая их в невидимый мешок, который с каждым новым «трофеем» становился всё тяжелее. Иногда из мешка доносились обрывки фраз: «…любил…» «…прости…» «…почему…» – но они тут же растворялись в тишине.

Кот внезапно встал на задние лапы, с драматическим видом снял свой ошейник с колокольчиком (который, конечно же, не звенел) и повязал его как повязку на один глаз.

– Что ты делаешь? – жестами спросил Энки.

– Становлюсь пиратом, – написал Кот. – Если мы в мире украденных слов, значит, я буду тем, кто их возвращает. Или ворует. В зависимости от обстоятельств.

С грацией, достойной настоящего морского разбойника (если не принимать во внимание слегка отросший живот), он подкрался к Тени Одиночества и быстрым движением выхватил из её мешка первое попавшееся слово. Оно светилось у него в лапе, как светлячок в кулаке ребёнка.

– «Рыба», – торжественно объявил Кот, разглядывая добычу. – Классика. Вечная ценность. Не обесценивается даже в аду.

Он бережно опустил слово в пустую банку из-под варенья, на которой Лораэль тут же нацарапала «На чёрный день». Банка замигала мягким светом, будто в ней действительно оказалось что-то драгоценное.

Тень Одиночества развернулась к ним с такой скоростью, что воздух зашипел, как плёнка в перегретом проекторе. Её пустые глазницы сузились, а пальцы вытянулись, готовые забрать своё. Но Кот уже прятал банку за спиной, принимая боевую стойку.

– Попробуй только, – написал он одной лапой, в то время как другой продолжал крепко держать банку. – Я не просто так читал «Моби Дика». Между прочим, там был эпизод…

Его «речь» прервало неожиданное событие – Фолиант на экране вдруг вышел за рамки кадра. Один момент он был двумерным изображением, а в следующий – стоял среди них, пахнущий пылью старых кинозалов и чем-то ещё, что не имело названия в человеческих языках.

– Вы играете с вещами, которые не понимаете, – сказал он, и его голос звучал так, будто доносился через несколько слоёв марли. – Слова здесь не просто исчезают. Их забирают. И за каждым стоит цена.

Энки, наконец прорвав блокаду молчания, хрипло выдавил:

– Какую?

Фолиант повернулся к нему, и в его глазах мелькнули кадры, которых не было в фильме – Вавилон в огне, Александрийская библиотека, погребённая под пеплом, Берлин, где книги горели ярче домов.

– То, без чего нельзя жить, – ответил он. – Память. Надежду. Возможность быть услышанным.

Зал эха содрогнулся, будто от удара грома, которого никто не услышал. Где-то вдалеке, за границами восприятия, что-то огромное и древнее шевельнулось, потревоженное их попытками вернуть то, что было потеряно.

А банка с единственным словом «рыба» продолжала тихо светиться, как маяк в мире, где все огни давно погасли.

                                              * * *

Лораэль шла вдоль стены, её пальцы скользили по шершавой поверхности, оставляя кровавые следы от осколков зеркал, вросших в кожу. Внезапно её нога наткнулась на что-то, что звонко покатилось по каменному полу. Она наклонилась и подняла пустой футляр от скрипки, покрытый вековой пылью. Внутри, среди бархатных складок, лежал ключ – старый, покрытый патиной времени, с причудливым узором на бородке, напоминающим нотный знак.

Когда её пальцы сомкнулись вокруг холодного металла, воздух дрогнул. Сначала тихо, почти неслышно, потом сильнее – как струна перед самым мощным аккордом. И тогда раздался звук. Не скрипка, не голос, а что-то среднее между ними – смех Фолианта, разорвавший тишину, как нож пергамент.

– Какая прелестная ирония, – донёсся его голос, будто из всех углов комнаты одновременно. – Ключ от тишины нашли в инструменте, который больше не может играть.

Кот, до этого момента сосредоточенно охранявший свою банку с единственным словом «рыба», поднял голову. Его зрачки сузились в вертикальные щели.

– Если это шутка, то она настолько же стара, как и твой плащ. Хотя… – Он оглядел футляр. – В пустом футляре от скрипки действительно могла быть только тишина. Или ключ от неё. В зависимости от точки зрения.

Энки стоял неподвижно, его ртутные глаза отражали Тень Одиночества, которая теперь металась по залу, словно испуганная птица в клетке. Его пальцы сжимались и разжимались – демон явно что-то обдумывал, взвешивал, решал. В его горле клубились слова, которые не могли вырваться наружу, пока Тень владела ими.

Лораэль протянула ему ключ, но он покачал головой. Вместо этого он шагнул вперёд, прямо к мечущейся Тени, и его рука молнией вонзилась в её неосязаемое тело. Казалось, пальцы должны были пройти сквозь дым и тень, но вместо этого они наткнулись на что-то твёрдое. Энки стиснул зубы и рванул на себя.

Тень взвыла – звук, который никто не слышал, но все почувствовали в костях. В кулаке Энки замерцало слово, маленькое и дрожащее, как пойманная бабочка: «Нет».

Оно было простым, коротким, даже грубым. Но в этом зале, где все слова были украдены, оно звенело, как колокол набата.

Энки вдохнул полной грудью – первым настоящим вдохом за всё время в этом месте – и крикнул:

– НЕТ!

Звуковая волна ударила по стенам, заставив трескаться камень. Футляр от скрипки рассыпался в пыль. Банка Кота разбилась, выпуская на свободу слово «рыба», которое тут же слилось с эхом. Тень Одиночества сжалась, как бумага в огне, и исчезла, а на её месте остались только слова – сотни, тысячи слов, вырвавшихся на свободу. Они кружили в воздухе, сталкивались, образовывали странные сочетания: «вечность и рыба», «ад и скрипка», «нет и да».

