Королева меняет цвет

3.Кошмар

26 сентября, четверг

Повинуясь одному слову, новые одноклассники выходят из класса причём так торопливо, словно внезапно осознали, что где-то их очень ждут. Последней покидает помещение Полуянова. Остаемся только Лис и я, ожидающая, пока он объяснит причину этого театра. Вместо того чтобы что-то объяснять, Князев сухо интересуется:

– Что происходит, Романова? Это опять какие-то ваши выходки с Шестаковым? Тебе мало вчерашнего?

Ростом Елисей значительно превосходит, но он наклоняется ко мне, чтобы предоставить возможность распознать его эмоции: недоумение, возмущение, злость. Зелёные глаза поблёскивают за стёклами очков. Раздражённо дёргается уголок губ. Веснушки чётко обозначились на высоких бледных скулах.

– Тебе забыла отчитаться в своих действиях, – вскидываюсь я, упирая ладони в бока. – Никакие это не выходки. Не ищи подвоха там, где его нет, Князев, и ни у кого не будет проблем.

Он смотрит так пристально, словно желает глазами проковырять во мне дыру.

– Там где ты, Романова, всегда есть проблемы. И я ещё раз спрашиваю: какого рожна ты забыла в моём классе?

– Мне не доставляет удовольствия находиться в толпе ботаников, которую ты гордо именуешь своим классом. – Выдуваю из жвачки огромный розовый пузырь и, лопнув зубами, втягиваю обратно в рот. – И я тоже ещё раз повторяю: не трогайте меня, и я не стану трогать вас. Представьте, что меня здесь нет.

Посчитав разговор оконченным, спешу к выходу. Даже успеваю открыть дверь, но Князев догоняет парой широких шагов, захлопывает дверь перед моим носом и за предплечья разворачивает к себе.

– Нет, Романова, – зло выплёвывает он. – Так не пойдёт. Ты понимаешь, что я должен был сделать с тобой после того, как ты вчера довела нашу Ксюху до слёз?

Понимаю. В лучшем случае точно такая же жвачка должна была оказаться в моих волосах. В худшем – не знаю, и не уверена, что хочу знать, на что хватит его или Ксенькиной фантазии. Полуянова ведь ждёт, что я выйду из кабинета в слезах. Возможно, этому ещё суждено случиться. Понятия не имею, что у Лиса на уме.

– Наверное, ты должен был научить вашу Ксюху держать на замке свой грязный рот? – дерзко предполагаю я, а его ладони стискивают предплечья сильнее.

– Нет, Романова, – на этот раз он говорит с демонстративным спокойствием. С точно таким же угрожающим спокойствием со мной вчера вечером мама разговаривала, поэтому мурашки по позвоночнику пробегают идентичные. – Или ты прекращаешь этот театр, и мы говорим начистоту, или я делаю то, что должен.

– И что же ты сделаешь?

Когда он вот так наклоняется, а я, наоборот, задираю голову вверх, чтобы бесстрашно выдержать тяжёлый взгляд, мы оказываемся друг к другу слишком близко. Так же непозволительно близко, как вчера с Тимом, и всё же по-другому. Князев пахнет иначе: летом – морским бризом и горячим песком, сухим солёным ветром и свежескошенной травой, спелой клубникой и свободой. Я даже веки на мгновение прикрываю, опьянённая этим притягательным ароматом. Но ответ Лиса быстро возвращает к суровой действительности.

– Ничего особенного. Даже утруждаться особенно не придётся. Просто в следующий раз, когда нужно будет сказать «хватит», я промолчу.

Действительно. Он позволит своим пешкам во главе с Полуяновой, разобрать меня на сувениры, только и всего. В горле внезапно разворачивается пустыня, и я судорожно сглатываю. Закусываю до боли нижнюю губу. Капитулирую. Как в спарринге, если понимаю, что противник невообразимо сильнее меня. Отвожу взгляд и нехотя признаю́сь:

– Это не прихоть и не выходка, Князев, а желание моей матери, воспротивиться которому я пока не могу. Поверь, мне общество твоих ботаников доставляет ещё больше неудобств, чем им – моё. Постараюсь исправить это в ближайшие дни, обещаю. Просто потерпите меня какое-то время, и всё будет как прежде.

Лис смотрит со скепсисом. Не верит? Ещё бы, главная оторва школы не может противостоять матери. Но я правда не могу. Мама и без того натерпелась и из-за меня, и из-за отца. Кто-то из нас троих должен остановиться первым. Возможно, мне удастся переубедить её не скандалом, а как-то иначе.

