Даскпайн

За дверью потянуло коридором, в котором уже было холоднее – наверняка открыли внешние ворота. Где-то вдалеке, в машинном блоке, стартовал генератор, звук шёл через металл, как стук через кость. Эйден, идя рядом, выдохнул и растёр ладони, будто настраивал в себе невидимые шестерёнки. Майло поправил ремешок на запястье – на нём висел маленький компас, не для навигации, а для того, чтобы знать, что стрелка всё ещё показывает север.

– Вперёд, – сказал Рой. – Пять минут – и начало.

И эти «пять минут» стали самыми точными пятью минутами в их жизни.

Помещение выдачи снаряжения напоминало кладовую театра перед премьерой, только вместо костюмов – железо и плотная ткань, вместо гримёров – усталые техники, которые видели слишком много человеческих рук и слишком мало человеческих лиц. На стенах – аккуратные ряды касок; под ними – полки с аккумуляторами и фонарями; в шкафах – привязи, ремни, карабины; дальше – стол с радиостанциями, самоспасателями и газоанализаторами.

Кладовщик был невысок, с серыми усами и отрешённым взглядом. Он молча подавал вещи – как будто подписывал эмоционально нейтральные расписки. Каждое «держи» звучало у него однаково: не просьба и не приказ, а факт.

Каска легла Лукасу на голову уверенно: лобная лента упруго прижалась, ремешок щёлкнул, фонарь зафиксировался в пазе. Он включил и проверил свет – круг ровный, без «рваных краёв», цвет холодный, но не режущий. Аккумулятор защёлкнулся в гнезде с утешительным «щёлк», и это «щёлк» оказалось лучше многих слов – оно означало, что хотя бы что-то в этом мире работает как положено.

Привязь – система из ремней и пряжек – пахла ничем, а значит, чистотой. Лукас расправил её, накинул на плечи, застегнул пояс, подтянул грудную стяжку. Джейк прошёл рядом, дёрнул лямку, проверил узел – «годится» – и ушёл к следующему. Флинт, не произнося ни звука, помог Сэмми поправить заднюю точку крепления: если оставить её низко – будет давить на спину. Роза перехватила у Киары рацию, переставила клипсу выше, чтобы антенна не била по шее. Ноа уже стоял как из учебника – руки по швам, ремни на местах, – и всё равно Джейк полез к нему пальцем под пряжку: «ещё полоборота». Эта маленькая придирка выбила из Ноа лишнее самодовольство, которое внизу хуже усталости.

Газоанализатор повис у Лукаса на правом бедре. Он включил прибор – зелёная точка мигнула, экран показал «норма». Радиостанцию крепили на грудь: кнопка – под большим пальцем, микрофон близко, но не на воротнике – чтобы ткань не шуршала в эфир. Самоспасатель – металлический цилиндр в пластиковом футляре – занял гнездо на поясе. Его вес был некомфортным, но приятным как запасной ключ в кармане: лучше, когда он есть.

– Жетоны, – сказал Мартин, раскладывая латунные кружки по списку. – Забираете свой, второй – перевесите у портала.

Лукас взял кружок с выбитым номером, провёл пальцем по холодной надписи. Простая вещь – как колокольчик у ворот. Если он висит «внизу», значит, и ты «внизу». Если его вернули «наверх», значит, вернулся и ты. Вот и вся философия.

– Проверка света, – приказал Рой.

Десять лучей поднялись разом. Стена напротив зажила мерцающими кругами, и на секунду это напомнило Лукасу о детстве, когда он с матерью включал гирлянду на новогодней сосне – только там свет был тёплым и домашним, а здесь – инструментальным, как хирургическая лампа. Никакой лирики – и слава богу.

– Связь, – сказал Мартин. – По связкам.

«Первая – слышно». «Вторая – слышно». «Третья – слышно». Лукас сказал «вторая связка, первый» – услышал себя ниже и суше, чем обычно. Глубина заранее выровняла голос.

