Королева меняет цвет

– А это правда, что вы подожгли в туалете второго этажа дымовую шашку?

Вопрос адресован мне и задан с таким благоговением, что я не могу скрыть довольную улыбку.

– Правда, – отзываюсь я не без гордости. – Только этаж не второй, а третий.

– Ва-а-а-а-ау! – восхищенно тянут несколько человек и засыпают меня вопросами: – А она настоящая? Военная? А где такую взять?

Я собираюсь ответить, но Князев касается моего локтя, заставляя замолчать и перевести на него удивленный взгляд:

– Она обязательно ответит на все ваши вопросы, но только после того, как вы ответите на мои, правда, Аниса Александровна?

При этом он смотрит на меня выжидательно. Зеленые, как трава, глаза, поблескивают за стеклами очков. Ещё этот аромат лета, исходящий от него, окутывает меня, сбивая с толку…

– Правда, – зачем-то киваю я, хотя только что планировала вступить в конфликт.

11.Настойчивость

8 октября, вторник

В этот раз я сама готовлю завтрак, потому что мама торопливо собирает вещи в красивый ярко-красный чемодан.

– Где деньги ты знаешь, да и на карточке у тебя достаточно, – она носится по квартире, словно метеор: только что шуршала пакетами в ванной, а уже в кухне, отдаёт указания. – Я буду звонить, как только смогу, но, если случится что-то из ряда вон выходящее – свяжись с отцом. Я его предупредила.

– Справлюсь как-нибудь, мам, – тяну я недовольно. – Иди лучше сэндвичей поешь. С форелью – твои любимые.

Мама никогда от таких не отказывается, и сегодня – не исключение, но ест она на бегу – тарелка сопровождает её во время марафона по комнатам.

– Но если вдруг что, не забывай телефоны спасательных служб, – с полным ртом наставляет она из коридора.

Ворчу, откусывая от своего сэндвича кусочек:

– Я постараюсь сделать так, чтобы от меня не пришлось никого спасать.

Ощущаю себя взрослой и самостоятельной. Той, кто легко справится в одиночку до ноября. Зато мама хорошо вжилась в роль беспомощного ребёнка, забывающего то паспорт, то кошелёк, то билеты на самолёт. Напоследок она недовольно вытряхивает из чемодана Арта и всё-таки уезжает, оставив нас с котом вдвоём. А пока я закрываю за ней дверь и долго машу рукой на прощание, пушистый мерзавец ухитряется утащить из оставленного на столе сэндвича кусок форели.

– Дуралей! – беззлобно комментирую я, но вместо того, чтобы отобрать у него добычу, доедаю свой диетический безфорелевый сэндвич.

В школе за несколько дней ничего не изменилось. Ашки всё так же негостеприимны, а вэшки не оставляют попыток толкнуть свою бывшую королеву в коридорах. Тим меня избегает. Демонстративно. Он теперь даже на тренировки ходит с другой группой, а в школе мы каким-то чудом не пересекаемся.

Это держит меня в неприятном напряжении и создаёт ощущение надвигающейся беды. Но я не предпринимаю попыток что-то изменить. Да и что я могу? Это как пытаться повесить обратно на ветки осенние листья, чтобы предотвратить зиму – не нужно, неправильно и глупо. Я ведь не сделала ничего ужасного, и Тим тоже это поймёт, рано или поздно. Просто ему нужно время, чтобы остыть и смириться. Я смирилась, значит, и он сумеет. А потом мы снова будем друзьями, как раньше.

– Все уже определились с темами проектов? – отвлекает от раздумий голос учительницы по праву.

Урок уже подходит к концу, и бо́льшая часть рассказанной Ириной Витальевной (за глаза её принято называть «Ива» по первым буквам инициалов) информации об ответственности за нарушение правил дорожного движения прошла мимо меня. Тем не менее я сама не остаюсь без внимания:

– Аниса, тебе, как новенькой, придётся определяться побыстрее, чтобы успеть к концу года. Работы предстоит много. Выбери, к кому присоединишься. Скорее всего, все ребята уже выбрали темы.

В этом она ошибается. Мне, как обычно, не просто будет найти пару. В прошлый раз помог Князев, но после того как вчера я чуть не сорвала его уроки, он вряд ли вызовется желающим.

– Мне проще будет одной, – уверенно произношу я, поднимая на учительницу взгляд.