– А не будет как прежде, – произносит, наконец, Князев то, что я и сама понимаю, просто верить в это не хочу. – Если пришла к нам, то мои ботаники, это теперь и твои ботаники тоже. Тебя никто не тронет, если ты станешь одной из нас. Учёбы это тоже касается, мне не нужно, чтобы твои оценки тянули вниз статистику остальных. И любое сомнение я буду трактовать не в твою пользу, не обессудь. Слишком компрометирующее у тебя прошлое, Романова.

Это звучит пафосно, но искренне и честно. Кажется, на радость Полуяновой, я всё-таки выйду отсюда в слезах.

– Не хочу быть одной из вас, – вырывается у меня неожиданно севшим голосом.

Всё это слишком неожиданно и неправильно, слишком несвоевременно и не нужно. Словно в кошмаре, который никак не желает заканчиваться.

– Думаешь, я хочу, чтобы ты ею была? – раздражённо отзывается Елисей. – Мне проблемы нужны меньше всего. Тем не менее, ни у одного из нас нет выбора.

Сложно не признать его правоту, и я молчу, сдерживая непрошеные слёзы. Ладони Князева едва касаются предплечий, но напряжение давит так сильно, словно планирует пробить мной пол. Решив, что разговор на этом окончен, Лис резко произносит:

– Идём, на химию лучше не опаздывать.

Он подталкивает к выходу, поторапливая, а я плетусь на автопилоте, осознав, наконец, в каком противоречивом положении оказалась. Но через секунду, когда выхожу в полупустой коридор, оно становится ещё более противоречивым, потому что, подняв глаза от протёртого линолеума, я встречаюсь взглядом с Тимуром.

Застываю, отчего идущий следом Князев почти наступает на меня и снова касается моего плеча, удерживая наше общее равновесие. Тим смотрит на меня, потом на Лиса, потом снова на меня. В его взгляде настоящий водоворот сомнений и немой вопрос: какого чёрта происходит?

Стою между ними, совершенно растерявшись. Зависнув, словно скрепка между одинаковыми полюсами разных магнитов – нам такой опыт на физике показывали. Нужно объяснить всё Шестакову, но если заговорю с ним – Лис посчитает, что я отвергла его предложение. Блин-малин. Не день, а кошмар какой-то. В напряжённом молчании проходит почти минута. Тим первым отводит взгляд, но я успеваю уловить в нём разочарование.

– Идём, – повторяет Князев, когда Шестаков удаляется в противоположную сторону коридора, а за довольную улыбку, появившуюся на его губах, мне хочется ему вмазать. Он усугубляет ситуацию, добавляя: – Ты сделала правильный выбор.

Ворчу, снова уставившись на собственные кроссовки:

– Я не выбирала.

В кабинет химии мы входим одновременно с учителем. Звонок уже прозвенел, поэтому о том, чтобы продолжить ругань или обсуждение причин моего внезапного перевода нет и речи. На этом уроке шепотков и записок почти нет – ботаники будто бы по-настоящему увлечены уроком, а химику до моего перевода из одного класса в другой дела нет. На его занятиях даже вэшки ведут себя смирно – слишком сложно пересдавать Оксиду Петровичу двойки, который он безжалостно шпарит сразу в журнал.

Но мне сосредоточиться на теме урока слишком сложно, хоть Кирилл в этот раз и не пихается локтями. Я сочиняю сообщение Тиму, чтобы он понял и объяснил остальным: мой переход временный, и я обязательно вернусь, как только смогу. На занятии сурового химика телефон лучше не доставать, но он жжёт карман джинсов, словно покрыт кислотой, и я едва держусь, чтобы, наплевав на обещание, данное Лису, не нарушить правила.

– Степан Петрович, можно выйти? – поднимаю я руку, поддавшись желанию написать Шестакову прямо сейчас.

Возможность объясниться с ним и обеспечить себе возможность вернуться в свой класс, ускользает с каждой секундой. Словно в песочных часах, отсчитывающих время до момента, когда это станет невозможно, осталось несколько песчинок. Оксид Петрович хмурится, но кивает:

– Иди, Романова.

Пулей вылетаю в коридор, но достав смартфон, обнаруживаю, что из чата вэшек я теперь исключена. Блин-малин. Печатаю Тиму: «Из-за вчерашнего мама перевела меня к ашкам. Мне нужно время, чтобы разобраться с этим и вернуться». Но сообщение не отправляется, потому что Шестаков меня заблокировал.

