Королева меняет цвет

– Мя-я-яу, – выражает своё авторитетное мнение Арт, но его совет, в чём бы он ни заключался, никак не помогает.

Негромко ворчу в ответ:

– Тебе хорошо – не нужно в понедельник идти к ботаникам. – Заглядываю в жёлто-зелёные глаза с вертикальными зрачками. – А мне снова придётся терпеть неудобства. И ради чего? Чтобы маму не вызвали к директору? Или чтобы угодить Лису? А как тогда, угождая всем подряд, я вернусь к своим?

– Мяу, – коротко заявляет кот, словно знает ответ.

Киваю, соглашаясь с ним:

– И правда, глупо как-то. Если молча терпеть – ничего не изменится. Так я точно никуда не вернусь. Придётся чем-то жертвовать. Вопрос только: маминым спокойствием, обещанием Лису или возвращением в класс, в котором я учусь с начальной школы?

Арт не любитель долгих бесед и, устав терпеть, выворачивается из рук, делая вид, что он с этой минуты не кот, а пушистая жидкость.

– У меня есть цель, – сообщаю я, пока он пытается укусить меня за палец ради собственного освобождения. – А для достижения цели, как говорил Макиавелли, все средства хороши. Ведь если маму вызовут к директору, она сразу станет более сговорчивой, а когда меня переведут обратно в «В» класс, то и на Князева мне сразу станет плевать. Арт, ты гений!

После этого я целую недоумевающего кота в покрытый шерстью лоб и выпускаю из рук, а в награду, и чтобы не обижался, выдаю ещё один кусочек буженины.

Задумчиво рисую на обрывке тетрадного листка фигурку шахматной королевы и заштриховываю маркером. Вэшки – это чёрные. Чёрные всегда выигрывают. Удивляют соперника стратегией и тактикой. Превращают защиту в атаку. Всегда добиваются своего.

В эту ночь даже уснуть не могу, продумывая, каким способом наиболее эффектно добиться желаемого. Но у меня выходные впереди, и я точно успею придумать такой план, от которого мама сама будет уговаривать меня вернуться к вэшкам.

5.Война

30 сентября, понедельник

Говорят, начинать что-то в понедельник – плохая примета, но я не боюсь примет, поэтому в понедельник начинаю войну. Я в этом профи. Сражение должно быть коротким и эффектным. Блицкриг, не дающий противнику шансов отыграться. Королевам не пристало участвовать в битвах пешек, но мой статус сейчас слишком противоречив.

Но выглядеть нужно так, как будто я всё ещё ферзь на поле d86. Не припомню, когда собиралась в школу с такой тщательностью: на мне лучшая из коллекции чёрных кожаных юбок – с широким клёпаным ремнём, лонгслив с воротником, который при желании можно развернуть до самого лба, ворох цепочек и неизменная куртка-косуха. Довершают образ грубые ботинки и розовые гетры. И жвачка. Тоже розовая, куда же я без неё.

Вместо «идущие на смерть приветствуют тебя»7, желаю маме доброго утра, чтобы не вызывать лишних подозрений. Тем не менее она поглядывает с опаской, словно мой бунтарский настрой просочился из мыслей и стал слишком заметен:

– Ниса, ты ведь ничего не замышляешь, правда? – любопытствует она, участливо пододвигая ко мне тарелку с не успевшей остыть яичницей.

Мамы интуитивно чувствуют, когда дети планируют какую-нибудь шалость. Ну или, как в моём случае практически вооружённый мятеж.

Отзываюсь с самым невинным видом:

– Конечно, нет, мам.

Арт забирается на столешницу за моей спиной и, шевеля усами, высматривает на столе что-нибудь вкусненькое. Вчера он сумел несколько раз лизнуть сметану на сырниках, но сегодняшний завтрак видится коту неинтересным, поэтому у него такой вид, словно официант принёс то, что он не заказывал.

Мама тоже смотрит с деловитым прищуром, но я стараюсь выглядеть ещё простодушней, и она делает вид, что поверила:

– У меня впереди крупный проект с частыми командировками. – Родительница вздыхает и качает головой, глядя на меня. – Боюсь, как бы ты совсем не отбилась от рук.

– Было бы от чего отбиваться, мам, – отзываюсь я с полным ртом, а прожевав, добавляю: – Занимайся лучше работой. А то, когда ты пытаешься заняться мной, мне не нравится.

