Даскпайн

На стенах начали проступать тонкие мокрые карты – рытвины, вспухшие от воды прожилки, блёстки минерала, словно стеклянная пыль, посыпанная по серому. Луч фонаря Лукаса ловил эти блёстки и разрезал их на короткие холодные вспышки. Иногда вспышка задерживалась на долю секунды – как будто камень отвечал свету светом. Майло, идя рядом, шевелил губами, считывая ряды в крепях: один, другой, третий. Когда числа ложатся в голову, холод становится не «чувством», а «условием». С условиями легче.

Снизу, на уровне щиколоток, тянуло более сырым: значит, где-то течёт лоток, по которому уходит вода. Изредка оттуда поднимался звук вроде мягкого всхлипа – это вода проваливалась в щель и находила новый путь. Лукас прислушался к этому тихому «жизни»: там, где она есть, легче дышать. Не потому, что безопасно, – просто потому, что живое распознаётся телом.

Флинт с хвоста отозвался коротким «норма», и это «норма» мягко прокатилось по колонне, как тёплая волна. Жесты поднялись: у кого-то рука на привязи, у кого-то на маске, у кого-то на фонаре. Никаких лишних движений. Холод перестал быть врагом и стал характеристикой среды – как давление, как рельеф под ботинком. Если назвать вещь своим именем, она перестаёт быть призраком.

Чем глубже, тем тише становился стук чужих работ. Их отделяла порода и воздух, и то, что миг назад звучало как «рядом», превращалось в «отдельно». В этой отделённости легче было понять: ты – часть одного механизма, и пока держишь свой шаг и своё тепло – механизм принимает тебя.

Наконец, воздух изменился ещё раз – не по температуре, а по структуре. Он стал ровнее, как в длинном коридоре перед залом. Это значило: впереди – пространство. И вместе с этим ощущением пришла новая грань холода – не липкая, а «сухая», как у каменного пола, остывшего за ночь. Лукас поправил налобный фонарь, поймал на стене узор ржавых потёков и понял: начинается следующая часть пути, та, где в глаз попадаются не только арки и болты.

Сначала была линия – неровная, чуть изогнутая, с заусенцами по краям, как если бы её провели по ещё сырому бетону и не стали заглаживать. Рядом – две точки, не ровно симметричные, а сдвинутые. Лукас заметил её краем света и сперва решил: след от инструмента. Потом – вторая. Третья. И каждая – будто повторение первой, но с ошибкой, как когда человек пишет слово много раз и начинает упрощать буквы.

– Видим, – сказал Джейк негромко. – Проходим.

Рой не остановился и не ускорился. Словно эти отметины – просто часть рельефа, не примечательнее пятен потёков. Но в свете фонарей они цепляли взгляд. Сама фактура царапин была неправильной: не как у металлического зубила, не как у кирки. Скорее, как если бы кто-то вёл по бетону твёрдым, но не острым предметом – костью, камнем, ребром лампы. Туда, где бетон был мягче, линия проваливалась глубже; там, где твёрже – оставляла блёклую ссадину.

На одном участке они шли вдоль стены, где бетон сползал в тонкую «штукатурку», и там знак выглядел почти свежим – мокрый блеск на краях, как у недавно сорванной корки. Лукас отвёл луч, не захотев проверять рукой. Казалось, что достаточно тепла пальцев – и кромка начнёт крошиться. Впереди луч Эйдена задел такую же метку, только крупнее; точки в ней были не точками, а короткими «уколами», будто кто-то стучал по одному и тому же месту настойчиво, пока не получил нужную глубину.

– Фиксируем в памяти, – тихо сказал Мартин. – Обсуждение – в конце.

Майло чуть повернул голову, чтобы лучше рассмотреть, но не замедлил шаг. Он моргал чаще, чем прежде: глаза записывали геометрию. Не снимал, не тянулся к камере – правила были чёткими, – но Лукас знал: память у Майло работает «в цифрах», он позже восстановит рисунок по клеточкам в блокноте.