Прикрываю веки и дышу, считая до десяти. Не помогает. Прислоняюсь спиной к холодной стене коридора. Опускаюсь на корточки между горшков с раскидистыми папоротниками и опускаю голову на руки. Меня словно на половинки разорвало. Я ведь теперь не там и не здесь. Одними – отвергнута, другими не принята. Как всё могло так сильно измениться за один день из-за какой-то злополучной жвачки?

Остаток урока досиживаю, мрачно уставившись в одну точку на исписанной формулами доске. Даже звонка не слышу, а на перемене пытаюсь сама найти Тима, но встречаю лишь Ирку Константиновскую, но на безрыбье и она подойдёт:

– Кось, что за ерунда происходит? – набрасываюсь я на неё, потому что лучшей защитой всегда считала нападение.

Мы не подруги, и никогда ими не были. Но Ирка – ладья. Она не только подчиняется Шестакову, но и участвует в принятии решений. Таких, как удаление моего номера из классного чата. Она недоумённо хмыкает:

– Это ты объясни, Ниса. Ты ни с того ни с сего переводишься к ашкам, оказавшись своей среди наших врагов. Что мы должны думать, по-твоему?

– А вы не должны были думать, – зло выплёвываю я. – Вы должны были спросить, но решили исключить меня не разбираясь.

Ирка всё ещё опасается меня – это радует. Она нехотя признаётся:

– Это Тим решил, Ниса. С него и спрашивай.

– А где он?

Не собираюсь рассказывать, что Шестаков меня заблокировал, но она понимает и так.

– Ушёл сразу после второго урока и вряд ли сегодня ещё появится.

Хмурюсь. Бегать за Тимом я не стану. Тренировок тоже сегодня нет, поэтому разговор с Шестаковым, судя по всему, откладывается.

Следующий урок – информатика. У каждого свой стол и монитор, в который можно уткнуться, чтобы не смотреть на скучные ботанские лица. В отличие от других предметов, информатика мне даётся легко. И базы данных, и веб-разработка интуитивно понятны, даже напрягаться особо не приходится.

Зато на большой перемене в столовой я снова оказываюсь в поле зрения Полуяновой и пары пешек из её свиты.

– Что, Романова, решила попробовать в нашем классе научиться чему-то большему, чем бить стёкла и драться? – усмехается Ксенька.

В окружении двух своих прилипал, она ощущает себя комфортно: вчерашнее происшествие успело выветриться из её полупустой головы, а от нового, как ей кажется, её теперь страхует моя принадлежность к ашкам. Но ведь не страхует. Совсем не страхует. На самом деле я настолько измотана сегодняшними событиями, что практически себя не контролирую.

– Я смотрю, Полудурошная, у тебя новая причёска? – выдавливаю я слащавую улыбку. – Тебе очень не идёт. Но так уж и быть, походи немного. До следующего раза.

В подтверждение угрозы выдуваю из жвачки огромный розовый пузырь и обхожу Ксеньку по широкой дуге.

– Не будет следующего раза, Ниса-крыса. – Так же неискренне, как и я, улыбается Полуянова. – Лис больше не позволит тебе выкинуть ничего подобного.

– Как будто мне требуется его позволение, – фыркаю я, покупаю булочку с сахаром и гордо ухожу. Так, словно всё ещё королева, только теперь непонятно чего и кого.

Но отщипывая пальцами кусочки теста, понимаю, что Князева отчего-то по-настоящему опасаюсь. Даже сильнее, чем Шестакова, хотя Лис мне даже почти не угрожал. Он вообще – ботаник, бояться которого глупо. И тем не менее есть в нём что-то такое, из-за чего я предпочла бы держаться подальше.

Но сильно подальше не получается. На истории Князев снова оказывается на второй парте, за моей спиной, и хотя он совершенно никак не привлекает внимание, мысли то и дело возвращаются к нему.

Почему Елисей не позволил ашкам раздавить меня, прежде чем сказал своё «хватит»? Шестаков на его месте сделал бы прямо противоположное. А Князев пообещал, что меня никто не тронет, правда, цену за это попросил слишком высокую, по моим меркам. И всё же, его поведение остаётся совершенно непонятным и противоестественным.

– Романова, ты слушаешь вообще? – возмущённо интересуется историк, за фамилию Трофимов имеющий прозвище «Трофим».

