Королева меняет цвет

Князев скрещивает руки на груди:

– А был смысл спрашивать? Никто другой не взял бы тебя в пару.

В этом он прав, но я не собираюсь сдаваться:

– Но я могла выбрать другой предмет!

– Твоя любимая информатика была уже занята, – Лис склоняет голову к плечу, но, поняв, что меня не переубедить, пытается зайти с другой стороны: – Неужели охота краснеть перед пятиклашками?

– Неохота, конечно, – признаюсь я, и позволяю губам расплыться в довольной улыбке. – Но я и не буду. Ты ведь подготовишься, правда?

После этого хватаю сумку и торопливо покидаю класс. У меня сегодня игровой рейд в Логово Ониксии, а потом тренировка. Какой тут день самоуправления?

Бок и запястья до сих пор помнят удары мяча. Дома, сняв одежду, я кручусь перед зеркалом, рассматривая успевшие налиться синяки. Хмурюсь. Боли я не боюсь, но если подобное придется терпеть до конца года, могу не выдержать – разозлившись, вмажу в ответ. И, как следствие, перееду к отцу и обеим Полуяновым. Папа ведь не станет разбираться, провоцировали меня или нет. Он привык: есть преступление – есть приговор.

Долгожданный рейд срывается. После проигранного рейда команду покинул обидевшийся хил9. Второй целитель один не справляется, поэтому об игре не может быть и речи.

– Что усами шевелишь? – интересуюсь я у Арта, уже настроившегося на то, что для игры хозяйка привычно принесет за стол тарелку с бутербродами. – Если не собираешься быть моим новым хилом, то рейд отменяется.

Кот, разумеется, собирается быть исключительно котом, и примерять на себя иные роли отказывается, даже за буженину. Поэтому на тренировку я отправляюсь в ужасном настроении. Оно становится еще хуже, потому что Тим в зале отсутствует.

– Романова, не знаешь, что с Шестаковым? – интересуется сэмпай. – Он в школе был?

Когда-то мы с Тимуром были не разлей вода, а сейчас я понятия не имею, где он и что с ним. Он снова заблокировал мой номер. Пытаюсь вспомнить, виделись ли мы в школе, но если бы сталкивались, я бы точно запомнила. Поэтому честно отвечаю:

– Не знаю, не видела.

– Ясно, – тренер хмурится. Кивает на моё запястье: – А синяк откуда?

Это он ещё на боку огромную отметину не видел, потому что ее очень кстати скрывает куртка. Но говорю, снова не солгав:

– В волейбол играла, мяч приняла неудачно.

– У тебя точно всё нормально, Романова?

– Всё в порядке, Андрей Владимирович. – Вымученная улыбка выдаёт, что на третий раз я всё же солгала.

Но сэмпай делает вид, что поверил, и начинает тренировку. Спаррингов сегодня нет, но макивары10 я бью с такой силой, словно они виноваты во всех моих неприятностях.

9.Союз

3 октября, четверг

Я превращаюсь в невидимку. Ашки присмирели. Может, поняли, что раз уж Лис меня не трогает, то и им не стоит. А может Полуянова осознала перспективу поселиться со мной в одной комнате. В любом случае, поскольку и король, и королева, меня игнорируют, остальные следуют их примеру.

Уроки проходят спокойно, и даже немного скучно. На праве я вслушиваюсь в нуднейшую лекцию о понятиях преступления и наказания. На алгебре вместе с остальными пытаюсь исправить двойку по самостоятельной. На информатике подключаю к компьютеру Крапивина удаленный доступ и любуюсь тем, как он удивленно чешет голову и ругает непослушный курсор. На истории слушаю о странах Антанты и рисую черной ручкой на уголке тетради. То, что изначально выглядело клубком тонких линий, с каждой новой черточкой обретает четкость.

– Это что? – шепотом интересуется Лис, заметив картинку.

О странах Антанты он слушает невнимательно. Отвечаю, стараясь не привлекать к себе внимание историка:

– Фростморн. – От услышанного Князев поднимает похожие на медную проволоку брови, и мне приходится объяснить подробнее. – Зачарованный меч из Варкрафта11. Он поглощает души жертв и наделяет владельца огромной силой.

Собеседник усмехается. В истории России он может дать фору учителю, но об истории Азерота12 не знает вообще ничего. Ловлю себя на глупом желании рассказать, но разговор привлекает внимание историка:

– Романова, Князев, вы сели вместе, чтобы разговаривать? – хмурится он, сверля обоих взглядом. – Что такого интересного вы решили обсудить прямо во время урока?