Дальше на стыке крепи и породы заметился другой знак: короткая дуга без точек, словно кто-то не успел «дописать». Чуть левее – царапина, в которую попала влага, и она сверкнула так, будто в ней поселился глаз. Киара вздрогнула едва заметно – не из суеверия, а от неожиданности. Роза шагнула так, чтобы её плечо на секунду коснулось плеча Киары, – и всё. Этого было достаточно, чтобы вздрагивание осталось в прошлом, а ноги продолжили своё.

Иногда царапины ложились на старые метки – поверх белых букв и цифр, которые оставили геологи. Там они выглядели как надпись на чужой надписи, как приписка на полях. Лукас поймал себя на глупой мысли, что эти знаки будто разговаривают с людьми не на общем языке. И тут же прогнал: разговаривает здесь только воздух и металл. Всё остальное – молчание.

В одном месте символ оказался на перекладине крепи – там, где металл всегда влажный и гладкий. Царапина шла по ржавчине, оставляя светлое «тело» в середине. Это говорил о свежести – ржавчина не успела вступить в спор с кислородом. Луис, шедший ближе к хвосту, задержал взгляд на этой отметке дольше, чем нужно. Флинт даже не посмотрел на него – просто едва слышно сказал: «Прошли». И слово сработало, как пинок троса, – взгляд оторвался, ноги пошли бодрее.

Чем дальше, тем реже встречались знаки. Будто их ставили на входе, «для памяти», а в глубине – уже не было нужды. Или не было возможности. Последняя царапина попалась на углу, где свет всегда слабее: дуга крошилась, точки расплывались, словно они пытались сами себя стереть. Лукас опустил луч на ступни впереди и в этот момент понял, что больше не ищет глазами рисунков. Он позволил им остаться за спиной, там, где у памяти есть собственные коридоры. Впереди звало другое – место, где звуки становятся громче света.

Когда символы остались позади, ход стал шире. Воздух усилился – не ветер, а поток: вентиляторы где-то рядом гоняли свои объёмы, и от этого в коридоре образовалась собственная «погода». В этой погоде слова летали осторожнее. Люди шептали не от страха разоблачения, а из уважения к месту: здесь громкий голос звучал бы чужим.

– Ты заметил, что кромки у них мокрые? – шепнул Майло Лукасу, не отводя взгляда от спины Джейка.

– Заметил, – так же тихо ответил Лукас. – Это не значит ничего, кроме того, что тут влажно.

– А форма? – Майло не спорил, он уточнял. – Дуга, две точки. Как там, наверху, на надземной базе у щита.

– Похожи, – сказал Лукас. – Но это не один и тот же автор. Тут рука другая. И инструмент другой.

– Чем? – вмешался Эйден, так же не поднимая голоса. – Костью? – В его тоне была привычная усмешка, но на этот раз она не резала, а держала дистанцию между шуткой и нервом.

– Твёрдым, – ответил Лукас. – Но не острым. Как ребро.

Сзади шли Ноа и Сэмми. Сэмми проговорил одними губами:

– Если это метки – они для тех, кто понимает. Мы не понимаем. Значит, проходим.

– Проходим, – подтвердил Ноа, будто ставил печать.

Впереди Рой не оборачивался. Он слышал – не слова, движение воздуха. Куратор не комментировал: он уже сказал всё нужное на инструктаже. Его молчание было правилом, а не отказом от ответа. Мартин, идущий ближе к середине, дважды кашлянул – сухо, привычно, – и этого хватило, чтобы шёпоты сами по себе стали короче.

У хвоста Луис шагал ровно, но напряжение в нём не падало. Он как будто всю дорогу держал на зубах ключ, который обязательно нужно донести. Флинт ни разу к нему не обратился по имени. Но пару раз, на поворотах, ставил ногу так, чтобы Луис непроизвольно повторил рисунок шага. И это тоже был разговор – телесный. Ни один нервный вопрос не разбухает, когда тело занято копированием безопасной траектории.

