Тень спящего. Цена забытого обещания

Андрей протянул билет. Старик – на бляхе значилось «Тихон» – даже не взглянул на него, просто мотнул головой в сторону вагона.

– Третье купе. Там свободно.

– А обратные билеты есть?

Тихон замер, потом медленно повернул голову, и Андрей увидел, что его зрачки – неестественно широкие, как у ночного зверя.

– В Глухово обратных не бывает, – прошептал он. – Разве что в один конец.

Перед тем как Андрей переступил порог вагона, проводник вдруг схватил его за рукав. Его пальцы были холодными, как металл зимой.

– Возьми, – он сунул Андрею монету. Та самая, седьмая, с цифрой «7». Но теперь на ней проступал ещё и крошечный колокол. – Для платы.

– Кому?

– Тому, кто спросит.

Вагон пах затхлостью, старыми газетами и чем-то ещё – сладковатым, как гниющие яблоки. В третьем купе, как и обещал Тихон, никого не было. На столике лежала раскрытая книга – «История российских железных дорог», но все страницы после 1994 года были вырваны.

Андрей прижался лбом к стеклу. За окном проплывали поля, леса, деревни с покосившимися избами – обычный пейзаж, если бы не одна деталь. Ни у чего, ни у одного предмета не было тени.

– Не ищи, – раздался голос с верхней полки.

Андрей вздрогнул. На матрасе, где секунду назад никого не было, сидел мальчик. Лет семи, в рубашке с оторванной пуговицей. Его лицо было знакомо до боли.

– Ты…

– Я – это ты, – мальчик улыбнулся, и в его улыбке не было ничего детского. – Тот, кто отдал тень. Ты ведь помнишь сделку?

За окном вдруг стемнело, хотя до заката было далеко. Поезд резко дёрнулся, и свет в купе погас.

– Колокол ждёт, – прошептал мальчик. – И десятого.

Когда свет зажёгся снова, верхняя полка была пуста. Только на подушке лежала монета – восьмая, которой не должно было быть. На ней было выгравировано лицо Ирины.

Андрей сжал её в кулаке. За окном, в чёрной воде придорожной лужи, отражался поезд, которого не было – старинный, с закопчёнными вагонами. И в его окне кто-то махал ему рукой.

Глава 4. Первый сон

Дребезжащий стук колёс сливался с ритмом собственного сердца, пока Андрей не перестал понимать, где кончается один звук и начинается другой. В купе пахло старым деревом, пропитанным потом и табачной копотью, а сквозь щели в раме просачивался ледяной ветер, хотя за окном стоял август. Он прикрыл веки, и в тот же миг вагон будто провалился в бездну – стук колёс смолк, сменившись оглушительной тишиной.

Когда он открыл глаза, то понял, что спит. Или это был сон?

Поезд стоял посреди выжженной равнины. За окном пылало Глухово – не город, а его призрак: дома горели, но пламя было чёрным, как чернила, и не давало света. По улицам метались фигуры, но это не были люди. Их тела состояли из теней, густых, как смола, а рты раскрывались в беззвучных криках.

– Что за…

Он прижался лбом к стеклу, и в этот момент одна из теней повернулась к нему. У неё не было лица – только дыра, где должны были быть глаза, и растянутый в улыбке рот. Тень подняла руку и поманила его пальцем, обтянутым кожей, как перчаткой.

Андрей отпрянул. В кармане жгуче нагрелись монеты – все восемь, будто предупреждая об опасности.

– Не смотри на них.

Проводник Тихон стоял в дверях купе, его форма теперь казалась выцветшей до серости, а глаза отражали пламя, которого не было.

– Это не для тебя. Ещё не время.

– Что происходит?

– Полночь, – ответил Тихон, словно это объясняло всё. – В Глухово в полночь тени просыпаются.

За окном что-то ударило в стекло. Сначала тихо, потом сильнее – будто кто-то стучал костяшками пальцев. Андрей медленно повернул голову.

