Королева меняет цвет

– Романова? – Рядом оказывается Елисей.

Он смотрит на изображающего степлер Попова, потом на меня, и без труда выстраивает логическую цепочку предшествующих этой сцене событий, но я поспешно отвечаю:

– Идём, скоро звонок. – Не желая объясняться с ним за происходящее, перевожу тему разговора: – У какого класса первый урок?

– У пятого «А». – Лис мрачнеет, но я и без того знаю, что увиденное ему не нравится.

Странный он. Излишне миролюбивый. Если всё время избегать проблем, они всё равно когда-нибудь догонят и обрушатся все разом. Но Князев каким-то непостижимым образом умудряется сохранять баланс. Или просто умело делает вид. Вот и сейчас он предпочитает не комментировать ситуацию, а обсудить предстоящие занятия несмотря на мой категорический отказ готовиться заранее:

– У них тема урока – «Сказка о мертвой царевне». – Он быстро шагает по коридору, а у меня не остается выбора, кроме как догонять и слушать. – И у шестиклашек обсуждение волшебства и морали в этой же сказке.

– Это Пушкин? – интересуюсь я, наконец, подстроившись под его широкие шаги.

Лис усмехается:

– А ты не безнадежна.

Проводить уроки даётся ему легко. Пятиклашки слушают рассуждения рыжего с открытыми ртами. Он сам как из сказки, еще и с редким именем одного из героев. Я отворачиваюсь, чтобы спрятать улыбку, когда дети задают ему дурацкие вопросы вроде тех, знаком ли он с семью богатырями и может ли разговаривать с ветром и месяцем. Окажись я на месте Лиса, наверное, разозлилась бы, но Князев умудряется отвечать им добродушными шутками и возвращаться к теме урока:

– Есть ли любовь в произведении? – задает он вопрос, после которого вверх уверенно взлетают несколько рук.

Это ведь тоже ашки и тоже ботаники, только мелкие. Пять лет разницы между нами ощущаются целой пропастью. Малыши кажутся такими наивными и простодушными – искренне тянут руки и торопятся ответить. Большинство из них явно симпатизируют временному учителю, особенно девочки. Для них Лис – олицетворение благородного и смелого королевича из сказки.

– Елисей влюбляется в царевну с первого взгляда и любит даже после того, как она умерла, – смущенно отвечает девочка с первой парты, а потом ответы сыплются с разных сторон один за другим:

– Любовь помогает героям пережить все трудности!

– Любовь Елисея возвращает царевну к жизни!

Князев кивает, и продолжает мысль:

– И счастливый финал сказки символизирует триумф истинной любви над злом и завистью, – бросив на меня взгляд он усмехается: – Что это вы, Аниса Александровна, глаза закатываете, у вас иное мнение на этот счет?

Скрещиваю руки на груди. Так положено, чтобы на уроках мы называли друг друга исключительно на «вы», обращаясь друг к другу по имени-отчеству, как настоящие учителя. Для нас это тоже игра, но в отличие от Князева я не успела к ней привыкнуть и не знаю всех правил. Тем не менее, отвечаю:

– Я думаю, что не стоит верить в такие сказки, Елисей Викторович. – Обвожу хмурым взглядом класс, видя, как меркнут адресованные Князеву улыбки, и продолжаю, обращаясь к ученикам: – Любовь – это просто блестящий маркетинговый ход, чтобы продать людям идею «счастливой жизни». Сказки и песни, книги и фильмы, внушают вам, что любовь – это волшебство, способное решить все проблемы. Даже оживить мертвых, как в «Сказке о мертвой царевне». Но это всё ложь. На самом деле никакой любви не существует, а мертвые не оживают от поцелуев. Об этом даже в вашем возрасте следовало бы знать.

Мои слова резко сменили атмосферу в классе с приятной и теплой на гнетущую. Даже солнце, только что светившее в окна, скрылось за тучами, словно кто-то щелкнул выключателем. Елисей оборачивается ко мне, склоняет голову к плечу, щурится недоверчиво:

– Ты правда так считаешь?

Киваю, выдерживая его пристальный взгляд. Конечно, я так считаю. И удивлюсь, если он сам думает иначе. Тем не менее, он не стремится ни спорить, ни переубеждать.

Дальше урок проходит спокойно, но тот жизнерадостный тон, который Князев сумел задать изначально, вернуть не получается. Словно я своей фразой умудрилась испортить настроение всем присутствующим в классе. И мне бы ощущать мрачное удовлетворение от этого факта, но отчего-то я чувствую себя паршиво.