Она мало знает о школьных порядках, о войне ашек и вэшек, о том, сколько проблем вызвал мой перевод в другой класс. Ива – адвокат. Она появляется здесь только для того, чтобы провести занятия. И если в «В» классе она невозмутимо читала лекции сквозь галдёж, понимая, что никому из учеников до её предмета дела нет, то в «А», где право является профильным, всё иначе.

Ашки к концу года должны подготовить и защитить правовое исследование. Оценка за него пойдёт в аттестат. Я-то в любом случае не планирую связывать жизнь с юриспруденцией, но тому, кому выпадет готовиться со мной, не повезёт. Хотя у них, вероятно, имеются и другие причины для нежелания быть со мной в паре.

– Не проще, – бесстрастно отрезает она. – Вас теперь чётное число, так что все разобьются на пары, поскольку исследование предполагает командную работу. Кто у нас в прошлый раз остался один?

Крапивин нехотя поднимает руку:

– Я остался. Но тоже предпочёл бы защищать проект в одиночку.

– Нет уж, – учительница остаётся непреклонной и безапелляционно заявляет. – Проекты одиночек я не приму.

Мне, в общем-то, всё равно, чем закончится эта ситуация. Друзей среди ашек у меня нет, поэтому с кем бы ни выпало защищать проект, это в любом случае не понравится ни мне, ни ему.

И всё же, я искоса поглядываю на Князева, который целенаправленно избегает смотреть на меня. Знаю, о чем он думает. О том, какими проблемами чревато ввязаться в подготовку в паре со мной.

Он ведь знает, что совместно с Крапивиным мы не только проект не подготовим, но и, возможно, подерёмся. Я даже не против – Кирилл давно просит. Поэтому просто наблюдаю за Лисом со стороны и пытаюсь угадать, что победит: его героизм или необходимость подготовить лучший проект и защитить его на отлично. Он постукивает по парте кончиками пальцев, мысленно взвешивая приоритеты на красивых позолоченных весах:

– Я буду работать в паре с Анисой, – произносит Князев наконец. – А Кирилл в таком случае с Ксюшей.

Довольно хмыкаю. Елисей в очередной раз подтвердил статус благородного сказочного королевича, спасшего одноклассников от проблемы в моём лице. И понимает ведь, что тем самым обрёк на неприятности самого себя. Интересно, остальные оценили жертву? Или только я одна заметила?

Крапивин рад такому повороту событий. Но судя по вздоху, раздавшемуся за моей спиной, Полуянова, лишившаяся партнёрства с будущим медалистом, недовольна. Возможность насолить ей подобным образом я даже не рассматривала, поэтому она становится приятным бонусом. На губах расцветает довольная улыбка.

– Вот и хорошо, – констатирует Ирина Витальевна. – Рада, что мы так легко всё решили.

Это ей легко. Ива уйдёт после урока, и мысли об этом вскоре выветрятся из её головы с уложенной волосок к волоску причёской. Для нас же самое интересное только начинается.

Князев, наконец, встречается со мной взглядом, пытаясь понять, что у меня на уме. Он не забыл, как на прошлой неделе я чуть не сорвала его уроки. А теперь с той же лёгкостью могу сорвать подготовку к проекту. Отец ведь предостерёг меня только от открытого противостояния, а про мелкое пакостничество ничего не говорил. Им и займусь.

Но, не только я слышу мысли соседа по парте, но и он мои. Мы поразительно хорошо понимаем друг друга для врагов. Лис выдыхает негромко, так, чтобы слышала только я:

– Не посмеешь.

Я воспринимаю сказанное как вызов, и моя улыбка становится ещё шире. Шепчу ему:

– Проверим?

– Не советую. – Тон Лиса становится угрожающим.

Его приоритеты для меня как на ладони: оценки, медаль, репутация. Теми, кто печётся о том, что скажут другие, вообще поразительно легко манипулировать. Уже предвкушаю новое противостояние с Князевым и мысленно потираю руки.

– Я могу быть очень настойчивым, если дело касается того, что для меня по-настоящему важно, Ниса.

Звенит звонок, знаменующий конец урока, но мы его не замечаем:

– Вот и проверим, кто из нас настойчивей, – ухмыляюсь я. – У меня нет ни времени, ни желания заниматься твоим проектом, Князев.

– Не моим, а нашим, – заявляет он, и я неожиданно замечаю, как уголки его губ на мгновение приподнимаются в едва сдерживаемой улыбке. – Привыкай называть вещи своими именами.

Мне показалось, или противостояние ради противостояния ему тоже… нравится? Что же, придётся проверить кто кого настойчивей. Это даже может быть интересно.

