Адский тур на троих. Семь кругов абсурда

– Не может быть… – прошептал он. – Я ведь умер за эту рифму!

– Возможно, ты умер за точку в конце, – пожал плечами Кот. – Но её тоже стёрли.

Призрак Поэта зарыдал – слёзы, падая на пол, превращались в крошечные чернильные кляксы, которые тут же испарялись.

– Я не могу уйти, пока не допишу!

– Тогда пиши «апчхи», – посоветовал Кот. – Универсальная рифма.

Энки потянул его за хвост дальше по коридору, оставив Призрака в его вечном мучении.

                                              * * *

Следующая комната оказалась залом суда, но вместо скамьи подсудимых здесь стояли ряды грешников, выкрикивающих свои худшие решения.

– Я купил лодку, но забыл, что боюсь воды! – кричал мужчина в мокром костюме.

– Я женился на близнеце своей бывшей жены! – рыдала женщина с двумя обручальными кольцами на пальце.

– Я двадцать лет выбирал носки! – заявил худой человек с пустыми руками.

Зал взорвался смехом. Даже Судья, сидевший за столом, покрытым одинаковыми ручками, едва сдерживал ухмылку.

– Победитель! – объявил он, стуча молотком по собственной лысине. – Двадцать лет носков!

Грешник расплакался от счастья.

– Я так и не решил, полосатые или в горошек…

Энки, наблюдавший за этим, вздохнул и подошёл к нему.

– Босиком – тоже вариант.

Грешник уставился на него, будто тот предложил отрезать себе ноги.

– Но… но тогда мозоли!

– А в аду их нет?

Грешник задумался. Потом медленно снял несуществующие носки и бросил их в несуществующую корзину.

– Кажется, я только что совершил ещё одно плохое решение.

– Добро пожаловать в клуб, – хмыкнул Энки, отходя.

Кот, тем временем, записывал в свой воображаемый свиток:

– «Глава 5. Где демон даёт мудрые советы. Или нет».

– Ты издеваешься?

– Нет, я летописец. Это хуже.

Из-за спины раздался голос Фолианта, появившегося из тени, как запятая в середине предложения.

– Выбор – это иллюзия. Как и эти носки.

– А что не иллюзия? – спросил Кот, не отрываясь от записей.

– Мои налоги, – ответил Фолиант и растворился в воздухе, оставив после себя запах старых книг и чужой тоски.

Энки потёр виски.

– Когда мы уже найдём этот чёртов ключ?

– Когда перестанем выбирать, – пробормотал Кот, но тут же задумался. – Хотя нет, это тоже выбор. Чёрт.

Грешник с носками вдруг закричал им вслед:

– Эй! А если я выберу не выбирать?

– Поздравляю, – крикнул в ответ Энки. – Ты только что создал новую реальность.

– Опять?!

Судья ударил молотком, и зал наполнился смехом, который, как эхо, повторялся в бесконечности одинаковых коридоров.

                                              * * *

Воздух в Аду Бесконечного Выбора был густым от невысказанных слов. Они висели в пространстве, как невидимые паутины, цепляясь за одежду, за мысли, за кончики пальцев, протянутых к несуществующим ответам. Призрак Поэта, всё ещё дрожащий от недописанной строфы, прижал ладонь к стене, будто пытаясь вырвать у неё последнее слово силой. Его чернильные слёзы растекались по полу, образуя причудливые узоры, напоминающие то ли карту потерянных возможностей, то ли просто кляксу, которую небрежно поставило перо уставшего писца.

И тут между строк реальности вплелась новая тень. Она возникла из перекрёстка отражений, где три зеркала показывали три разных версии одного и того же момента. Фолиант предстал перед ними в облике литературного критика – длинный, как недочитанный роман, в очках с толстыми стёклами, которые делали его глаза похожими на две точки в конце особенно бессмысленного предложения. В руках он держал ножницы, лезвия которых блестели холодным светом невысказанной правды.

– Роза красная, фиалка синяя… – процитировал он голосом, в котором смешались презрение и скука. – Боже, да это же уровень детского утренника! Где муки творчества? Где кровавый пот на челе гения? Где хотя бы намёк на экзистенциальный ужас бытия?

Призрак Поэта замер, будто его пронзили этим голосом. Его прозрачные пальцы сжали воображаемое перо так сильно, что оно рассыпалось в прах.