Блин-малин. Сейчас опять будет задавать дурацкие вопросы, ответов на которые я не знаю. Терпеть не могу это ощущение и уже чувствую, как шея сама собой втягивается в плечи. Но ситуацию внезапно спасает Лис:

– Дискутировали о том, в какой степени политика стран Антанты способствовала эскалации конфликта, Олег Васильевич.

Историк недоверчиво склоняет голову к плечу:

– Да неужели? И в какой же?

Я напрягаюсь, потому что даже для того, чтобы понять фразу Князева, приходится приложить усилия. Хочется закатить глаза от всех этих заумных словечек, которые Лис использует с демонстративной небрежностью. К счастью, на вопрос Князев отвечает сам:

– Любой союз предполагает взаимные обязательства и при возникновении локального кризиса повышает вероятность вступления союзников в конфликт. – Он разводит руками, обозначая враждующие страны. – Это способствовало старту гонки вооружений и милитаризации. А когда все стороны уже настроены на конфликт, он в любом случае произойдёт, верно? Достаточно искры, чтобы полыхнуло пламя. Этой искрой и стало убийство эрцгерцога.

Оппонент хмыкает, признавая правоту отвечающего. Князев рассуждает уверенно и смело, но справедливость сомнений историка в том, что я способна поддержать беседу на заданную тему вполне обоснована:

– А вы что думаете, Романова? Дискуссия предполагает полемику. Вы в чём-то несогласны с Елисеем?

– Согласна, – киваю я. То, как мы выкрутимся из этой ситуации, теперь напрямую зависит от меня. – Но есть ещё кое-что. Любой союз предполагает недоверие. Какими бы нерушимыми ни казались договоренности, от сомнений никуда не деться. Подозрительность всегда приводит к кризисам, а те, в свою очередь, к конфликту.

– Интересный взгляд на проблему, Аниса, – неожиданно хвалит историк, впервые за все годы учёбы. – Ведь именно недоверие стало причиной Боснийского кризиса. Ладно, продолжим урок.

Лис тоже смотрит странным взглядом, а я гордо задираю нос. О Боснийском кризисе я слышу впервые. Просто взяла за основу триумвират Альянса, Орды и Пандарии, распавшийся из-за недоверия и мнительности участников. Союзы одинаковы в любых мирах, включая выдуманные, и объединяет их одно: все они временны, и даже самым крепким из них суждено распасться.

– Останься на пару минут, – повторяет вчерашнюю просьбу Князев, когда последний урок заканчивается. – День самоуправления завтра. Давай обсудим темы занятий.

Неужто Лис решил, что после того, как мы вместе ответили историку, что-то изменилось? Что разговор на уроке что-то значит? Что Лис сумел втереться ко мне в доверие? Что между нами теперь тоже союз, или даже дружба?

– Нет уж, – мотнув головой, я торопливо собираю вещи в сумку. – Это твоя идея, сам к занятиям и готовься. Оценки за это никто не ставит, так что причин для стараний я не вижу.

Князев недовольно щурится. Произносит задумчиво:

– Тебе важно противостоять именно мне или всему миру в целом?

Замираю. Этот вопрос достаточно личный, заставляющий копнуть в поисках ответа слишком глубоко и узнать о себе нечто такое, чего знать не хочется. Хорошо, что всегда можно прикрыться легкомыслием:

– Я никому не противостою. Просто делаю то, что хочу, а то, чего не хочу – не делаю.

И ухожу, чтобы ненароком не поймать взгляд Князева. Чувствую, как он прожигает спину. Надеваю куртку на ходу, пока мурашки всё еще щекочут где-то между лопаток. Мне не нравится Князев. Тем, что он относится ко мне не так, как теоретически должен. Попади к вэшкам королева ашек, Тимур бы её живьем сожрал, и косточек не оставил. Лис поступает прямо противоположным образом. Его поведение слишком похоже на помощь и защиту, в которых я не нуждаюсь и не собираюсь принимать. И всё же, эта его непредсказуемость цепляет меня, словно крючок игрового автомата с игрушками, то и дело заставляя мысли крутиться вокруг образа рыжего ботаника.