Внутренне ликую: новый проект означает, что маме будет совершенно не до меня и не до вызовов к директору. Да после первого же звонка от недовольной Валерьянки, она переведёт меня обратно в «В» класс без долгих уговоров! Это же просто праздник какой-то!

Поэтому в школу шагаю с довольной улыбкой. Напеваю детскую песенку «в траве сидел кузнечик» из нот распевки «ми-ре-ми-ре-ми-ре-ми», оставшейся в сознании ещё со времён занятий вокалом. Носком ботинка пинаю зелёное бутылочное стёклышко. И даже не сразу замечаю, когда на пути вырастает Шестаков.

– Ты принёс то, что я просила? – интересуюсь я без долгих приветствий.

Тим всё же разблокировал мой номер, и не зря. На выходных я написала ему сообщение с просьбой раздобыть для меня кое-что. Знаю, что он может достать практически что угодно, и хоть отношения у нас теперь спорные, он всегда поддерживает эффектные авантюры. Шестаков протягивает небольшую коробочку, которую я, повертев в руках, убираю в сумку, а он с хитрым прищуром интересуется:

– А тебе она зачем?

– У меня есть план, – не в силах скрыть воодушевления признаю́сь я Тимуру. – Оглянуться не успеешь, как я вернусь в наш класс. Надеюсь, моё место за третьей партой ещё никто не занял?

Тим усмехается:

– Твоих планов опасаюсь даже я, Романова. Надеюсь, школа хотя бы устоит, или предупредить МЧС? – В его глазах озорные искорки, словно между нами всё как раньше. И всё действительно почти как раньше, до тех пор, пока он не решает добавить: – Твоё место свободно. Пока что.

Это омрачает боевой пыл, но не настолько, чтобы передумать. Отвечаю Тиму самоуверенной ухмылочкой и первой поднимаюсь на школьное крыльцо. Заношу в раздевалку куртку и направляюсь к классу.

– Романова! – радостно восклицает Рупор так, словно ждала меня как минимум неделю. – Сходи воду для цветов принеси!

Остальные ученики ждут в коридоре: перед самостоятельной в класс входить нельзя. Но ботаники довольны отведённой мне ролью математичкиной слуги – с разных сторон раздаётся несколько удовлетворённых усмешек. Я не люблю быть на побегушках, и не фанатка сказки про Золушку, и всё же бреду к умывальникам. А пока набираю воду в пластиковую бутылку, в голове зреет новая гениальная идея.

С её реализацией не возникает проблем: пока Раиса Степановна самозабвенно пишет на доске какие-то формулы для самостоятельной, я без зазрения совести выливаю половину бутылки с водой на стул. Тканевая поверхность впитывает жидкость, словно губка, совершенно не меняя цвет. Едва сдержавшись от зловещего хихиканья и потирания рук, выхожу в коридор к остальным одноклассникам.

– Эй, Романова, ты сегодня выглядишь ещё паршивее, чем в пятницу, – оживляется при моём появлении Кирилл – тот самый, с которым мне не посчастливилось делить парту. – У тебя снова траур?

В ожидании, пока математичка разрешит входить в класс, прислоняюсь к стене, так же как и остальные. Даже общество ботаников не способно испортить мне настроение. Лениво усмехаюсь:

– Это траур по твоему чувству юмора и отсутствующему интеллекту, Крапивин.

– Насчёт интеллекта я бы поспорил, – ухмыляется он. – Так и не запомнила причины начала Первой мировой?

Вместо ответа я легко макаю его в неудачи с информатикой:

– А ты так и не научился разработке программ хранения данных?

Продолжить перепалку не даёт Рупор, приглашающая учеников в класс, но едва мы входим, а она сама усаживается за учительский стол, начинается предопределённый мной апокалипсис. Вода со стула мгновенно пропитывает светлую юбку математички, и она, покраснев, словно закипающий чайник, подскакивает с яростным воплем.

Выглядит это комично, но прекрасно понимая, что смех чреват последствиями, я старательно держу лицо. Актёрский талант дан не всем, а ботаники тоже оказываются людьми: кто-то смеётся, кто-то как минимум улыбается.

– Романова! – рычит математичка, но я изображаю максимально оскорблённый вид.

Пусть ещё докажет, что это я. Мы на днях по праву презумпцию невиновности проходили, так что, не пойман – не вор.

– Что?