Кто-то из техников поправил табличку на стене: «Не стой под грузом. Не проходи один. Не отключай сигнализацию». Простые фразы, но в них – вся идея выживания. Никаких «если» и «возможно». Только «не» и «делай».

– На выход, – сказал Рой. – Колонну держим. Разрывы – запрещены.

Они двинулись к двери. Вес на плечах наконец-то успокоил – снаряжение «собрало» тело в единую конструкцию. Как только лямки и пряжки заняли своё место, страх стал не таким жидким. Теперь у страха были бортики.

Инструктажный зал был похож на класс, где вместо карт мира – схемы недр. Большая диаграмма занимала почти всю стену: ствол, уровни, штольни, вентиляция, точки связи, аварийные ходы. На столе – ламинированные карточки правил, рядом – металлические жетоны с цветными отметками звеньев. Рой стоял у схемы, Мартин – у стола, Джейк – на полкорпуса впереди, как старший в строю, готовый принять часть ударов на себя.

– Слушаем кратко, – начал Рой. – Сегодня – спуск до второго уровня, переход в главную штольню северного направления, проверка связи, дыхания, ориентации. Работы – ноль. Запоминаем маршруты, звуки, ощущение воздуха. Внизу теплее, чем наверху, но влажность высокая, воздух тяжёлый. Пьём по графику, а не когда «захотелось». Маски – не в рюкзаке, а под рукой. Самоспасатели – вскрывать только по команде или когда понимаете, что иначе не будет будущего.

Он указал на схему аварийных ходов:

– Если теряетесь – не ищите «короткую дорогу». Возвращаетесь на последнюю точку связи. Сообщаете. Ждёте. Одиночные подвиги в шахте заканчиваются одинаково: вас ищут те, кто должен работать.

Мартин переложил жетоны:

– Распределение по связкам. Первая связка – Джейк и Роза. Вторая – Лукас и Майло. Третья – Эйден и Ноа. Четвёртая – Киара и Сэмми. Пятая – Флинт и Луис. Две связки – одно звено. Первое звено ведёт Джейк, второе – Флинт. Я – на связи. Рой – ведущий колонны.

Лукас коротко глянул на Майло – тот ответил быстрым «есть». Эйден усмехнулся Ноа, но глаза у него были серьёзные. Киара слегка побледнела – Роза на миг коснулась её пальцев. Луис вскинул подбородок, будто хотел сказать «сам знаю», но Флинт уже стоял близко – это «близко» само по себе успокаивало.

– Сигналы, – продолжил Рой. – Три коротких – тревога, один длинный – остановка, один короткий – внимание. Повторяем сигнал по цепочке, пока не услышите подтверждение от ведущего. Радио – не для разговоров «о жизни». Коротко, по делу, чётко. Если слышите своё имя в тишине – проверьте глазами. Если не видите тот рот, который его произносит, значит, это воздух. Воздух внизу умеет разговаривать. Вы – нет. Вы там работаете.

Он перевёл взгляд на стенд с правилами:

– Царапины, рисунки, «символы» на стенах. Проходим мимо. В конце смены сообщаем мне. Никаких обсуждений «по горячим следам». Любая легенда – это лишние шаги. Лишние шаги – это лишние риски.

Мартин поднял карандаш:

– По газам. Датчики – включены. Если один дал «красный», этого достаточно, чтобы надеть маски. Не спорим. Если один «желтый» – покидаем зону, сообщаем, ждём. Если у кого-то «пищит» от дыхания – опустите датчик ниже. Но не ниже колена – будет собирать воду.

– И ещё, – Рой обвёл всех долгим взглядом, – паника. Она приходит тихо. Сухой рот. Мурашки. Ноги, которые хотят бежать. В этот момент берёте в руки любую задачу. Проверить крепёж. Пересчитать шаги до последней арки. Перекладка кабеля. Любое действие лечит голову лучше слов. – Он кивнул. – Всё. К порталу.

