Тень спящего. Цена забытого обещания

– Не оборачивайся, – прошептал голос Ирины, но откуда-то издалека, будто через толщу воды. – Просто садись.

Он хотел повернуться, но тело не слушалось – ноги сами понесли его вперёд, к свободному месту у окна.

Когда поезд дёрнулся и начал движение, Андрей наконец смог посмотреть в окно. На перроне (хотя никакого перрона здесь не могло быть) стояла Ирина. Она махала ему рукой, но не в знак прощания – скорее, как будто отгоняла муху.

И тогда он увидел.

Её тень не повторяла движений. Она стояла неподвижно, а потом… медленно повернула голову прямо на него.

Последнее, что он услышал перед тем, как поезд нырнул в туннель – скрип из того самого запретного купе. Только теперь он звучал как смех.

Тихон, внезапно появившийся в дверях, протянул ему билет.

– Конечная – Глухово, – сказал он, и его голос снова стал старческим. – Обратных билетов нет.

За окном мелькнул знак с полустёртой надписью: «Глухово – 1 км».

Город ждал.

Глава 8. Город-призрак

Поезд замер на перроне с последним вздохом пара, будто животное, притворившееся мёртвым. Андрей толкнул дверь вагона – она открылась с протестующим скрипом, словно предупреждая: назад пути нет.

Перрон был пуст. Не просто безлюден – он выглядел так, будто здесь не ступала нога человека уже много лет. Билетная касса с выцветшей надписью «Справочное» была заколочена досками, но сквозь щели пробивался жёлтый свет, будто внутри кто-то дежурил круглосуточно. Брошенная тележка для багажа стояла под навесом, её колёса проросли в трещины асфальта, словно пустили корни.

– Глухово, – пробормотал Андрей, и его голос утонул в тишине, не оставив даже эха.

Он сделал шаг вперёд, и тут же заметил неладное: его тень вела себя странно. Она отставала на секунду, будто нехотя волочилась за ним, а когда он остановился – ещё несколько мгновений продолжала движение.

– Тихон? – обернулся он к поезду, но состав уже начал медленно отползать назад, словно испуганная змея. В окнах мелькнули силуэты – много теней, но ни одного реального пассажира.

Над вокзалом возвышалась башня с часами. Циферблат был пуст – ни стрелок, ни цифр, только ржавые потёки, расходящиеся от центра, будто когда-то здесь застыли брызги чьей-то крови. И всё же…

Тик-так.

Звук шёл откуда-то снизу. Андрей присел на корточки, прижал ладонь к бетону перрона. Вибрация. Земля здесь дышала, и с каждым вдохом из её глубин доносилось мерное тиканье – словно где-то под городом работали гигантские часы, отсчитывающие время для мёртвых.

Он поднял голову и увидел её.

Напротив, через пути, стояла фигура в длинном плаще. Не Ирина – силуэт был выше, тоньше. Человек (если это был человек) не двигался, лишь следил за ним безликой тенью.

– Эй! – крикнул Андрей, но фигура мгновенно растворилась, будто её и не было.

Только теперь он заметил объявление на столбе рядом с кассой. Бумага пожелтела, чернила выцвели, но текст ещё можно было разобрать:

«Потеряна тень. Найдётся – вернуть владельцу. Вознаграждение – память»

Подпись – «Самохин».

Ветер донёс запах горелой резины и чего-то ещё – сладковатого, как разлагающиеся цветы. Андрей потянул носом воздух и вдруг осознал: город пахнет так, будто его забыли выключить.

Он направился к выходу с вокзала. Автомат с газировкой у дверей гудел, хотя вилка лежала рядом на полу, не подключённая к сети. В стеклянной дверце отражалось его лицо – но не настоящее, а какое-то размытое, будто кто-то стёр черты пальцем по ещё влажной фотографии.

За дверями вокзала должна была быть площадь. Вместо неё – пустырь, заросший бурьяном, посреди которого стоял одинокий трамвайный вагон.

Вагон был старый, довоенный, с разбитыми стёклами. Но внутри горел свет, и на одной из скамеек сидела… нет, не человек. Тень человека. Чёткая, как чёрно-белая фотография, но плоская, без объёма.

Тень подняла голову и поманила его пальцем.

Андрей отшатнулся. В этот момент где-то вдалеке прозвучал колокол. Один удар – тяжёлый, будто кто-то ударил кувалдой по крышке гроба.

На башне вокзала стрелки часов вдруг появились – обе показывали на двенадцать. И тогда он понял:

Глухово не был мёртвым городом.