Там, в чёрном огне, стояла фигура. Высокая, в плаще, который колыхался, словно живой. Лица не было видно, но Андрей знал – это тот самый, кто забрал его тень в детстве. Ловец.

– Отвернись, – прошептал Тихон, но было поздно.

Фигура подняла руку и прижала ладонь к стеклу. Кожа на пальцах была покрыта шрамами, как будто её сшивали из разных кусков. Вдруг стекло запотело, и на нём проступили слова, будто написанные грязью:

«Ты обещал вернуться»

– Я ничего не обещал, – выдохнул Андрей, но фигура покачала головой.

– Обещал, – сказал Тихон. Его голос звучал странно, будто из далёкого тоннеля. – В тот день, когда отдал тень. Ты сказал: «Я вернусь и заберу её».

Стекло треснуло. Тонкая паутинка побежала от пальцев Ловца, и сквозь неё просочился чёрный дым. Он заполнял купе, густой и тяжёлый, пахнущий гарью и чем-то ещё – сладковатым, как гниющие яблоки.

Андрей закашлялся. Глаза слезились, но он не мог отвести взгляд. Ловец наклонился ближе, и сквозь трещину проник его голос:

– Десять монет, Андрей. Десять – и я верну тебе тень.

– Их всего восемь…

– Ошибаешься.

В кармане что-то жёстко впилось ему в бедро. Он достал монеты – их теперь было девять. Последняя, с цифрой «9», была тёплой, будто только что вынута из чьей-то руки.

– Откуда?..

– Ты забыл, – прошептал Ловец. Его голос был как скрип несмазанных колёс. – Ты забыл, что взял её у девочки.

Внезапно в памяти всплыл образ: маленькая Ирина, её испуганные глаза, когда он, семилетний, вырвал из её рук блестящий кружок. «Отдай! Это моя плата!»

– Нет, – прошептал он. – Я не…

Ловец рассмеялся. Звук был таким, будто кто-то сыпет песок в пустую банку.

– Всё в порядке. Она всё равно стала бы девятой.

Стекло разлетелось вдребезги. Холодные пальцы впились в плечо Андрея, и мир перевернулся.

Он проснулся с криком.

Вагон был цел, за окном плыли обычные поля, а на коленях лежали восемь монет. Девятой нигде не было.

– Всё в порядке? – Тихон стоял в дверях, держа в руках фонарь. Его лицо было невозмутимо.

– Я.… видел…

– Не говори, – перебил проводник. – Сны в этих местах имеют привычку сбываться.

Он протянул Андрею стакан воды. Вода была ледяной, с привкусом ржавчины.

– Скоро приедем.

За окном, в тени от пролетающей вороны, на секунду мелькнула высокая фигура в плаще. Потом исчезла.

                                           * * *

Ледяная вода из стакана Тихона не смогла смыть привкус кошмара. Андрей провёл языком по нёбу – там всё ещё ощущался горьковатый налёт, будто он действительно вдыхал чёрный дым горящего Глухова. Проводник ушёл, хлопнув дверью, оставив его одного с дрожащими руками и восемью монетами, разложенными на коленях.

Он закрыл глаза, и сразу же мир поплыл.

Сначала появился запах – сухие цветы и чернила. Потом звук: лёгкое дыхание за спиной. Когда он обернулся, перед ним стояла она.

Ирина.

Не та девочка из смутных воспоминаний, а взрослая, лет двадцати восьми, в платье цвета выгоревшей лаванды. Но глаза были те же – слишком большие для лица, с тёмными кругами под ними, будто она не спала несколько ночей.

– Ты взял моё, – сказала она. Голос был тихим, но каждое слово падало, как камень в воду. – Верни.

Она протянула руку, и Андрей увидел шрам на запястье – тонкую белую линию в форме незамкнутого кольца.

