Королева меняет цвет

Татьяна Миненкова

Королева меняет цвет

Посвящается Марсику (простите, Ваше Величество) – Максимусу Аристократу, коту-который-выжил. Без него не было бы ни одной из моих историй

1.Наказание

25 сентября, среда

Pyromania — Tommee Profitt, Royal & the Serpent

«Защищать голову» – мысленно повторяю я один из главных принципов карате и торопливо принимаю правильную стойку.

На мне почти нет защитной экипировки, на Тиме, стоя́щем напротив, тоже только доги1 и перчатки. Шестаков улыбается, но во взгляде искорки авантюризма. Он вряд ли станет биться в полную силу – поддастся, как обычно. И всё же, противник у меня серьёзный. Делаю глубокий вдох, настраиваясь на бой. Концентрируюсь.

– Хаджиме! – выкрикивает тренер сигнал начать спарринг.

Наклоняюсь вперёд. Первый тычок прилетает от Тимура – прямой и тяжёлый. Едва успеваю увернуться и ответить ударом ногой. Он проходит мимо головы соперника, но я ощущаю прилив уверенности. Так всегда бывает: главное – начать, а дальше действовать по наитию.

Мы с Шестаковым не первый год знаем друг друга. Тиму известны мои слабости, и он умеет использовать их в своих интересах. Давит весом. Теснит ударами к краю татами. Сделав резкий шаг вперёд пытается провести захват. Я отскакиваю назад и контратакую с разворота.

Тренер внимательно наблюдает за нами. А когда я, извернувшись, всё же попадаю ногой в голову соперника, комментирует:

– Молодец, Романова!

Обрадовавшись, тут же получаю тычок в живот, потом в грудь. Не больно. Скорее, неожиданно. Отскакиваю. Хмурюсь.

– Внимательней, Ниса, – усмехается Тим, но я стираю его усмешку серией чётких и уверенных ударов.

У нас разные категории, но тренер разрешает нам биться в паре. Силу Тима я легко компенсирую скоростью, гибкостью и умением уворачиваться. Карате – это не только про бои. Ещё про духовную дисциплину, настойчивость и умение побороть собственные сомнения и слабости. У нас с Тимом не совсем борьба. У нас взаимодействие, во время которого каждый стремится стать лучше, сильнее, выносливей.

После команды остановиться мы коротко кланяемся друг другу. Восстанавливаем дыхание.

– Аниса, контролируй дистанцию, – выговаривает Андрей Владимирович, когда ученики выстраиваются на татами. – А ты, Тимур, ногами больше работай. Ленишься, поддаёшься. В следующий спарринг встанешь с Киреевым, он тебя живо уделает.

– А поставьте, – широко улыбается Тим. – Посмотрим ещё, кто кого уделает, сэмпай2…

Девочек отпускают переодеваться первыми. И пока Шестаков препирается с тренером, я успеваю стянуть штаны и куртку. Душ в школьном спортзале не предусмотрен, поэтому футболку и джинсы приходится надеть на влажную от испарины кожу.

С удовольствием расплетаю тугой пучок на голове, позволив иссиня-чёрным волосам упасть на плечи тяжёлой волной. Умываю лицо в раковине и оглядываюсь в зеркало напоследок: на бледных щеках румянец, в глазах азарт недавнего боя, на скуле ссадина – след пропущенного удара. Ерунда, завтра будет почти незаметно.

– Пойдём, провожу, – Тим уже дожидается меня, подпирая стену у входа в школу.

Пожимаю плечами:

– Зачем? Не темно ведь.

В сентябре день всё ещё длинный, почти как летом. Но солнце уже зависло на горизонте, залив улицу красно-золотыми лучами. Лёгкий ветер принёс первую прохладу, и я торопливо натягиваю чёрную косуху на тонкий свитер.

– Всё равно по пути, – отзывается Шестаков, и, не дожидаясь разрешения, шагает рядом со мной.

Вообще-то ему не по пути. Для того, чтобы проводить меня, ему приходится делать крюк через две улицы, но раз хочется – пусть идёт. Под ногами шуршат опавшие листья, смешиваясь в пёстрое полотно из жёлтого, зелёного и коричневого. Пахнет сухой землёй, осенним ветром и выпечкой из пекарни через дорогу.

Не нуждаюсь в компании. С бо́льшим удовольствием я бы надела наушники и послушала музыку. Тем более, разговор с Тимом не клеится. Слова вроде бы складываются в предложения, но каждая тема обрывается неловким молчанием.

