Дивергенты боя

Всё здесь имеет распорядок и свой смысл. В то время, когда подследственные находятся на прогулке, проводится шмон камер, с целью обнаружения в них предметов, документов, вещей, изделий, веществ, продуктов питания не разрешённых к хранению и использованию, приготовлений к совершению побегов, а также проверяется исправность замков, оконных решёток и другого оборудования. По результатам каждого обыска составляется рапорт, а по результатам технического осмотра – акт осмотра.

– Солнце! Весна тёплая. Хорошо! – вздыхает полной грудью сокамерник, когда сидельцы наконец-то оказались в узком «стакане» прогулочного дворика. Со всех сторон пятиметровые, бетонные стены, а над головой решётка из арматуры, вплотную к которой приварен смотровой «мосток» с дежурным по прогулочному двору.

– Да, солнце, это отлично, – подтвердил Костя, с тоской смотря на забранное решёткой небо.

– Т-ты чё это дуркуешь? – удивляется сокамерник, когда Хильченков принимает упор лёжа, для отжиманий.

Мышцы на руках и спине, почувствовав знакомые призывы, откликнулись довольной истомой.

– Ф-фу!.. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать…

– Покурил бы лучше. До завтра ведь без курева сидеть. В камере не положено.

– Ф-фу! Не балуюсь. – Пояснил между подходами. – И тебе не советую. Бросай, тут и без курева до туберкулёза один шаг.

– Не-е! Не мой вариант. Одна сигарета в день, это как рюмка водки, сразу в голове шум и вставляет нехило. Единственная радость в этом гадюшнике.

– Давай… Ф-фу! …падай. Сто отжиманий. Мышцы подкачаешь. Всяко лучше, чем в камере просто на жопе сидеть.

– Не интересно с тобой. Всё думаешь о чём-то своём, слова лишнего не скажешь.

– Какой есть. Терпи. Нам обоим друг от друга деваться некуда… Девяносто девять. Сто!

Час, это совсем не много, и он пролетел как один миг.

– На выход!

Синхронно вздохнув, тюремный народ потянулся к выходу с прогулочного двора. До тюремного коридора Костю не довели. По пути остановили:

– Хильченков! На месте. К стене, руки за спину!

«Что за…»

Провели на верхний этаж.

– Стой!

Голос конвоира заставил отвлечься от мыслей.

– К стене! Руки за спину.

Спиной к проходу повернулся. Лицом почти упёрся в стену, выкрашенную серой краской. Дверь по правую сторону от него отворили. Последовала очередная команда:

– Заходи!

В похожем помещении он уже бывал. Свет не яркий. Решётка на небольшом окне под самым потолком. Стол, два стула, за одним из которых заседал незнакомый мужчина стандартной для европейца внешности. Обычный человек на такого глянет, отвернётся и уже не вспомнит, что такое лицо видел когда-то. Но он необычный. Отметил про себя. С этим человеком он никогда не встречался.

После того, как за конвоиром закрылась дверь, мужчина кивнул на стул. Сказал:

– Присаживайтесь.

Обычного представления и стандартной попытки расположить к разговору не воспоследовало. Не открывая тонкую кожаную папку, лежавшую на столе, не доставая из неё что либо, мужчина начал разговор констатацией известной всем в этом скорбном заведении информации:

– Хильченков Константин Константинович…

Дальше шли личные данные, статья УКа и характеристика администрации учреждения из которого его сюда доставили для доследования по вновь открывшимся эпизодам первоначальной посадки. Косте толком и на вопросы отвечать не пришлось, отметил лишь пробел в сведениях, это когда он на «богатенького дядю» работал, с подачи которого здесь и оказался. Странно, но допрашивать или что-либо по этому поводу предлагать, необычный «следак» не стал. Да и следак ли это? Бабка надвое сказала. Но вот руку на отсечение даст, полномочий у сидевшего напротив типа, выше крыши.

– Не понял! О чём вы спросили?

Даже головой потряс. Ох, и лихо заболтал, сволочь! Плавный разговор, проводимый монотонным негромким голосом, словно гипноз какой-то, царапнул сознание.

– Почему вы отказались от контракта с группой «Вагнер»? Могли бы реабилитироваться и снять судимость. Или вы Родину не любите?