На двух следующих занятиях Князев больше не заикается о любви. Он предлагает придумать для сказки альтернативный финал и решить, что было бы, если бы мачеха царевны была не злой. Помогает вычленить из сюжета моральные уроки и определить их актуальность в современном мире. Шестиклашкам же от Лиса достается каверзный вопрос о том, почему у царевны не было имени.

– Может, Пушкин не смог его придумать? – предполагает мальчик, сидящий у окна в третьем ряду.

– Не думаю, что у Александра Сергеевича было плохо с фантазией, – усмехается Князев. – Есть еще варианты?

Варианты есть, но вряд ли Лис именно это имел ввиду:

– Чтобы, когда она умерла, её не было жалко?

– Чтобы Елисею было сложнее её найти?

Мне и самой интересен ответ. Нехотя признаю, что учитель из соседа по парте получился отменный: Князев умеет поддерживать дисциплину, заинтересовать, каким-то непостижимым образом завоевать авторитет без применения силы. Это впечатляет.

– Во-первых, образ царевны от отсутствия имени становится универсальным, – наконец отвечает он, так и не дождавшись правильного варианта от учеников. – Во-вторых, это помогает сконцентрировать внимание читателя на сюжете, а не на индивидуальных качествах героини. Этот художественный прием позволяет каждому читателю представить царевну такой, какой он пожелает, и мысленно дать ей имя, которое ему нравится…

– Аниса Александровна, например, – громко шепчет кто-то с задних парт и хихикает, а я фыркаю, понимая, что нахожусь в шаге от того, чтобы испортить настроение и этому классу тоже.

Если уж на то пошло, то появись я в сказке, точно была бы антагонистом: злой мачехой, Змеем Горынычем или Кощеем Бессмертным. А благородные королевичи вроде Елисея бесят меня до зубовного скрежета.

С шестым «В» оказывается поладить сложней. Половину урока Князев вынужден суровыми взглядами пресекать шепотки, а потом, когда один из учеников не выдерживает и задаёт вопрос, наступает очередь Лиса закатить глаза:

– А это правда, что вы подожгли в туалете второго этажа дымовую шашку?

Вопрос адресован мне и задан с таким благоговением, что я не могу скрыть довольную улыбку.

– Правда, – отзываюсь я не без гордости. – Только этаж не второй, а третий.

– Ва-а-а-а-ау! – восхищенно тянут несколько человек и засыпают меня вопросами: – А она настоящая? Военная? А где такую взять?

Я собираюсь ответить, но Князев касается моего локтя, заставляя замолчать и перевести на него удивленный взгляд:

– Она обязательно ответит на все ваши вопросы, но только после того, как вы ответите на мои, правда, Аниса Александровна?

При этом он смотрит на меня неотрывно и выжидательно. Зеленые, как трава, глаза, поблескивают за стеклами очков. Ещё этот аромат лета, исходящий от него, окутывает меня, сбивая с толку…

– Правда, – зачем-то киваю я, хотя только что планировала вступить в конфликт.

11.Настойчивость

8 октября, вторник

Shout – Zayde Wølf, IVESY

В этот раз я сама готовлю завтрак, потому что мама торопливо собирает вещи в красивый ярко-красный чемодан.

– Где деньги ты знаешь, да и на карточке у тебя достаточно, – она носится по квартире, словно метеор: только что шуршала пакетами где-то в ванной, а уже в кухне, отдаёт указания. – Я буду звонить, как только смогу, но, если случится что-то из ряда вон выходящее – свяжись с отцом. Я его предупредила.

– Справлюсь как-нибудь, мам, – тяну я недовольно. – Иди лучше сэндвичей поешь. Они с форелью, авокадо и руколой – твои любимые.

Мама никогда от таких не отказывается, и сегодня – не исключение, но ест она на бегу – тарелка сопровождает её во время марафона по комнатам.

– Но если вдруг что, не забывай телефоны спасательных служб, – с полным ртом наставляет она откуда-то из коридора.

Ворчу, откусывая от своего сэндвича кусочек:

– Я постараюсь сделать так, чтобы от меня не пришлось никого спасать.