Киара и Роза шли плечом к плечу. Киара один раз спросила очень просто:

– У нас будет время… от этого отдохнуть?

– Будет, – ответила Роза так же просто. – Не сейчас. Не здесь. Но будет.

Эти два «будет» закрепили спокойствие лучше легенд. Обещание без деталей – самое честное в местах, где детали любит поглощать тьма.

Шум усилился. Сначала – тонкий визг, как у подшипника; затем – тяжёлый гул, как у большого вентиля. Свет стал ярче, значит, впереди – зона освещения, а не чисто налобная «география». Эхо сжалось – признак более открытого пространства. Джейк, не оборачиваясь, поднял руку: «готовность к выходу в светлое». Это не было командой; это было предупреждением для глаз.

– Вдох-вдох – выдох, – напомнил Рой, и шёпоты сами исчезли. Никакого отзвона дисциплины – всё, как в дыхательной гимнастике. Делай, и всё.

В этот момент из бокового хода слева раздался резкий удар – короткий, как если бы кто-то уронил металл на камень. Все головы чуть повернулись туда, и тут же – обратно. Никто не рванулся, никто не ускорился, никто не замер. Правильная реакция – это не «ничего не делать», а «делать своё». И колонна сделала своё: держать шаг, держать линию, держать дыхание.

– Секунда до света, – сказал Джейк.

И правда: впереди начал вытекать яркий прямоугольник, контрастный после «луночных» ламп. Оттуда тянуло не теплом – сухостью. Значит, вентиляторы развешивают влагу как трава ветер. Значит, будет площадка. Значит, будут правила, отмеченные лампами, табличками и крючками для жетонов. А вместе с ними – короткая передышка, чтобы проверить себя на целостность, как проверяют кейс перед посадкой: все ли защёлки на месте.

Новички замолчали окончательно. Кураторы не комментировали – они сделали тяжёлую работу в начале пути. Дальше шахта будет учить сама.

Свет ударил не в глаза – в кожу. Он был чистым, без цвета, без тепла, как лист бумаги. Площадка открылась сразу, как если бы дверь всю дорогу была приоткрыта и только сейчас распахнулась. Потолок – выше, чем в штольне; по нему шли широкие воздуховоды, обтянутые тонким слоем конденсата, который выглядел словно инеем, хотя здесь теплее. Вдоль стен – щиты с лампами, под ними панель с крючками для жетонов. На полу – решётчатые настилы, под ними шумела вода, уходя в отводной лоток. Вдалеке – решётка, за которой стоял гигантский вентилятор; его лопасти почти не различались – только впечатление вращения, как от потока в реке.

Шум был сложным, но комфортным. Низ – от вентилятора. Средний – от воздуха, пролетающего через жалюзи. Высокий – от небольших приборов, которые кто-то из техников оставил включёнными: они мерцали зелёными огнями на стене. В этом шуме не хотелось повышать голос – он сам настроил людей на ровную громкость.

Рой первым подошёл к панели жетонов, вынул свой латунный кружок из кармана и повесил под колонкой «внизу». За ним – Джейк, Мартин сверился со списком и отметил время. Щёлк, щёлк, щёлк – эта музыка всегда казалась Лукасу правильной. Она не утверждала: «мы дома». Она говорила: «мы есть».

– Три минуты воды, – сказал Рой. – Плечи – расслабить. Маски – проверить. Связь – контроль.

Люди не обрадовались и не разочаровались. Они делали, как сказано. Фляги прошуршали по ремням, пробки тихо щёлкнули. Вода на языке была почти тёплой, но от этого ещё нужнее. Лукас сделал два небольших глотка, вытер тыльной стороной перчатки губы, поправил лобную ленту каски. Привязь сидела плотно, но не жала. Газоанализатор показывал зелёное «норма». На секунду ему захотелось приложить ладонь к стене – просто чтобы ощутить её кожей, а не глазами. Он не стал. Есть вещи, которые лучше оставлять в глазах.