Слова легли на людей, как броня: не блестящая, не красивая – рабочая. Идти в них было легче. Лукас ощутил, как в груди выровнялось дыхание. Он на секунду представил, что будет, если кто-то из них даст слабину на лестнице или в клети: вся колонна сразу станет тяжелее. А значит – никто не даст. Не потому, что герои. Потому что связки.

Они развернулись к выходу. Металл дверной коробки отдал сухим холодком в ладонь. За этой дверью начиналась другая температура и другая тишина.

Дверь распахнулась туго, будто снаружи кто-то держал её ветром. В лицо ударил мороз – честный, чистый, без запахов. Воздух щипал кожу, как мелкая стружка льда. Снег падал не хлопьями – иглами, и эти иглы бежали по горизонтали, как вода из шланга, – метель гнала их ровными струями. Небо было не серым – глухим. Так выглядит металлическая пластина, если на неё смотреть через инеевое стекло.

Площадка перед зданием светилась тускло: прожектора в высоких корзинах вычерчивали в воздухе широкие конусы, в которых кружилась ледяная пыль. По левую руку – ангары и склады, из-под ворот тянулся тонкий пар; дальше – тёмные коробки генераторов, их низкий гул шёл через снег, как через вату. По правую – рельсы узкоколейки, под полупрозрачной коркой снега угадывались две параллельные блестящие нити, ведущие к порталу. Сам портал пока не виден – его закрывала притрушенная снегом галерея, но было ясно, где он: там, где белое становилось темнее.

Колонна остановилась на секунду у порога, как корабль, который выравнивают по фарватеру. Рой вышел первым, не пригибаясь, и ветер сразу «облизал» его куртку, зашумел в воротнике. Он поднял руку – ладонь вниз – и жестом разметил строение: по двое, сжатые, без просветов. Джейк занял место у головы, Флинт – контролировал хвост. Мартин шёл в середине, чтобы радиосигнал шёл «сквозь людей», а не над ними.

Первый шаг со ступени на обледеневший бетон всегда самый громкий – даже если делать его тихо. Под подошвами глухо скрипнуло. Кто-то в хвосте колонны невольно переминался – и тут же вернулся в строй: Флинт не смотрел, но видел. Эйден, вдохнув полной грудью, едва уловимо повёл плечами, будто стряхнул с себя тонкую сетку сна. Майло поправил ремешок фонаря – не потому, что тот сполз, а чтобы дать пальцам дело. Луис на секунду прикрыл глаза – не от усталости, от света: белое резало сильнее, чем темнота.

Лукас огляделся – не для прощания, для фиксации. Он запомнил высокую мачту с трескучими проводами, снег, забившийся под ребристую подошву, чёрный прямоугольник таблички на стене («держи каску на голове»), стеклянные слёзы льда под карнизом. Всё это стало «потом». А сейчас – путь.

Воздух сильнее пах теплом из-под земли – не человеческим, а машинным, сухим и ровным. Где-то за складами щёлкнуло железо – это, вероятно, дверь, но звук показался слишком точным, будто кто-то кликнул языком. Лукас переступил с пятки на носок, чтобы почувствовать, насколько прочно ботинок держит лёд, и оценил: нормально. Удобно. Важно было знать свои опоры прежде, чем отдать им весь вес.

– На счёт «три» – шаг, – сказал Рой. Ветер сорвал с его слов кусочек и утащил в сторону, но все и так поняли. – Раз. Два. Три.

Они двинулись с места – не марш, не бег, ровная поступь. Линейные фонари над воротами оставили за спиной последние тёплые пятна света, и мир сузился до двух-трёх десятков метров бело-серого перед лицом. В этом бело-сером уже обозначалась тёмная полоса, где начиналась галерея к порталу. Но подход к ней – это следующая часть пути. Пока – только воздух, ветер и снег, который бьёт в щёки, как мелкая дробь, и напоминает: ты жив, потому что чувствуешь.