Математичка щурится и обводит недовольным взглядом украдкой хихикающий класс. Очевидно, она подумала о том же, о чём и я, и сомневается в моей причастности к внезапному повышению влажности учительских стульев.

– Достаём двойные листочки! – выплёвывает она и, отодвинув мокрый стул меняет его на сухой, ученический. – И приступаем к самостоятельной!

В классе тут же воцаряется тишина. Я принимаюсь писать вместе с остальными, радуясь удачной реализации собственной идеи. Веселить ашек в мои планы не входило, но то, что Рупор на себе ощутила то же, что в пятницу чувствовала я – приятно. Радость длится недолго, потому что не успеваю я справиться с первым заданием, раздаётся злорадное:

– Сдаём работы!

То, что не успела я – ожидаемо, но ботаники тоже ничего не успели.

– Раиса Степановна, времени слишком мало, – возмущённо произносит за моей спиной Лис. – Такая работа рассчитана на весь урок, а прошло десять минут!

– Правда, что ли, Князев? – издевательски переспрашивает математичка, принимая такой же невинный вид, как я сама десять минут назад. – К счастью, преподаю здесь я, а не вы, поэтому именно я решаю, что и на сколько рассчитано! Сдаём листочки, одиннадцатый «А»! Кто не сдал – сразу ставлю два!

Расчёт учительницы прозрачнее стёкол Князевских очков: не став искать виноватых сама, она переложила эту неприятную обязанность на плечи моих одноклассников. А в том, что долго искать им не придётся, у меня нет никаких сомнений. Лис уже, не утруждаясь расследованием, сверлит мою спину таким красноречивым взглядом, что по позвоночнику пробегает холодок. Это не слишком приятно, но я всё равно не собираюсь задерживаться в этом классе надолго.

Ашки сдают листочки. Понимают, что им теперь суждено получить двойки-тройки, возможно, даже впервые, но противостоять несправедливости они не в силах. Полуянова шепчет Лису что-то явно ябедническое. Крапивин, недовольно сопя, больно пихает меня локтем в бок, а я с силой бью его ногой по голени, потому что не люблю оставаться в долгу.

Урок продолжается, а едва звенит звонок, я покидаю класс первой, чтобы расстроенные одноклассники, не успели окружить меня и выражать недовольство.

Вопреки ожиданиям, этого не происходит. Следующий за алгеброй английский тоже проходит спокойно. Настолько спокойно, что даже подозрительно становится. Вижу, что одноклассники обсуждают что-то в классном чате. Очевидно, предмет обсуждения – я, но меня это не волнует. Пусть злятся, пусть негодуют, пусть планируют месть. Так даже лучше. Это ведь мой последний день в «А» классе, нужно, чтобы он запомнился.

Предвкушаю восхитительно эпичную драку. Жду, что ашки снова окружат меня, как в прошлый раз. Но, вопреки ожиданиям, после английского мне заступает дорогу Лис:

– Что ты творишь, Романова?

– А на что похоже? – в тон ему дерзко отзываюсь я.

После случившегося на алгебре, он и не ждал от меня сговорчивости. И всё же, в зелёных глазах слишком явно читается нежелание со мной разбираться. Кажется, он предпочёл бы всё что угодно, кроме этого. Отвечает с усталым выдохом:

– Честно? На попытку суицида. Мы же с тобой договорились…

– Мы? Это ты договорился, Князев, а у меня нет никакого желания терпеть ашек, и я возвращаюсь обратно, понял?

Собеседник скептически изгибает правую бровь:

– Это ты так возвращаешься, значит? – Он прищуривается, словно моё заявление заставляет его пересмотреть какие-то личные решения и планы. Наконец, Лис кивает: – Хорошо. Возвращайся. Не стану мешать.

Он отходит с моего пути, а потом действительно не мешает. Когда ашки всё же окружают меня на большой перемене, выбрав для этого практически безлюдный коридор третьего этажа, Князев отсутствует – не будет говорить своё веское «хватит», предоставив им право разбираться со мной самим.

Но на этот раз я не нуждаюсь в его вмешательстве. В груди кипит адреналин, словно там смешали уксус с содой, как в пробирке на химии.

– Ты не нравишься нам, Романова, – напрямую заявляет леопард-Никита. – И раз уж ты собралась свалить, то делай это быстрее. А пока – ты в нашей власти.