– На соревнования в ноябре поедешь? – любопытствует Шестаков.

Он ловко пинает носком кроссовка обнаруженную среди листвы банку от Колы, а я невольно сравниваю свой кроссовок с его. Мой проигрывает почти вполовину. Но я и ростом ниже Тима на голову. Лениво отзываюсь:

– Не поеду. Сэмпай говорит, лучше дотянуть до февраля, там будут всероссийские. На них у него большие планы.

– Это в столицу лететь, – хмыкает спутник и делает по жестянке новый удар, с грохотом запускающий её дальше по асфальту. – Но я тоже полечу, наверное. Если билеты вывезу.

Киваю вместо ответа. Мы с детства учимся в одном классе и вместе ездим на соревнования. С Тимом хорошо драться и удобно дружить, но говорить не о чем. Тем не менее, вот это совместное прошлое всё равно притягивает друг к другу, словно воспоминания сшили нас тонкой невидимой леской. Молчать тоже комфортно. И я просто шагаю рядом, выдувая пузыри из розовой жвачки.

За углом следующего дома уже виднеются окна моего. На кухне горит свет. Странно. Мама редко приходит с работы так рано. После развода она с головой ушла в работу, пустив воспитание дочери на самотёк. Это дало мне больше свободы, поэтому я не жалуюсь.

– До завтра, – говорю я, поднимая на спутника взгляд.

Тим останавливается и поворачивается ко мне, замирая на мгновение. Последние солнечные лучи бьют Шестакову прямо в лицо. Красивые у него глаза. Не голубые, как у меня, а тёмно-синие. Столько лет мы видимся каждый день, а я только сейчас заметила. Потому что никогда раньше я не видела в этих глазах столько сомнений и несвойственной другу хрупкой неуверенности.

– Ниса, – произносит он, касаясь ладонью моего локтя. – Мы с тобой…

Блин-малин. Понимаю, к чему он клонит: по взгляду, по интонации, по жестам. Эти непривычные нотки в голосе Тимура и то, как он наклоняется ко мне, слишком красноречивы. Мой одноклассник, мой вечный спарринг-партнёр, мой друг и по совместительству, главный хулиган школы вот-вот признается в каких-то чувствах, превышающих пределы вышеперечисленного. А я ощущаю лишь смятение и лёгкую панику.

– Стоп, Тим, – не даю ему произнести того, о чём мы оба будем жалеть. Не хочу ранить или обидеть. Сама заканчиваю за него недосказанную фразу: – Мы с тобой друзья, и ничему этого не изменить. Пусть так и останется, ладно?

Шестаков смотрит пронзительно, пытаясь понять причину моих слов, я смело встречаю его взгляд, давая понять, что честна с ним.

– Странная ты, Ниса, – хрипловато выговаривает он, наконец. Склоняется ниже, так, что его губы совсем рядом с моими. – Девчонки ведь только и мечтают о любви и романтике, а ты…

Три четверти одноклассниц дорого отдали бы за то, чтобы вот так ощущать пахнущее табаком дыхание Шестакова на своих губах. Я не отодвигаюсь, но упираюсь ладонью ему в грудь, не позволяя приблизиться.

– А я неправильная, ты же знаешь. Поэтому давай не станем всё портить и будем друзьями, как и прежде?

Потому что нет никакой любви. Это маркетинг, выдумка, чтобы книжки писать и фильмы снимать. Чтобы дураки, веря в неё, женились и заводили детей, а потом разводились разочаровавшись.

Шестаков – ожившая мечта не только половины старшеклассниц нашей школы, но и всех девочек с секции карате. Синеглазый блондин, спортсмен, с амбициями и обаятельной улыбкой. Если бы любовь существовала, я точно влюбилась бы именно в него. Но я ощущаю лишь привязанность, а ещё – раздражение, за то, что Тим чуть было не ляпнул то, что навсегда перечеркнуло бы нашу дружбу.

– Как скажешь, Романова, – нехотя выговаривает он, наконец и отстраняется. – До завтра.

После этого Тим резко разворачивается и с силой наступает на многострадальную банку. Жестянка с оглушительным треском сжимается и, получив новый удар носком кроссовка, улетает так далеко, что я уже не сумею отследить точку её приземления.