Ощущаю себя взрослой и самостоятельной. Той, кто легко справится в одиночку до ноября. Зато мама хорошо вжилась в роль беспомощного ребёнка, забывающего то паспорт, то кошелёк, то билеты на самолёт. Напоследок она недовольно вытряхивает из своего чемодана Арта и всё-таки уезжает, оставляя нас с котом вдвоём. А пока я закрываю за ней дверь и долго машу рукой на прощание, пушистый мерзавец ухитряется утащить из оставленного на столе сэндвича кусок форели.

– Дуралей! – беззлобно комментирую я, но вместо того, чтобы отобрать у него добычу, доедаю свой диетический безфорелевый сэндвич.

В школе за несколько дней ничего не изменилось. Ашки всё так же негостеприимны, а вэшки не оставляют попыток толкнуть свою бывшую королеву в коридорах. Тим меня избегает. Демонстративно. Он теперь даже на тренировки ходит с другой группой, а в школе мы каким-то чудом не пересекаемся.

Это держит меня в неприятном напряжении и создаёт ощущение надвигающейся беды, которую никак не остановить. Но я не предпринимаю попыток что-то изменить. Да и что я могу? Это как пытаться повесить обратно на ветки осенние листья, чтобы предотвратить зиму – не нужно, неправильно и глупо. Я ведь не сделала ничего ужасного, и Тим тоже это поймёт, рано или поздно. Просто ему нужно время, чтобы остыть и смириться с моим переводом. Я смирилась, значит, и он сумеет. А потом мы снова будем друзьями, как раньше.

– Все уже определились с темами проектов? – отвлекает от раздумий голос учительницы по праву.

Урок уже подходит к концу, и бо́льшая часть рассказанной Ириной Витальевной (за глаза её принято называть «Ива» по первым буквам инициалов) информации об ответственности за нарушение правил дорожного движения прошла мимо меня. Тем не менее я сама не остаюсь без внимания:

– Аниса, тебе, как новенькой, придётся определяться побыстрее, чтобы успеть к концу года. Работы предстоит много. Выбери, к кому присоединишься. Скорее всего, все ребята уже выбрали темы.

В этом она ошибается. Мне, как обычно, не просто будет найти пару. В прошлый раз помог Князев, но после того как вчера я чуть не сорвала его уроки, он вряд ли вызовется желающим.

– Мне проще будет одной, – уверенно произношу я, поднимая на учительницу взгляд.

Она мало знает о наших школьных порядках, о войне ашек и вэшек, о том, сколько проблем вызвал мой перевод в другой класс. Ива – адвокат. Она появляется здесь только для того, чтобы провести свои занятия. И если в «В» классе она невозмутимо читала свои лекции сквозь галдёж, понимая, что никому из учеников до её предмета дела нет, то в «А», где право является профильным, всё иначе.

О том, что ашки к концу года должны подготовить и защитить правовое исследование, мне известно. Оценка за него пойдёт в аттестат. Я-то в любом случае не планирую связывать жизнь с юриспруденцией, но тому, кому выпадет готовиться со мной, не повезёт. Хотя у них, вероятно, имеются и другие причины для нежелания быть со мной в паре.

– Не проще, – бесстрастно отрезает она. – Вас теперь чётное число, так что все разобьются на пары, поскольку исследование предполагает командную работу. Кто у нас в прошлый раз остался один?

Крапивин нехотя поднимает руку:

– Я остался. Но тоже предпочёл бы защищать проект в одиночку.

– Нет уж, – учительница остаётся непреклонной и безапелляционно заявляет. – Проекты одиночек я не приму.

Мне, в общем-то, всё равно, чем закончится эта ситуация. Друзей среди ашек у меня нет, поэтому с кем бы ни выпало защищать проект, это в любом случае не понравится ни мне, ни ему.

И всё же, я искоса поглядываю на Князева, который целенаправленно избегает на меня смотреть. Знаю, о чем он думает. О том, какими проблемами чревато ввязаться в подготовку в паре со мной.

Я почти слышу его мысли о том, что совместно с Крапивиным мы не только проект не подготовим, но и, возможно, подерёмся. Честно говоря, я даже не против – Кирилл давно просит. Поэтому просто наблюдаю за Лисом со стороны и пытаюсь угадать, что победит: его героизм и желание помочь, или необходимость подготовить лучший проект и защитить его на отлично. Он постукивает по парте кончиками пальцев, мысленно взвешивая приоритеты на красивых позолоченных весах:

– Я буду работать в паре с Анисой, – произносит Князев наконец. – А Кирилл в таком случае с Ксюшей.