Опять «Вагнер»? Очередной агитатор? И что этому скользкому дяде ответить? Сказать, что в роли «мяса» он себя выставлять не собирается? Мёртвым деньги не нужны, а у гроба карманов нет. Их «беседа» писалась на цифровой диктофон. Уже по первым обоюдным прощупываниям понял, что тип, сидевший напротив – довольно информированная личность в отношении самого Кости. И ещё, подумалось, что мнимый следователь либо действующий сотрудник «органов», либо раньше служил в одной из отечественных спецслужб. И это больше, чем гипотеза, пусть даже корочек служебных мужчина и не предъявил.

На вопросы ответил нейтрально:

– Родину я люблю, но воевать за неё под знаком черепа на шевроне, охоты мало. Видите ли – принципы не позволяют.

– Значит под другим шевроном, позволяют?

– Это смотря под каким.

– Ведомством, в котором вы ранее служили, создаётся отряд из штрафников для работы в зоне СВО.

– Подумать надо. У вас, что, людей не хватает?

– Хватает. Просто в лихую годину своих людей, провинившихся перед государством, из зон вытаскиваем. Зачем обученным кадрам пропадать, когда их в деле использовать можно?

– Разумно. Сколько времени у меня есть для того, чтоб ответ дать?

– Сутки…

Вернулся в камеру, в которую день назад определили. По первым ощущениям, как в карантин попал. Ведь ни одна собака из администрации, до встречи с «покупателем», не прояснила, почему от остальных отделили. Сначала подозревал, что кто-то на воле пересмотр дела инициировал. Думал, сопоставлял, вывод сделал:

«Вряд ли».

Тот, кто законопатил на нары, больше хотел бы видеть Константина лежащим под могильной плитой, но тут Хильченков такой вольности сильному мира сего не предоставил. В случае смерти Кости должны всплыть и опубликоваться похищенные из сейфа материалы, в которых фигурант не только финансовыми махинациями запачкан,.. Ай, баловник какой! …но и работой на чужую, иностранную разведку. Всё, что тот смог с Хильченковым сделать, так это посадить на долгий срок в тюрьму. И ведь вывернуться не получалось. Паритет у обоих. Одного похищенные документы за яйца держат,.. Опять-таки, планшет. Он хоть и не «распечатан», но в умелых руках откроется. …другого – жизнь сестры. Потому перевод в камеру, что-то иное, чем противостояние с олигархом.

Выходит сам «покупатель» подсуетился.

«Зам-ма-анчивое предложение! – подумал. – Сойти с дистанции семилетнего срока. Согласиться, что ли?»

– Ну, и чего к следаку таскали, чего хоть спрашивали? Расскажи, а то скучно.

Витёк, по воровской кликухе – Сазан, встретил Костю любопытным, но открытым взглядом. Взглядом простака и рубахи парня. По всем прикидкам с поправкой на традиции сидельцев, такой вопрос не должен быть задан человеком, имеющим не первую ходку в места не столь отдалённые.

Когда Константина закинули сюда, товарищ по несчастью уже был в камере. Сказал, что уже почти две недели здесь кукует. Вот у него, как раз пересмотр дела, в связи с новыми открывшимися фактами преступления организовался. Но для Хильченкова, прошедшего хоть и ускоренный, но курс специальной подготовки и по такому варианту служебной задачи, рассказ «соседа» ничего не значит.

В анналах памяти всплыло понятие – внутренняя разработка лица, попавшего под колпак спецслужб. У ментов она в отношении заключённого под стражу тоже проводится, но отличия от проверки органов госбезопасности несколько отличны оперативной характеристикой. Если оперативная разработка с разрабатываемым проводится на свободе и проверяются факты его деятельности именно там, то внутренняя… в изоляции. В разработке используются агенты или лица из числа осужденных, агенты оперативных отделов, средства слухового и визуального контроля. Она ведётся в строгой конспирации, ведь жизнь агента может быть под угрозой.

Короче, к бабке не ходи, к агенту подсадили. Только зачем? Да и разговорчивый больно, этот Сазан. Меньше чем за сутки узнал от него столько, что будь агентом, уже можно было завершать работу. Говорит и говорит, рот не закрывает, и постоянно вопросы задаёт, советовать что-то пытается. Так не ведёт себя опытный сиделец. Но Хильченкову скрывать нечего.

– Блатуют на СВО поехать.

– И только? Х-ха! Отказывайся. Там сейчас жопа полная. Весь народ в стране думал, что война в Донбассе не больше двух недель продлится. Типа, и Киев хохлы по доброй воле сдадут, и вояк с цветами на Хрещатике молодые бабы встретят. А оно вон как! Застряли. Ни вперёд, ни назад. Отказывайся!