За грохотом не слышно тяжёлого выдоха, и я только теперь осознаю, что всё это время почти не дышала. Чего там дышать, я чуть жвачку свою не проглотила. Глядя вслед быстро удаляющемуся силуэту, размышляю о том, чего испугалась больше: перспективы потерять друга или неслучившегося поцелуя, который наверняка стал бы точкой невозврата в наших отношениях. Но тихий голосок интуиции подсказывает, что точка невозврата всё равно пройдена и так, как прежде, уже не будет.

С этими невесёлыми мыслями направляюсь к дому. Доставать наушники нет смысла: зайти в подъезд, подняться на второй этаж, открыть дверь и войти – займёт меньше одной песни. Но отчего-то я плетусь слишком медленно. Словно подсознание предупреждает, что ничего хорошего меня там не ждёт. Чувствовать заранее – моя суперспособность, поэтому я внутренне подбираюсь, готовясь к худшему. И действительно:

– Ничего не хочешь мне рассказать, Аниса Александровна? – интересуется мама таким угрожающим тоном, что становится ясно: что бы я ни рассказала, катастрофы не избежать.

Обращение по имени-отчеству подразумевает назревающий скандал. В последний раз она так называла меня, когда узнала о разбитом стекле учительской, в предпоследний – об огромном синяке под глазом у Сёмина (нечего было обзывать меня овцой), в пред-пред-последний – о белом уличном коте, которого я тайно притащила домой и отказалась утаскивать обратно.

Арт как раз высовывает любопытный розовый нос, одно ухо и половину длинных белых усов из кухни, но в ссору предпочитает не вмешиваться, оставаясь молчаливым зрителем разворачивающегося в прихожей действа.

– Ты же и так знаешь, раз спрашиваешь. – Я на ходу стаскиваю кроссовки.

Стараясь не встречаться с её разъярённым взглядом, достаю из спортивного рюкзака пустую бутылку для воды и смятую форму. Рассчитываю скрыться в ванной под предлогом бросить вещи в стирку, но родительница воинственно скрещивает на груди руки и загораживает проход:

– Почему именно она? – с шипением спрашивает мама, и мои надежды на то, что её злость вызвана не сегодняшним происшествием в школе, а чем-нибудь другим, рассыпаются в прах. – Почему ты, Ниса, не могла выбрать кого-нибудь другого для своих нападок?

Вскидываюсь и отвечаю почти так же яростно:

– Другого? Ты говоришь так, как будто я имела возможность выбирать. Как будто то, что произошло сегодня – моя прихоть. Да Полуянова умышленно меня провоцирует, мам!

– Да что ты говоришь! Ты вообще понимаешь, что значит для меня разговаривать с её матерью?

Я виновато опускаю взгляд. Стоит, пожалуй, объяснить, почему каждая из нас так акцентирует некоторые фразы. Три года назад мой отец не просто ушёл из семьи. Он ушёл к матери Ксеньки Полуяновой из «А» класса.

Нельзя сказать, что мы с ней до этого слишком ладили – между ашками и вэшками всегда велась холодная война. Но теперь Полуянова не упускает возможности меня поддеть, а я терпеть не могу оставлять выпады в свой адрес безнаказанными.

– Представь себе, Ниса, – продолжает мама тихо и грозно. – Чего мне стоило извиниться перед ней за то, что моя дочь влепила в волосы её дочери огромную розовую жвачку!

Хочется сквозь землю провалиться. Ну не думала я о маме. В момент, когда Ксенька на всю столовую хвасталась тем, что дядя Саша пообещал ей новый айфон за отлично оконченную четверть, моё сознание сузилось до нас двоих: меня и Полуяновой. Я даже не сразу поняла, от чего меня больше коробит – от айфона или от фамильярности чужой дочери в отношении того, кого даже мне иногда хочется ненароком назвать по имени-отчеству. У меня было лишь одно желание – заткнуть Ксеньке рот. И я заткнула. А теперь, осознавая собственную ошибку, бормочу виновато:

– Извини, мам. Больше не повторится.

Мама сощуривает глаза и кивает:

– Не повторится.

Это звучит из её уст так зловеще, что мне хочется поёжиться. Лучше бы она повысила голос, честное слово. Ни разу до этого она так не говорила, хотя я влипаю в неприятности с завидным постоянством. А на вопросительный взгляд мама отвечает:

– То, что ты почти три года была предоставлена само́й себе, Ниса, было моей ошибкой. Я погрузилась в собственные проблемы и упустила твоё воспитание. Казалось, что моя дочь достаточно взрослая, но ты раз за разом убеждаешь меня в обратном.