Майло, присев на край решётчатого настила, смотрел в лоток под ногами: там вода уходила в узкий канал, таща за собой крошки породы. Он не думал о течении – считал ритм капель, которые стекали с кромки воздуховода: раз, два, пауза, раз. Эйден стоял, слегка развернув корпус, – так лучше дышится. Ноа отстёгивал и снова пристёгивал клапан на воротнике – это движение помогало рукам не забывать, что они здесь тоже умеют работать.

Киара подошла ближе к панели с лампами, только чтобы почувствовать на лице сухой поток от вентиляции. Роза поймала её взгляд и кивнула – «в норме». Сэмми делал то же, что и всегда в коротких паузах: шептал себе, но теперь это были не слова стихов, а последовательность действий – «привязь, маска, фонарь, вода». Он учился говорить с телом на его языке.

С противоположной стороны площадки вышел техник в серой куртке, посмотрел на группу, кивнул Рою и ушёл в боковой коридор. Его молчание было таким же инструментальным, как лампы под потолком.

– Переход – через минуту, – сказал Мартин. – Дальше – по «северу», до узла. Там – фиксация и доклад.

Слово «узел» прозвучало как географическое обещание. Не «дом», не «лагерь». Узел – это место, где сходятся линии. Там, вероятно, начиналась ветка, ведущая глубже – туда, где их будут учить жить «на длительную». Лукас почувствовал, как в спине стало ровнее. Когда у пути появляется следующая точка, идти легче.

Вентилятор вздрогнул на полтона, воздух стал суше. Свет никуда не делся. С площадки вели три выхода: один туда, откуда они пришли; второй – узкий, с красной полосой «не входить»; третий – широкий, с белыми стрелками «к северной штольне». Рой посмотрел на третий. Его взгляд означал простое: «наш путь».

– Поднимаемся, – сказал он. – Идём строем. Жетоны – на месте? – На месте.

Щёлк, щёлк. И снова шаг – из белого света в серый.

Северная штольня приняла их тише, чем предыдущие ходы. Здесь свет был ещё ровнее, звук – чуть ниже, воздух – суше. Арки стояли реже, но выше, и пространство казалось не выдолбленным, а построенным. Вдоль стены тянулся кабель-лоток, под ним – белые квадраты информационных табличек, пустых для того, кто не умеет читать эти коды. Вдалеке, за двумя поворотами, был виден большой проём – словно рот, который ещё не открылся до конца. Оттуда тянуло теплом. Не домашним – рабочим, но без липкой влажности. Это тепло было как обещание порядка.

Люди шли ровно, как учились за последние часы. Внутри становилось легко от самого ритма: шаг – свет – воздух – металл. Лукас поймал себя на мысли, что страх в нём не исчез, но сменил форму. Он больше не был волной, которая накрывает и уходит. Он превратился в стержень, на который можно облокотиться, чтобы не упасть. Эта мысль была такой простой, что он даже не стал её оформлять в слова – просто принял.

На стене, перед самым поворотом, висела старая табличка, на которой проступали цифры, почти стёртые пальцами. Чуть ниже – полоска свежей краски со стрелкой. Где-то в глубине, за поворотом, тяжело и ровно шумел воздух. Рой поднял руку, показывая «короткая остановка». Колонна замерла в удобных позах: никто не «висел» на ногах, никто не «валился» на привязь. Каждый знал свой вес и держал его сам.

– Отсюда – рабочий узел, – сказал Рой тихо, но так, чтобы слышали все. – Там сделаем доклад и далее – по плану. Сверху – всё. Дорога назад занята следующими сменами. Мы – здесь.