Не хочу думать ни о Елисее, ни о его помощи, ни о вопросе, который он мне задал. Всё вышеперечисленное автоматически вызывает ощущение неясного дискомфорта. Выходя из школы, достаю из сумки наушники, собираясь заглушить лишние мысли песнями Эванесенс. У неё композиции подходящие – эмоциональные и с надрывом. Прохожу мимо труб теплоизоляции за школой, выбирая нужную мелодию, но едва поднимаю взгляд, сталкиваюсь с Шестаковым. Тим стоит один. Курит. Смотрит хмуро и оценивающе. Но если с Князевым говорить не хочется, то к Тимуру я неосознанно тянусь, словно мы разные полюсы магнитов. Поэтому, опустив наушники на шею, подхожу к Шестакову сама.

– Привет, – говорит он и выдыхает в мою сторону горький дым.

Морщусь. Я пробовала курить – Тим угощал, но мне не понравилось: ни запах, ни привкус, ни ощущения. Интересуюсь, остановившись рядом:

– Почему на треньке не был? – Ловлю его взгляд и тут же добавляю, чтобы не выдать лишней заинтересованности: – Сэмпай спрашивал.

– Не захотел, – выговаривает Шестаков по слогам. – Завтра приду. Наверное.

Будь всё как раньше, я бы уселась на трубы рядом, дождалась, пока Тим, одну за другой, выкурит несколько сигарет. Мы вместе болтали бы свешенными ногами и встречали выходящих из школы знакомых. Потом так же вдвоём шли домой, неспеша, расслабленно и спокойно. Вместо этого я чувствую, как напряжена каждая мышца в теле, словно перед спаррингом. Понимаю: сейчас решающий момент, чтобы переубедить Шестакова. Чтобы понять кто мы друг другу теперь.

– Я не вернусь, Тим, – после этой фразы, сказанной вслух, в горле неожиданно пересыхает. Как-будто только теперь, когда я её озвучила, сказанное стало реальностью. – Я пыталась, но стало только хуже. Директор вызвал отца, и он приехал…

– Почему? – безучастно интересуется собеседник – так, словно до моих проблем ему и правда нет дела. – Вы же с ним не общались три года.

– Он решил снова быть причастным к воспитанию дочери. – Я недовольно закатываю глаза, чтобы передать несогласие с этим фактом. – Мой перевод в «А» класс – его идея, а с ним воевать бесполезно.

Шестаков поджимает губы и тушит бычок об оцинкованную сталь трубы.

– Со всеми можно воевать, – дерзко и уверенно заявляет он. – Было бы желание. Вопрос в том, как далеко ты готова зайти.

Со стороны легко судить. Но мои с отцом силы неравны, и реши я бороться, в итоге всё равно проиграю. Возможно, будь я такой же жесткой, решительной и принципиальной, как Тим – дошла бы до конца, устроив Ксеньке с ее матерью «веселую жизнь», но какая станция будет следующей? Отдел полиции? Исправительная колония для несовершеннолетних? К такому я не готова и уверена, что лучше остановиться сейчас.

– Тим, я не хочу с ним воевать, понимаешь? Пока мне не исполнилось восемнадцать, у меня связаны руки. Я просто закончу школу, а потом… не знаю. – Отвожу глаза в сторону, чтобы не видеть разочарование в его взгляде.

– Сдаешься, значит, – со вздохом констатирует Шестаков. – Хорошо, я понял.

И что бы он ни понял, это точно не хорошо, потому что фраза звучит настолько зловеще, что у меня перехватывает дыхание. Но его всё ещё можно переубедить:

– Тим, ну ничего ведь не изменилось. Я – это я, независимо от того, в каком классе учусь. Что мешает нам остаться друзьями, как раньше?

Я рассматриваю его. Вижу, как недовольно дергается краешек губ, как вздымаются крылья носа, как сверкает в синих глазах решимость.

– Нет, – Шестаков качает головой, а потом ловит мое лицо за подбородок, заставляя встретиться с ним взглядом. Говорит тихо, но отчетливо, и каждое слово отпечатывается в сознании, словно он его ржавым гвоздём выцарапывает: – Всё изменилось, Ниса.

– Тим… – Опускаю глаза и касаюсь его руки.

Он пахнет табаком и мятой. И так близко, что я могу разглядеть каждую, из его светлых ресниц и своё отражение в тёмных зрачках. Не понимаю, зачем он так безжалостно перечёркивает нас из-за своих принципов. Неужели авторитет, положение и чужое мнение ему настолько важны? Через секунду Шестаков выдергивает руку так, словно я заразная.