Он спал.

И начинал просыпаться.

                                           * * *

Андрей шагнул за пределы вокзальной площади, и город обнял его запахом ржавого железа и перестоявшего супа. Тротуарная плитка под ногами была испещрена трещинами, складывающимися в узоры, похожие на предупреждающие знаки. Вдоль улицы стояли дома с заколоченными окнами, но за некоторыми стёклами мерцал тусклый свет – будто жильцы прятались в глубине комнат, затаив дыхание.

Из переулка вывалился человек. Его шатающаяся походка, запах перегара и грязная рубаха нараспашку кричали: «местный алкоголик». Но когда он поднял голову, Андрей увидел глаза – не мутные, а наоборот, неестественно ясные, словно кто-то выжег в них всю пелену опьянения.

– Опять пришли… – мужчина (на табличке у вокзала значилось «Тимофей Боров») схватил Андрея за рукав. Его пальцы оставили на ткани влажные следы. – Все ушли… тени съели…

– Какие тени? – Андрей попытался освободиться, но старик держал с неожиданной силой.

Тимофей захохотал – звук, похожий на треск ломающихся костей.

– Какие… какие… – он тыкал грязным пальцем в грудь Андрея. – Твоя-то, где, умник?

И правда – в этот момент Андрей заметил, что его тень исчезла. Совсем. Даже под резким уличным фонарём от него не падало ни малейшего силуэта.

– Лёха в «Отсвете» тебе всё расскажет, – Тимофей вдруг успокоился и указал на здание через дорогу. – Только смотри… – он наклонился так близко, что Андрей почувствовал запах гниющей печени. – Не пей то, что он нальёт.

Трактир «Отсвет» выглядел как последнее пристанище в аду. Вывеска висела на одной цепи, скрипя на ветру, а в окнах второго этажа кто-то методично включал и выключал свет. Дверь была приоткрыта, из щели сочился жёлтый свет и доносились звуки – не голоса, а скорее шорох множества страниц, перелистываемых одновременно.

Андрей толкнул дверь.

Внутри было пусто, если не считать барной стойки, за которой стоял мужчина лет сорока в кожаной куртке с оторванными заклёпками. Его шею обвивала толстая цепь – не украшение, а скорее ошейник, вросший в кожу.

– Новенький, – мужчина (Лёха, как назвал его Тимофей) ухмыльнулся, обнажив отсутствующий клык. – Седьмой, если я не ошибаюсь.

– Седьмой что?

– Кто спросил про тени. – Лёха достал из-под стойки бутылку с мутной жидкостью. – Вино для теней. Хочешь?

На полке за ним стояли ряды таких же бутылок, но в каждой плавало что-то тёмное – будто туда налили не вино, а кусочки ночи.

– Я не понимаю…

– Да ты глянь-ка, – Лёха резко схватил его за руку и подтащил к зеркалу в углу. – Видишь?

Зеркало было завешано чёрной тканью, но в щели между складками Андрей разглядел отражение. Своё – но не настоящее. В зеркале он стоял с тенью, но тень эта двигалась самостоятельно – поправляла воротник, чесала нос, тогда как реальный Андрей стоял неподвижно.

– Это…

– Не ты, – Лёха отпустил его руку. – Это тот, кому принадлежит твоя тень.

Из глубины трактира донёсся звук – будто кто-то провёл ногтями по стеклу. Лёха вздрогнул, и цепь на его шее звонко стукнула о стойку.

– Садись, новенький. Сейчас придёт остальная компания.

Он налил в стакан жидкость из бутылки – она оказалась густой, как сироп, и пахла железом.

– Выпьешь – увидишь свою тень. Но ненадолго.

За окном трактира мелькнули силуэты – их было несколько, и все двигались странно, будто не привыкли к собственным телам.

– Кто они? – прошептал Андрей.

Лёха усмехнулся и потянул цепь, словно проверяя её прочность.

– Такие же, как ты. Только их тени уже начали возвращаться.

Он отхлебнул из стакана, и в этот момент Андрей увидел – на полу за Лёхой появилась тень. Но не человеческая.

Это была тень цепи.

                                           * * *

Лёха проводил его взглядом к углу, где в тени висело зеркало, плотно задрапированное чёрной тканью. Ткань была странно влажной на ощупь, будто её только что вынули из воды.

– Любопытно, да? – Лёха щёлкнул зажигалкой, освещая контур зеркала. – Каждый новенький тянется к нему, как мотылёк к огню.