Слова «мы – здесь» не были ни ободрением, ни приговором. Они были точкой. За этой точкой начиналась архитектура новой жизни – не комната и не стол, а последовательность режимов, цифр, графиков, сигналов. Лукас смотрел на белую стрелку и чувствовал, как его собственные стрелки – те, что внутри, – наконец совпали с внешними.

Майло шепнул едва слышно:

– Слышишь? Там воздух «держит» пол. Значит, будет сухо.

– Слышал, – ответил Лукас. – И это хорошо.

Эйден усмехнулся краем губ:

– Я думал, страшнее будет. А выходит – просто другое.

– Другое, – согласился Лукас. – И надолго.

Флинт с хвоста подтвердил односложным «да». Киара поправила ворот и впервые за дорогу выпрямила плечи до конца. Роза чуть глубже вдохнула – так дышат, когда понимают: тревога не ушла, но стала рабочей.

Перед ними в глубине проёма тихо скользнула створка – где-то открыли заслонку. Из щели вышел ровный поток тёплого воздуха, ударил по лицам, словно ладонь с чистой водой. В этом потоке не было запахов. И от этого он казался честным.

Лукас положил ладонь на холодный поручень у стены – всего на мгновение. Металл был не ледяным, а «правильным»: держит, когда надо, отпускает, когда идёшь дальше. Он убрал руку и понял простое: назад дороги нет не потому, что её закрыли, а потому, что она больше не совпадает с тем, как у него теперь устроены шаги.

– Вперёд, – сказал Рой.

Они двинулись к проёму. Свет стал ярче, воздух – суше. Где-то совсем рядом скрипнула чья-то запись в блокноте Мартина – карандаш на плотной бумаге. Это был хороший звук для окончания дня и главы их жизни. Он означал: всё зафиксировано. Всё – на месте. Всё – началось.

Глава 5. Люди в шахтах

От северной штольни до «Блока проживания-2» путь занял меньше десяти минут, но эти десять минут стали самым странным отрезком за весь день: чем дальше вели их Рой и Мартин, тем ощутимее менялась сама «ткань» пространства. Там, где только что воздух держал на плечах влажный холод, вдруг потеплел – не из печки, а как от тёплой стены. Свет сделал шаг к мягкости: вместо резких промышленных ламп – длинные панели под потолком, равномерно заливающие коридор белым, не режущим. Пыль исчезла из взгляда – не потому, что её «убрали», а словно бы перестала задерживаться в световых конусах.

Вскоре впереди показалась дверь из матового пластика с полосой жёлтого, и надписью на табличке: «Блок проживания-2». Справа – небольшое табло, где горела зелёная точка «вентиляция». Слева – продолговатое окно в диспетчерскую: за стеклом сидел технарь в наушниках, смотрел на небольшой щит, усыпанный зелёными огнями. Он поднял голову, кивнул Рою и нажал кнопку. Где-то тихо щёлкнуло, а потом, почти неслышно, включилась воздушная завеса – ровная, прозрачная, как струя воды без шумного плеска.

– Дальше – режим «домика», – сказал Рой, словно комментировал смену сцены. – Здесь мы отдыхаем, готовимся, держим голову в порядке. Всё лишнее – оставляем снаружи.

На металлическом полу перед дверью был уложен широкий участок резины с ребристыми полосами – на нём сапоги переставали скользить и отдавали лишнюю влагу. Лукас, переступая с шага на шаг, вдруг понял, что впервые за последние часы не ищет глазами крепь и не слушает, как «дышит» ствол. Он на секунду просто ощутил тепло ладоней в перчатках, и это оказалось почти домашним ощущением: тело признало пространство безопасным раньше, чем голова нашла слова.

Вентиляция вела себя образцово – не было ни резких запахов смазки, ни каменной пыли, ни влажной земли. Воздух был чистым и «ровным», без привкуса и без тягучести. Для Лукаса это стало самым удивительным: он ожидал от подземного «дома» неизбежной смеси запахов – кухни, обуви, мокрой ткани. Но здесь воздух будто проходил через незримую сетку, которая снимала всё лишнее, оставляя только нейтральную, почти прозрачную пустоту.