Это звучит как прелюдия к чему-то по-настоящему ужасному. Вдоль позвоночника пробегают ледяные мурашки. Но я уверена, что бы мама ни придумала, я переживу, подстроюсь, и всё будет как прежде.

– Просто кому-то требуется более жёсткое воспитание, и ты, видимо, из таких, – продолжает мама. – Твоя классная сказала, что ты совсем отбилась от рук и она перестала с тобой справляться. Пока с нами был отец, ты держалась, а сейчас – не только скатилась в учёбе, но и ведёшь себя так, что тебя со дня на день поставят на учёт в полиции.

Обещаю, сама не уверенная в собственных словах:

– Я исправлюсь.

Но мама уже успела что-то решить, пока я была на тренировке. Представления не имею, на какие жуткие мысли её навёл разговор с нашей классной и матерью Полуяновой. Она уверенно кивает:

– Исправишься, Ниса. Теперь исправишься. Потому что с завтрашнего дня будешь учиться в одиннадцатом «А».

2.Проблема

26 сентября, четверг

READY FOR WAR – Neoni, UNSECRET

Решительностью я пошла в маму. Иначе как объяснить, что ни обещаниями, ни заверениями, ни даже слезливыми уговорами переубедить её не удалось? Я надеялась, что утром, она забудет свои угрозы и поймёт, что придуманное ею наказание несправедливо и несоразмерно, но не тут-то было. Она даже с работы отпросилась, чтобы оформить у директора необходимые документы, и теперь я стою в напряжённом ожидании под его кабинетом.

– Как я сумею учиться в окружении врагов, мам? – спрашиваю я, когда родительница выходит в коридор и, судя по непреклонному выражению её лица, ничего уже не исправить. – Ты меня под танки бросаешь! Полуянова и её дружки меня живьём сожрут! Я же там ни дня не выдержу, ты об этом подумала?

– А ты обо мне много думала вчера? – хмыкает мама. – Это для твоего будущего, Ниса.

Не понимает она, что нет у меня теперь никакого будущего. О том, чтобы учиться с ашками нет и речи: я сбегу, едва мама отправится на работу. Но что буду делать потом?

Поглощённая этими мыслями, не сразу замечаю подошедшую к нам женщину. Это Валерьянка, сокращенно от имени Валерия Дмитриевна – классный руководитель одиннадцатого «А». Блин-малин. С этой минуты, она и мой классный руководитель, а значит, сбежать с уроков слишком быстро не выйдет.

– Здравствуйте, – с улыбкой приветствует маму она, и та отвечает такой же радостью. На этом празднике жизни теперь не осталось места только одному человеку: мне. – Скоро начнётся урок, будет лучше, если я сама представлю Анису новому классу.

Она говорит об этом так жизнерадостно, словно о каком-то увлекательном и весёлом приключении. Но, я уверена, Валерьянка прекрасно знает, что в представлении её ученикам я не нуждаюсь. Они знают меня почти так же хорошо, как я знаю их.

В каждом классе имеется своя иерархия, негласная, разумеется. Свои «король» и «королева», как в шахматах. Есть «ладьи» и «ферзи», «кони» и «пешки». В моём, теперь уже бывшем, «В» классе король – Тимур Шестаков, а королева – я. Это не хвастовство, это статус, накладывающий ограничения и обязанности. Не давать спуску ашкам – одно из неписаных правил. И оказаться в их классе для меня – неминуемое поражение.

– Идём, Аниса, – напоминает о себе классная, но я почти её не слышу.

В голове гул, словно я стою на взлётной полосе, и то тут, то там, ежесекундно взмывают в небо самолёты. Прежде чем уйти, в последний раз оглядываюсь на маму, но на её лице бесстрастность и уверенность в том, что она поступает правильно.

Валерьянка, тоже не осознающая масштаба катастрофы, легко касается моего плеча, словно успокаивает, но мне хочется сбросить её руку. Мысленно мобилизую все силы для того, чтобы выстоять, чтобы сделать вид, что это я так решила, чтобы это Полуянова теперь ощущала себя рядом со мной не в своей тарелке.

Каждый шаг по окрашенному в светло-голубой коридору проделываю так, будто иду на каторгу. Ноги кажутся налитыми свинцом. Концентрируюсь на текущем моменте. Дышу. Так, словно впереди у меня не позор и унижение, а просто очередной ответственный бой, который никак нельзя проиграть. Это помогает. И в шумный класс русского и литературы я вхожу так, словно ашки должны, если не расстелить ковровую дорожку, то хотя бы поаплодировать при моём появлении.