Блин-малин. Какой же идиот конь у Князева! Неужели не мог никого получше выбрать? Поумнее? Посаркастичнее? Вот конь вэшек – Серёга Канин – находит для драк такие виртуозно несущественные поводы, что даже мне далеко до его таланта. А этот – прямолинеен до зевоты. Тьфу.

Полуянова стоит рядом, с самодовольным видом скрестив руки на груди. В отсутствие Лиса, она здесь хозяйка. Подозреваю, что инициатор этого сборища тоже она. Когда я вернусь в свой «В» класс, ашки лишатся возможности открыто нападать на чужую королеву, и они трусливо используют возможность поквитаться, пока можно.

– Что ж, вы мне тоже не особенно нравитесь, – отвечаю я скучающим тоном, поудобнее закрепляя на плече ремень сумки – она слишком важна, нельзя упустить её в драке. – Но в твоей власти лишь слова. Я предпочитаю действия.

В шахматах белые ходят первыми. Но наш бой неравный. Их четырнадцать (да, я посчитала), а я одна. Поэтому давать противникам фору в мои планы не входит. Все знают, что, когда драки не избежать, её нужно возглавить.

Поэтому первый удар – боковой локтем в подбородок, Никита получает, а не делает. Рукопашника в любом случае пришлось бы обезвреживать первым, иначе не удастся освободить себе путь к туалетам в конце коридора. Следующий удар приходится по не успевшему опомниться Кириллу – сосед по парте отхватывает кулаком в лицо и тут же со стоном хватается за нос. Стоя́щую рядом с ним Полуянову просто отталкиваю к стене и бегу.

До конца коридора всего метров десять, и я преодолеваю их достаточно быстро. Следом устремляется шумная погоня, но я несусь вперёд быстрее ветра, мысленно благодаря сэмпая за частые беговые тренировки.

Вваливаюсь в уборную, захлопываю за собой дверь и мчусь к одной из кабинок. На реализацию плана у меня пара секунд – щеколда на двери слишком хлипкая. Тяну замок сумки и достаю раздобытую Тимом коробку, безжалостно рву пальцами тонкий картон. Церемониться некогда, как и читать инструкцию, но я и без того примерно представляю что делать.

Первым делом расправляю ворот лонгслива, натягивая его до самых глаз. Дверь уже распахнута, и в женский туалет ворвались не только девочки, но и вообще все. Отлично. Люблю, когда люди не разочаровывают собственной предсказуемостью.

Открываю извлечённый из коробки полукруглый металлический контейнер и дёргаю тонкую жестяную крышечку.

– Попалась, Ниса-крыса! – нараспев выкрикивает кто-то из «ашек», но я слишком занята, чтобы по голосу определять, кто именно.

Они ещё не знают, что попалась на самом деле не я. Достаю из кармана зажигалку и торопливо чиркаю кремниевым колёсиком, прислонив его к коротенькому фитилю. На то, чтобы сожрать верёвочку огню требуется мгновение. Я заворожённо наблюдаю за пламенем и задерживаю дыхание, потом резко распахиваю дверь и швыряю начинающую дымить коробку в ошарашенную толпу ашек. А сама, зажмурившись, выбегаю за дверь.

6.Козырь

1 октября, вторник

В кабинете директора с утра оживлённо, даже чересчур:

– …Она умудрилась поджечь в замкнутом помещении инсектицидную дымовую шашку! Вздумала отравить наших детей!

– … Я требую перевести эту социопатку в другой класс! Или вообще в другую школу!

– … Мы будем жаловаться в Управление образования!

Подпирая спиной стену у кабинета, я даже не пытаюсь стереть с лица довольное выражение. Мысленно насвистываю «в траве сидел кузнечик». Шашка оказалась просто находкой – теперь перевести меня просит не мама, а родители всех остальных ашек. Просто какая-то магия вне Хогвартса!

С мамой я, правда, так и не объяснилась. Вчера, когда уходила спать, она всё еще негромко и серьёзно разговаривала с кем-то по телефону, а утром умчалась на работу до моего пробуждения. В любом случае новости о моих подвигах успели достигнуть её ушей, и я уверена, что как только мама будет посвободнее, тут же помчится к директору писать заявление о переводе.

– Ты ненормальная, Романова, – лениво комментирует Лис.