Мама уехала в командировку и дома, за исключением Арта, меня никто не ждёт. Поэтому я снова отправляюсь в заброшенную музыкальную школу. Поднимаюсь по усыпанным стёклами ступенькам. Смотрю на город с крыши. Поднимаю повыше ворот косухи, чтобы ветер не продувал – здесь, на высоте третьего этажа, его порывы гораздо ощутимей.

Здесь я чувствую себя спокойно. Взбираюсь на старый деревянный ящик и сижу, беззаботно болтая ногами и жуя жвачку. Я смирилась с переводом и даже нашла стимул в том, чтобы вместо проблем доставлять Полуяновой небольшие неприятности. Надеваю наушники и ищу в плейлисте телефона подходящую песню, но найти не успеваю – за спиной раздаются шаги. Подбросив в воздух очередной кубик жвачки, ловлю его губами и отправляю в рот, а потом оборачиваюсь, заранее зная, кого встречу.

Оказавшись на крыше, Князев оглядывается по сторонам. Он тоже часто сюда приходит, но, во-первых, делает это в другое время, а во-вторых, всегда остаётся на нижних этажах. Мы пересекались пару раз, бродя словно призраки, но всегда молча расходились, уважая чужое личное пространство. Сегодня Елисей впервые нарушил правила. Для того чтобы продемонстрировать настойчивость, не иначе.

Блин-малин. Глушу в себе раздражение в надежде, что Лис, как положено, уйдёт, ничего не сказав, но он вопреки надеждам произносит:

– Хотел поговорить с тобой, Романова. И знал, что здесь и сейчас – лучшее время и место.

– Я бы поспорила, – отзываюсь хмуро и нехотя опускаю наушники на шею. – Но твою настойчивость оценила, и если на этом всё, то можешь идти.

Естественно, после столь прозрачного намёка, Елисей и не думает уходить исключительно мне назло. Шурша по крыше подошвами кроссовок, он подходит ближе. Прячась от ветра, накидывает капюшон белого худи и засовывает руки в карманы.

– Почему ты сюда приходишь? – Он садится на противоположную сторону ящика, оказавшись от меня на расстоянии метра.

Хороший вопрос, ответ на который мне неизвестен, поэтому негромким эхом интересуюсь:

– А ты зачем?

Князев неопределённо ведёт плечом:

– Не знаю. Наверное, каждый раз, приходя сюда, я возвращаюсь к началу. Напоминаю себе, что на самом деле беззащитен, что человеческая жизнь слишком хрупкая, и каждой минуты, прожитой с того дня, когда обрушилась половина здания, могло для меня не случиться. Но они случились, эти минуты, и я благодарен. Поэтому ценю каждую из них и стараюсь выжать из неё как можно больше. Кто знает, сколько их ещё осталось?

Глубокомысленно. В отличие от меня, Князев в тот день был в самой гуще событий. Его первым достали из-под завалов. Обрывки воспоминаний о случившемся содержат картинки пятен крови на вороте его белой рубашки. Интересно, если бы в тот день не ему, а мне угрожала реальная опасность, я тоже стала бы такой: активисткой и ботаником, идущим на золотую медаль? Нет. Вряд ли.

– Можешь выжимать и дальше, – легко разрешаю я и выдуваю из жвачки огромный розовый пузырь. – Но у меня совершенно другой ритм жизни и никакого желания доказывать кому-то, что я чего-то стою. Я знаю себе цену и без медалей, и без отличных оценок, и без заискивания пешек. Даже не будучи «королевой», я – это я.

Князев беззлобно усмехается:

– Не думал, что ты тоже веришь в эту шахматную чушь. Ты права, Романова, ты – это ты. Но я знаю, какая ты. Не пытайся казаться хуже, чем есть.

Ветер поднимает с крыши пыль, закручивая в маленький вихрь. Я отворачиваюсь, не дав ей попасть в лицо. Небо затянуто серыми облаками, и солнце почти скрылось за горизонтом.

– Не думай, что знаешь меня, – произношу я и спрыгиваю с ящика, не желая ждать, пока этот разговор свернёт в сторону проекта по праву. – Ты не знаешь, Князев. Совсем.

После этого я привычно приклеиваю жвачку к стене и шагаю прочь, не дав ему сказать последнее слово, но Лис и не планирует. Он остаётся на ящике и смотрит на город, а я, спускаясь по лестнице, гадаю, обернулся он, чтобы глянуть мне вслед, или нет.