– Угу. Только я согласиться собираюсь. Надоело под конвоем ходить.

– Ну и дурак. Назад в деревянном макинтоше вернёшься, а то и хоронить нечего будет. Ладно. Дело твоё. Я, пока ты отсутствовал, пайку на тебя получил. Есть будешь?

– Буду. Голодный.

– Жареная селёдка с макаронами. Вон, забери тарелку. У стеночки поставил.

Костя глянул. Хмыкнул.

– Как для кошки поставил. Почему не на стол? Почему у окна?

– Дак, кто знал, когда вернёшься, а там прохладно, и запах не так сильно в нос не заходит, чай не вьетнамцы.

– Сам-то пробовал?

– Нет. Повар в этом заведении извращенец. Он её из бочкового засола жарит. Солёная, жуть!

– Подкалываешь?

– Так ведь скучно сидеть. – Ржёт Витёк, перекинув ногу через вбетонированную в пол лавочку.

Хильченков лишь на секунду отвлёкся, потянувшись за миской, подставил спину сокамернику. От излишне позитивного мужика подставы в физическом плане не ждал. Внешне, чуть ли не приятелями стали, ведь уже целые сутки вместе с весельчаком Сазаном без напряга просидели, а точек негативного соприкосновения не появилось. Поверить в доброжелательность Косте лишь вбитые в подкорку мозга знания, решётки на окнах и инкриминированная Сазану статья УКа мешают. Разбойное нападение с тяжкими телесными повреждениями, плюс рецидив, не фунт изюма. Улыбчивому дяде придётся к «хозяину» заехать надолго.

При тускловатом свете лампочки в небольшом помещении заметил мельтешение тени на стене, но уклониться уже не получилось. Голову втянул в плечи подсознательно. Вот и всё. Удар металлической арматурины, на плечо и голову пришёлся. Упал на пол, но сознание напрочь не отключилось. Весельчак Сазан это заметил. Чуть наклонившись над Костей, без особых эмоций проговорил.

– Ничего личного, пацан. Заказ исполнил. С воли велели передать, если в сознанке будешь, что мол, сам виноват. Сеструха твоя под машину попала, а то, что ты у уважаемого человека без спроса взял, назад вернули. Так что, извини.

Голову снова болью обожгло, но отступило, погружая сознание в темноту…

– А-а-х!

… Сознание вернулось резко, будто чёрную пелену светом прорвало, и окрасилось оно воплем, вернее сорвавшимся на фальцет криком:

–А-а-а!..

Не то, чтоб женщина визжала, скорей мужику яйца выкручивали и он, бедолага, от безысходности криком на помощь позвать пытается:

– А-а-пакойник ожил!

Не увидел. Услышал, как неподалёку дверью со всей дури хлопнули. Поморщился. Застонал. Ему действительно совсем уж хреново было. К горлу подкатила сильная тошнота, тело вздрогнуло в рвотных позывах, тем самым вызвав новую вспышку боли в голове, плече и становом хребтине.

С трудом, преодолевая боль, повернулся на бок, наклонился с твёрдого, каменного лежбища…

–О-у-у! – плечо болью прострелило.

…и изверг содержание своего желудка на пол. Потом ещё раз. И ещё. Рвота не прекращалась и скоро изо рта текла только вязкая, горькая желчь, а тело трясло от судорог и вспышек боли. Да. Так плохо Михалке ещё никогда не было. Мысль только одна в больной голове:

«Оклемаюсь немного, выпрошу воев у бати, найду тварей порубавших вороп и живьём… Тьфу, мля! … живьём в землю зарою».

С этой мыслью извернуться телом смог и обратно на спину лёг. Тошнота понемногу отпускала. Злость, боль и разочарование от потери самолюбивых планов в войне со свеями разрывала сознание на части. От своей ущербности так зубы стиснул, что они, кажется заскрипели.

«Сходил, повоевал! Тьфу! Не! Точно закопаю тварей!»

Непонятки на этом не закончились. В сознании проявились лица людей, которых прежде не знал и не видел. Картинки. Картинки. Яркие, контрастные… Эти картинки при присутствии боли в голове, уже реально начинали настораживать. Всплыла мысль в сознании, сформировавшаяся непонятным Михаилу единственным словом: «Шиза!»

Странно, но слово он всё же понял и принял. А ещё пришло чужое, затухающее измышление, которое он тоже понял и надо сказать принял, как данность:

«Первые признаки раздвоения личности в полный рост».