– Но… но это был только черновик! – прошептал он, и его слова, падая на пол, превращались в крошечных жуков-буквоедов, которые тут же начали грызть собственные хвосты. – Я искал идеальную рифму…

– Идеальную? – Фолиант закатил глаза так выразительно, будто собирался перевернуть ими всю вселенную. – Дорогой мой страдалец, даже смерть не смогла сделать из вас поэта. Это стихотворение – как ад: предсказуемо, банально и бесконечно повторяется.

Он щёлкнул ножницами, и строчки на стене вдруг разорвались посередине, как недописанная жизнь. Чернила хлынули потоком, заливая пол, превращая его в тёмное зеркало, в котором отражались только обрывки неудавшихся судеб.

Призрак Поэта рухнул на колени, и его слёзы, смешиваясь с чернилами, образовывали странные узоры – то ли новые стихи, то ли просто следы отчаяния.

– Может быть… может быть, вы подскажете, как исправить? – дрожащим голосом спросил он, поднимая на Фолианта глаза, полые, как незаполненные страницы.

Фолиант задумался на мгновение, потом резко разорвал лист бумаги, который вдруг появился у него в руках.

– Вот ваше исправление. Иногда молчание – лучшая поэзия.

Призрак ахнул, будто его ударили этим молчанием по самому больному месту – по невысказанному. Он схватился за грудь, где когда-то билось сердце, и начал медленно растворяться, как последнее слово на кончике языка, которое так и не было произнесено.

Энки наблюдал за этой сценой, скрестив руки на груди. Его рога отбрасывали на стены странные тени, которые никак не могли решить, хотят ли они быть длиннее или короче.

– Ну и гадство же ты, – заметил он, глядя на Фолианта. – Отнять у призрака последнюю строчку – это как украсть у утопленника воздушный пузырь.

Фолиант повернулся к нему, и его очки сверкнули холодным светом.

– Литературная критика – это не лавочка милосердия, дорогой демон. Искусство должно страдать. Желательно – громко и с хорошим стилем.

– Ага, а потом ты удивляешься, почему все писатели в аду, – проворчал Энки, отряхивая чернильные брызги с рукава.

Тем временем Кот, который всё это время сидел в углу и что-то усердно записывал, вдруг поднял голову с выражением торжествующего безразличия на морде.

– Готово! – объявил он, стряхивая с лапы невидимые чернила. – «Мои годы в аду: мемуары неудачника». Главы с первой по семьдесят, включая эпилог и пару апокрифов на всякий случай.

Энки нахмурился и протянул руку.

– Дай-ка посмотреть.

Кот нехотя передал ему воображаемую книгу. Энки пролистал несколько страниц, и его брови поползли вверх, как чёртики из табакерки.

– Погоди-ка… Это же мой дневник! Ты украл мой дневник!

Кот зевнул, демонстрируя полный набор острых, как литературная критика, зубов.

– В искусстве всё украдено, дорогой. Разве ты не знал? Шекспир, Достоевский, этот вот… – он махнул лапой в сторону Фолианта, – все они брали чужое и делали вид, что так и было задумано.

– Но это же мои личные записи! – возмутился Энки, листая страницы. – Здесь даже про тот случай с ангелом и бутылкой святой воды!

– Ах, вот откуда у меня вдохновение, – пробормотал Фолиант, делая пометки в воображаемом блокноте.

Кот невозмутимо умывал лапу.

– Расслабься. Я немного изменил концовку. Теперь ты не просто напился святой воды и три дня чихал искрами. Теперь это метафора борьбы добра со злом в постмодернистском обществе. Гораздо глубже.

– Глубже? – Энки сжал книгу так, что она захрустела. – Ты добавил, что я при этом мурлыкал!

– Художественный вымысел, – пожал плечами Кот. – Кстати, ты мой соавтор. Половина гонорара – твоя.

– Какой ещё гонорар? Мы в аду!

– Ага, а значит, права на адаптацию уже проданы, – Кот многозначительно посмотрел на Фолианта. – Кстати, как тебе идея экранизации?

Фолиант задумчиво постучал ножницами по подбородку.

– Слишком много диалогов. Нужно больше экшена. Может, добавить погоню на песке времени?

– О, а в конце пусть главный герой просыпается и понимает, что всё это был сон! – оживился Кот.

– Нет! – рявкнул Энки, хватая себя за рога. – Нет, нет и ещё раз нет! Я не позволю вам превратить мою жизнь в дешёвый литературный трюк!

– Слишком поздно, – зловеще прошептал Фолиант, растворяясь в воздухе. – Рукопись уже у издателя.