Опускаются сумерки. Уличные фонари загораются один за другим, разливая по усыпанным листьями тротуарам жёлтый свет. Прохожих совсем немного. Люди спешат с работы или, кутаясь в плащи, выгуливают собак.

Когда прихожу домой, начинает темнеть. Обычно Арт встречает у входа и мяучет, что соскучился, но сегодня в квартире тишина. Обеспокоенно брожу по комнатам, пока не нахожу кота спящим на своей кровати. Он потягивается и зевает, морща белую мордочку, но не встаёт.

– Эй, ты чего? – тормошу я его, но кот просто смотрит на меня огромными жёлто-зелёными глазами, фыркает, недовольный тем, что я его разбудила.

Переодевшись в пижаму, устраиваюсь рядом, глажу его мягкую шерсть и тоже засыпаю.

12.Темнота

9 октября, среда

Утро начинается с тревоги. Возможно, где-то в параллельной Вселенной существуют коты, которые могут не есть ничего долгое время, но это точно не про моего. Миска с кормом остаётся полной со вчерашнего дня, а сам он лишь немного попил воды.

– Арт, прекрати, я волнуюсь, – сообщаю я и треплю его за ухом.

Кот выглядит больным и слабым. Треугольный нос сухой, и подушечки лап – жёлтые, а не розовые, как обычно. Вообще-то, с Артом уже случалось подобное, когда он весной съел живого майского жука, залетевшего в окно. В тот раз кота рвало, потом он несколько дней отлёживался, но в итоге пришёл в норму. Успокоив себя тем, что и на этот раз всё обойдётся, я отправляюсь в школу, но весь учебный день сижу как на иголках, жалея, что питомцу нельзя позвонить и спросить, как он себя чувствует.

Я не ввязываюсь в перепалки. Прощаю вэшкам толчки и тычки. Оставляю без внимания язвительные замечания от ашек, и совершенно не реагирую на реплики Князева. А как только звенит звонок с последнего урока, хватаю сумку и мчусь домой. На трубах вижу Шестакова, но мне и не до него тоже.

Несусь по ковру из опавших листьев, сталкиваясь с недоумевающими прохожими. Дыхание успевает сбиться, потому что я неправильно дышу ртом, впуская в лёгкие пахнущий сыростью прохладный воздух. Поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, чтобы обнаружить: если что-то и изменилось, то явно в худшую сторону.

На этот раз кот даже плохо реагирует на моё появление. Он неподвижно лежит на полу, не сумев взобраться на кровать, после того как спустился попить воды.

– Арт! – дрожащим голосом зову я, но он вяло дёргает головой и снова устало прикрывает веки.

Блин-малин. Интуиция подсказывает, что в этот раз ничего не обойдётся и ситуация гораздо серьёзнее случая с майским жуком. Паника медленно, секунда за секундой, сковывает мышцы, перехватывает не успевшее восстановиться дыхание, обосновывается в горле неприятным болезненным комком. Слёзы подступают к глазам, размывая картинку перед ними, а мысли беспокойно мечутся в голове.

Лучше бы плохо было мне, а не ему. В этот момент вдруг отчётливо понимаю, как сильно Арт дорог мне, и как катастрофически я боюсь его потерять. Мама, как назло, не на связи. И я даже подумываю над тем, чтобы позвонить отцу, но не хочется, чтобы он видел меня такой: уязвимой, разбитой, готовой расплакаться в любой момент. Со времён развода родителей я не ощущала себя настолько паршиво.

Дрожащими руками набираю номер такси, чтобы вызвать машину до ветеринарной клиники. Пытаюсь вспомнить, где хранится кошачья переноска. В панике мечусь по квартире. Стены давят и кислорода в воздухе не хватает. Прикрываю веки и пытаюсь собраться с силами, сконцентрироваться, но ничего не выходит. И, словно этого мало, раздаётся звонок в дверь. Долгий и требовательный. Я никого не жду и не открываю почти минуту. Но когда раздражающая трель повторяется, всё же щёлкаю замком.

– Князев? – не сразу выговариваю я, с трудом сфокусировав на однокласснике беспомощно блуждающий взгляд: – Ты победил. Ты настойчивей. Я займусь твоим проектом, но не сейчас. Сейчас уйди, пожалуйста, мне не до тебя.

Он странно на меня смотрит, но я не в том настроении, чтобы думать о его взгляде. Небось пытается понять, что со мной не так. Он не знает меня такой. Такой даже я саму себя не узнаю́. Пытаюсь невежливо захлопнуть дверь перед его носом, но он успевает ещё более невежливо просунуть в щель между дверью и косяком носок белого кроссовка.