После чего уже самостоятельно додумал:

«Сознание того парня, в кого раньше вселялся, пытается восстановиться в живой голове. Ну, пусть».

Открыл глаза. Осмотрелся. Большое на два окна, забранных решёткой, светлое помещение с высоким потолком. Стены и пол плиткой обложены. Сам он в чём мать родила… Совершенно голый. …на каменном столе лежит и несмотря на боли, чувствует, что дубеет. Вот только сил, чтобы подняться нет никаких. А вот слух… Слух есть.

Услышал, что из-за двери суета доносится, быстрое шарканье шагов, ругань. Дверь распахнулась вместе с возгласом седого, высокого и крепкого мужчины в возрасте, одетого в когда-то белый, а теперь серый от частых стирок медицинский халат. Слова и понятия – «халат», «медицина», органично вплетались в восприятие действительности и отторжения не проявляли.

– Ну, и где ваш оживший покойник? – спросил седой, уставившись на Мишку с открытым ртом.

– В-вот!

Из-за спины медика, которого толпа интересующихся подпирала, вытянулась чья-то рука, указательным перстом тыкая во всё ещё лежачего Миньку, лупавшего глазами.

– П-позвольте! – продолжил удивлённо таращиться медик. – Я же сам… Сам его смерть констатировал!

– Ага! А этот мерзавец взял и ожил! – возмущённо, словно обидели, послышалось из толпы. – Может это упырь, доктор?

– Осиновый кол ему в печень загнать, гниде! – поступило новое предложение уже знакомым голосом. – Из-за него уважаемый человек по этапу пойдёт!

– Пошли вон! Сволочи! – всех выгнал за дверь доктор.

Обернулся. Подошёл к лежачему Михалке, взял его за запястье руки. Через некоторое время изрёк надтреснутым голосом:

– Нда! Невероятно! Десять часов прошло. Как себя чувствуете, больной?

Суть вопроса дошла не сразу. Оба друг с другом какое-то время в гляделки играли. Мишка первым от ступора очнулся. Сознание, того, второго, с кем уже не раз в контакт входил, большой пласт знаний оставило, а вот сам «напарник» исчез. Немеющими, непослушными губами, как-то даже через силу ответил:

– Хорошо, доктор. Только голова очень болит и в плече ломит.

– Так это великолепно, молодой человек! – воскликнул лепила. – Значит, действительно живы. Эдакий феномен в институтах изучать нужно. Д-десять часов! Десять! И надо же… Считай с того света вернулся.

Подошёл к двери, распахнул её настежь. Толпа за ней отхлынула, но так и не рассосалась. Из коридора глазела на Михаила.

– Фёдоров, – распорядился врач, – ну-ка быстро к прапорщику сгоняй. Скажи, чтоб двоих с носилками и сопровождающим сюда прислал. Хильченков выжил и его срочно в больничку перенести требуется. Да-а, ещё дежурного шныря, мухой сюда. Окна распахнуть, блевотину убрать. Бего-ом!

Самое странное, толпа шустро расшхерилась. При этом мужики в выражениях не стеснялись, пару крепких слов прилетело и в Минькин адрес.

В помещении морга установилась тишина, а оставшийся доктор или кем он тут работает, продолжил смотреть на воскресшего из мёртвых бывшего покойника с интересом. А на его лице удивление сменялось с восторга на восторженное злорадство.

– Невероятно! Ну-ну, так держать! Давно это болото встряхнуть нужно. Помнишь, хоть что с тобой было?

Мишка задумался. В голове мысли, как в мясорубке зашевелились. Концы с концами не сходятся.

– Тати напали. Бой был. Десятника в самом его начале убили и… – Выдохнул фразу, которую и сам не сразу понял, а потому испуг проявил. – Сокамерник, с-сука драная, постарался!

Тут же смолк, сцепив капканом зубы, чтоб лишнее слово с языка не сорвалось.

«Стоп! Стоп-стоп-стоп! Так ведь он же… Н-не-ет, не-не-не! Какой нафиг Хильченков! Не нужно! Не хочу-у!»

Осознал. Понял. Но не до конца принял тот факт, что помимо всего близкого и родного, в Минькиной голове была вся нужная информация по местным реалиям и раскладам. Он несколько однобоко, не систематизировано, но помнил жизнь и навыки своего предшественника в этом теле. Удивился? Ещё бы не удивиться такому! Ну да, в теории знал и помнил всё до мелочей, до которых и у прежнего-то Хильченкова не всегда дотянуться получалось. Но ведь должна ещё и моторика, память тела остаться. Вот только относительно моторики сейчас не проверишь. Больно!