Довольно хмыкаю. Елисей в очередной раз подтвердил статус благородного сказочного королевича, спасшего одноклассников от проблемы в моём лице. И понимает ведь, что тем самым обрёк на неприятности самого себя. Интересно, остальные оценили жертву? Или только я одна заметила?

Крапивин рад такому повороту событий. Но судя по вздоху, раздавшемуся за моей спиной, Полуянова, лишившаяся партнёрства с будущим медалистом, недовольна. Возможность насолить ей подобным образом я даже не рассматривала, поэтому она становится приятным бонусом. На губах расцветает довольная улыбка.

– Вот и хорошо, – констатирует Ирина Витальевна. – Рада, что мы так легко всё решили.

Это ей легко и хорошо. Ива уйдёт после урока, и мысли об этом разговоре вскоре выветрятся из её головы с уложенной волосок к волоску причёской. Для нас же самое интересное только начинается.

Князев, наконец, встречается со мной взглядом, пытаясь понять, что у меня на уме. Он не забыл, как на прошлой неделе я чуть не сорвала его уроки. А теперь с той же лёгкостью могу сорвать подготовку к проекту. Отец ведь предостерёг меня только от открытого противостояния, а про мелкое пакостничество ничего не говорил. Им и займусь.

Но, не только я слышу мысли соседа по парте, но и он мои. Мы поразительно хорошо понимаем друг друга для врагов. Лис выдыхает негромко, так, чтобы слышала только я:

– Не посмеешь.

А я воспринимаю сказанное как вызов, и моя улыбка становится ещё шире. Шепчу ему:

– Проверим?

– Не советую. – Тон Лиса становится угрожающим.

Его приоритеты для меня как на ладони: оценки, медаль, репутация. Теми, кто печётся о том, что скажут о нём другие, вообще поразительно легко манипулировать. Уже предвкушаю новое противостояние с Князевым и мысленно потираю руки.

– Я могу быть очень настойчивым, если дело касается того, что для меня по-настоящему важно, Ниса.

Звенит звонок, знаменующий конец урока, но мы его не замечаем:

– Вот и проверим, кто из нас настойчивей, – ухмыляюсь я. – У меня нет ни времени, ни желания заниматься твоим проектом, Князев.

– Не моим, а нашим, – заявляет он, и я неожиданно замечаю, как уголки его губ на мгновение приподнимаются в едва сдерживаемой улыбке. – Привыкай называть вещи своими именами.

Мне показалось, или наше противостояние ради противостояния ему тоже… нравится? Что же, придётся проверить кто кого настойчивей. Это даже может быть интересно.

От осознания того, что мама уехала в командировку и дома, за исключением Арта, меня никто не ждёт, идти туда не хочется. Поэтому я снова отправляюсь в заброшенную музыкальную школу. Поднимаюсь по усыпанным стёклами ступенькам. Смотрю на город с крыши. Поднимаю повыше ворот куртки-косухи, чтобы ветер не продувал – здесь, на высоте третьего этажа, его порывы гораздо ощутимей.

В этом месте я чувствую себя спокойно. Взбираюсь на старый деревянный ящик и сижу, беззаботно болтая ногами и жуя жвачку. Смирившись с тем, что я остаюсь в «А» классе, мне стало проще. Я даже нашла стимул в том, чтобы вместо проблем доставлять Полуяновой небольшие неприятности. Надеваю наушники и ищу в плейлисте телефона подходящую песню, но найти так и не успеваю – за спиной раздаются шаги. Подбросив в воздух очередной кубик жвачки, ловлю его губами и отправляю в рот, а потом оборачиваюсь, заранее зная, кого встречу.

Оказавшись на крыше, Князев оглядывается по сторонам. Знаю, что он тоже часто сюда приходит, но, во-первых, делает это в другое время, а во-вторых, всегда остаётся на нижних этажах. Мы пересекались пару раз, бродя словно призраки, но всегда молча расходились, уважая чужое личное пространство. Сегодня Елисей впервые нарушил правила. Для того чтобы продемонстрировать настойчивость, не иначе.

Блин-малин. Глушу в себе раздражение в надежде, что Лис, как положено, уйдёт, ничего не сказав, но он вопреки надеждам произносит:

– Хотел поговорить с тобой, Романова. И знал, что здесь и сейчас – лучшее время и место.

– Я бы поспорила, – отзываюсь хмуро и нехотя опускаю наушники на шею. – Но твою настойчивость оценила, и если на этом всё, то можешь идти.