Лукас, идя во второй двойке, не оборачивался – «прощальный взгляд назад» ещё впереди, когда тьма портала окажется в шаге. Сейчас важнее было услышать строй, держать дыхание – два коротких вдоха, длинный выдох – и помнить: слова закончились у дверей. Дальше – металл и шаг.

Они шли плотной лентой, по двое, дыша в такт, как люди, которые уже поняли: легкомыслие слишком дорого стоит в местах, где каждый порыв ветра превращает снег в стеклянную крошку. Рой задал ходу спокойный, но не отпускной темп; Джейк держал плечо с правого края, Флинт – замыкал, и от этого даже шум метели звучал организованно, будто кто-то поставил ему невидимую рамку.

Под ногами скрипел утрамбованный наст, накатанный многими сменами. Вдоль дорожки торчали красные выцветшие колышки с ленточками – их поставили для тех дней, когда белое становится полностью слепым, и идти приходится не глазами, а памятью. Слева, пониже, лежала площадка с тележками: их съедало по колесу в сугробах, словно снег терпеливо ждал весны, чтобы объявить находку. Справа, за сетчатым ограждением, темнели склады горючего: кубы, цистерны, предупреждающие таблички, вмёрзшие в ледяную корку.

Лукас считал шаги не для того, чтобы знать расстояние, – для того, чтобы держать ум в узде. Два коротких вдоха, длинный выдох; взгляд – на спину Джейка; левая перчатка – на ремне привязи, чтобы пальцы помнили, где она. Эйден не говорил – в этом и заключалась его дисциплина; когда нужно, он мог быть тише любого. Майло в какой-то момент чуть отстал, потому что поправлял ремешок газоанализатора: он должен висеть ниже дыхания, чтобы не ловить «ложные» всплески, и теперь висел правильно, ровно там, где нужно.

Снеговая пыль забивалась в складки ткани, сапоги собирали на себя белые пояски, которые тут же превращались в воду и снова в лёд. Ветер, ударяясь о лицевые клапаны курток, выводил тихий, почти музыкальный звук – ровный тон, как у настроенного мотора. Где-то левее, за ангаром, раздался удар металла о металл – как если бы высокий пустой бак толкнули плечом; звук прошёл по воздуху, как волна, упёрся в их колонну и затих.

Портал рос впереди – сначала как темнеющее пятно в белом, потом как геометрия: прямоугольник, вписанный в склон, тяжёлая перекладина арки, рёбра обшивки, провисающие кабели, уходящие внутрь. Дорожка к нему уходила под навес галереи, и под навесом снег уже не летел – белая муть оставалась за спиной, менялась на тёплый сухой воздух, который тянул из глубины, будто кто-то там дышал медленно и глубоко.

– Держим строй, – сказал Рой. Ветер откусил половину слов, но смысла не убрал. – На повороте не растягиваться.

Они прошли мимо знака «Только по пропускам», мимо ящика с песком у ограждения, мимо замерзшего гибкого рукава для заправки – он вился чёрной змеёй на белом насте. Дальше начиналась галерея: металлические стойки, редкие лампы под козырьком, на полу – рифлёные листы, чтобы не скользили ботинки. Здесь стало слышно их собственное дыхание, отделённое от ветра: они дышали одинаково, и от этого было легче.

Лукас поймал краем глаза выражение лица Луиса – жёсткая линия губ, взгляд то в носки ботинок, то вперёд, чрезмерная сосредоточенность, которая похожа на готовую паническую петлю. Он хотел бы сказать что-то короткое – «нормально», «держись», – но решил, что сейчас правильнее – молчать, и просто шагнул так, чтобы их плечи чуть коснулись. Контакт сработал лучше слов: Луис перестал смотреть себе под ноги и выровнял дыхание.