Знает ведь, что из его рассказа я не уловила ни слова, так зачем спрашивает? Отзываюсь мрачно:

– Вообще слушаю.

Я всегда так отвечала, когда училась в «В» классе. Остальные отвечали еще хуже, иногда даже матом. Но на фоне ботаников, Трофим внезапно решает меня выделить и ехидно интересуется:

– Ну так и расскажи нам, о чём я только что говорил. Почему Россия вступила в Первую мировую войну?

Блин-малин. Первая – это вообще какая? Я могу в подробностях поведать ему историю первой войны за Азерот от древних времён до эпического падения Штормграда3, а вспомнить причины Первой мировой, оказывается, сложновато.

– Завоевание новых территорий? – предполагаю я, проводя параллели с конфликтами игрового мира.

За спиной раздаются смешки. Не сомневалась, что ботаникам известно о Первой мировой всё, и даже больше. Полуянова даже демонстративно руку подняла.

– Нет, Романова, – снисходительно ухмыляется Трофим. – Садись. Продолжим. Россия была частью Тройственного союза с Францией и Великобританией и обязалась поддерживать своих союзников…

Приходится делать вид, что его слова вызывают у меня хоть какой-то интерес.

Раньше после уроков я отправлялась за школу, где на трубах теплотрассы собирались покурить старшеклассники. Я не курю, но всегда чувствовала себя там хорошо и свободно. Сегодня, без Тима, идти туда совершенно не хочется, поэтому я иду прямиком домой и жду маму в надежде, что она изменит своё необдуманное решение. Готовлю ужин и навожу в комнатах порядок, чтобы к её приходу с работы выглядеть образцовой дочерью, которой, к сожалению, не являюсь:

– Ты не права, – в который раз пытаюсь донести до неё суть происходящего, но родительница остаётся непреклонной. Начинаю терять терпение. – Я не смогу там учиться! Там полный класс ботаников во главе с мерзкой Полуяновой! Да я в дурдом уеду через неделю в такой компании!

Даже любимые макароны с сыром есть не хочется. Они застывают на тарелке комком и становятся совсем несъедобными на вид. Мама уже поела и встаёт из-за стола, чтобы убрать посуду:

– Не уедешь. Люди так устроены, что привыкают и к плохому, и к хорошему. Ты тоже привыкнешь, Ниса. В том числе, к Полуяновой.

– Скорее я сломаю ей челюсть. – Отправляю в рот вилку с остывшими макаронами, чтобы не сказать ещё что-нибудь в этом роде, потому что сломать Ксеньке хочется многое.

Мама невозмутимо ставит чайник и шуршит пакетами сладостей в шкафу:

– Сломай. – Кивает она. – И сменишь ботаников на коррекционную школу.

Хочется зарычать от бессильной злости. Глупо считать, что если неприятная физиономия Полуяновой примелькается – я привыкну. Она же ещё и говорящая. И желание закрыть ей рот слишком часто пересиливает здравый смысл.

– Я не смогу с ними учиться!

– Сможешь, – не соглашается мама. – Вот как раз с ними и сможешь. В одиннадцатом «А» средний балл – четыре с половиной. А в «В» классе одни раздолбаи, и ты возомнила себя их предводительницей.

– Никем я себя не возомнила! – Закипаю одновременно с чайником, а мама разливает из него кипяток в кружки. – И их предводительница – не я.

– Ну раз не ты, значит, Шестаков, – ворчит мама, когда чай оказывается на столе, а потом патетично цитирует: – Скажи мне, кто твой друг, и я скажу кто ты. А твой приятель Тимур – будущий уголовник, у него на лице написано.

На это ответить нечего, поэтому я молча жую. Действительно, друзья – это отражение нас самих. И Тим такой же, как я. Хоть после сегодняшнего он и не желает со мной разговаривать. Воспоминания об этом заставляют помрачнеть.

После ужина мама занята работой – рисует чертёж для нового инженерного проекта, а я, под предлогом уроков, ухожу играть в Варкрафт.

4.Норм

27 сентября, пятница

Новый день отличается от предыдущего тем, что Князев в классе отсутствует. И если сначала это даже радует, потому что без него я ощущаю себя гораздо спокойнее, то на перемене между геометрией и алгеброй, выясняется, что спокойнее было как раз с Лисом:

– Ах, экскьюзми, – с притворным сожалением причитает Полуянова, пока на моей блузке расплывается пятно от газировки, которой она, якобы нечаянно, меня облила.