Естественно, после столь прозрачного намёка, Елисей и не думает уходить исключительно мне назло. Шурша по крыше подошвами кроссовок, он подходит ближе. Прячась от ветра, накидывает капюшон белого худи и засовывает руки в карманы.

– Почему ты сюда приходишь? – спрашивает он вместо ответа и садится на противоположную сторону ящика, оказавшись от меня на расстоянии метра.

Хороший вопрос, ответ на который мне неизвестен, поэтому негромким эхом интересуюсь:

– А ты зачем?

Князев неопределённо ведёт плечом:

– Не знаю. Наверное, каждый раз, приходя сюда, я возвращаюсь к началу. Напоминаю себе, что на самом деле слаб и беззащитен, что человеческая жизнь слишком хрупкая, что каждой минуты, прожитой с того дня, когда обрушилась половина здания, могло для меня не случиться. Но они случились, эти минуты, и я благодарен. Поэтому ценю каждую из них и стараюсь выжать из неё как можно больше. Кто знает, сколько их ещё осталось?

Глубокомысленно. В отличие от меня, Князев в тот день был в самой гуще событий. Его первым достали из-под завалов. Обрывки воспоминаний о случившемся содержат картинки пятен крови на вороте его белой рубашки и галстуке-бабочке.

Интересно, если бы в тот день не ему, а мне угрожала реальная опасность, я тоже стала бы такой: активисткой, отличницей, ботаником, идущим на золотую медаль? Нет. Вряд ли.

– Можешь выжимать и дальше, – легко разрешаю я и выдуваю из жвачки огромный розовый пузырь. – Но у меня совершенно другой ритм жизни и никакого желания доказывать кому-то, что я чего-то стою. Я знаю себе цену и без медалей, и без отличных оценок, и без заискивания пешек. Даже не будучи «королевой», я – это я.

Князев беззлобно усмехается:

– Не думал, что ты тоже веришь в эту шахматную чушь. Ты права, Романова, ты – это ты. Но я знаю, какая ты. Не пытайся казаться хуже, чем есть.

Ветер поднимает с крыши пыль, закручивая в маленький вихрь. Я отворачиваюсь, не дав ей попасть в лицо. Небо затянуто серыми облаками, и солнце почти скрылось за горизонтом.

– Не думай, что знаешь меня, – произношу я и спрыгиваю с ящика, не желая ждать, пока этот разговор свернёт в сторону проекта по праву. – Ты не знаешь, Князев. Совсем.

После этого я привычно приклеиваю жвачку к стене и шагаю прочь, не дав ему сказать последнее слово, но Лис и не планирует. Он остаётся на ящике и смотрит на город, а я, спускаясь по лестнице, гадаю, обернулся он, чтобы глянуть мне вслед, или нет.

На город опускаются сумерки. Уличные фонари загораются один за другим, разливая по усыпанным листьями тротуарам жёлтый свет. Прохожих совсем немного. Люди спешат с работы или, кутаясь в плащи, выгуливают собак.

Когда прихожу домой, начинает темнеть. Обычно Арт встречает у входа и мяучет, что соскучился, но сегодня в квартире тишина. Обеспокоенно брожу по комнатам, пока не нахожу кота спящим на своей кровати. Он потягивается и зевает, морща белую мордочку, но не встаёт.

– Эй, ты чего? – тормошу я его, но кот просто смотрит на меня огромными жёлто-зелёными глазами, фыркает, недовольный тем, что я его разбудила.

Переодевшись в пижаму, устраиваюсь рядом, глажу его мягкую шерсть и тоже засыпаю.

12.Темнота

9 октября, среда

The Darkness is Coming — Oshins, Neutopia

Утро начинается с тревоги за Арта. Возможно, где-то в параллельной Вселенной существуют коты, которые могут не есть ничего долгое время, но это точно не про моего. Миска с кормом остаётся полной со вчерашнего дня, а сам он лишь немного попил воды.

– Арт, прекрати, я волнуюсь, – сообщаю я и треплю его за ухом.

Кот выглядит больным и слабым. Треугольный нос сухой, и подушечки лап – жёлтые, а не розовые, как обычно. Вообще-то, с Артом уже случалось подобное, когда он весной съел живого майского жука, залетевшего в окно. В тот раз кота рвало, потом он несколько дней отлёживался, но в итоге пришёл в норму. Успокоив себя тем, что и на этот раз всё обойдётся, я отправляюсь в школу, но весь учебный день сижу как на иголках, жалея, что питомцу нельзя позвонить и спросить, как он себя чувствует.