Естественно, никто не аплодирует. Зато все ошарашенно замолкают, пока я лавирую вдоль парт следом за Валерьянкой и, гордо задрав подбородок, застываю возле пустой тёмно-зелёной доски.

– Доброе утро, – приветствует учеников классная. – Сегодня к нам присоединилась новая ученица – Аниса Романова.

Пятнадцать пар глаз смотрят на меня с выражением одинакового непонимания и неодобрения. Я почти ощущаю волны негатива. Хочется принять боевую стойку, чтобы они не сбили меня с ног.

– Не такая уж и новая, – усмехается кто-то с задней парты. – Со старыми дырками.

Пешка. Запоминаю его и делаю мысленную пометку при случае выбить ему торчащие передние зубы.

– К нам Уэнсдэй Адамс перевели, – лениво подмечает девочка с цветными прядями в косах.

Она – ладья. Да и сравнение какое-то почти необидное получилось.

– Романова, что у тебя за странный траур? К нему розовые гетры не подходят! – едко комментирует тощий мальчишка с первой парты, он – слон, но это не избавит его от последствий дурацких замечаний. Мне нравится чёрный. И он мне идёт. А гетры подходят к жвачке, но ему не понять. Передаю взглядом, что траур будет у него, если он не разучится шутить по-идиотски.

Ещё одна носатая пешка – подружка Полуяновой шепчет ей достаточно громко, чтобы я тоже услышала:

– Аниса-крыса.

Пожалуй, со сломанным носом ей будет даже лучше. Я делаю ещё одну мысленную пометку.

Сама Ксенька – их королева. Вряд ли мне удалось ввести её в заблуждение собственной уверенностью. Она прищурилась и смотрит на меня молча и зло. Усмехаюсь, подмечая её новую причёску – удлинённое каре, взамен длинных светлых локонов. Стоило вчера прилепить ей эту жвачку повыше, чтобы была необходимость сбрить белобрысую шевелюру наголо.

– Хватит галдеть! – шум обрывается от окрика Валерьянки. – Не ожидала от вас такого!

Взгляд классной, направлен на Полуянову, но вскоре я понимаю, что смотрит она не на Ксеньку, а на того, кто сидит с ней за одной партой. На Елисея Князева.

В детстве, мы вместе учились в музыкальной школе. Но я давно не девочка с косичками, что ходила на вокал, а Лис не тот смешной веснушчатый мальчик с рыжими, как кленовый сироп волосами, что учился со мной в музыкалке. Теперь он – сын депутата городской думы, активист Молодой гвардии, отличник, идущий на золотую медаль, и король ашек.

Ленивый и оценивающий взгляд Князева, сквозь стёкла очков, в свою очередь, тоже направлен не на Валерьянку, а на меня. И хотя умением читать мысли я никогда не отличалась, прекрасно знаю, о чём он думает.

«Проблема», – это слово, занимает сознание рыжего, словно восемь букв выведены у меня на лбу ярко-красным маркером.

Лис меньше всех желает моего появления в своём классе, потому что знает, что повлечёт за собой моё появление. Я – проблема, которая может стать поводом для начала войны, вдохновением для драк или срыва уроков. Но так же хорошо король ашек понимает и то, что изменить что-то не в его силах.

– Аниса, садись с Кириллом, – продолжает тем временем Валерьянка, пока я всё ещё смотрю на Лиса, в ожидании вердикта. Так и не поняв, как истолковать его короткий выдох, иду туда, куда мне указали. – С первой парты тебе будет хорошо видно, и проще будет понять новую тему.

– Вряд ли ей это поможет, – фыркает Кирилл – тот самый тощий слон, который уже имел удовольствие мне не понравиться.

Он не мог позволить себе встретить меня более радушно, даже если бы хотел. Но и я не могу оставить реплику без ответа. Отзываюсь так тихо, чтобы услышал только он:

– Если бы тупость была преступлением, тебя бы уже осудили на пожизненное.

Сосед по парте недовольно хмурится. Может, мне показалось, но сзади раздаётся тихий смешок, подтверждающий, что обмен приветствиями оценили по достоинству. Неужели Князев? Ну, не Полуянова же.

Их парочка за моей спиной выводит из равновесия и раздражает. Словно позади улей с разъярёнными пчёлами, и то, когда они выберутся наружу и покусают – вопрос времени. Стараюсь не показывать опаски. Открываю тетрадь с самым невозмутимым видом. Не потому, что так сильно хочется узнать о выдающихся писателях двадцатого века, а потому, что это помогает поддержать видимость самообладания.