Андрей неосознанно сделал шаг вперёд, но Лёха резко схватил его за плечо.

– Не-не, дружок. Там не выставка.

– Что там?

– Тот, кто носит твоё лицо, когда ты спишь. – Лёха провёл пальцем по цепи на своей шее, и металл издал жалобный звон. – В моём случае – тот, кого я удавил этой штукой.

В трактире внезапно похолодало. Андрей почувствовал, как по спине пробежали мурашки – не от страха, а от странного узнавания, будто за этой тканью действительно кто-то ждал его годами.

– Можно хотя бы…

– Нет, – Лёха перекрыл ему путь к зеркалу. – Не сегодня. Когда придёт время – само откроется.

Он протянул Андрею ключ – старый, покрытый патиной, с выгравированным номером 13.

– Комната наверху. Твоя, пока не вернёшь тень. Или пока она не вернёт тебя.

Лестница скрипела под ногами так, будто предупреждала: назад дороги нет. Комната оказалась маленькой, с единственным окном, выходящим на пустынную улицу. На кровати – выцветшее одеяло с узором из звёзд, которые при ближайшем рассмотрении оказались крошечными черепами.

Андрей бросил сумку на пол, и в этот момент услышал первый шёпот.

– …колокол…

Он замер. Звук шёл не с улицы, а из-под кровати – тихий, как царапанье мышиных когтей по дереву.

– …найди колокол…

Андрей упал на колени, откинул покрывало. Под кроватью лежала детская кукла – тряпичная, с одной пуговицей вместо глаза. Её рот был зашит грубыми нитками, но шепот продолжался.

– …часовня…

Он схватил куклу – и тут же выронил. Ткань была ледяной и… пульсирующей, будто под ней билось крошечное сердце.

На улице что-то зашевелилось. Андрей подошёл к окну.

Улица была пуста, если не считать теней. Они двигались самостоятельно – без хозяев, скользя по стенам домов, как чёрные пятна на старой плёнке. Одна из теней остановилась прямо под его окном, подняла голову.

У неё не было лица, но Андрей почувствовал – она смотрит прямо на него.

Тень подняла руку и указала куда-то в сторону леса. Туда, где над деревьями виднелся тёмный шпиль.

Часовня.

– Спокойной ночи, новенький, – донёсся снизу голос Лёхи.

Андрей отшатнулся от окна. Когда он снова осмелился выглянуть, тени исчезли. Но на пыльном подоконнике остался отпечаток – чья-то маленькая ладонь, будто ребёнок пытался заглянуть внутрь.

Он лёг на кровать, не раздеваясь. В потолке была трещина, складывающаяся в цифру «7».

Перед самым сном ему показалось, что чёрная ткань на зеркале в углу слегка шевельнулась.

Как будто кто-то с той стороны потянул её к себе.

Глава 9. Часовня Ликующих

Утро в Глухове началось с тумана – густого, молочного, обволакивающего дома, как вата в гробу. Андрей вышел из трактира «Отсвет», и первое, что увидел – свою тень. Она лежала у порога, будто ждала его всю ночь, но не повторяла движений, а лишь медленно поворачивала голову, следя за ним, как хищник за добычей.

Дорогу к часовне Лёха описал кратко: «Иди на восток, пока не начнут шептаться камни». Востоком оказалась узкая тропа между двух полуразрушенньiх домов, где тротуар сменялся сплошными ямами, заполненными ржавой водой.

Тропа сужалась с каждым шагом. Ветви деревьев сплетались над головой, образуя туннель, где воздух пах сыростью и чем-то ещё – сладковатым, как разлагающиеся яблоки. Первые листья коснулись его лица, и Андрей вздрогнул: они были неестественно тёплыми, почти живыми.

– Не ходи… – прошептал кто-то прямо у него за спиной.

Он обернулся – никого. Только берёза, качающаяся на ветру. Но когда он снова двинулся вперёд, шёпот продолжился, теперь уже со всех сторон:

– …вернись…

– …она ждёт…

– …не буди…

Ветви тянулись к нему, царапая руки. Одна – особенно цепкая – схватила за куртку, будто пытаясь удержать. Андрей дёрнулся, ткань с треском разорвалась, и в этот момент он увидел: на коре дерева, прямо на уровне его глаз, был вырезан глаз. Совершенно реалистичный, с ресницами и даже слезой из смолы.

– Что за чёрт…

Глаз моргнул.