– Что с тобой, Романова? – спрашивает он обеспокоенно и, не дожидаясь разрешения, оказывается в прихожей.

Говорить получается с трудом, противный ком в горле разрастается с каждой минутой. Отвечаю коротко и тихо:

– Ничего. Со мной – ничего. – При попытке объяснить ситуацию, слова застревают в горле, потому что произнести вслух то, что Арт прямо сейчас умирает, у меня не хватает сил.

Отвожу взгляд, боясь расплакаться, но Лис поднимает моё лицо за подбородок, заставляя на себя посмотреть.

– Ниса? – Тон у него встревоженный, должно быть, выгляжу я по-настоящему пугающе.

– Мне нужно в ветеринарную клинику, – нахожу я, наконец, верное определение происходящего, не содержащие в одном предложении слов «кот» и «умирает».

Князеву требуется секунд тридцать, чтобы понять ситуацию и домыслить всё, что я не произнесла вслух. Не знаю, зачем он пришёл, что хотел сказать, но, вместо этого он произносит:

– Я поеду с тобой.

У меня нет сил ни на то, чтобы спорить, ни на то, чтобы досадовать на его неуместное благородство. Искать переноску, уже нет времени – пришло сообщение, что такси ждёт у подъезда. В своём теперешнем состоянии Арт всё равно никуда не сбежит, а времени терять нельзя.

– Тогда поехали, – киваю я, заворачивая кота в плед, и вместе мы выходим в подъезд.

Вскоре приходится нехотя признать: помощь Лиса оказывается полезной. Пока у меня заняты руки, он закрывает дверь квартиры и открывает дверцу такси. Арт немного оживает, слабо поднимает голову и принюхивается, пытаясь понять, что происходит.

– Как его зовут? – любопытствует Князев, осторожно гладя кота по голове кончиками пальцев.

Вопрос заставляет на время вынырнуть из пучины отчаяния и мрачных мыслей, в которую я успела погрузиться.

– Артас.

Собеседник усмехается, пусть и слегка неестественно, но немного разряжает гнетущую обстановку пошутив:

– Он тоже виновен в падении Лордерона14? – А когда я изумляюсь его осведомлённости в том, о чём он неделю назад понятия не имел, Лис объясняет: – Прочёл в поисковике, когда читал про Фростморн.

То, что он не забыл о нашем разговоре, удивляет ещё сильней, но состояние Арта не даёт думать ни о чём другом. Я рассеянно отвечаю:

– Просто я нашла его зимой. И он был белый. А ещё расцарапал мне ногу до крови.

Князев кивает так, словно понял мою логику. Он говорит водителю, как быстрее проехать к нужной клинике, сократив путь через дворы, и спустя несколько минут мы уже в очереди. Следующие за хозяевами овчарки с перебинтованной лапой. Пахнет дезинфицирующими средствами. Арт дышит тяжело и через раз, а я снова едва держусь, чтобы не расплакаться.

– Пойдём, – Елисей касается тёплой ладонью моего плеча. – Я попросил, чтобы нас приняли побыстрее.

После этого начинается круговерть анализов, уколов и капельниц. Арт не сопротивляется, потому что сил у него почти не осталось. Лишь изредка приоткрывает глаза и жалобно смотрит. От этого взгляда сердце каждый раз заново разбивается на мелкие осколки и хочется расплакаться ещё сильней, но я держусь.

К счастью, хотя бы разговаривать ни с кем не нужно – после того, как я вкратце поведала ветеринару о предшествующих событиях, эту миссию героически взял на себя Князев. Поэтому я просто молчу и мысленно прошу кота не умирать вот так у меня на руках. Мы ведь с ним через столько всего прошли, и он всегда был рядом. Арт вытащил меня из апатии после того, как отец ушёл из семьи. Он всегда знал, когда мне плохо или больно, и приходил утешить. Он не просто кот, он мой друг и важная часть моего мира.

– Анализы неутешительные. Гемоглобин сильно упал, и тромбоциты в несколько раз ниже нормы, – сообщает ветеринар, разглядывая длинную распечатку. – И случай, судя по всему, запущенный. У кота с печенью проблемы, и состав крови успел необратимо измениться.

Звучит, как приговор. Сердце сжимается от боли, и я не могу произнести ни слова. За меня спрашивает Лис:

– Можно что-то сделать?