– Что я взял?

– Ты знаешь.

Её пальцы коснулись его груди, прямо над сердцем, и вдруг стало трудно дышать. В ушах зазвучал колокольный звон – глухой, будто доносящийся со дна реки.

– Я не помню…

– Ты не помнишь многое, – её губы искривились в подобии улыбки. – Как взял монету. Как отдал тень. Как оставил меня там.

За её спиной возник силуэт – тот самый, чёрный, в растянутом плаще. Ловец. Он положил руку на плечо Ирины, и девушка вздрогнула, но не отстранилась.

– Девятая, – прошептал Ловец.

Андрей попытался закричать, но вместо звука изо рта вырвался чёрный дым.

Он проснулся с её именем на губах.

– Ирина…

Вагон был пуст. За окном плыли тусклые рассветные поля, а на полу валялась девятая монета – та, что исчезла после кошмара. Он поднял её. На этот раз на металле отчётливо виднелся профиль девушки – её острый подбородок, прядь волос, спадающая на лоб.

В кармане пиджака что-то зашуршало.

Андрей достал сложенный вчетверо листок бумаги. Развернул – это была карта. Старая, с пожелтевшими краями и пятнами, похожими на следы от пальцев. В центре, обведённая дрожащим кругом, стояла надпись: «Часовня. Колокол».

– Откуда…

Он перевернул листок. На обороте детской рукой было выведено:

«Ищи там, где поют тени»

Пальцы сами собой потянулись к монетам. Теперь их было девять. Осталась одна.

За дверью купе раздались шаги – тяжёлые, медленные. Они остановились прямо напротив, и сквозь щель в косяке просочился запах сырой земли и ржавчины.

– Тихон?

Ответа не последовало. Только лёгкий скрип – будто кто-то прислонился к двери, слушая его дыхание.

Андрей замер. Внезапно он осознал, что его тень, падающая на стену, ведёт себя странно. Она не повторяла его движений. Вместо этого она медленно поворачивала голову, глядя на дверь, и подняла руку – не в унисон с ним, а словно предупреждая: «Тише».

Шаги за дверью отдалились.

Он развернул карту снова. Теперь на ней появились новые детали – тонкие красные линии, расходящиеся от часовни, как кровеносные сосуды. Одна вела к реке с пометкой «Забвение». Другая – к лесу, где кто-то нацарапал: «Говорящие кряжи».

Но самое странное было в углу. Крошечная фигурка, нарисованная углём: мальчик, падающий с колокольни.

Андрей тронул рисунок, и бумага под пальцем вдруг стала влажной, будто её только что вынули из воды.

Где-то вдали, за окном поезда, зазвонил колокол.

                                           * * *

Привкус меди разлился по рту внезапно, как будто он прикусил язык во сне, но вместо крови ощутил на языке холодный кружок металла. Андрей скривился, выплюнул предмет на ладонь – круглая монета с выгравированной цифрой «7» лежала на его потной коже, слегка подрагивая в такт биению сердца. Она была теплее, чем должна быть, и оставляла на коже красноватый след, словно ржавчина смешалась с чем-то органическим.

– Седьмой… – прошептал он, переворачивая монету. На обратной стороне проступало лицо – его собственное, но детское, с широко раскрытыми глазами, какими он помнил себя в семь лет. Вдруг монета зажглась в ладони, и в голове вспыхнуло воспоминание: черная фигура над кроватью, протянутая рука, его собственный голос, говорящий: «Беру».

Вагон резко дернулся, заскрипел тормозами. За окном проплыли обшарпанные постройки – они въезжали в Глухово. Город встречал их пустынным перроном и вокзалом, на фронтоне которого висели часы без стрелок. Циферблат был покрыт трещинами, расходящимися от центра, как паутина. Андрей машинально посмотрел на свои часы – стрелки замерли на 3:33.