Галерея сделала плавный изгиб, и портал оказался напротив – совсем близко, чёрный прямоугольник в белом мире. Сверху, как жилы, тянулись кабели и воздуховоды; снизу блестели две узкие рельсы, уходившие в тьму. По краю проёма висели таблички – простые глаголы, никакой поэзии: «Держись за поручни», «Не стой под грузом», «Не проходи один». Эти слова всегда настраивали Лукаса вернее любых напутствий.

Колонна сама собой замедлилась на один такт – не от сомнения, а от внутреннего уважения к границе. Здесь кончалась поверхность. Здесь начиналось то, ради чего их собрали.

– Жетоны проверим у лифта, – сказал Мартин, оглянувшись, – здесь просто проходим.

Значит, отметка – позже. Это даже хорошо: меньше ритуалов на самом пороге, больше движения. Они подтянули лямки привязи ещё раз, раз, другой – привычный жест, как крёстный знак у верующего, – и вошли под арку.

Галерея проглотила их шаги и вернула в виде мягкого эха. Металл вокруг от этого казался живым. Воздух стал гуще, влажнее, тёплость была не уютной, а рабочей – как в помещении с горячими трубами. Где-то впереди, в глубине, уже были их свет и их шум. Осталось дойти.

Первый поворот открыл не просто дверь, а целую сцену – как если бы до этого они шли по коридору театра, а теперь вошли в зал, где декорации были сделаны из стали, бетона и света. Слева, над ними, вздымалась опора копра – решётчатая башня, похожая на огромную букву, сложенную из балок. В её вершине, в самом горле ствола, медленно вращались шкивы; стальная лента каната уходила вверх и вниз, исчезая в прямоугольнике шахты. Всё это работало без пафоса, но от самой идеи масштаба в груди незаметно холодело.

Справа, через стеклянные окна стены, виднелся зал подъёмных машин. Там, за толстым стеклом, двигались тени – операторы, механики. Красные и жёлтые лампы мигали так размеренно, что казались пульсом чего-то огромного и спокойного. Вдоль стены, как вены, шли кабели в металлических лотках; на полу стояли катушки с резервными тросами – круги металла, похожие на спящие змеиные клубки.

Дальше, в глубине, громоздилась переработка: конвейерная галерея, выходящая отдельным рукавом; громкий, но не истеричный шум ленточных транспортеров; закрытые трубы, в которых шёл тёплый воздух. Вода, рождённая из инея и дыхания машин, собиралась под настилами в лотках, стекала в узкие каналы и исчезала – очевидно, уходила на откачку. В дальнем углу площадки стояли несколько тележек, утыканных ломами и лопатами; три из пяти были свежевымыты, две – в пыли, как будто ждали вечерней смены.

Свет здесь был другой – не тот, что наверху. Он не пытался быть «дневным». Длинные лампы под потолком давали белый, почти холодный свет, а локальные прожекторы подсвечивали зоны, где возможны ошибки: лестницы, повороты, стыки. Тени от балок ложились остро, будто их рисовали карандашом по линейке. Любая ошибка здесь должна была быть видна, прежде чем станет событием.

Генераторы гудели так, что этот звук заполнял всё пространство, но не мешал слышать рядом стоящего. Это был ровный, уверенный шум. Он давал странное ощущение безопасности: пока он звучит, значит, система дышит. Но если вдруг он оборвётся – тишина окажется страшнее любого крика.

Лукас смотрел на всё это без восторга и без страха. То, что он видел, было правдой – не метафорой и не легендой. Это был трудный, тяжёлый порядок, где каждой вещи отведено своё место и своё «зачем». И всё же в этом порядке была черта, за которой начиналась неизвестность. Она всегда начинается там, где человек перестаёт видеть дальше своего луча света.