– Можно попробовать переливание крови, но в нашей клинике этого не делают, и гарантий выздоровления никаких. А чтобы он пережил операцию, нужен Эпокрин или его аналог. Его нет в наличии, только под заказ.

Блин-малин. Это какой-то непроходимый квест. Прижимаю Арта к себе так, что он не только открывает глаза, но и выдаёт жалобное «мяу». Я без раздумий отдала бы ему свои силы, свою кровь и свою жизнь, если бы это помогло, но это не поможет.

Лис отходит на несколько шагов и звонит кому-то. Говорит приглушённо, слов не разобрать. Позволяю ветеринару положить кота в барокамеру и наблюдаю, как на полсантиметра приподнимается и опускается шерсть на спине Арта в такт глубокому дыханию. Параллельно прислушиваюсь к разговору Князева по телефону:

– …Где мы найдём вам кота-донора? – Он повышает голос. – У нас счёт идёт на минуты!

Не знала, что Лис, такой спокойный и мягкий, может быть жёстким и требовательным. В то время как я сама, обычно решительная и смелая, не могу собраться с мыслями и сделать хоть что-то, чтобы помочь Арту. Знала ведь, что коты живут меньше людей, когда тащила его домой, но почему-то думала, что у нас впереди ещё сотни дней. Я не готова отпустить его. Не сейчас.

Теряю счёт времени. Оно тянется розовой жвачкой. Есть только Арт, который пока ещё дышит и я. Весь остальной мир стал чёрно-белым и расплывчатым. Мысли исчезают, и я запрещаю себе думать, потому что, когда они снова ворвутся в голову, первой будет та, что моему коту не выжить, а это слишком больно.

– Всё будет хорошо. – Закончив разговор, Князев оказывается за моей спиной. Обещание звучит неуверенно, но пока даже слов достаточно, чтобы я не сошла с ума. – Я нашёл один флакон Эпокрина. Мы заберём его по пути на переливание крови.

Картинка вокруг снова обретает цвет и чёткие линии.

– А как быть с донором?

Я ведь успела услышать, что из-за большого размера и веса, подходящего для переливания крови кота не то, что за несколько часов – за неделю не найти. Но Лис уже открывает дверцу барокамеры, намекая на то, что время терять не стоит.

– Они попробуют провести ксенотрансфузию, – рассказывает Князев, когда мы снова оказываемся на заднем сиденье такси. – Это когда кровь переливается от животного одного вида животному другого. Арту перельют кровь собаки. Такое не приветствуется и не гарантирует положительного исхода, но в нашем случае ситуация неотложная и иного выхода нет.

Киваю, хотя суть сказанного понимаю плохо. Достаточно того, что его слова дают надежду. Стараюсь не смотреть на Лиса, не думать, почему он вообще вопреки логике помогает мне, и всё время пути наблюдаю за Артом.

Иногда мерещится, что кот перестаёт дышать. В такие моменты я тоже застываю, прислушиваясь. Воздух застревает в лёгких. Каждая секунда превращается в вечность. И, прежде чем Арт медленно делает следующий вдох, я успеваю на шаг приблизиться к истерике.

Она всё же настигает меня, уже в ветклинике, когда кота помещают на металлический стол для осмотра. Князев быстро говорит врачу о том, что произошло, вручает стопку листов с результатами анализов и флакон с Эпокрином, а я неотрывно смотрю на Арта, свернувшегося в клубок, и жду, когда же он снова вдохнёт, но секунда за секундой проходят, а нового вдоха всё нет и нет. Кот не шевелится, а взгляд жёлто-зелёных глаз застыл.

– Он не дышит, – произношу я упавшим голосом, и слёзы всё-таки выкатываются из глаз: – Арт! Арт!

Кот никак не реагирует на мой крик. Зато реагирует ветеринар. Она говорит строго:

– Выйдите, пожалуйста, девушка.

Так я оказываюсь за дверью. Устало оседаю на стул. Устремляю взгляд в пол, а перед глазами всё ещё кот, лежащий без движения на ветеринарном столе. Белое на сером, а всё вокруг – чёрное. Я люблю чёрный, но не сейчас, когда темнота грозит поглотить меня, растворить без следа, как сахар в чае.Того, что происходит в кабинете, не слышно. В любом случае в моё отсутствие кричать там больше некому. Я снова пытаюсь не впускать мысли в голову. Но они врываются и жалят сотней острых игл, едва открывается дверь, и Князев появляется на пороге кабинета.