Хочется стереть её довольную улыбку ногой, ударив с разворота, но в кабинет как раз входит моя бывшая классная – Раиса Степановна.

– Романова, ты вроде класс сменила, а выглядишь как неряха, – высокомерно косится на меня Рупор и под одобрительные смешки ботаников глубокомысленно добавляет: – Можно вытащить человека из «В» класса, но нельзя вытащить «В» класс из человека.

Вижу, как расцветает на фоне этого замечания Полуянова.

– Не обмочись от радости, – шепчу я Ксеньке, не имея возможности ответить математичке, не спровоцировав новый вызов мамы в школу.

– Я-то не обмочусь, а вот ты, судя по всему, уже, – хихикает в ответ Ксенька, намекая на липкое и сладкое пятно от газировки на моей блузке.

Школьный день заканчивается паршиво, но «с обновками»: помимо следа на блузке, у меня теперь имеется ещё одно пятно синей пасты на колготках, листочек с надписью «крыса», приклеенный скотчем на спину куртки, полсумки скомканных обидных карикатур и еле сдерживаемое желание расплакаться.

Я ответила всем, кому могла: тех, кого нечем было облить в ответ – облила сарказмом, Полуяновой «случайно» наступила на ногу так, что она теперь хромает, а сосед по парте Кирилл отхватил неприятный удар по печени, после которого долго стонал и не мог разогнуться. Но я и сама чувствую себя не лучше и плетусь домой так, словно не в школе была, а вагоны разгружала. Я ошиблась, когда решила, что смогу это терпеть. Не смогу.

В надежде на разговор с Тимом заглядываю в курилку, но Шестаков отсутствует, а те, кто ещё позавчера здоровался со мной и весело шутил, теперь воротят носы и обзывают ботанкой. Блин-малин.

Слёзы застыли где-то в глазах, но я стараюсь не моргать, пусть они там и остаются. Я справлюсь, со всем справлюсь. В любом случае впереди выходные, чтобы набраться для этого сил.

Но когда вечером встаю на татами напротив хмурого Шестакова, понимаю, что до выходных ещё нужно дожить. За всё время тренировки Тим не произнёс ни слова, а теперь смотрит на меня, как орки орды на людей альянса4.

– Так и будешь молчать? – интересуюсь я, пока сэмпай неторопливо прохаживается вдоль рядов, давая указания перед спаррингом.

Шестаков ждал, пока я начну разговор первой, и тут же вскидывается:

– Пусть с тобой теперь Князев разговаривает.

Фыркаю, понимая, что он эту фразу два дня в голове прокручивал, чтобы швырнуть в лицо при встрече. Поэтому она получилась такой скомканной и затёртой.

– Хаджиме! – даёт Андрей Владимирович команду к началу боя.

Я даже не успеваю собраться, сконцентрироваться, выровнять дыхание, но Шестаков не торопится бить – ждёт моего ответа.

– Ты правда решил, что я сама напросилась в ряды ашек? – Делаю первый удар, но Тим легко уклоняется. – Что сама захотела проводить побольше времени в обществе ботаников и Полуяновой?

Мы двигаемся друг напротив друга. Босые ноги скользят по татами, а руки работают, скорее для вида. Соперник не защищает голову, но я бью в корпус, потому что сама больше сосредоточена на разговоре, чем на бое. Шестаков недовольно щурится:

– А что я должен был думать, по-твоему, когда увидел тебя… с ним? После того как Рупор на первом уроке объявила, что тебя перевели? Я дал тебе шанс объясниться, но ты промолчала слишком красноречиво!

Разозлившись, Тим делает резкий выпад вперёд и наносит удар ногой. Блокирую его коленом и контратакую прямым в лицо.

– А ты так хотел, чтобы я начала оправдываться в присутствии Князева?!

Спрашиваю, а сама понимаю, что да, именно этого он и хотел: чтобы я тогда попросила его о помощи. Более того: Тим был готов сделать мою просьбу поводом для драки с Лисом, но просьбы не поступило. Блин-малин. Эти двое друг друга стоят.

Бой продолжается, и на этот раз никто не желает уступать. Впервые так устаю в спарринге с Шестаковым. Мы бьёмся так, словно на кону кубок за первое место, ведь несмотря на то, что Тим бьёт вполсилы, его удары быстрые и тяжёлые, я едва успеваю уворачиваться. Сегодня он впервые не поддаётся.