– Конечная, – раздался за спиной голос Тихона. Проводник стоял в проходе, его форма теперь казалась выцветшей до серости, а глаза смотрели куда-то сквозь Андрея. – Обратных билетов нет. Помнишь?

Андрей кивнул, сжимая монету в кулаке. Она впивалась в ладонь, будто пыталась прорасти в плоть.

– Ты не спросишь, кто подбросил карту? – Тихон внезапно ухмыльнулся, обнажив желтые зубы с черными промежутками. – Или уже понял?

– Это была ты? – Андрей показал на девятую монету с профилем Ирины.

Тихон рассмеялся – звук напоминал скрип несмазанных колес.

– Она всегда была с тобой. Просто забыл. Как забыл многое.

Поезд окончательно остановился. За окном, на пустом перроне, метались тени – не от людей, а самостоятельные, густые, как чернильные пятна. Они собирались в кучки, будто переговариваясь, затем расходились, оставляя на асфальте влажные следы.

Андрей вышел в проход, но Тихон внезапно преградил ему дорогу.

– Последний совет, – проводник наклонился так близко, что Андрей почувствовал запах гниющих зубов. – Не пей воду из реки. Даже если очень захочешь забыть.

Сумрак вокзала встретил Андрея запахом плесени и окислившегося металла. Стены были испещрены граффити – «Беги», «Они в колодцах», «Не смотри на тени». Самое странное было на потолке – кто-то вывел огромными буквами: «11-й уже здесь».

В углу, у заколоченного буфета, сидел старик в рваном пальто. Он перебирал что-то в руках, бормоча себе под нос. Когда Андрей приблизился, старик резко поднял голову – его глаза были молочно-белыми, без зрачков.

– Седьмой, – проскрипел он. – А где остальные три?

– Какие три?

Старик засмеялся и раскрыл ладонь – в ней лежали три ржавых гвоздя.

– Для крышки. Чтобы не вылезли.

Андрей отступил. В этот момент где-то в глубине вокзала раздался колокольный звон – одинокий, печальный удар. Все тени на перроне одновременно повернулись к звуку.

Старик вдруг схватил Андрея за рукав.

– Они идут за тобой по следу. По монетному следу. – Его дыхание пахло сырой землей. – Слышишь?

Тишина. Потом – отдаленный скрип, будто кто-то волочет по полу тяжелую цепь.

Андрей вырвался и бросился к выходу. Над дверями висел разбитый экран с расписанием – все строчки гласили: «Отменён».

Когда он выбежал на площадь перед вокзалом, первый же взгляд на город заставил сердце сжаться. Глухово стоял, как мертвец на панихиде – слишком тихий, слишком неподвижный. Дома кривились, будто от боли, а между ними бродили те самые тени, что были на перроне.

Напротив вокзала, у ржавой водонапорной башни, стояла девушка в выцветшем синем платье. Ирина. Она смотрела прямо на него, а затем медленно подняла руку и указала куда-то за спину Андрея.

Он обернулся.

На стене вокзала, где секунду назад было граффити «Беги», теперь красовалась свежая надпись:

«СЕДЬМОЙ, ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ».

И под ней – детский рисунок мелом: десять фигурок у колокола. Одно место было пустым.

Глава 5. Решение

Трактир «Отсвет» стоял на перекрёстке двух пустынных улиц, его вывеска, некогда алая, теперь выцвела до бледно-розового, будто пролитая кровь, смытая дождями. Деревянные стены постройки дышали запахом старого уксуса и пережаренного масла, а из трубы поднимался дым, слишком густой и чёрный для обычной печной топки. Андрей остановился у крыльца, внезапно осознав, что его тень – та самая, что вела себя всё более странно – теперь не просто отставала, а вовсе перестала повторять его движения. Она замерла у края тротуара, будто не решаясь подойти ближе.

– Ты заставил себя ждать, Андрей.