– Значит, теперь я тебе понадобился? И любви, и романтики сразу захотелось? – выплевывает он желчно. – Теперь, когда ты стала одной из них.

– Я осталась прежней, Тим, – повторяю я, чувствуя, как слезы подступают к глазам. Он истолковал моё касание по-своему, и я чувствую себя униженной. Не оттолкни я его тогда, всё было бы иначе. Но разве сумею сейчас что-то доказать? Надежды мало, но я предпринимаю последнюю попытку: – И ты всегда был мне нужен. Ты мой друг, Тим. Лучший. И единственный.

Но Шестаков медленно качает головой, подтверждая, что наш союз разрушен.

– Уходи. – Он поджимает губы и становится настолько не похож на себя прежнего, что вызывает желание схватить его за плечи и трясти до тех пор, пока не вернётся, не станет тем Тимом, которого я знала – с озорной улыбкой и искорками смеха в глазах, с румянцем на щеках и шутками по поводу и без.

Я его не тормошу его. Признаю его право быть вот таким – чужим и холодным. Может, он отойдет, мы ведь и раньше не раз ссорились, хотя вот так серьезно – ни разу.

Ухожу, послушно пятясь назад, а потом, разворачиваюсь и быстро шагаю прочь. Снова надеваю наушники, но всю дорогу до дома не могу найти подходящей песни. Настроение настолько паршивое, что ни уроки делать, и есть, не хочется. Рейд снова отменен из-за отсутствия хила, и, выполнив от скуки пару игровых квестов, я выключаю компьютер.

10.Сказки

4 октября, пятница

За завтраком мама в приподнятом настроении. Она одновременно жарит яичницу, варит кофе, наливает мне какао и печатает кому-то сообщения в телефоне.

– Саша сказал, что вы поговорили, – ни с того ни с сего, не то спрашивает, не то сообщает она.

То, что для неё отец всё ещё Саша, раздражает. Ну, хоть не Сашенька, и то ладно. Несмотря ни на что, мама любит того, кто её предал и променял на другую. Взрослые иногда могут вести себя глупо, до смешного. Напридумывают себе любовь, поверят в неё, а потом сами страдают.

– Можно и так сказать, – хмуро отзываюсь я и прикрываю рукой широкий зевок. – Он сообщил, что мой перевод – его затея.

– И я полностью с ним согласна. – Мама нечасто бывает столь категорична. – Нам обоим небезразлично твоё будущее, Ниса.

Сыплю в приготовленный ею какао маршмэллоу и флегматично размешиваю. Ложка звонко стучит по краям кружки с изображением Сильваны13. Моё будущее действительно могло бы быть иным, расти я в полной и счастливой семье. Если бы папа, как раньше, катался со мной на коньках, шутил о нашей схожести и забирал с тренировок в плохую погоду. Маме об этих мыслях не говорю – расставание и без того причинило ей боль. Реши папа вернуться, она бы всё простила, и это злит еще больше. Интересуюсь, подвигая ближе тарелку с яичницей:

– И что, ты правда согласилась бы на мой переезд к Полуяновым?

Маме ведь от этого было бы хуже всех: у Ксенькиной матери оказался бы не только её бывший муж, но и дочь, пусть и не по своей воле. Работа вытащила маму из того кошмара, в который мы обе окунулись после развода. Но ей всё еще плохо. Она не говорит, но об этом не нужно говорить. Я чувствую без слов.

– Да, – кивает она и опускает взгляд в тарелку. – Но это крайняя мера и надеюсь, что до этого не дойдет.

Я тоже надеюсь, но жизнь такая штука, что ни в чем нельзя быть уверенным. Мама хмурится, увлеченно переписываясь с кем-то по телефону, а я просто хмурюсь. Мерещится, что даже глазунья хмурится из тарелки. Поэтому, чтобы не терпеть ещё и её укоризненный взгляд, расправляюсь с яичницей поскорее, макая в густой желток кусочек хрустящего тоста.

– Неужели в новом классе так плохо? – спрашивает мама, отвлекшись от переписки. – Атмосфера там гораздо дружелюбней и комфортней, чем в твоём прошлом.

Я бы поняла, если бы в эти слова она вкладывала сарказм, но родительница искренне так считает. Старательно отгоняю от себя мысль, что среди ашек мне не так плохо, как могло бы быть. Благодаря одному человеку, что отнесся ко мне хорошо. Незаслуженно хорошо. Блин-малин.