Короткий кивок в конце, и я разворачиваюсь, чтобы уйти в раздевалку, но сэмпай останавливает окриком:

– Подожди, Романова. – Спрашивает он, когда остальные расходятся: – У тебя всё в порядке?

– Всё норм, Андрей Владимирович. – Выдавливаю улыбку для убедительности. – Просто неделя выдалась не из простых.

В раздевалке первым делом умываю лицо. Переодеваюсь в рваные джинсы, лонгслив и косуху. Знаю, что Тим будет ждать у входа, потому что мы недоговорили. И он ждёт, привычно подпирая спиной исписанную граффити стену и подтверждая, что не только я для него предсказуема, но и он для меня.

– Ну давай, оправдывайся, Ниса, – с усмешкой разрешает он. – Здесь нет Князева. Только я и ты.

Останавливаюсь напротив, засунув руки в карманы косухи:

– Это была мамина идея. Наказание за жвачку в волосах Полуяновой. Ещё она надеется на то, что с ашками я стану лучше учиться.

– И как? Ты стала? – безучастно интересуется он.

– Нет, конечно. Я не протяну там долго и хочу вернуться, Тим. Очень хочу, но пока не знаю как.

Жду, что он скажет что-нибудь, но Тимур молчит. Точно так же, как вчера мочал Князев. Они ведь лютые враги, противоположности, а иногда похожие до смешного. Жду, что Шестаков предложит какое-нибудь решение или помощь, но он не предлагает. Произносит вместо этого:

– На то, чтобы вернуться, у тебя месяц, Ниса.

– А потом? – я удивлённо поднимаю брови, потому что его ответ – совсем не то, что мне бы хотелось услышать.

Он отступает от стены и делает шаг ближе. Наклоняется. Говорит непривычно тихо и резко:

– Потом я стану считать тебя одной из них и лучше уже не возвращайся. Твой уход и без того сильно подорвал мой авторитет.

Его слова такие холодные и злые, что я застываю, словно внезапно покрылась корочкой льда. Шестаков не ждёт реакции на своё заявление. В этот раз он не собирается меня провожать и интересоваться, какие проблемы этот перевод повлёк для меня само́й. Тим просто уходит, оставив меня на крыльце одну.

– Номер мой разблокируй! – рявкаю я вслед, но не знаю, услышал он или нет. А потом повторяю задумчивым шёпотом: – Месяц. Потом лучше уже не возвращайся. Блин-малин. Друг называется.

Домой плетусь в одиночестве, на всю громкость врубив в наушниках песни Эванесенс. Ещё никогда я так не врала тренеру, как сегодня, сказав, что «всё норм». Всё не норм. Совсем не норм.

Опавшие листья хрустят под ногами и разлетаются в разные стороны. Темнеет. В окнах зажигаются разноцветные огоньки. Я живу здесь с детства, и сотни раз брела по этому тротуару, но, именно сейчас осознаю, насколько спокойной и привычной была моя жизнь до вчерашнего дня. Теперь же, от ощущения неопределённости и нестабильности внутри всё дрожит и трепещет, словно я сама – осенний лист, который ветер бросает то в одну сторону, то в другую.

К счастью, мама снова задерживаемся на работе, поэтому дома я наскоро делаю бутерброды и устраиваюсь за компьютером, возглавив рейд по подземельям Нордскола5. Так, под звуки эпических битв и крики других игроков в наушниках, мне гораздо проще привести мысли в порядок.

Посчитав себя изгоем, я оказалась права. А поверив Князеву – нет. Даже если я захочу стать одной из ашек, мне это не по силам. Тима я как раз могу понять: мой перевод поставил под сомнение его власть. Но он вернёт её так же просто: объявив меня врагом. Он ведь уже практически оборвал со мной общение и ничего не теряет, кроме нашей дружбы.

Увлёкшись, замечаю, что Арт втихаря утащил с бутерброда кусок буженины и сыра лишь тогда, когда осознаю, что хлеб съела без ничего. Кот уже сгрыз половину добычи и с довольным урчанием уплетает остатки.

– Дуралей мохнатый. – Ловлю его за шкирку и тяну к себе, несмотря на протест.

Запускаю пальцы в пушистую белую шерсть, касаюсь своим носом розового, пахнущего недоеденной бужениной, носа-треугольника. От этого становится легче, хоть и ненамного.

В голове шумит от чужой ругани – кажется, мы продули рейд, но я устало снимаю наушники и бросаю на стол. В понедельник школьный дурдом начнётся по новой, а мама, несмотря ни на что, остаётся непреклонной.