От мысли, с употреблением слов «теория» и «моторика», родившихся в его натуральном сознании, выскочившим из памяти как-то само собой, его передёрнуло. Но, подумав, на стоявшего рядом врача посмотрев, решил, что ради возможности выжить, после того, как твой череп раскроили ударом меча, там… уже в глубоком прошлом, …и не на такой подлог пойдёшь.

Промямлил:

– Помню.

– Вот и ладушки! – обрадовался доктор и словом погрозил неизвестно кому. – Уж я им припомню, как меня в алкоголики записывать. Сами бы в трупаках поковырялись…

Дальше тему развивать не стал, заткнулся, а там и двое зеков с носилками подоспели, с ними сопровождающий сержант.

Чего уж там медикус от него хотел, так и не узнал. Когда в палату притащили, в ней его ожидал ещё один узнаваемый персонаж. Пронзительным взглядом, чуть ли не в душе у Миньки ковырнул, после чего произнёс:

– Сутки прошли. Ваше решение, Хильченков?

Но хотя воспоминания настоящего Константина Хильченкова стали как бы уже и его личными, полноценно Константином Михаил себя не ощущал. Ну, вот вроде бы всё при нём, а гляди ж ты!.. Он, как был молодым, безбашенным бояричем, так ним и остался, но… Ох уж это «но»! На молодость и безбашенность Михаила наложилось сознание, знания и умения, тоже не старого ещё Константина – ежели рассудить по-крупному, молодой циничной сволочи, с устоявшимся мировоззрением и сложившимся своеобразным взглядом на вещи именно при такой вот жизни. Правда, чувствовать себя живым и почти здоровым, гораздо приятнее, чем с раскроенной булатной железкой башкой и мёртвым.

– Я согласен. – Поморщившись, посетовал. – Только голова очень болит.

Доктор в позу попробовал встать:

– Позвольте…

Больше ничего сказать ему не дали.

– Я его забираю…

* * *

Дальше было лечение и реабилитация в другом месте, кардинально отличавшемся от предыдущего. Во всяком случае решёток на окнах не было и кормили сносно. Лекарствами усиленно пичкали, но и при реабилитации подводный камень проявился. В виде бесед с приходящим психологом или кем он там был. Определил – его периодически тестировали.

После тестов этих самых и привыкания к новой реальности, самым сложным для парня оказалось принять случившееся и заставить себя начать вживаться в окружающую действительность. Несколько раз он оказывался на грани нервного срыва, и только молодость, железная воля и привитые старым пестуном навыки никогда не сдаваться, помогали ему выдержать всё, что снежным комом наваливалось. Спор с самим собой продолжался примерно полтора месяца, но сумев принять случившееся, Михалка – теперь уже Костя, понял, что жить стало легче. Отбросив эмоции, он мог сосредоточиться на окружающей действительности и начать вписываться в неё.

На поправку шёл не быстро. После того, как опухоль с лица сошла, хорошенько рассмотрел себя в зеркало. Нда! Далеко не богатырь, каким был раньше, но парень смазливый, с интеллектом на лице. Такие женщинам всех возрастов нравятся. И это несмотря на шрам от рассечения на выбритой голове. Отражению в зеркале улыбнулся, сам себе подмигнул и высказал комплемент:

«Красавчик писаный!»

Когда врачи решили, что здоров, произвели выписку. Итак, теперь он Константин Хильченков, по крайней мере, при нём его память, манера поведения, манера речи, знание иностранных языков…

С рук на руки передали, уподобив его тушку болванчику переходящему. В машину посадили и повезли не сказав куда.

Попав колесом в выбоину или поймав ухаб, машину на скорости встряхнуло. Поморщился, но от рассуждений не отвлёкся продолжил дальше по косточкам разбирать случившийся с ним абсурд положений:

…Да. Он не Константин. Константин мертв. И ещё, несмотря даже на то, что воспоминания чужой жизни яркие до безобразия, нет полноценного ощущения единства с прежним хозяином тела…

После очередного самокопания в своём собственном сознании, в том уголке его, который люди называют совестью, окончательно решил:

«Пусть будет, как будет, назад ни прежняя личность хозяина, ни я не вернёмся. Дорога закрыта, а здесь… Здесь,.. плевать! Не самое подходящее место для того, чтобы обдумывать что-то иное, надо просто выжить, коль бог между нами так рассудил».