Он, и ещё три человека, подпирают стены рядом со мной. Если Князев остался цел благодаря своей политике невмешательства, то остальные – те, кто не горел желанием со мной поквитаться: ладья с цветными прядями в косах, парень-пешка с нашивками футбольных команд на рюкзаке и девочка-фанатка корейского кей-попа, судя по картинке на белом худи.

Остальные в школе отсутствуют, но вчера я успела узнать, что ботаники тоже умеют материться в три этажа, пока лицезрела их ошалелые от дыма физиономии. У них слезились глаза, покраснела кожа, а кого-то даже вырвало. Все живы-здоровы, но сегодня остались дома. Зато вместо учеников в школу примчались родители, объединившие усилия под эгидой единой цели: перевести Романову обратно в «В» класс. А я что? Я разве против? Я очень даже за.

– Не ненормальная, а справедливая, – отзываюсь с усмешкой. – Не люблю нечестные драки. Вот если бы Полуянова явилась выяснять отношения со мной один на один, как Пушкин с Дантесом на дуэли, всё было бы иначе. А так – каждый получил что хотел: я – возможность вернуться туда, откуда пришла, а твои одноклассники – хороший жизненный урок от меня на прощание.

Елисей отворачивается. В произошедшем он винит себя: сделал неправильный выбор, не проконтролировал ситуацию, недооценил противника. Моя эффектная выходка бросила тень на его репутацию лидера, но мне-то до этого что?

Пока Лис молчит, в разговор вступает Катя – та самая ладья с цветными прядями:

– И тебе их не жалко?

– А им меня? Что-то я сомневаюсь, что, окажись я после вчерашнего в больнице с синяками и переломами, хоть кто-то примчался бы туда меня жалеть.

Катя пожимает плечами, подтверждая, что из них точно никто бы не примчался, но я это и так знала.

– Не было бы ни синяков, ни переломов, – с мрачной досадой признаётся Лис, подтверждая если не своё одобрение вчерашнего, то как минимум молчаливое согласие.

Ашки просто хотели меня запугать и отомстить, а Князев предоставил им такую возможность, не подумав, что страх и отчаяние – слишком мощные мотиваторы. Они стирают границы дозволенного, открывают ворота жестокости, которую в приличном обществе принято держать под замком.

Атмосфера в директорском кабинете накаляется: Пётр Сергеевич, имеющий за куцый хвостик на голове прозвище Чиполлино, с трудом отражает атаки разъярённых родителей. Каждая его реплика тише и короче предыдущей.

Судя по визгливому голосу, больше всех старается мать Полуяновой. Это и немудрено: именно в Ксенькины руки я вчера швырнула шашку, она ведь ближе всех к двери стояла – молотила по ней кулаками, считая, что загнала меня в ловушку. Но именно в ловушке рождается стратегия. Там где кажется, что выхода нет, открываются новые пути к победе. Мне давно об этом известно.

Теперь Ксенькина мать считает, что загнала в ловушку несчастного Чиполлино. У осинки не родятся апельсинки. Отчего-то мне кажется, что у директора тоже имеется козырь в рукаве. Не дымовая шашка, конечно, но тоже нечто серьёзное. Вопрос только, в чью пользу?

– …Ей вообще место в тюрьме, а не за школьной партой! Мы напишем петицию! Поднимем такой общественный резонанс, что всей школе не поздоровится!

После подобного фантазия уже рисует мне триумфальное возвращение в родной «В» класс. Я вернусь как победительница, как настоящая героиня, побывавшая среди врагов и поставившая их на место. Нужно потренироваться скрывать счастливую улыбку, чтобы выглядело так, будто в моей победе нет совсем ничего выдающегося. Выглядеть невозмутимо, пока одноклассники будут аплодировать мне, как кинозвезде, получающей Оскар.

Что-то мама долго не появляется, а следовало бы. Иначе вопли Полуяновской мамаши приведут меня не в «В» класс, а в отдел полиции. Хмурюсь, понимая, что родительнице в очередной раз не до меня, а козырь в рукаве Петра Степановича может не понравиться не только врагам, но и мне само́й.

Козырь Петра Степановича я узнаю́ по звуку чётких и уверенных шагов, когда он поднимается по лестнице. Свет из высокого окна падает на идущего со спины, а мне слепит глаза, но недовольное лицо мужчины я могу представить себе и так.

На нём чёрный деловой костюм и рубашка с галстуком. Идущий к нам человек почти такой же монохромный как я. Мы похожи настолько, что я кажусь его уменьшенной копией в женском варианте. Когда-то я страшно гордилась этой схожестью, но со времён развода это обстоятельство стало раздражать.