Я не ввязываюсь в перепалки. Прощаю нескольким вэшкам толчки и тычки. Оставляю без внимания пару язвительных замечаний от ашек, и совершенно не реагирую на реплики Князева. А как только звенит звонок с последнего урока, хватаю сумку и мчусь домой. На трубах вижу Шестакова, но мне и не до него тоже.

Несусь по ковру из опавших листьев, сталкиваясь с недоумевающими прохожими. Даже дыхание успевает сбиться, потому что я неправильно дышу ртом, впуская в лёгкие пахнущий сыростью прохладный воздух. Поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, чтобы обнаружить: если что-то и изменилось с утра, то явно в худшую сторону.

На этот раз кот даже плохо реагирует на моё появление. Он неподвижно лежит на полу, не сумев взобраться на кровать, после того как спустился попить воды.

– Арт! – дрожащим голосом зову я, но он вяло дёргает головой и снова устало прикрывает веки.

Блин-малин. Интуиция подсказывает, что в этот раз ничего не обойдётся и ситуация гораздо серьёзнее случая с майским жуком. Паника медленно, секунда за секундой, сковывает мышцы, перехватывает не успевшее восстановиться дыхание, обосновывается в горле неприятным болезненным комком. Слёзы подступают к глазам, размывая картинку перед ними, а мысли беспокойно мечутся в голове.

Лучше бы плохо было мне, а не ему. В этот момент вдруг отчётливо понимаю, как сильно Арт дорог мне, и как катастрофически я боюсь его потерять. Мама, как назло, не на связи. И я даже подумываю над тем, чтобы позвонить отцу, но не хочется, чтобы он видел меня такой: уязвимой, разбитой, готовой расплакаться в любой момент. Со времён развода родителей я не ощущала себя настолько паршиво.

Дрожащими руками набираю номер такси, чтобы вызвать машину до ветеринарной клиники. Пытаюсь вспомнить, где хранится кошачья переноска. В панике мечусь по квартире, ощущая, как давят стены и как мало кислорода в воздухе. Прикрываю веки и пытаюсь собраться с силами, сконцентрироваться, но ничего не выходит. И, словно этого мало, раздаётся звонок в дверь. Долгий и требовательный. Я никого не жду и не открываю почти минуту. Но когда раздражающая трель повторяется, всё же щёлкаю замком.

– Князев? – не сразу выговариваю я, с трудом сфокусировав на однокласснике беспомощно блуждающий взгляд. Потом добавляю с усталым вздохом: – Ты победил. Ты настойчивей. Я займусь твоим проектом, но не сейчас. Сейчас уйди, пожалуйста, мне не до тебя.

Он странно на меня смотрит, но я не в том настроении, чтобы думать о его взгляде. Небось пытается понять, что со мной не так. Он не знает меня такой. Такой даже я саму себя не узнаю́. Пытаюсь невежливо захлопнуть дверь перед его носом, но он успевает ещё более невежливо просунуть в щель между дверью и косяком носок белого кроссовка.

– Что с тобой, Романова? – спрашивает он обеспокоенно и, не дожидаясь разрешения, оказывается в прихожей.

Говорить получается с трудом, противный ком в горле разрастается с каждой минутой. Отвечаю коротко и тихо:

– Ничего. Со мной – ничего. – При попытке объяснить ситуацию, слова застревают в горле, потому что произнести вслух то, что Арт прямо сейчас умирает, у меня не хватает сил.

Отвожу взгляд, боясь расплакаться, но Лис поднимает моё лицо за подбородок, заставляя на себя посмотреть.

– Ниса? – Тон у него встревоженный, должно быть, выгляжу я по-настоящему пугающе.

– Мне нужно в ветеринарную клинику, – нахожу я, наконец, верное определение происходящего, не содержащие в одном предложении слов «кот» и «умирает».

Князеву требуется секунд тридцать, чтобы понять ситуацию и домыслить всё, что я не произнесла вслух. Не знаю, зачем он пришёл, что хотел сказать, но, вместо этого он произносит:

– Я поеду с тобой.

У меня нет сил ни на то, чтобы спорить, ни на то, чтобы досадовать на его неуместное благородство. А на то, чтобы искать переноску, уже нет времени – пришло сообщение, что такси ждёт у подъезда. В своём теперешнем состоянии Арт всё равно никуда не сбежит, а времени терять нельзя.