– Исторические события не могут пройти мимо творческих людей, – вещает тем временем Валерьянка. – Революции, войны, оставляют след не только в сердцах людей, но и в литературе…

Она не повышает голос, как Раиса Степановна – классная вэшек, за пристрастие к крикам имеющая прозвище «Рупор». Там другие порядки – кто громче, тот и прав. Но у ашек и без этого тишина и дисциплина. При этом показательно шуршат записки и шепотки. Все ждут перемены, как момента, когда можно будет обрушиться на меня одномоментно.

– В творчестве Михаила Булгакова нашли своё отражение и Гражданская война, и Октябрьская революция, и период репрессий. Именно поэтому описание некоторых событий в его романах пронизано личными эмоциями…

Валерия Дмитриевна, как ни в чём не бывало, продолжает урок, а я слежу за тем, как курсируют записки и вибрируют в беззвучном режиме телефоны. Трафик ожидаемо замыкается на второй парте за моей спиной. Именно оттуда поступают команды пешкам. Слон-Кирилл тоже участвовал бы в обсуждении участи нежелательной новенькой, но лишён этого права из-за того, что предмет обсуждения так некстати занимает место рядом с ним. Он компенсирует это несколькими тычками локтем, но тут же получает не менее болезненные тычки в ответ.

– В текстах «Собачьего сердца» и «Мастера и Маргариты», он исследует темы власти, свободы и человеческой природы на фоне революционных изменений…

Меня не беспокоит ви́денье революции Булгаковым, потому что гораздо важнее та революция, что назревает прямо здесь, в этом классе. В том, что ашки не примут королеву вэшек, я не сомневаюсь ни секунды, но есть ещё один вопрос, который не даёт мне покоя.

То, как воспримут моё отсутствие мои, теперь уже бывшие, одноклассники. И получится ли вернуться обратно тогда, когда я сумею убедить маму отказаться от этой глупой во всех отношениях затеи? Очень хочется думать, что всё это ненадолго и вскоре моя жизнь станет прежней, а этот день забудется, словно страшный сон.

Мрачные мысли кружат в голове воронкой смерча, сметающего все надежды на своём пути. Не оттолкни я вчера Тима, можно было бы попросить его о помощи. Как минимум я перестала бы ощущать себя такой уязвимой. Но если попрошу Шестакова теперь, после несостоявшегося признания, буду чувствовать себя обязанной, а это ни одному из нас не нужно.

– Булгаков столкнулся с цензурой и репрессиями со стороны власти. Его пьесы часто запрещались или подвергались значительным изменениям. Это привело к тому, что он начал использовать аллегории и символику для передачи своих идей…

Блин-малин. В моём случае никакие аллегории не помогут. Надвигающейся перемены, когда я останусь с новыми одноклассниками один на один, я жду с тревогой. Учащается пульс, а мышцы ноют от напряжения. Впервые сижу так ровно, словно целиком проглотила метровую линейку. Все силы уходят на контроль – показать собственный страх я не могу. Нет у меня такой роскоши. Если заметят, что боюсь – растопчут.

Впервые урок походит так быстро, а под трель звонка я всё же вздрагиваю, но надеюсь, что никто из присутствующих этого не заметил.

– Урок окончен, домашнее задание на доске. – Валерьянка захлопывает журнал и, стуча набойками каблуков, покидает класс.

Правильней было бы выскользнуть следом, но мне не дадут. И действительно, едва я, скинув в сумку учебник и тетрадь, делаю вдоль прохода несколько шагов, путь загораживает высокий и крепкий мальчишка с усыпанным родинками лицом. Эти пятна делают его похожим на леопарда, но по иерархии он – конь. Тот, кто может перепрыгивать остальные фигуры и контролировать те клетки на поле, которые для других недоступны. Интересуется с ухмылкой:

– И каким ветром к нам занесло саму Романову, не желаешь объяснить?

Это на уроках одиннадцатый «А» – интеллигенция. На самом деле, школьники все одинаково задиристы, одинаково дисциплинированы и одинаково жестоки. Разница лишь в том, что вэшкам тон задаёт хулиган – Шестаков, а ашкам – интеллектуал – Князев. И Лис выбрал позицию невмешательства, позволив другим поизмываться надо мной, прежде чем сделает это сам.