– Тебе кажется. – Вспомнив про Елисея и то, что сегодня нам с ним вести уроки у младшеклассников, мрачнею ещё сильней. – Но не переживай, я доучусь там. Исключительно для того, чтобы не попасть под крайние меры папиного воспитания.

Не мне критиковать его. Я ведь такая же: упрямая, как баран, настойчивая как Арт, выпрашивающий буженину, и привыкшая добиваться своего во что бы то ни стало, как он же.

– Просто я волнуюсь за тебя, Ниса, – признается мама со вздохом. – Я вся в работе. Иногда мне кажется, что с отцом тебе действительно было бы лучше.

– Тебе кажется, – с нажимом повторяю я ещё раз и, торопливо вымазав с тарелки остатки желтка, ставлю её в посудомойку. – Всё будет хорошо, мам.

С отцом и правда было бы лучше. Но лишь в том случае, если бы он, как и прежде, жил вместе с нами. Но такого варианта нет. А тот вариант, что предлагает он – ужасен. И для меня, и для мамы. И для обеих Полуяновых тоже.

После завтрака я впрыгиваю в черные джинсы, надеваю лонгслив и, накинув сверху любимую косуху, отправляюсь в школу. Судя по расписанию, уроки у младшеклассников должны проходить в двадцать третьем кабинете на втором этаже.

По пути к нему меня грубо толкает Витя Тимофеев из вэшек. Удар настолько неожиданный и сильный, что я отшатываюсь, но обидчик, не глядя на меня, удаляется в противоположном направлении. Он пешка и пару недель назад готов был выполнять мои приказы по первому щелчку пальцев. Теперь он подчиняется только Тиму и, очевидно, исполняет его волю.

Вторым меня толкает Коля Попов. У Шестакова послушные пешки, не подкопаешься. Но в этот раз я готова к подобному повороту и, вместо того чтобы отшатнуться, хватаю обидчика за шиворот:

– В чём дело, Николя? – угрожающе шиплю я ему в лицо. – Ты разучился смотреть перед собой?

Его взгляд мечется по сторонам, ища защиты и помощи, но вокруг, как назло, одни младшеклассники.

– Не разучился, – выдаёт он, и разводит руками. – Но, думаю, ты и сама всё понимаешь.

Киваю с готовностью:

– Понимаю, Николя. И ты тоже пойми. – Мой кулак резко впечатывается в его мягкий живот, заставляя согнуться пополам от боли. Ему бы на тренировки ходить не помешало, где на спаррингах такие удары быстро учат не расслабляться. – И другим передай, что я очень понимающая…

– Романова? – Рядом оказывается Елисей.

Он смотрит на изображающего степлер Попова, потом на меня, и без труда выстраивает логическую цепочку предшествующих этой сцене событий, но я поспешно отвечаю:

– Идём, скоро звонок. – Не желая объясняться с ним за происходящее, перевожу тему разговора: – У какого класса первый урок?

– У пятого «А». – Лис мрачнеет, но я и без того знаю, что увиденное ему не нравится.

Странный он. Излишне миролюбивый. Если всё время избегать проблем, они всё равно когда-нибудь догонят и обрушатся все разом. Но Князев каким-то образом умудряется сохранять баланс. Вот и сейчас он предпочитает не комментировать ситуацию, а обсудить предстоящие занятия несмотря на мой категорический отказ готовиться заранее:

– У них тема урока – «Сказка о мертвой царевне». – Он быстро шагает по коридору, а у меня не остается выбора, кроме как догонять и слушать. – И у шестиклашек обсуждение волшебства и морали в этой же сказке.

– Это Пушкин? – интересуюсь я, наконец, подстроившись под широкие шаги.

Лис усмехается:

– А ты не безнадежна.

Проводить уроки даётся ему легко. Пятиклашки слушают рассуждения рыжего с открытыми ртами. Он сам как из сказки, еще и с редким именем одного из героев. Я отворачиваюсь, чтобы спрятать улыбку, когда дети задают ему дурацкие вопросы: знаком ли он с семью богатырями и может ли разговаривать с ветром и месяцем. Окажись я на месте Лиса, наверное, разозлилась бы, но Князев умудряется отвечать им добродушными шутками и возвращаться к теме урока:

– Есть ли любовь в произведении? – задает он вопрос, после которого вверх уверенно взлетают несколько рук.

Это ведь тоже ашки и тоже ботаники, только мелкие. Пять лет разницы между нами ощущаются целой пропастью. Малыши кажутся такими наивными и простодушными – искренне тянут руки и торопятся ответить. Большинство из них симпатизируют временному учителю, особенно девочки. Для них Лис – олицетворение благородного и смелого королевича из сказки.