Голос прозвучал сзади, мягкий, с лёгкой хрипотцой, будто его обладательница много курила или долго плакала. Он обернулся и увидел её – Ирину, ту самую девушку из снов, но теперь живую, настоящую. Она стояла, прислонившись к фонарному столбу, в платье цвета увядших васильков, с выцветшей шалью на плечах. Её пальцы перебирали край ткани нервным движением, оставляя на материи влажные следы – то ли от пота, то ли от речной воды.

– Ты знаешь, кто я.

– Знаю. – Она улыбнулась, но глаза оставались грустными, как у человека, который давно перестал ждать чего-то хорошего. – Ты седьмой. Хотя мог бы быть девятым, если бы не… – Она провела пальцем по своему запястью, где белел тонкий шрам в форме разорванного кольца.

Андрей почувствовал, как монеты в кармане внезапно нагрелись, особенно та, девятая, с её профилем.

– Что это значит?

– Значит, что ты взял что-то, что не должен был. – Она подошла ближе, и теперь он разглядел синеву под её глазами, тонкую сетку капилляров на щеках, будто она постоянно недосыпала или жила в состоянии вечного напряжения. – Но сейчас не об этом.

Она взяла его за руку – её ладонь была холодной, как мрамор, – и повела к трактиру. По пути они прошли мимо лужи, и Андрей с ужасом увидел, что в отражении Ирина шла не рядом с ним, а на три шага сзади, и её лицо было обращено не вперёд, а вверх, к небу, как у молящегося.

– Не смотри, – прошептала она, но было поздно.

Трактир внутри оказался просторнее, чем снаружи. Длинные дубовые столы, заставленные пустыми бутылками и тарелками с объедками, которые, казалось, оставлены не час и не день назад, а много лет. В углу, у потухшего камина, сидел мужчина лет сорока в потрёпанной кожанке, с цепью вместо пояса. Его тень была странно густой и двигалась с опозданием, будто жила в замедленном времени.

– Лёха, – представился он, не поднимая глаз от стакана с мутной жидкостью. – Седьмой, значит?

– Как вы все…

– Знаем тебя? – Лёха хрипло рассмеялся. – Да мы тебя ждали, как Христа во второе пришествие. Только ты вряд ли нас спасёшь.

Ирина провела Андрея к дальнему столику, где на скатерти, покрытой пятнами вина, кто-то вывел ножом цифры от одного до десяти. Седьмая была обведена в кружок.

– Здесь, в Глухово, таких, как ты, девять, – сказала она, садясь так, чтобы свет от керосиновой лампы падал на её лицо, подчёркивая худобу и нездоровый блеск глаз. – Девять человек, которые в детстве отдали свои тени. Или… – она замялась, – взяли чужие.

– А десятый?

– Десятый – это я. – Она откинула шаль, и Андрей увидел, что её тень на стене не повторяет движений, а стоит на коленях, склонив голову. – Точнее, должна была быть я. Но ты взял мою монету. Помнишь?

Внезапно в памяти всплыл образ: детская площадка, маленькая девочка в синем платьице, он, вырывающий из её рук блестящий кружок. Её плач.

– Я…

– Не помнишь. – Ирина улыбнулась, и в этой улыбке было что-то страшное. – Потому что тени забирают не только отражение. Они крадут память.

Лёха вдруг швырнул стакан в стену. Стекло разлетелось вдребезги, но никто не вздрогнул – даже тени в углу не шевельнулись.

– Хватит сказки рассказывать! – он подошёл, и теперь Андрей разглядел след от ожога на его шее, похожий на петлю. – Ты знаешь, зачем мы здесь собрались? Потому что колокол уже звонит. И если мы не найдём все десять монет до полнолуния…

– Что тогда?

– Тогда мы станем такими же, как они. – Ирина указала на окно.

За стеклом, в сгущающихся сумерках, по улице медленно шла процессия теней – безликих, беззвучных, тянущих за собой какие-то тюки. Одна из них остановилась и повернулась к трактиру. У неё не было лица – только дыра, из которой сочился чёрный дым.