Колонна остановилась на секунду, чтобы пропустить электрический погрузчик – он провёл поперёк проезда, таща за собой платформу с ящиками. Водитель – в шапке с ушами, с сухим лицом, на котором усталость уже стала чертой – кивнул Рою и уткнулся взглядом в путь. Рой ответил лёгким жестом, не словом. Здесь экономили не только тепло и свет – здесь экономили каждое движение.

– Смотрим под ноги, – напомнил Джейк, когда тронулись дальше. – На рифлёных – не бежим, на гладких – не бежим тем более.

Они пересекли открытую часть площадки и вошли под широкий козырёк. Здесь воздух стал ещё теплее – тяжёлые машины щедро делились своим жаром. Запах был рабочий: смазка, металл, каменная пыль, немного озона от щитов – не резкий, а вязкий, едва заметный, как подпись под документом.

Впереди, через пятьдесят шагов, виднелся вход в шахтный домик подъёмника – тяжёлая дверь, рядом – окно с внутренним светом. За стеклом мелькнул силуэт оператора, он наклонился к пульту, нажал кнопку, и в воздухе что-то щёлкнуло. Лукас почувствовал это не ушами – кожей. И именно в этот момент понял, насколько маленьким делает тебя сама архитектура этого места: не унижает, а уменьшает до рабочего размера. Ты – винтик, и должен быть винтиком, потому что всё остальное – опасно.

– Подходим, – сказал Рой. – Связки – строем, жетоны – приготовили. Проверка будет у двери.

Слова были обычной формальности. Но каждый услышал в них главное: «сейчас».

Они остановились у порога шахтного дома. Дверь была ещё закрыта. Рой ожидал короткого сигнала от оператора – в глубине прозвучало два сухих удара, как ладони, встретившиеся в пустом зале. Прежде чем шагнуть, Лукас позволил себе то, чего избегал всё утро: он обернулся.

Поверхность была видна как на старой фотографии – цвет уходит, остаётся контраст. Белое снега, чёрное металла, серые мазки между ними. Прожектора рисовали в метели короткие шпаги света; в одном из конусов летела ледяная пыль, словно песок в перевёрнутых часах. Вдалеке, через каркасы, тускло мерцал город – не огнями, их не было видно отсюда, – а своим присутствием: где-то там были люди, дома, печное тепло, в окне – рука, двигающая занавеску. Возможность, которой у него не будет долго.

Лукас не думал об отце – этот образ должен был остаться наверху. Он подумал о матери. Вспомнил, как она поправляла на нём шарф в детстве – слишком туго, как ему казалось тогда; как учила не смотреть долго назад, когда спускаешься с крыльца зимой: можно поскользнуться. «Смотри под ноги, – говорила она, – и уже потом – на небо». Он улыбнулся краешком рта: иронию жизни никто не отменял.

Ветер ударил в лицо, как ладонь друга – не ласково, но по делу. Он облизал губы – соль, железо, снег. Повернулся обратно. Внутренний свет в окне снова мигнул; оператор поднял палец – один. Рой кивнул, и это означало всё: «время».

– Если кто-то хочет сказать «стоп», – сказал Рой негромко, – это последняя минута. Не будет осуждения. Будет другой список.

Никто не сказал. Тишина их не героизировала. Она просто фиксировала факт.

Лукас положил ладонь на грудь – на пластик радиостанции, на ремень привязи, на карман с тетрадью. Отпустил. И вдруг заметил очень простую вещь: ему не хотелось больше продлевать эту минуту. Минуты, которые тянутся, становятся липкими. Лучше – резать.

– Вниз, – сказал Рой. – По двое.

Лукас сделал шаг к двери. Прежде чем она открылась, он успел ещё раз, коротко, взглянуть вверх: не где небо, а туда, где прятались мачты, провода, потолок из метели. Там не было ничего, что могло бы его удержать. Он понимал: в следующий раз он увидит этот белый мир через месяцы. Это знание не жгло и не охлаждало. Оно собирало позвоночник, как струну вглубь.