Кот удовлетворённо муркнул и записал что-то в своём воображаемом блокноте.

– Глава пять. Демон узнаёт, что его жизнь – это чей-то черновик. Трагично. Почти по-шекспировски.

Энки схватился за голову, чувствуя, как реальность вокруг начинает расползаться по швам, как плохо сшитая книга. Где-то вдалеке завывал Призрак Поэта, всё ещё ищущий свою последнюю строчку. Чернильное озеро на полу отражало три версии одного и того же неба – ни в одном из них не было места для ключа, который они искали.

– Знаешь что? – Энки повернулся к Коту с выражением человека, который вот-вот совершит либо самое глупое, либо самое гениальное решение в своей жизни. – Давай сожжём эту книгу.

Кот прикрыл лапой воображаемый томик.

– Нельзя сжигать книги. Это дурной тон. Особенно в аду. Особенно если они – единственное доказательство, что ты вообще существовал.

И в этот момент все трое – демон, кот и растекающийся по стенам Фолиант – почувствовали, как где-то между строк мелькнул тот самый ключ. Он был похож на точку в конце длинного предложения, которое никто не решался закончить.

                                              * * *

Воздух в зале суда сгустился до консистенции недописанного стихотворения. Судья, чье лицо напоминало переплетённый том законов с потрёпанными уголками, ударил молотком по стопке пустых бланков решений, и эхо разнеслось по коридорам ада, как рифма в пустом черепе.

– Испытание завершающее! – провозгласил он, и его голос треснул на высокой ноте, будто пересохшее перо. – Закончите стих: «Выбор есть, но нет…». Рифма должна быть истинной. Неправда сожжёт ваши языки.

Энки переглянулся с Котом. Тот лишь пожал плечами, оставляя на стене очередную царапину-заметку: «Глава 5. Где нас заставляют рифмовать. Опять».

– Ну-ка, – прошептал Энки, ощущая, как где-то за спиной Фолиант материализуется из тени, приняв облик скучающего литературного критика. – «Выбор есть, но нет…»

– …выхода, – пробормотал Кот, но слова тут же свернулись в чёрный дым у него во рту.

– …смысла, – попробовал Энки, но фраза упала на пол мёртвым грузом.

Судья качал головой, и с каждым движением его парик превращался то в белоснежный парус корабля дураков, то в пожелтевшую страницу с пометками на полях.

– Рифма должна быть кровью, а не чернилами! – прошипел он. – Последний шанс.

И тогда Энки взглянул на Фолианта, на Кота, на свои собственные руки, покрытые шрамами от невыбранных возможностей, и выдавил:

– …но нет ума.

Тишина.

Потом – щелчок. Дверь с надписью «Выход (или вход?)» распахнулась, скрипя петлями, которые звучали как смех гиены.

– Принято, – вздохнул Судья. – Увы, это и есть истина.

Фолиант медленно захлопал в ладоши, но звука не было – только шелест перелистываемых страниц.

– Браво. Вы только что доказали, что даже в аду ценится самоирония.

Кот тем временем уже копошился у ног Призрака Поэта, который, свернувшись калачиком, продолжал выводить на полу чернильные круги. Его чернильница, старая, потрёпанная, с выщербленным краем, стояла рядом, и в её глубине что-то блеснуло.

– Э-э-э, – Кот тыкнул лапой в сосуд. – Кажется, наш «ключ» любит посидеть в чернилах.

Призрак Поэта вскинулся, как раненый зверь.

– Нет! Не трогайте её! Это моя душа! Всё, что осталось…

– Душа? – Энки наклонился, разглядывая блестящий предмет. – Похоже на обычный ключ, заляпанный поэтическим бредом.

– Это последняя рифма, которую я так и не нашёл! – завопил Призрак, и его пальцы вцепились в чернильницу с такой силой, что стекло треснуло, выпуская на свободу фиолетовые клубы тумана. – Она держит меня здесь! Без неё я… я стану просто пустым местом между строк!

Энки замер. Где-то в глубине его демонской сущности шевельнулось что-то похожее на понимание. Он вытащил из-за пояса пустую бутылку из-под рома – ту самую, что таскал с собой с самого первого круга.

– Ладно. Давай меняться.

– Что? – Призрак уставился на бутылку, в которой отражались все семь адских небес.

– Ты получаешь сосуд. Пустой. – Энки потряс бутылкой, и та звонко хлопнула. – А я – ключ. Честный обмен.