С трассы машина свернула на второстепенную дорогу, потом ещё раз и углубилась в лес. Оставив по правую сторону населённый пункт за бетонным, высоким забором, проехала ещё километра три, и уже после небольшого лесного массива упёрлась в решётчатые ворота с красными звёздами посреди створ и капитально отстроенным домиком-будкой рядом с ними. Сознание подсказало – КПП. Вот только, какому ведомству принадлежит?

Их будто ожидали. Автоматика сработала. Створы отползли в стороны и они проехали внутрь. Остановились у мрачного двухэтажного здания, стоявшего наособицу от комплекса более новых строений. В окнах кое-где решётки были. Единственный фонарь тускло освещал небольшую, прибитую над дверью вывеску. Всё это производило гнетущее впечатление.

– Выходи! – последовал приказ сопровождающего.

Уже будучи на ногах, прочитав вывеску, ухмыльнулся. На ней значилось:

«Казарма учебного взвода войсковой части 38111»

С трудом верилось, что это именно казарма, а не иное заведение. Всё бы ничего, в армии, как следовало из памяти реципиента, чудес полон лес, решётки смущали.

Сопровождающий нажал на кнопку звонка у двери. Позвонил. Не сразу, но всё же дождались. За дверью послышались тяжелые шаги. Осклабился:

«А вот и вертухай обозначился».

Несмотря на наличие видеокамер, объективы которых направлены были на подходы к казарме, услышали вопрос:

– Кто?

Сопровождающий обозлился, чуть ли не фальцетом ответил:

– Дед Пихто! Открывай Степанов, принимай постояльца.

Массивная дверь медленно отворилась. На пороге стоял высокий, коротко стриженный, седой, крепкий мужчина лет эдак под шестьдесят. Одет в полевую форму одежды, на удивление, что ожидалось, ремнём с наганом в кобуре не подпоясанный. Захотелось на вшивость старпёра, непонятно по какой причине задержавшегося в армии, прощупать. Первое впечатление, оно самое правильное. С лицом, на которое натянул маску, чуть ли не детской непосредственности, спросил:

– Скажите, здесь гостиница или тюрьма?

Хозяин хорОм, по всем признакам брежневской даты постройки, не смутился, даже улыбнулся чуть ли не приветливой улыбкой, выявив при этом нехватку пары зубов на верхней челюсти рта. Посетовал сопровождающему:

– Нда! Ты мне явно не сына чиновника привёз.

– Это ты к чему, дед? – поинтересовался Костя.

Снова хмык, взгляд на Константина переместился.

– К чему? К тому. В России живём. У нас только дети чиновников, продвинутые, умные и не по возрасту талантливые.

– Спорный вопрос. – Не согласился.

– Ничего спорного. Сам смотри. Сын экс главы администрации президента – в 24-е года стал вице президентом Газпром банка, сенатора Рогозина – в 25-ть, зам директора военного концерна Промтехнологии, зама руководителя администрации президента – в 33, уже вице президент Ростелекома, главы совета безопасности – в 32, зам ген директора Росдобыча шельфа, второй – в 33, главой Россельхоз банка, дочь главы Чечни– в 22, министр, племянник – в 28, мэр Грозного, сын главного росгвардейца – в 32, не бедствует, как и дочь нашего верховного патрона, товарища Шойгу, покупают земельку на миллионы долларов и в ус не дуют. – Хмыкнул. – Список можно продолжить, но не буду. Теперь вопрос. А кем ты в свои 23 был?

– Родине служил. – Ухмыльнулся новоявленный Хильченков, и так понятно, что его предшественник в этом теле не банком рулил.

– Во-от! – Дальше «дед» всё тем же спокойным голосом, с прищуром в глазах, пояснил. – Это казарма, милай. Грамотный? Читать научен?

Ткнул пальцем в вывеску.

– Читай. – Сам по слогам продублировал. – Ка-за-рма! И здесь тебе некоторое время жить предстоит.

Подмигнул.

– Ничего. И читать научат и вспомнить все свои умения заставят и Родине послужить придётся. – Снова хмыкнул. – Ты же не сын чиновника, да и лет тебе ноне, не 23. Фамилия?

– Хильченков.

– Помню, есть такой в списке. Ну, заходи, Хильченков.