– Они первые девять, – прошептала Ирина. – Те, кто не успел.

Андрей потянулся к карману, где лежали монеты. Их было девять. Оставалась одна.

– А кто собирает эти… тени?

Лёха хрипло рассмеялся и поднял цепь с груди – она оказалась прикована к его запястью, как каторжнику.

– Кто же ещё? Наш дорогой Самохин. Теневой ловец.

За дверью трактира что-то тяжело ступило на крыльцо. Все тени в помещении одновременно повернулись к входу.

– Говорите тише, – прошептала Ирина. – Он любит слушать.

                                           * * *

Сумерки в Глухове наступали странно – не постепенно, как в обычном городе, а сразу, будто кто-то вылил на улицы чёрную краску. Андрей шёл рядом с Ириной по пустынному переулку, где фонари горели тускло и нерешительно, словно боялись привлечь чьё-то внимание. Воздух пах влажной землёй и чем-то ещё – сладковатым, как перезревшие ягоды, начинающие гнить.

– Куда мы идём? – спросил он, стараясь не отставать. Тень Ирины, которую он ловил краем глаза, вела себя ещё страннее его собственной – то исчезала совсем, то растягивалась на стенах домов неестественно длинной.

– К Галине Степановне. Она единственная, кто может дать нам оружие против них.

За углом что-то шуршало. Андрей обернулся – переулок был пуст, но на земле, в луже тусклого света от фонаря, лежала мёртвая ворона. Её клюв был зашит грубой ниткой.

– Не смотри, – прошептала Ирина, но было поздно.

Из-за поворота вышла собака.

Не обычная дворняга, а нечто худое до костей, с шерстью, вылезающей клочьями, и глазами, слишком человеческими в своей осмысленности. Но самое страшное – её пасть была зашита крест-накрест, как у покойника перед похоронами.

– Безгласник, – дыхание Ирины стало частым, прерывистым. – Первый из охотников. Не дыши.

Собака остановилась в трёх шагах, её нос дергался, ловя запахи. Андрей замер, чувствуя, как сердце бьётся где-то в горле. В кармане монеты вдруг стали ледяными, особенно та, девятая, с профилем Ирины.

Пёс сделал шаг вперёд, потом ещё один. Его когти цокали по булыжнику, оставляя влажные следы – не слюны, а чего-то тёмного, похожего на смолу.

– Если побежим – он нападёт, – прошептала Ирина. Её пальцы вцепились в рукав Андрея.

Собака подошла так близко, что он почувствовал её запах – старые книги, залитые дождём, и подпольный морг. Её нос тронул его ботинок, потом медленно пополз вверх по ноге.

Вдруг где-то вдали раздался колокольный звон – одинокий, печальный удар. Пёс замер, затем резко поднял голову и бросился прочь, исчезнув в переулке так же внезапно, как появился.

– Что это было?

– Тяж, – Ирина выдохнула, и её плечи дрогнули. – Самый безобидный из них. Другие… хуже.

Она потянула его за собой к покосившемуся дому с синим ставнями. На крыльце сидела старуха – Галина Степановна, как сразу понял Андрей. Её лицо было похоже на печёное яблоко, а пальцы, перебирающие пучок сухой полыни, двигались с какой-то странной точностью, будто не принадлежали старому телу.

– Седьмой пришёл, – сказала она, даже не взглянув на них. – А девятку привёл. Нехорошо.

– У нас нет выбора, – Ирина подняла руку, и старуха наконец посмотрела на них. Её глаза были разного цвета – один коричневый, другой молочно-белый.

– Выбор есть всегда, – проворчала Галина Степановна. – Просто вам не понравится цена.

Она встала и скрылась в доме, оставив дверь открытой. Внутри пахло сушёными травами и чем-то ещё – металлическим, как кровь.