– Но… но там же ничего нет!

– Именно. – Энки усмехнулся. – Теперь ты можешь наполнить её чем угодно. Даже смыслом.

Призрак Поэта медленно разжал пальцы. Чернильница с глухим стуком упала в протянутую ладонь Энки, а ключ, блеснув, остался лежать на дне бутылки, которую демон тут же перевернул.

– Ты отдал свою душу за пустоту, – прошептал Фолиант, наблюдая за этим. – Поэтично.

– Нет, – Энки потряс бутылкой, где ключ звенел, как последняя монета у пьяницы. – Я обменял одну загадку на другую. Так всегда и происходит.

Кот, тем временем, уже стоял у открытой двери, где за спиной Судьи медленно распадались стены, превращаясь в строки незавершённой поэмы.

– Нам пора. Пока они не придумали новое испытание.

– Например?

– Рифмовать «вечность» с «безысходностью». Опять.

Энки фыркнул и шагнул в проём, где уже виднелись очертания следующего ада – бесконечные зеркала, каждое из которых отражало лишь вопрос без ответа.

Призрак Поэта остался сидеть на полу, качая в руках пустую бутылку, в глубине которой уже зарождалась новая, ещё не написанная строфа.

Фолиант, исчезая последним, оставил на стене надпись:

«Глава 5. Где все потеряли что-то важное. Особенно голову».

Дверь захлопнулась.

Но где-то в глубине чернильного озера уже плескалась новая волна.

Глава 6. Бес, взрывающий альтернативы

Дверь в бар «Последний Шанс» появилась там, где её вчера ещё не было – между трещиной в стене и чьим-то забытым «а что, если?». Она скрипела на петлях, которые звучали как старые кости, перемалываемые жерновами времени. Над входом висела вывеска, где неоновые буквы то загорались, то гасли, будто не решаясь сообщить миру своё название окончательно.

Энки толкнул дверь плечом, и перед ним раскрылось пространство, пахнущее перегаром ангелов и прокисшими надеждами. Бар был устроен по принципу чистилища – слишком тесный, чтобы быть раем, но слишком яркий, чтобы быть адом. За стойкой, покрытой царапинами от тысяч невысказанных тостов, стоял Каро – бывший ангел памяти, лишённый крыльев за то, что подмешивал в напитки забытые сны. Его глаза, напоминающие потускневшие витражи, слезились от вечного напряжения – как будто он всё время пытался разглядеть в посетителях то, чего они сами не помнили.

– Энки, – произнёс Каро, протирая бокал, который, сколько его ни чисти, оставался мутным. – Я знал, что ты заглянешь. После Ада Выбора все заглядывают.

– Не надо мне своих пророчеств, – буркнул Энки, плюхнувшись на табурет, который тут же попытался уйти из-под него, словно стыдясь такого клиента. – Дай чего-нибудь крепкого. Чтобы забыть, как меня заставили рифмовать.

Каро кивнул и, не глядя, налил в бокал жидкость, которая переливалась всеми оттенками синего – от бледного, как первая ложь, до тёмного, как последнее сожаление.

– «Сожаление», – объявил он. – Меняет вкус в зависимости от того, о чём вы жалеете.

Кот, устроившийся на стойке рядом, потянул лапу к бокалу.

– Давай-ка попробую. Мне есть о чём жалеть. Например, о том, что я вообще с вами связался.

Он лизнул край бокала – и тут же скривился, будто слизал с пола всю горечь мира.

– Фу! Это напоминает мои отношения с лотком.

Энки хмыкнул и отхлебнул. Вкус ударил по нёбу – сначала сладкий, как обещание, потом горький, как его нарушение. Где-то на задней стенке глотки задержалось послевкусие – металлическое, как кровь на губах после удара.

– Ну и гадость, – прошипел он, но потянулся за вторым глотком.

Каро улыбнулся – недобро, как человек, знающий, что его напитки не лечат, а лишь обнажают раны.

– Вкусно?

– Как пинок судьбы в зубы.

– Значит, ты жалеешь о чём-то серьёзном.

Энки не ответил. Вместо этого он взял меню – толстую, потрёпанную книгу, страницы которой слипались, будто пропитанные алкоголем слёзы.

– Что тут есть?

– Всё, что ты мог бы выбрать, но не выбрал, – пояснил Каро.

Энки открыл меню. На каждой странице значилось одно и то же слово:

«Возможность».

Ни описаний, ни цен, ни даже ингредиентов – только это слово, размноженное в бесконечность.

– Оригинально, – процедил Энки. – А если я закажу?

– Попробуй.

– Ладно. Давай… «Возможность».

Каро кивнул и исчез за стойкой. Раздались звуки – то ли он что-то жарил, то ли ронял, то ли смеялся. Через минуту он вернулся с тарелкой, накрытой серебряным колпаком.

– Подано.

Энки снял колпак. На тарелке лежал…

…кусок пергамента. На нём дрожащим почерком было написано:

«Ты мог бы стать хорошим».

Ни еды, ни соуса, ни даже крошек – только эти слова, которые пахли детством и чем-то безвозвратно утерянным.

Кот заглянул через плечо.

– Хм. А я думал, будет хотя бы гарнир.

Энки отодвинул тарелку. Его пальцы слегка дрожали.

– Это не смешно.

– Я и не шутил, – пожал плечами Каро. – Ты заказал «Возможность». Это то, что ты отверг когда-то.

– Я не… – Энки замолчал. Где-то в глубине памяти шевельнулось что-то – тень воспоминания, может быть, даже не его.

Кот, видя его замешательство, потыкал лапой в пергамент.

– Может, всё-таки съешь? А то выглядит, будто ты опять отказываешься.

– Заткнись, – буркнул Энки, но голос его потерял привычную едкость.

Каро наблюдал за ними, скрестив руки. Его крылья, вернее, то, что от них осталось – два обрубка, торчащих из спины, – дёргались, будто пытались вспомнить, как это – летать.

– В этом баре подают только то, что ты уже однажды проигнорировал, – тихо сказал он. – Если хочешь что-то новое… тебе не сюда.

Энки отпил ещё глоток «Сожаления». На этот раз вкус был другим – сладким, как обещание, которое так и не сбылось.

– Чёрт, – пробормотал он. – Дайте мне просто рому. Обычного. Без философии.

Каро покачал головой.

– Ром закончился. Осталось только то, что ты оставил недопитым.

Кот муркнул и потянулся к меню.

– Ладно, а если я закажу «Возможность»?

Каро ухмыльнулся.

– Попробуй.

Кот уверенно ткнул лапой в страницу.

– Один «Возможность», пожалуйста. С рыбой.

Каро исчез и через мгновение вернулся с новой тарелкой. Кот снял колпак.

На блюде лежала кость.

Одинокая, чистая, без намёка на мясо.

Кот уставился на неё.

– Это что, шутка?

– Нет, – ответил Каро. – Это то, что ты оставил на тарелке в прошлый раз.

Кот замер. Потом медленно отодвинул блюдо.

– Ладно, я передумал.

Энки фыркнул, но в его смехе было что-то нервное.

– Ну что, летописец? Не нравится собственное меню?

Кот не ответил. Он смотрел на кость, и в его глазах мелькнуло что-то непривычное – может, сожаление, а может, просто осознание того, что некоторые вещи нельзя описать словами.

А за окном бара, где тьма сгущалась, как чернила в забытой ручке, уже ждал следующий ад – мир, где каждое решение взрывало реальность на тысячу вариантов.

И где-то среди них был тот единственный, который они так и не выбрали.

                                              * * *

В баре «Последний шанс» воздух дрожал от невысказанных исповедей. За соседним столиком грешник в потрёпанном костюме плакал в стакан, из которого вместо вина сочился свет – видимо, Каро подал ему «Слёзы ангела», особый коктейль для тех, кто жалел о несовершённых добрых делах. Энки наблюдал за этим, постукивая когтями по стойке, когда из-за неё неожиданно появилась кудрявая голова с кривым нимбом.

– Эй, демон! – Гавриил Младший, ангел-недоучка, вынырнул из-под стойки, роняя перья. – Я тут новый бармен! Ну, почти. Каро сказал «посмотри за баром», а я…

Он протянул к бокалу Энки неуверенные пальцы, которые светились странным розоватым светом – признак недополученной святости.

– Не трогай… – начал Энки, но было поздно.

Ангел коснулся стакана, и виски внутри вспыхнуло ослепительным светом. Когда блики рассеялись, в бокале плескалась кристально чистая жидкость, от которой исходил лёгкий запах ладана и детской невинности.

– Святая вода?! – зашипел Энки, отодвигаясь так резко, что его табурет завизжал по полу. – Ты что, совсем идиот?

Кот, не отрываясь от своих записей, провёл когтем по странице:

– «Заметка для мемуаров: ангелы – единственные существа, способные испортить даже адский алкоголь. Особенно если они недоучки.»