Стена перед ними рухнула, открывая проход в мерцающее пространство, где всё отражалось, искажалось и снова возвращалось к первоначальному виду.

– Ад Зеркал, – прошептала Лораэль, и её голос, такой тихий после долгого молчания, прозвучал оглушительно громко.

Фолиант, наблюдавший за этим представлением с видом критика в театре, медленно захлопал.

– Браво. Особенно кульминация. Хотя, – он наклонил голову, – мне кажется, или слово «рыба» теперь рифмуется с «судьба»?

Кот, подбирая осколки своей банки, фыркнул:

– Всё рифмуется, если достаточно долго мучиться. Главное – не дать этим рифмам украсть. Особенно когда они такие вкусные.

Энки стоял на краю обрыва, глядя в зеркальную бездну. В его руке всё ещё держалось слово «нет», но теперь оно светилось мягче, как уголь, который начинает остывать.

– И что теперь? – спросил он, поворачиваясь к Фолианту. – Мы просто прыгаем?

– О, нет, – улыбнулся Фолиант. – Вы падаете. А вот будет ли это прыжком или падением – зависит исключительно от того, как вы это назовёте. И кто назовёт последним.

И с этими словами он шагнул вперёд – не в пропасть, а в собственное отражение, оставив их стоять перед выбором: последовать за ним или остаться в руинах зала, где наконец-то зазвучали слова.

Лораэль первой сделала шаг. Потом Кот, всё ещё ворча что-то о потерянной рыбе. Энки задержался на мгновение, сжав в кулаке слово «нет», как талисман. Потом и он шагнул вперёд – не прыжком, не падением, а просто шагом, который, как и всё в этом месте, мог быть и тем, и другим.

А зал эха, оставшись позади, начал медленно заполняться словами. Они складывались в стихи, в признания, в проклятия – в историю, которая, возможно, когда-нибудь будет рассказана. Или украдена снова.

Глава 10. Побег через трещину выбора

Зал суда Ада Бесконечного Выбора напоминал библиотеку, где все книги были переплетены в кожу тех, кто так и не смог решиться. Воздух пах чернилами и потом сомнений, а стены были испещрены царапинами – следами тысяч ногтей, пытавшихся найти выход там, где его не было.

Судья восседал за столом, сложенным из старых бюллетеней для голосования, его лицо – шахматная доска, где фигуры двигались сами по себе, бесконечно переигрывая партию. Весы перед ним покачивались, демонстрируя цифру: 100% вины.

– Вы виновны в нерешительности! – провозгласил он, и его голос звучал как скрип пера по пергаменту. – Приговор – вечное колебание между «да» и «нет», между «идти» и «остаться».

Энки стоял, скрестив руки, его ртутные глаза отражали сразу все возможные исходы этого суда.

– А если я откажусь выбирать?

– Тогда выбор сделают за вас, – ответил Судья, и фигуры на его лице замерли в позиции мата.

Кот-Хроникёр, до этого момента лениво наблюдавший за процессом, вдруг поднял голову. Его зрачки сузились, улавливая что-то, что остальные не видели.

– Интересно, – муркнул он, – а что будет, если нарушить баланс этих весов?

– Они не ломаются, – усмехнулся Судья.

– Всё ломается, – возразил Кот и, не спеша, положил на чашу весов свою «рыбу вечности» – ту самую, что когда-то проиграл Саботажнику.

На мгновение воцарилась тишина.

Потом раздался треск.

Сначала едва слышный, как ломающаяся ветка, потом громче – будто рвались цепи, державшие само мироздание. Весы наклонились, застыли на секунду в неестественном положении и рухнули, разлетаясь на тысячи фрагментов. Цифра 100% рассыпалась, как песочный замок.

– Нечестно! – закричал Судья, и его голос наконец потерял официальную монотонность. – Это не по правилам!

– А где написано, что нельзя? – Кот огляделся. – Ах да, вы же сами вырываете страницы с неудобными пунктами.

В этот момент из-под потолка с грохотом обрушился Саботажник, верхом на чудовищной пачке документов с печатью «Архив. Окончательные решения. Не подлежит пересмотру».

– Эй, команда! – завопил он, сжимая в руках что-то, напоминающее гранату с нарисованной улыбкой. – Кто хочет увидеть, как горит бюрократия?

Он дернул чеку – или то, что считал чекой – и швырнул «бомбу» прямо в середину архива.

Взрыв был ослепительно белым и абсолютно беззвучным. Бумаги не сгорели – они ожили. Тысячи приговоров, постановлений, справок и форм в три экземпляра взметнулись в воздух, кружась, как стая испуганных птиц, и превратились в бумажных журавликов. Их крылья шелестели забытыми словами: «виновен», «невиновен», «возможно», «на усмотрение».

Один журавль, сложенный из документа с печатью «Окончательное решение», плавно спланировал и уселся на голову Энки. На его крыле было написано: «Ты свободен. Наверное.»

– Вот это я понимаю – искусство, – проворчал Кот, пытаясь поймать другого журавля. – Особенно мне нравится этот нюанс – «наверное». Как будто даже взрыв не может дать стопроцентной гарантии.

Саботажник, тем временем, кувыркался в водовороте бумажных птиц, смеясь так, будто это был лучший день в его бесовской жизни.

– Видали?! Я же говорил – идеальный хаос! Ни одного правильного решения на километр!

Судья в ужасе наблюдал за разрушением своего царства. Его шахматное лицо теперь напоминало доску после ядерного взрыва – фигуры лежали на боку, пешки плакали, а король безнадёжно пытался спрятаться за ферзя.

– Вы… вы уничтожили систему!

– Нет, – Энки стряхнул журавля с головы и поднял обломок весов. – Мы просто показали, что она была ненастоящей.