Когда они вошли, старуха уже стояла у стола, держа в руках нож. Не обычный – лезвие было из какого-то тёмного металла, покрытого узорами, напоминающими прожилки на старом листе.

– «Осколок теней», – сказала Галина Степановна, поворачивая нож так, что свет от свечи играл на его поверхности. – Режь им тени, если начнут шевелиться. Но помни – каждый разрез заберёт у тебя что-то своё.

– Что именно?

– Память. Самую дорогую. – Старуха протянула нож Андрею рукоятью вперёд. – Попробуй.

Он взял нож. Лезвие было холоднее, чем должно быть, и оставляло на пальцах ощущение липкости, будто он трогал что-то органическое.

– А если я…

– Режешь свою тень? – Галина Степановна усмехнулась. – Тогда тебе лучше вспомнить, чья она на самом деле.

За окном что-то заскреблось. Все трое обернулись – на подоконнике сидела ворона, та самая, что лежала мёртвой в переулке. Её зашитый клюв теперь был разорван, и из отверстия сочился чёрный дым.

– Они знают, что ты здесь, – прошептала старуха. – Беги.

Вдали снова зазвучал колокол. На этот раз два удара.

– Полночь, – сказала Ирина, и её голос дрогнул. – Они уже идут.

                                           * * *

Третий удар колокола прокатился по Глухову, будто тяжёлый камень, брошенный в стоячую воду. Андрей почувствовал, как звук проходит сквозь него, заставляя вибрировать рёбра и оставляя на языке привкус старой меди. Ирина схватила его за руку – её пальцы были холодными и влажными, как утопленницы.

– Он проснулся, – прошептала она, и её губы побелели. – Теперь обратного пути нет.

Галина Степановна перекрестилась странным жестом – не сверху вниз, а снизу вверх, будто хоронила кого-то в небесах.

– Бегите к часовне. Там ответы. – Она сунула Ирине мешочек с травами, пахнущими грозой и пеплом. – И не смотрите на тени. Особенно на свои.

Они выбежали во двор, где ночь стала ещё гуще. Воздух дрожал, как перед грозой, хотя ни облачка не было на небе. Фонари теперь горели зелёным светом, отбрасывая на стены домов не тени, а какие-то извивающиеся силуэты, напоминающие людей лишь отдалённо.

– Что происходит? – спросил Андрей, чувствуя, как нож в его руке нагревается.

– Колокол зовёт, – Ирина тянула его за собой через пустынные переулки, где ставни домов были плотно закрыты, но за ними чувствовалось чьё-то присутствие. – Он будит тех, кто должен проснуться. И усыпляет тех, кто должен уснуть.

Они свернули за угол и оказались перед часовней. Небольшое здание с покосившимся куполом, на котором вместо креста стоял железный флюгер в виде ворона. Дверь была приоткрыта, и из щели лился жёлтый свет, слишком тёплый для этого места.

Внутри пахло ладаном и плесенью. Стены были покрыты фресками, потрескавшимися от времени, но всё ещё различимыми. Андрей подошёл ближе и замер.

Десять детей стояли в ряд, протягивая руки к чёрной фигуре с растянутым ртом. У каждого на груди была монета с номером. На седьмом месте – он. Маленький, семилетний, с испуганными глазами и вытянутой рукой, в которой что-то блестело.

– Это… я?

– Да, – Ирина подошла и тронула фреску. Краска осыпалась, обнажая нижний слой – там был ещё один рисунок: одиннадцатая фигура, едва намеченная углём. – Ты часть ритуала. Мы все часть ритуала.

Андрей почувствовал, как что-то сжимается у него в груди. Внезапно он вспомнил – не образ, не картинку, а ощущение: холодные пальцы на своём плече, голос, шепчущий: «Отдай, и мама будет жить», и свою руку, разжимающуюся, отпускающую что-то чёрное и живое.