Дверь поддалась, тёплый воздух шахтного дома облизал их лица. Разговоры исчезли окончательно – остались только жесты. Порог был не высоким, но Лукас поднял ногу чуть выше, чем нужно, как будто переступал невидимую линию. Возможно, так и было.

Внутри было светло и громко. Не шумно – громко, потому что каждый звук значил дело. По левой стене тянулась длинная панель с лампами и стрелками; под ней – пульт с рычагами, блестящие головки винтов, осторожно закапчённые от постоянного прикосновения рук. По правой – окно в машинный зал: там вращались огромные барабаны, тросы сходили и уходили в тёмную прямоугольную дырь ствола; оператор сидел на высоком стуле, как на наблюдательной башне, и почти не шевелился, только рука иногда трогала кнопку или металлический грибок аварийной остановки.

Запах был точным – никакой «сильной химии»: старая смазка, свежее масло, лёгкая ржавчина на влажном железе, каменная пыль, нагретая до комнатной температуры. Это был не дурной дух, а рабочий фон. В этом запахе не было места для паники; он говорил: «всё делается по инструкции».

Они подошли к ещё одной доске с крючками – здесь вешали дублирующие жетоны. Мартин проверял список, имена, номера, переносил кружки в колонку «внизу». Щёлк, щёлк, щёлк. Каждый щелчок был как метка в книге: «эта страница прочитана».

– Проверка связи, – сказал Джейк. – По звеньям.

Голоса ответили глухо и ровно, в общем шуме было несложно расслышать своё имя. Лукас поймал свой голос ниже обычного и понял, что это не «эффект помещения», а он сам – глубина уже давила на грудь просто фактом присутствия.

Возле двери клети стоял технарь с коротким карандашом за ухом. Он посмотрел на привязи – не презрительно, не оценивающе, а с обычным профессиональным вниманием. Подтянул ремень у Луиса, поправил антенну у Киары, кивнул Флинту: «нормально». Потом обратился к группе сразу, не выбирая главного:

– На полу не суетимся, держим руки на перекладинах, не на сетке. Внутри не разговариваем, слушаем команды. Давление – сглатывать, зевать, жевать. Если кому тяжело – показываем знак. Не геройствуем. Сегодня – просто спуск.

Оператор занялся своими лампами. Одна зелёная перешла в жёлтую, две жёлтых стали зелёными. Где-то под полом, возможно, на другой площадке, раздался звон цепи – не треск, не удар, именно звон, как у очень большого колокольчика, спрятанного в железной шкатулке. На секунду нарушилась привычная равновесная смесь шумов – и снова всё вошло в прежний ход.

За остеклением прошёл старший рабочий, посмотрел на новобранцев. В его взгляде не было ни насмешки, ни поддержки – лишь пустая отметка: «есть». Он знал, что лишние чувства в этой комнате опаснее масла на ступени.

– Готовность, – сказал Рой.

– Готовность, – глухо повторил оператор, не отрываясь от пульта.

Дверь клети приоткрылась. Пахнуло влажным шахтным воздухом – тёплым, без посторонних запахов. Где-то в глубине шуршнули тросы, как если бы большой зверь потряс шерсть. Лукас почувствовал, как пальцы крепче сжали ремень привязи. Ему казалось, что всё в нём правильно по местам: страх – на поводке, внимание – на вершине языка, тело – собрано.

– По двое, – сказал Джейк. – Без суеты. Внутри – руки на перекладинах, глаза – прямо.

И этот простейший порядок стал спасением: он даёт действиям форму, а форме – смысл.

Клети пахли металлом и тёплой пылью. Пол был шершавым, как наждачная бумага с крупным зерном, – сапоги цеплялись уверенно. Внутренняя поверхность дверей – решётка, через которую мир превращался в вертикальные полосы. Поручни – холодные, но руки в перчатках тепла не требовали, им нужно было только чувство сопротивления: ты держишься – значит, стоишь.