У кабинета отец коротко кивает мне и замершим в недоумении одноклассникам. Дёрнув на себя дверную ручку, входит в директорское логово без стука.

Напряжённо замираю, и вся превращаюсь в слух. Судя по повисшей в коридоре тишине – не я одна. Лис хмурит брови, а свободная от стопки учебников рука сжата в кулак.

– Здравствуйте, Александр Викторович! – Чиполлино радуется появлению моего отца, словно тот – Дмитрий Донской, пришедший на Куликовскую битву, чтобы положить конец татаро-монгольскому игу.

Представление о том, как сильно ошарашено иго засевших в кабинете мамаш немного поднимает мне настроение, но не настолько, чтобы ослаб напряжённый узел, в который стянуло внутренности.

– Надеюсь, причина, по которой я должен был в срочном порядке отложить судебное заседание достаточно серьёзна? – без приветствий холодно бросает Александр Романов.

Он умеет делать подобные заявления максимально устрашающе, даже когда на нём нет чёрной мантии и белого воротника. Так вышло, что мой отец ещё и председатель городского суда. Тем, кто притих в директорском кабинете, об этом прекрасно известно. Матери Полуяновой – точно. Но она ошарашена его внезапным появлением не меньше остальных. Я тоже не представляю, зачем отец явился сюда, и чем чревато для меня его вмешательство.

– Дело в том, Александр Викторович, что родители учеников требуют перевести вашу дочь в другой класс или школу, – спокойно объясняет директор, а в его голосе проскальзывают самодовольные нотки: он счастлив, переложив проблему с больной директорской головы на здоровую судейскую.

Эта фраза служит сигналом к старту коллективного ябедничества: голос подают сразу несколько мамаш:

– …Аниса плохо влияет на наших детей! У них теперь плохие оценки по алгебре!

– Она вносит раздор! А выпускной класс – самый важный! Им к поступлению готовиться надо, а не разборки устраивать!

– Вчера она отравила одноклассников дымовой шашкой!

Все эти жалобы звучат одновременно, перебивая друг друга. Каждый намерен донести свою точку зрения до нового участника развернувшейся за дверью драмы.

– Мне об этом известно, – он отвечает спокойно, но голос хорошо слышен сквозь гомон.

Удовлетворённо хмыкаю. Ещё бы ему не было известно. Наверняка Ксенька в красках рассказала, как сильно ей не понравилась дымовая шашка. За прошедшее после развода время отец едва ли перемолвился со мной парой слов, и в школе ни разу не появлялся. Так из-за кого он явился теперь: из-за Ксеньки? Её мамаши? Моей матери? Меня?

– И ты считаешь, что это нормально?! – тут же вскидывается Полуянова—старшая, недальновидно вынося семейную ссору на всеобщее обозрение. – Что, если в следующий раз Ксюшу увезут в больницу из-за очередной эскапады твоей дочери? Аниса должна учиться в другом…

Она не успевает закончить предложение, потому что папа раздражённо, но веско перебивает:

– Аниса будет учиться в «А» классе. – Каждое слово звучит, словно удар тяжёлого молотка. Он таким тоном на работе приговоры выносит, отправляя людей в колонии. – Это моё решение, и что бы вы ни думали об этом, и куда бы ни жаловались, оно не изменится.

Прикрываю веки. Слишком хорошо понимаю, что это значит. То, что сказанное – точка. Теперь хоть взорви я школу, хоть сожги дотла, хоть обрей Полуянову наголо – это ничего не изменит.

– Но из-за её выходок наши дети… – начинает кто-то, знающий Александра Романова не так хорошо, как я.

Он обрывает говорящего коротким и твёрдым:

– Выходок больше не будет.

Блин-малин. На его месте я не была бы так уверена. Даже если учиться я буду с ашками, точно знаю, что сумею обеспечить им при этом максимальный дискомфорт.

Для остальных присутствующих папино заявление звучит убедительно. Лис сотрясается от беззвучного смеха. Он только что осознал, что всё оставшееся до конца учебного года время я проведу в его классе, и теперь в его смехе мне мерещится что-то истерическое.

Отвлёкшись на Князева, пропускаю окончание митинга в директорском кабинете и возвращаюсь в действительность лишь тогда, когда передо мной возникает отец.