В свете панелей лица ребят стали спокойнее. У Киары ушла серая тень от усталости под глазами. Эйден, который шёл весь путь с привычной ухмылкой, вдруг улыбнулся без защиты – так улыбаются, когда окончательно соглашаются устать. Ноа пожал плечами – и в этом «пожатии» не было вызова, только облегчение. Роза вгляделась в жёлтую линию на двери, как будто проверяла её на устойчивость. Флинт, обычно каменный, расслабил плечи ровно на один градус – этого никто не заметил, но Лукас поймал: в группе стало тише.

Мартин провёл карточкой по считывателю, дверь послушно отъехала в сторону. За ней был небольшой шлюз. Свет там был ещё теплее – как будто его отрегулировали на полтона вниз, чтобы глаза забыли о жестких белых лампах коридоров. Лукас шагнул в этот прямоугольник тишины, и впервые за день к его ладоням подступило не железо, а ткань – плотная, тёплая, человеческая. Тело ответило ему доверчиво.

Дальше ждали коврики, сушилки, душ и комнаты – всё то, что делает жизнь не переносимой, а обитаемой. Но прежде чем знакомство продолжилось, Лукас поймал ещё одну короткую мысль: под землёй можно жить так, будто над тобой не километр породы, а крыша с чердаком. Если воздух честен и свет равномерный. Если правила понятны. Если никто не требует быть сильным «на показ» – только аккуратным.

– Запоминайте ощущения, – тихо сказал Рой, будто догадался о том, что произошло у каждого. – Вы будете возвращаться в них после смен. Это и есть назначение домика.

Лукас кивнул сам себе. Он уже запоминал: свет без теней, воздух без запаха, пол без скрипа, голос без команд. «Домик» начинался даже не с мебели – с того, что здесь никого не пытались победить ни холод, ни тьма.

Шлюз был устроен просто и продуманно. Сначала – широкий коврик с грубой щетиной, куда сбрасывалась основная влага и кристаллики соли, принесённые с глубины на подошвах. Затем – рифлёная металлическая решётка над неглубоким поддоном: если с сапог стечёт вода, она уйдёт в канал, а не останется на пути. Далее – мягкий поролоновый ковёр, втягивающий остатки влаги, и наконец – узкий антисептический «рукав» – длинная полоса светлого материала с едва уловимой прохладой: на шаг, два, три. Никакого запаха, но под ногой – ощущение чистоты, будто прошёлся влажной салфеткой по замызганной ладони.

Справа стояла сушильная стойка: на тонких трубах висели тёплые перчатки предыдущей смены, каждая – в отдельной ячейке, подписанной номером. Ниже – карманы для носков, выше – откидные держатели для касок: под ними тёплый поток, который прогоняет влагу, но не плавит пластик. На стене – два лаконичных плаката с крупными пунктами:

Обувь – чистим и сушим до входа в жилую зону.

Снаряжение – в шкаф сушильного отсека, не в гостиную.

Курение – только в обозначенных точках с вытяжкой.

В душ – по графику.

Запахов – не оставлять. Воздух – общий.

– Это не формальности, – сказал Мартин, открывая дверцу сушильного шкафа. Внутри – аккуратные крючки, тёплый ровный воздух, таймер. – Если вода и грязь зайдут в жилой объём, вытяжке придётся работать на пределе, а нам – дышать чужими следами. Здесь наша голова отдыхает. Поэтому – порядок.