– Елисей влюбляется в царевну с первого взгляда и любит даже после того, как она умерла, – смущенно отвечает девочка с первой парты, а потом ответы сыплются с разных сторон один за другим:

– Любовь помогает героям пережить все трудности!

– Любовь Елисея возвращает царевну к жизни!

Князев кивает, и продолжает мысль:

– И счастливый финал сказки символизирует триумф любви над злом и завистью, – бросив на меня взгляд он усмехается: – Что это вы, Аниса Александровна, глаза закатываете, у вас иное мнение на этот счет?

Скрещиваю руки на груди. Так положено, чтобы на уроках мы называли друг друга исключительно на «вы», обращаясь по имени-отчеству, как настоящие учителя. Для нас это тоже игра, но в отличие от Князева я не успела к ней привыкнуть и не знаю правил. Тем не менее, отвечаю:

– Я думаю, что не стоит верить в такие сказки, Елисей Викторович. – Обвожу хмурым взглядом класс, где меркнут адресованные Князеву улыбки: – Любовь – это просто блестящий маркетинговый ход, чтобы продать людям идею «счастливой жизни». Сказки и песни, книги и фильмы, внушают вам, что любовь – это волшебство, способное решить все проблемы. Даже оживить мертвых, как в «Сказке о мертвой царевне». Но это всё ложь. На самом деле никакой любви не существует, а мертвые не оживают от поцелуев. Об этом даже в вашем возрасте следовало бы знать.

Атмосфера в классе с приятной и теплой резко меняется на гнетущую. Даже солнце, только что светившее в окна, скрылось за тучами, словно кто-то щелкнул выключателем. Елисей оборачивается ко мне, склоняет голову к плечу, щурится недоверчиво:

– Ты правда так считаешь?

Киваю, выдерживая пристальный взгляд. Конечно, я так считаю. И удивлюсь, если он сам думает иначе. Тем не менее, он не стремится ни спорить, ни переубеждать.

Дальше урок проходит спокойно, но тот жизнерадостный тон, который Князев сумел задать изначально, вернуть не получается. Словно я своей фразой умудрилась испортить настроение всем присутствующим в классе. Мне бы ощущать мрачное удовлетворение от этого факта, но отчего-то я чувствую себя паршиво.

На двух следующих занятиях Князев больше не заикается о любви. Он предлагает придумать для сказки альтернативный финал и решить, что было бы, если бы мачеха царевны была не злой. Помогает вычленить из сюжета моральные уроки и определить их актуальность в современном мире. Шестиклашкам же от Лиса достается каверзный вопрос о том, почему у царевны не было имени.

– Может, Пушкин не смог его придумать? – предполагает мальчик, сидящий у окна в третьем ряду.

– Не думаю, что у Александра Сергеевича было плохо с фантазией, – усмехается Князев. – Есть еще варианты?

Варианты есть, но вряд ли Лис именно это имел ввиду:

– Чтобы, когда она умерла, её не было жалко?

– Чтобы Елисею было сложнее её найти?

Мне и самой интересен ответ. Нехотя признаю, что учитель из соседа по парте получился отменный: Князев умеет поддерживать дисциплину, заинтересовать, каким-то непостижимым образом завоевать авторитет без применения силы. Это впечатляет.

– Во-первых, образ царевны от отсутствия имени становится универсальным, – наконец отвечает он, так и не дождавшись правильного варианта от учеников. – Во-вторых, это помогает сконцентрировать внимание читателя на сюжете, а не на индивидуальных качествах героини. Этот художественный прием позволяет каждому читателю представить царевну такой, какой он пожелает, и мысленно дать ей имя, которое ему нравится…

– Аниса Александровна, например, – громко шепчет кто-то с задних парт и хихикает, а я фыркаю, понимая, что нахожусь в шаге от того, чтобы испортить настроение и этому классу тоже.

Если уж на то пошло, то появись я в сказке, точно была бы антагонистом: злой мачехой, Змеем Горынычем или Кощеем Бессмертным. А благородные королевичи вроде Елисея бесят меня до зубовного скрежета.

С шестым «В» оказывается поладить сложней. Половину урока Князев вынужден суровыми взглядами пресекать шепотки, а потом, когда один из учеников не выдерживает и задаёт вопрос, наступает очередь Лиса закатить глаза: