Последний Оазис

Когон встал, прошелся по их маленькому лагерю, потянулся. Спина почти не болела – помогли гномьи мази, но в висках вдруг отчаянно застучало, как после долгого солнцепека. Но сегодня они двигались в относительной тени, а сейчас и вовсе на джунгли опустились сумерки.

Вот только он знал, что это совсем не от солнца.

Он прогнал навязчивые образы из прошлого и решил размяться: два дня они продержались без сражений, но это не значит, что в любой момент на них не нападет враг – человек или зверь из джунглей.

Но на четвертом замахе его рвение утихло. Пришло осознание: тишина. После долгих дней пути до Эшгета, плена у собственного господина, мучений у позорного столба, побега под раскаленным солнцем и по влажным джунглям он наконец-то может отдохнуть.

От внезапной мысли Когон недоверчиво покосился на костер. Пробуя на вкус, гном аккуратно разливал похлебку в две тарелки. Глаза защипало, в пальцах возникла непрошенная слабость: он что, в самом деле так рвется домой? В племя, прошлого которого уже не существовало.

– Поешь нормально, зеленый, – позвал Оргвин, – и иди ложись. Я покараулю костер. Спину-то наверное и не чувствуешь совсем. После мазей покой нужен, а у нас что? Ой разгневаются духи Тусклой горы, несдобровать будет.

Когон вернулся к костру, но спросил совсем другое:

– Живешь наверху, а Тусклую гору вспоминаешь. Здесь даже алтарей ваших нет.

– Пусть дом мой здесь, но под горой мои истоки. А чтобы помнить и верить, мне не нужен никакой алтарь. – Он протянул Когону тарелку. – Иначе бы я ни тогда, ни сейчас с места не сдвинулся.

– А почему ушел? – вопрос сам возник на языке, но, спросив, Когон задумался: а не слишком ли личным он получился? И готов был бы он сам ответить? Вообще на любой вопрос из прошлого.

Оргвин посмотрел внимательно, но без упрека. На его лице играли огни от костра, в густых сумерках расходясь тенями по лагерю. Перевел взгляд на тарелку, и Когон наконец принял из его рук еду. Будто если бы он отказался, то и гном не стал бы отвечать.

– Дело прошлое, – он вздохнул. – Настолько прошлое, что тогда еще Слово Истины имело вес, а потоки магии струились в созидательном русле…

– Ты застал войну Рубиновых Чаш? – Занеся ложку ко рту, Когон отложил тарелку. Аппетит резко пропал.

– Гномы – долгожители, так что по нашим меркам я еще в самом расцвете сил, – хохотнул Оргвин и сам принялся за еду. Но Когон теперь смотрел внимательно. В голове возникали свежие воспоминания – то, что они с Ильсо поклялись хранить в тайне, но то, что сказал гном… вдруг он знает еще больше? Вдруг он знает, как можно вернуть разоренное и разбитое племя?

– А Истинных… ты тоже видел? – понизив голос, спросил Когон. Вдруг он посмотрел на гнома совсем по-другому и, затаив дыхание, ждал его ответа, будто от этого зависело будущее всех орков. По крайней мере, Когон на это надеялся. Вот только Оргвин заметил философски:

– Никто не видел из ныне живущих, я бы знал. До меня много вестей доходит, и если бы Истинные вернулись, то это бы не осталось незамеченным.

– А что, если они не хотят открываться? Это рискованно для их безопасности.

– Даже если течение магии сменило направление, мы об этом не узнаем, – развел руками Оргвин. – Вторая чаша, которую выковали гномы для Истинных, осталась у змеелюдов. А сейчас… и вовсе неведомо у кого.

Он вздохнул и выпил всю жидкость из тарелки. Когон задумался, но для видимости решил повторить за гномом. В горле встал ком. Казалось, что этот гном знал больше, чем говорил, но как это выяснить? И как найти Истинных?

– По Слову Истины, – вытерев усы расшитым узорами платком, вдруг продолжил Оргвин, – течение магии вернется в созидательное русло, когда любовь победит коварство. А коли так, то… считай, обречены мы. Не будет как раньше. Истинные не вернутся.

– Но мы об этом никогда не узнаем, – напомнил Когон слова гнома. Тот лишь по-доброму усмехнулся:

– В такие моменты происходят великие свершения, зеленый. Мир меняется. Одна Истина сменяет другую. И это не остается незамеченным.

– Уже изменилось! – вдруг воскликнул Когон и вскочил на ноги. В груди запульсировало что-то твердое и горячее, из горла и вовсе извергалось пламя: – Император! Человек! Он пришел спасать свой народ! Пришел искать источник с водой для далекого Фолэнвера, и что? Смотри! Единый бог ему благоволит: влага обрушилась на Эшгет в сезон Красного Солнца! Выходит, новый Император – истина? Его помыслы возродить империю людей – истинны? Вот кому теперь мы должны поклоняться?

Гном лишь поднялся и с удовольствием потянулся:

– Мы это не узнаем. Мы никогда не видели ни Рубиновую Чашу, ни, тем более, поток магии. И жили все годы с момента завершения великой войны с разрушающим потоком. Жили, Когон! Строили дома, растили детей, вели хозяйство. Выходит, жизнь сильнее магии и ее писаных законов? Но где тогда Истинные? Мы-то приспособились, а они? Они не вернутся, я уверен в этом.

Когон уже наматывал бесчисленные круги по лагерю, пытаясь состыковать свое знание с мыслями гнома. Все сходилось: пришел новый Император, сверг захватчиков-поработителей своего рода, сменил порядок, принес… дождь! Но было еще и то, что он не должен был говорить, но выпалил:

– Я видел Истинных! Они подняли мертвых друидов в Чутком лесу! Оживили всех до единого! И ты говоришь, что поток магии течет в разрушительном русле? Он сменился, Оргвин, я уверен! Все указывает на это. Лаория вырвалась из лап прошлого, она воспрянет!

– Может и так, – легко согласился гном. – Но в чем твоя выгода? Что-то изменится в твоей жизни?

– Истинные могут вернуть к жизни наше племя, – легко ответил Когон и ткнул на простенький медальон с изображением скрещенных топоров у себя на шее. – Единственное, что меня волнует, это благополучие орков и старейшины Укмара.

Теперь гном посмотрел лукаво:

– А где в этот момент будешь ты?

Когон задумался только на миг, но не успел ответить: лицо Оргвина стало на удивление ярким – будто солнце вышло прямо после заката. Он бы хотел поверить, что это явились Истинные и принесли с собой древнюю Рубиновую Чашу с неизменным отныне созидательным потоком, но все оказалось прозаичнее: на самом берегу реки, весело потрескивая и обдавая уставшее тело невыносимым жаром, горела их походная палатка.

***

Этель уплетала грибную похлебку, прятала взгляд в тарелке и краснела под добродушные восклики гнома и яростное молчание Когона. С момента, как вытащил ее из огня, он буравил ее взглядом, смотрел исподлобья и тяжело дышал, повторяя:

– Не верю! Кто ты такая?

Но Оргвин не давал ей опомниться, подкладывал добавки и добродушно восклицал:

– Цела! Слава Туманным предкам, огонь не успел…

Гном был, в общем-то, прав, не считая обугленного плеча, сажи по всей коже и тлеющих кончиков волос. Кажется, они стали короче, но Этель спрятала их за воротник и старалась не разглядывать. И не думать. Хотя худощавые плечи до сих пор подрагивали от пережитого.

Как загорелась палатка, она не имела понятия. Спала, видела бессвязные сны, пустыню и далекие горные пики, о которых только слышала в байках старых кухарок в доме Ди Форсуна. А потом резко стала задыхаться: дым обложил горло, завязался тугим шарфом и притянул к земле. Распахнув глаза, она увидела только охватившее ее пламя.

Мгновенный ужас сменился паникой и запоздалыми мыслями, как выбираться: казалось, что нет здесь ни выхода, ни входа – только она, огонь и пылающие страхи. Но не успела подумать и найти в себе силы подняться, как перед ней возникло суровое лицо Когона, сильные руки схватили ее за талию и дернули вперед. В следующий миг палатка зашипела: гном щедро полил ее водой.

– С-спасибо, – промямлила Этель и повалилась с ног. Силы куда-то пропали. Снова. Казалось, что она и не спала вовсе: тело ломило, перед глазами мелькали образы из сна вперемешку с пламенем.

– Успели, храни тебя духи гор! Вот, умойся! – засуетился вокруг нее Оргвин и протянул воду. Когон опустился перед ней на корточки и заглянул прямо в лицо:

– Что. Это. Было? – произнес он, разделяя слова, и злобно уставился на Этель, наблюдая, как она стирает с кожи сажу.

– Не знаю, – пожала она плечами, хоть и дрогнула от его непроницаемых глаз. Рытвины на его грубой коже и шрам на щеке пугали. Она ощутила холодок по спине и отодвинулась. – Я спала, почувствовала жар, а потом… это.

Взгляд Когона прожигал насквозь, хлеще огненного покрывала, что Этель нутром чуяла, как он пытается считать ответ в ее молчании и невинном “Не знаю”. Орк тяжело дышал, его ноздри вздымались, и морщинки над бровями поднимались от зловещего оскала.

Подоспел гном, сунул ей вторую тарелку похлебки и заставил есть. Этель поблагодарила за спасение и с удовольствием продолжила трапезу: желудок и впрямь просил подкрепления. Когон отступился, но посмотрел на Оргвина с укором: не дал завершить расспросы и надавить как следует. В конце концов, махнул рукой и пригрозил возвращением Ильсо:

– Эльф точно знает, кто ты. Он разведчик самого Императора… был. И если не скажешь, скажет он. Даже не сомневайся!

Этель пожала плечами и попросила добавки. Лишь бы не выдать дрожанием обессиленных рук засевший внутри нее ужас. И сама была бы рада получить ответ на этот вопрос.

Сколько себя помнила, она всегда служила Ди Форсуну. Начала с простых “принеси-подай”, затем получила доступ и на кухню, и в погребы, и даже на рынок. Это была скорее вынужденная мера, нежели благородное дозволение господина за хорошую службу. Даже напротив: с ней всегда происходили странные вещи, а Ди Форсун ворчал и жаловался, что слуг постоянно не хватает – так уж вышло, что всю молодежь забрала Академия. На исследования. И потому он больше ворчал, глядя на Этель:

– Ну, сколько можно тебя отправлять? Когда уже меня от тебя, растяпы, избавят?

Но год за годом этого не случалось: магические тесты не находили у нее способностей. Хотя Этель могла просто зависнуть и видеть сны с открытыми глазами, но потом теряла сознание и списывала все не жару. Могла нести посуду и распластаться на полу только потому, что представляла впереди чудовище или видела пугающий алый свет. Он слепил, Этель вздрагивала, посуда разбивалась. После этого ее ждали розги, а затем – посильные задания: например, взбивать перины.

Вот это ей нравилось. Особенно когда вырывался пух, и она с любопытством наблюдала, как тончайшие перья парят в воздухе и оседают на ладонях. А потом снова взмывают вверх и кружатся в причудливом танце. Было в этом что-то завораживающее. Правда потом ее снова секли плетьми – потому что дорогие перины были испорчены.

Чтобы обезопасить свой дом от неуклюжести Этель, Ди Форсун отправил ее на рынок – там народу много, и если что случится, не факт, что в толпе разберутся, кто виновник. А наивное и почти детское выражение лица Этель отведет от нее подозрения.

Но на рынке ничего не случалось. Наоборот, Этель нравилось выходить из дома, общаться с торговцами из дальних мест, с представителями других рас и обмениваться товарами. Ее там знали и принимали как свою. Пока по ее вине не сгорела лавка известного винодела.

Как это произошло, Этель сама не знала. Поскользнулась, упала, разбила три графина с изысканными винами. Помнила только, что ударилась головой, перед глазами поплыло, а потом жар охватил тело, воздух пропал, навстречу сбежались служители порядка, но она уже снова потеряла сознание. От страха.

Лавку спасти не успели, ее увели в темницу. Ди Форсун пригрозил, что даже пытаться ее вытаскивать не станет. А как выпустят – тут же продаст, не дожидаясь экзамена в Академии: слишком много хлопот она ему доставляла. Можно было бы и замуж выдать, но в жены никому она не годилась вовсе.

К Ди Форсуну заглядывали почтенные гости – другие судьи, члены Совета, приближенные короля – и, безусловно, засматривались на большеглазую светленькую человеческую девчонку. Но господин каждый раз отводил их взгляды: не желал зла таким важным особам.

Однажды Этель даже попросила сама, чтобы он смилостивился и выдал ее за человека, другого слугу или даже раба – никто бы из господ не пострадал, – но Ди Форсун лишь фыркнул и разошелся в оскорблениях: такой свободы в Эшгете не был удостоен ни один человек. Если у тебя есть магический дар, ты служишь на благо Академии; если нет – змеелюдам до конца жизни. А если хочешь свободно выйти замуж – езжай в Фолэнвер.

В этом и была горькая насмешка: Империю людей и Эшгет разделяло море Падших душ, которое буйствовало годами напролет, а тех, кто достигал середины, забирала пучина. Но жрецы храма Единого бога в Эшгете знали, когда море успокаивалось: по три дня на стыке месяцев Белой и Красной Луны и Белого и Красного Солнца.

В эти дни скоростные корабли Эшгета пересекали море, чтобы причалить к берегам Фолэнвера для исполнения векового контракта: привезти в столицу детей и юных девушек для магических исследований. Отчасти это было правдой, но, с другой стороны, среди элиты змеелюдов в последнее время стало популярным иметь красавицу-наложницу из числа людских женщин, не владеющих магическим даром.

Этель знала, что это ее шанс, но слава безнадежной и никуда не годной служанки бежала впереди нее. Что уж говорить о замужестве! Такую растяпу никто не захочет!

От грустных мыслей Этель помрачнела и отложила чашку: да и куда ей теперь проложена дорожка? В Эшгет не вернуться, идти тяжело, новая компания смотрит с презрением… жаль все-таки, что не успел господин найти ей партию! Тогда все было бы гораздо проще.

Она подумала и осеклась: а что стало бы с этой “партией” после захвата города? Что стало бы с ней?

Состыковывать новую реальность и прошлую жизнь становилось все сложнее: все рухнуло в одночасье, пришли спасители, но и они вовсе не рады ее появлению, да и она сама… тоже?

Нахмурившись, Этель глянула на орка с гномом исподлобья: в свете костра они казались тенями тайных заговорщиков, сгорбившихся, о чем-то перешептывающихся и изредка посматривающих на нее. Хотят прогнать – поняла Этель, ни к чему им в пути лишние трудности. А потом вздрогнула от внезапно опустившейся на нее тени.

– Думаешь сбежать? – раздался тихий, слегка насмешливый молодой голос. Этель подскочила, но ловкие пальцы Ильсо тут же сжались у нее на предплечье и с силой потянули вниз. Этель снова села. Ильсо легко перекинул ногу через бревно и уселся рядом. Взял ее недоеденную похлебку. – Тут только отряды молчаливых странников неподалеку, завтра они отправляются в пустыню. В самое пекло.

Он выделил с особенным удовольствием последнее слово, отхлебнул бульона, но вдруг замер, впившись в нее темными, чуть раскосыми глазами:

– Может быть, там безопасней.

Он добавил, вероятно, считав на ее лице неподдельный испуг. Этель уже сама не знала, о чем думать: хотелось только, чтобы кто-нибудь сказал, как правильно, и она бы с удовольствием так поступила. Если бы, конечно, все снова не испортила.

– Когон сказал, что вы обо мне все знаете, – только и ответила. – Может, вы также знаете, почему сгорела палатка?

Ильсо увлеченно принялся за еду, но вдруг поднял удивленные глаза. Этель продолжила:

– Так скажите ему, а то он думает, что я не от мира сего.

Теперь Ильсо огляделся и, не найдя палатки, перевел взгляд на нее, а затем на орка с гномом. Заметив друга, они направились к костру. Этель поджала губы – знала, о чем сейчас будут говорить. А становиться предметом внимания ей вовсе не хотелось.

– Что узнал? – спросил сходу Когон, усевшись на бревне напротив. Оргвин разместился рядом, но украдкой посматривал на Этель. Она скрестила руки на груди и опустила голову, чтобы никого не видеть. Рассматривала чужие сапоги на своих ногах, а в сердце что-то сжималось: не здесь было ее место, а, значит, и упреки о своей нерасторопности ей слушать явно не от Когона.

– Принес новую палатку. Видимо не зря.

Это прозвучало с вызовом. Орк и эльф мгновение не сводили друг с друга взглядов. В конце концов, Когон фыркнул:

– Оставим девчонку в Долине Нищих, и дело с концом.

– До Долины Нищих децена ходу, – парировал Ильсо. – И не факт, что она не захвачена Императором. Что тогда?

– Свяжем ее, будет нашей пленницей. Продадим купцам в Пылающих Топях, – продолжал предлагать варианты Когон, Оргвин вмешался:

– С Пылающими Топями лучше не водить дел, не упустят шанса подставить. Да и живет там, в основном, всякий сброд из разных рас.

– Мы их уже почти обогнули, – добавил Ильсо и указал перед собой.

Любопытство перебороло страх, и Этель подняла голову. На однотонном полотне ночи она сначала ничего не различила, но, присмотревшись, заметила тонкие светлые струйки, вырывающиеся где-то у края горизонта, но чуть южнее – со стороны Эшгета. То были торфяные болота, насколько она знала. Там водились странные существа – болотистые огнероги с толстой кожей, какую не пробить, и острым рогом на носу, тлеющим от остатков торфа. А может быть, из него целиком и состояли эти чудища.

Этель представила, как грузно, со страшным ревом и свирепым взглядом они вылезают из тлеющего болота, и поежилась: если беглые преступники и разбойники обитали в Пылающих Топях, то наверняка нашли способ приручить этих существ. И что-то подсказывало, что использовали они огнерогов явно не для благих целей.

И потому выдохнула: путь, судя по всему, лежал на север. Значит, лошади сыграли свою роль – за день они прошли самый опасный участок. Теперь оставалось скрываться и не выдавать своего местоположения.

– Пусть молчаливые странники заберут ее в пустыню! – не унимался Когон, но никто не ответил. Ильсо скалился и не сводил с него взгляда, Оргвин качал головой и негромко вздыхал. Понимал, что никуда им от нее не деться. Как и сама Этель.

– Если Долина Нищих не разрушена, то я и правда могу там остаться, – пролепетала она, глядя в глаза эльфа. Ей почему-то казалось, что он здесь был главным. – Я прислуживала судье Ди Форсуну, наверняка его там знают и смогут дать мне работу. А если нет, то в нынешнее время помощь змеелюдам явно не помешает. Я знаю их нравы, так что… с легкостью там уживусь, если вы… не против довести меня до деревни. Нам же все равно по пути?

Она посмотрела с надеждой, что даже ощутила робость от своих слов – хотя и говорила совершенно открыто: она правда могла бы там остаться, и все от этого бы только выиграли. И Ильсо – гениальный разведчик самого Императора – это понял.

– Будь по-твоему. Мы благородных из себя не строим, но и ты будь добра за себя отвечать, – проговорил он холодно. Его темные глаза, блестящие в оранжевом свете костра, словно потухли. – Что в итоге с палаткой стало, знаешь?

Этель замотала головой. Ильсо будто ждал именно этот жест и потому без раздумий задал следующий вопрос:

– Когда проходила испытания в академии Тэгеша?

– В месяц Лиловых Облаков, как положено – спустя сезон после дня совершеннолетия.

– Сейчас месяц Красного Солнца… – Ильсо задумался и словно что-то высчитал. А потом резко спросил: – Когда тебя должны были продать?

– Меня бы не продали, господин Ильсо, – выдохнула Этель, опустила взгляд и обняла колени. – Никто бы не купил. Поэтому я и оказалась в темнице.

Когон подался вперед, из его горла вырвался неконтролируемый рык, но эльф резко выставил руку поперек его груди и безмолвно сдержал порыв орка. Тот только процедил:

– Пока ты решала вопросы с замужеством, твой сородич убивал мое племя!

– Уймись, орк! – Ильсо встряхнул его за плечи и усадил рядом с гномом. В глазах Когона заплясала ярость.

Но Ильсо больше ничего не спросил. Кажется, он понял больше, чем кто-либо. И даже больше, чем она сама.

Глава 5

На следующий день они вошли в настоящий лес. Здесь густо росли пальмы, кипарисы и каштаны, вдоль узкой тропинки тянулся дикий виноград, переплетались зеленые, покрытые мягким лишаем стволы деревьев, и то и дело сверху спускались лианы. Было влажно и душно.

Вьюнка осталась позади, но, как минимум, до полудня в лесу по-прежнему слышалось тихое журчание – мелкий приток, как сказал Ильсо.

Это успокаивало Когона – значит, не пропадут. Значит, где-то совсем рядом ушло от цепких рук человека племя его сородичей. То, что это произошло на два дня пути ближе к Эшгету, не имело значения: все русло реки было для них спасением. Так заверил Ильсо, но Когон и сам понимал, что эльф прав.

Он увел орков, когда Когон подставился. Поверил Императору и попал в плен – прямиком к позорному столбу. И если бы не ловкость и смекалистость Ильсо, быть его голове одной из тысячи брошенных в кучу у эшафота. И потому сейчас Ильсо был ведущим – знал, куда пройти и как, без привлечения лишнего внимания. Когону, по большому счету, было все равно: лишь бы вернуться домой, удостовериться, что со старейшиной все в порядке, и идти искать Истинных – чтобы те вернули убитых.

Перед глазами само возникало улыбающееся и спокойное лицо Зурхи, будто она принимала все, как должно – и разруху в племени, и смерти сородичей, и потерянность Когона, впервые опустившего руки и не нашедшего ответа что делать. И красные маки у нее на животе, и лепестки, срывающиеся капельками с сердцевины и спадающие к подолу. И неестественную бледность ее кожи, и вмиг стекленеющий взгляд. Ее забрал Император. Как и весь привычный ему мир.

– Т-ш-ш! – это прозвучало как-то злобно, и Когон остановился. Ильсо зыркнул на него и кивнул под ноги: он наступил на ветку. Когон перевел непонимающий взгляд.

– Слишком шумно ступаешь! – пояснил эльф. Орк закатил глаза: у разведчиков явно была какая-то другая картина мира, они будто вовсе не смотрели, куда идти, главное, чтобы шли тихо. – Тут могут быть сатиры.

– Ну и что? – шепотом спросил Когон и так же картинно повторил жест с закатыванием глаз. – Топоры мне на что?

Он кивнул на пояс с оружием, Ильсо едва сдержал рык:

– Нам нельзя наследить! И попасться. Сатиры – отменные шпионы, один только святой Инувис знает, кому они служат!

– Никто не знает, иными словами, – буркнул Когон на упоминание эльфийского бога и обернулся: позади едва плелась Этель с поддерживающим ее под руку гномом.

Оргвин кивнул и, очевидно услышав их разговор с Ильсо, потянулся за молотом, но Когон его остановил:

– Не торопись, гном. Ильсо слишком мнительный. – И, сделав над собой усилие, перевел взгляд на девчонку. Она тяжело дышала и с головы до пят обливалась потом. На бледном лице выделялись огромные лазурные глаза, волосы она повязала платком. Казалось, вот-вот, и она рухнет прямо на месте, но, заметив, что Когон ее изучает, едва слышно, задыхаясь, пролепетала:

– Кажется… – она глубоко вдохнула, – по мне кто-то ползет…

Она оступилась и непременно упала бы на землю, но гном ее удержал. Отчего ее глаза стали еще шире, а кожа – белее прежнего. Ильсо резко развернулся и в два шага оказался рядом с ней:

– Что это и где? – процедил он сквозь зубы, но девчонка заверещала:

– Не знаю! А-а-ай!

Ее визг разлетелся по округе, отражаясь эхом среди густо растущих деревьев, и теперь Когон уверенно кивнул гному: сейчас его молот будет нелишним. Но прежде чем гном успел сделать хоть одно движение, платок на голове девчонки засветился: будто костер тлел на темном фоне ночи или солнце клонилось к горизонту – свечение явно походило на… пламя!

– Туманные духи гор… – пролепетал Оргвин, глядя, как порыв сжигает ткань, и наружу вырываются волосы девчонки, целиком охваченные огнем.

Когон зарычал от досады: уже услышал, что к ним приближалась стая лесных сатиров, а, развернувшись, встретился лицом к лицу с клинком одного из козлоногих.

– Наш лес! – заверещал он и яростно накинулся на орка. Из кустов повылазило еще с дюжину таких же. Когон церемониться не стал: его топор рубанул четко под изогнутым рогом. С противным блеянием сатир рухнул ничком. Его сородичи бросились в атаку.

Когон только и успел поймать укоризненный взгляд Ильсо, но тут же переключил внимание на стадо мелких козлоногих “людишек”, как любили называть сатиров в их племени, и вскинул руки, будто приглашая в свои смертельно крепкие объятия.

Отбивая неровный ритм копытами, будто расстроенное стадо, сатиры в прыжке преодолели поваленные бревна и всей гурьбой накинулись на орка.

Когон будто этого и ждал. Поманил низкорослых сатиров усмешкой, перехватил топоры и сходу обезвредил двух самых ближних. Где-то скраю, выдохнув, к драке присоединился Оргвин. Ильсо по-прежнему чего-то ждал. Или… разбирался с волосами девчонки?

Поймав азарт битвы и вкус скорой и несомненно легкой победы, Когон и думать забыл о проблеме, которая выявилась у них же в отряде. Пока его собственную спину не обожгло что-то резкое и… беспощадное. Бывшее когда-то волосами Этель.

Сатиров в одночасье и след простыл. Трое воинов застыли в немом оцепенении, глядя на человеческую девчонку, которая сама вперилась в них испуганными глазами и не знала, что делать.