Андрей отпрыгнул, споткнулся о корень и упал спиной в лужу. Вода оказалась ледяной, хотя на улице стоял август. Когда он поднялся, перед ним открылся вид на часовню.

Она стояла на холме, окружённая берёзами с чёрными пятнами на стволах – будто кто-то обжёг их пальцами. Само здание когда-то было белым, но теперь напоминало гниющую кость. Шпиль покосился, крыша просела, а вместо креста наверху торчал ржавый гвоздь.

И всё же часовня дышала.

С каждым порывом ветра доски скрипели, создавая иллюзию вдоха и выдоха. Дверь – точнее, то, что от неё осталось – висела на одной петле, покачиваясь туда-сюда, будто манила внутрь.

Андрей поднялся по мшистым ступеням. Над входом ещё можно было разобрать выцветшую надпись: «Часовня Ликующих». Кто-то дописал снизу: «Но не возрадуются».

Внутри пахло ладаном и плесенью. Солнечный свет пробивался сквозь разбитые витражи, раскрашивая пол в кроваво-красные и синие пятна.

И там, на алтарной стене, была фреска.

Десять детей стояли полукругом перед существом с рогами и слишком длинными пальцами. Каждый ребёнок протягивал ему свою тень – точнее, то, что должно было быть тенью: чёрные, вытянутые фигуры, которые существо впитывало, как губка.

Андрей подошёл ближе. Краски потрескались, но детали были видны чётко. Особенно лица детей.

Один из них – мальчик лет семи – был ему до боли знаком.

Это был он сам.

Фреска не старела. Одежда детей – шорты, платья, майки – явно принадлежала разным десятилетиям. Но выражение лиц одинаковое: не страх, а облегчение, будто они не отдавали тень, а избавлялись от неё.

Андрей протянул руку, касаясь своего изображения. Штукатурка оказалась влажной.

В этот момент где-то в глубине часовни что-то упало с глухим стуком.

– Кто здесь? – его голос разнёсся под сводами, но ответа не последовало.

Только фреска вдруг стала ярче – особенно та часть, где рогатое существо протягивало лапу к нарисованному Андрею.

Он отшатнулся, споткнулся о что-то мягкое.

На полу лежала кукла. Та самая, из-под кровати в трактире.

Теперь у неё были оба глаза.

И они смотрели прямо на него.

                                           * * *

Андрей шагнул внутрь, и холодный воздух часовни обволок его, как мокрая ткань. Здесь пахло не ладаном, а чем-то старым, забытым – как будто сама смерть задержалась в этих стенах, не решаясь уйти. Пол под ногами был усыпан осколками штукатурки, и каждый его шаг отдавался глухим эхом, будто кто-то шёл следом, нарочно приглушая шаги.

В глубине алтаря, у полуразрушенной фрески, сидел старик в потёртой рясе. Его пальцы, узловатые, как корни старого дуба, копошились в ящике с кистями и красками. Он не поднял головы, но губы его шевельнулись, выдавая тихий, почти беззвучный шёпот:

– Ты не первый.

Голос был таким же сухим, как треск пергамента. Андрей замер.

– Не первый кто?

Старик наконец поднял глаза – мутные, словно затянутые пеленой. В них не было ни страха, ни удивления, только усталость, глубокая, как трещины в стенах этой часовни.

– Кто пришёл за своей тенью.

Он отложил кисть, и Андрей заметил, что на его руках не было ни единого пятнышка краски – будто он не восстанавливал фреску, а стирал её.

– Отец Иов?

Старик кивнул, но не представился в ответ. Вместо этого он медленно поднялся, и его тень – странно чёткая, несмотря на тусклый свет – на секунду задержалась на месте, будто не решаясь следовать за хозяином.

– Ты уже видел фреску.

Это не было вопросом.

– Да. Там были дети. И я…

– Ты седьмой, – перебил его священник. – Семь монет в колоколе. Семь теней.

Он повернулся и двинулся к алтарю, его походка была тяжёлой, словно он нёс на плечах невидимый груз. Андрей последовал за ним, и тут же его взгляд наткнулся на то, что висело в арке алтаря.

Колокол.

Он был меньше, чем Андрей представлял – не выше локтя, отлитый из тёмного, почти чёрного металла, испещрённого трещинами. Но самое странное – его поверхность. Вместо гладкой меди она была покрыта вмятинами, будто кто-то бил по ней не языком, а кулаками. А по краю, словно застывшие капли крови, впаяны семь монет.

– «Голос Спящих», – прошептал отец Иов. – Отлит в 1723 году. С добавлением серебра, меди и… кое-чего ещё.

– Чего?

– Слёз.

Андрей подошёл ближе. Теперь он видел – на каждой монете было выгравировано имя.

Степан. Лидия. Артём. Данила. Арсений. Глеб.

И последняя, почти стёртая:

Андрей.

– Это…

– Тени, – сказал священник. – Вернее, то, что от них осталось.

Андрей протянул руку, но отец Иов резко схватил его за запястье. Его пальцы были холодными, как лёд.

– Не трогай. Он спит.

– Кто?

– Колокол. А если проснётся – позовёт их всех.

– Кого?

– Теней.

Внезапно где-то в глубине часовни что-то шевельнулось. Не звук, не свет – просто ощущение, будто воздух сжался на мгновение, а потом выдохнул. Отец Иов замер, его глаза расширились.

– Ты слышал?

Андрей покачал головой.

– Это был шёпот.

– Чей?

– Твой.

Андрей почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Моя тень…

– Она там, – священник кивнул на колокол. – Но она не твоя.

– Чья же?

Отец Иов медленно повернулся к фреске. На ней, среди других детей, была девочка с тёмными волосами. Её лицо почти стёрлось, но имя под фигурой ещё можно было разобрать:

Ирина.

– Ты взял не свою тень, – сказал священник. – И теперь она хочет вернуться.

В этот момент где-то за стенами часовни раздался глухой удар – будто огромное сердце сделало один последний толчок перед остановкой.

– Это колокол? – прошептал Андрей.

Отец Иов закрыл глаза.

– Нет. Это твоё сердце. Оно бьётся в такт с его.

И тогда Андрей почувствовал – не услышал, а именно почувствовал – как что-то шепчет его именем.

Из колокола.

                                           * * *

Андрей не сразу понял, что именно заставило его вздрогнуть – то ли дрожь в голосе отца Иова, то ли внезапный холодок, пробежавший по спине, когда он разглядел имя на фреске. Ирина. Оно было выведено тонкими, почти изящными буквами, будто кто-то писал их не краской, а кровью, разбавленной до бледно-розового оттенка.

– Она была здесь, – прошептал он, не осознавая, что говорит вслух.

– Была, – подтвердил священник. – Как и ты.

– Но мы не могли… Я не помню её.

– Память – ненадёжная вещь. Особенно когда речь идёт о том, что было украдено.

Андрей сжал кулаки, ощущая, как ногти впиваются в ладони. Украдено. Это слово висело в воздухе, тяжёлое, как запах тления.

– Я не вор.

– Нет? – Отец Иов медленно провёл пальцем по фреске, остановившись на фигуре мальчика, чья рука была протянута к девочке. – Тогда скажи мне, почему её тень оказалась в тебе?

Тень. Его тень. Та самая, что теперь вела себя как живая, запаздывала, замирала, исчезала. Андрей закрыл глаза, пытаясь выловить в памяти хоть какой-то обрывок, хоть намёк на это лицо – тёмные волосы, тонкие брови, может быть, родинку на щеке… Но там была только пустота.

– Она отдала её мне?

– Нет. Ты взял.

– Зачем?

Священник вздохнул, и этот звук напомнил Андрею скрип старых половиц под чьими-то невидимыми шагами.

– Чтобы спасти мать.

Внезапно в памяти всплыл тот самый рисунок, найденный среди детских вещей: чёрная фигура, его собственная рука, протянутая к ней, и подпись: «Отдал, чтобы мама не болела». Но там не было ни слова о Ирине.

– Я не мог…

– Ты мог. И сделал.

Где-то в глубине часовни что-то упало с тихим звоном – возможно, откололся ещё один кусок штукатурки, а может, это была одна из тех монет, что лежали в темноте, ожидая своего часа. Андрей резко обернулся, но там была только пустота и пыльные лучи света, пробивающиеся сквозь разбитое окно.

– Где она сейчас?

– Ты сам привёл её сюда.

– Что?

Отец Иов не ответил. Вместо этого он наклонился и провёл рукой по полу у основания алтаря. Камень там был протёрт до блеска, будто поколения коленопреклонённых прихожан оставили здесь следы своей веры – или отчаяния.

– Ищи, – сказал он просто.

Андрей опустился на колени. Камень под пальцами был холодным и шершавым, но в одном месте, почти у самой стены, он почувствовал лёгкую неровность – крошечную щель, в которую едва проходил кончик ногтя.

– Здесь?

Священник молчал.

Андрей поддел камень, и тот с лёгким скрежетом подался вверх. Под ним оказалось небольшое углубление, а в нём – монета.

Она была меньше, чем те, что впаяны в колокол, но отливала тем же тусклым медным блеском. На одной стороне была выгравирована цифра «7», на другой – имя.

Ирина.

Он протянул руку, и в тот же миг монета словно ожила – от неё в пальцы ударил жар, настолько сильный, что Андрей едва не вскрикнул. Это было не просто тепло – казалось, будто кто-то вложил в металл каплю расплавленного свинца, и теперь она прожигала ему кожу до кости.

– Она обжигает!

– Конечно, – отец Иов наблюдал за ним с каким-то странным спокойствием. – Ты же трогаешь чужую боль.

Андрей сжал монету в кулаке, стиснув зубы. Боль была невыносимой, но где-то в глубине неё он чувствовал что-то ещё – слабый, едва уловимый ритм, будто чьё-то сердце билось внутри этого крошечного металлического круга.

– Что я должен сделать?

– Вернуть.

– Как?

– Найти остальные.

Андрей разжал ладонь. Монета лежала на ней, всё ещё горячая, но теперь он различал в этом жаре нечто знакомое – как будто прикоснулся к раскалённому пеплу костра, который сам же и развёл много лет назад.

– Их семь.

– Да.

– И каждая…

– Будет жечь. Потому что чужая память всегда обжигает.

За окном внезапно завыл ветер, и свет, падающий на фреску, дрогнул. На мгновение Андрею показалось, что фигура девочки пошевелилась – не так, как оживает изображение при игре света и тени, а осознанно, словно кто-то внутри камня попытался пошевелить застывшими чертами.

– Она здесь?

Отец Иов повернулся к колоколу.

– Часть её. Как и часть тебя.

– А остальное?

– Там, где ты оставил.

Ветер стих так же внезапно, как и начался, и в наступившей тишине Андрей вдруг услышал – не ушами, а чем-то глубже – слабый, едва уловимый звон.

Колокол молчал.

Но где-то далеко, может быть, в самом сердце Глухова, а может, в его собственной груди, что-то откликнулось на этот звук.

– Он проснулся, – прошептал отец Иов.

Андрей не спросил, кто. Он уже знал ответ.

Монета в его руке снова загорелась, и на этот раз боль была такой, что мир на мгновение померк. Но прежде, чем тьма поглотила его целиком, он успел заметить, как тень от колокола на стене вздрогнула – и потянулась к нему.

Глава 10. Первый Безгласник

Ночь в Глухове пахла сыростью и ржавчиной, будто сам воздух здесь медленно разлагался, превращаясь во что-то другое – что-то, чем нельзя дышать, но приходилось. Андрей шёл по пустынной улице, сжимая в кармане монету, которая даже сейчас, через ткань, жгла ему пальцы. Он не понимал, как такое возможно – чтобы металл сохранял жар часами, не остывая, словно в нём действительно была заключена частичка живого огня.

Тень его шла рядом, но что-то в ней было не так. Она двигалась чуть медленнее, чем следовало, будто между его шагом и её движением появилась незримая задержка. Андрей остановился – и тень прошла ещё полшага прежде, чем застыть.

– Что за черт…

Он поднял руку. Тень повторила жест, но с опозданием, словно через толщу воды.

И тогда он услышал шаги.

Тихие, едва уловимые, будто кто-то шёл по мокрой земле, стараясь не шуметь. Но вокруг не было ни земли, ни травы – только потрескавшийся асфальт, который должен был хрустеть под ногами.

Шаги стихли.

Андрей обернулся. Улица была пуста, но в воздухе висело ощущение, будто кто-то только что стоял за его спиной – так близко, что он должен был чувствовать дыхание на своей шее.

Тень его дёрнулась.

Он не сразу понял, что происходит – просто в какой-то момент осознал, что чёрный силуэт у его ног больше не повторяет его позу. Она вытянулась вперёд, как будто кто-то потянул её за невидимую нить, и на мгновение Андрею показалось, что у неё появились глаза – две крошечные точки, сверкнувшие в темноте.

– Стой…

Тень не послушалась. Она рванула вперёд, скользнув по стене дома, и исчезла за углом.

Андрей замер. В груди что-то ёкнуло – не страх, нет, что-то более древнее, то самое чувство, которое заставляет зайца цепенеть, когда он слышит волчий вой.