Он говорил не нравоучительно. Скорее, как человек, который давно живёт по этим правилам и знает, что они дешевле любой героики. Джейк кивнул и первым показал разбор: снял каску, протёр манжету, повесил на держатель, закрепил налобный фонарь в отдельной ячейке сушилки, зачёлкнул ремешок, чтобы не болтался; присел, щёткой прошёлся по рифлению подошв, вытряс песок на решётку – всё коротко и точно. Роза сделала то же, только стремительнее, и так же без суеты. Киара внимательно посмотрела, где у неё на рукаве влага собралась и как правильно повесить куртку так, чтобы тёплая тяга обошла молнию и высушила ткань в складках.

Эйден, едва переступив антисептическую полосу, вытянул носком сапога невидимую линию – улыбнулся: «Граница». Но улыбка была не мальчишеская; он прочно уложил в голове мысль: неправильно пронесённая грязь – это завтра лишний час работы для всех. Ноа поставил сапоги на решётку, дождался, пока стечёт, и только потом поднял их на низкую полку – тот самый «лишний» шаг, на который ленятся многие. Сэмми бережно снял перчатки – как будто снимал с рук чужую усталость, – и развесил их, ловя тепло.

Флинт контролировал хвост: помог Луису, который в порыве поспешности попытался просочиться с ещё влажной курткой. Пальцем – коротко, без слов, на табличку «снаряжение – туда». Луис на секунду замер, потом послушно развернул плечо в сторону сушилки. Эта маленькая победа дисциплины произошла без крика и без обиды.

– Вход в жилую – только после того, как «тишина» на обуви, – резюмировал Рой. – «Тишина» – это когда ступаешь, а следа влаги уже нет. Говорить об этом будем один раз.

Он проверил пол взглядом – сухо. Кивнул технику в окошке. Тот подтвердил жестом: датчик влажности шлюза – в норме. Лукас почувствовал странное удовлетворение: порядок, который не давит, а держит. Он снял рюкзак со спины – пустой, лёгкий после дня, – повесил на крючок и поймал взгляд Майло: тот уже присматривал к сушильной панели, будто видел в ней не только тепло, но и систему, которую можно понять, разобрать и – если повезёт – улучшить.

Последняя проверка – ладонью по каске: сухая, тёплая. Пряжки – не звенят. Воздух – по-прежнему без запаха. И только лёгкая тёплая тяга у пола напоминала, что они находятся в узком месте между шахтой и домом. Дверь из шлюза в жилой объём отъехала в сторону, пропуская их в мягкий свет.

– Домик, – сказал кто-то тихо. И это слово сразу прижилось к стенам.

Гостиная оказалась именно такой, какой её хотелось бы увидеть после многих часов камня и железа: ровный, тёплый свет; стены, обшитые панелями под светлое дерево, которые поглощали резкость; мягкий ковёр цвета мокрого песка, где без опаски можно было поставить колено, раскладывая снаряжение или просто присесть; большой стол посередине, на котором уже стояли два термопота, металлическая подставка с кружками и клетки для пакетиков чая. Никакого запаха кипятка, никакой «кухонной» парилки – вытяжка у потолка беззвучно и незаметно уводила из комнаты любые пары прямо в фильтры.

По дальней стене – книжная полка, короткая, но настоящая: справочник по крепям, учебник по вентиляции, тонкий сборник рассказов, пара детективов, альбом с чёрно-белыми фотографиями северных станций. На следующей полке – коробки: шахмат, домино, колода карт, деревянная головоломка, набор для лото. Рядом – магнитная доска: на ней уже висел маркер и маленькие магниты в виде круглых жетонов.

Свет падал так, что стол не отбрасывал жестких теней; любой взгляд на лицо рядом не резал. Воздух уверял: «здесь безопасно говорить тихо». Пол под ковром не пружинил, но отдавал теплом – под ним явно шла тёплая магистраль. Возле входа – невысокий шкафчик с полками: сюда клали всё, что «домашнее» – блокноты, линейки, карандаши, колоду карт, ключи от личных шкафчиков. Над ним – маленький экран, показывающий время «дня» и «ночи» по внутреннему режиму станции. Сейчас «день» шёл к вечеру, лампы через час начнут плавно желтеть.