Гавриил покраснел до кончиков ушей, которые торчали из-под его растрёпанных кудрей как два розовых листика.

– Я хотел сделать «светлый эль»! – пробормотал он. – На экзамене у нас была практика по превращению…

– Воды в вино, да? – перебил Энки, тыча пальцем в злополучный бокал. – Ты сделал наоборот!

Ангел потупился. Его нимб съехал набок и теперь напоминал упавший знак вопроса.

– Я могу исправить! – он снова потянулся к бокалу, но Энки резко прикрыл его ладонью.

– Лучшее, что ты можешь сделать – отойти от барной стойки. Дальше. Ещё дальше. Вот так.

В этот момент дверь распахнулась с таким грохотом, что с полок попадали бутылки с экзотическими напитками вроде «Раскаяния 12-летней выдержки» и «Невысказанного признания». На пороге стоял Саботажник – мелкий бес с выгоревшими на адском солнце рожками и вечной ухмылкой вора, который только что стащил у судьбы кошелёк.

– Эй, компашка! – он плюхнулся за их столик, перевернув в процессе три пустых бокала. – Слышал, вы ищете ключ? Давайте сыграем в «правду или ложь»!

Кот медленно поднял взгляд от записей:

– Давай угадаю. Если мы проиграем, ты взорвёшь нас вместе с этим баром?

Саботажник замер с открытым ртом, затем рассмеялся так, что из его ушей повалил дым:

– Ха! Нет… ну, может быть. Но если угадаете, где ключ – я взорву ненужную реальность!

Он вытащил из кармана нечто, напоминающее гранату, если бы гранату сделали из папье-маше и детских грёз. На боку красовалась надпись: «Хаос™. Взрывает только лишнее».

Энки переглянулся с Котом. Тот пожал плечами:

– В любом случае это лучше, чем святая вода.

– Ладно, – вздохнул Энки. – Где ключ?

Саботажник зажмурился, его язык высунулся от напряжения:

– М-м-м.… он в.… он в….

Кот вдруг резко поднял лапу и ткнул в потолок, где среди паутины и забытых новогодних украшений болталась люстра из оленьих рогов.

– Там.

– Что?! – Саботажник открыл глаза. – Как ты…

Раздался звон – с люстры сорвался небольшой блестящий предмет и упал прямиком в стакан со святой водой, которая тут же зашипела и испарилась, оставив после себя только обгоревший ключ и лёгкий запах серы.

– Чёрт! – воскликнул Саботажник. – Это нечестно! Ты должен был гадать!

Кот невозмутимо поддел ключ когтем и бросил его Энки:

– Я не гадал. Я видел, как он там застрял, когда мы вошли. Ты, кстати, уронил его, когда пытался стащить бутылку «Ангельского терпения».

Бес заскулил, но тут же оживился:

– Ну ладно! Но я всё равно что-нибудь взорву!

Он швырнул свою гранату в угол, где сидел грешник, всё ещё плакавший в стакан. Раздался хлопок, и вместо мужчины появилось… три его версии: одна продолжала рыдать, вторая смеялась, а третья просто смотрела с недоумением.

– Альтернативные реальности! – с гордостью объявил Саботажник. – Теперь он может выбрать, кем быть!

Каро, выглянувший из-за стойки, вздохнул:

– И за это мне придётся убирать.

Гавриил Младший, всё это время молча наблюдавший, вдруг воскликнул:

– О! Я понял! Это как в притче про…

– Если ты сейчас скажешь «как в притче», – перебил его Энки, поднимаясь с ключом в руке, – я найду способ превратить тебя обратно в святую воду.

Кот уже стоял у двери, записывая последние строки:

– «Глава шестая. Где мы нашли ключ, потеряли терпение и обрели головную боль. Конец.»

А за дверью их ждал новый ад – мир, где каждое решение создавало новую реальность. И где-то среди них была та, которую они так и не выбрали.

                                              * * *

Фолиант, приняв облик сомелье в бархатном фраке, вытканном из теней и забытых обещаний, подал Энки бокал с вином, которое не имело цвета – лишь мерцало, как отражение луны в разбитом зеркале.

– Вино из несбывшихся надежд, – прошелестел он, и его голос рассыпался на сотню отголосков, будто каждый звук падал в разные реальности. – Рекомендую не задерживать глоток. Оно имеет привычку менять вкус в зависимости от того, о чём вы пожалели сильнее всего.