Последний Оазис

Их лица мелькали у него перед глазами – отдельно от тела, расплываясь рябью в темноте, и в прошлых бытовых сценах, когда они еще были одним племенем и могли называться если не друзьями, то соседями. И особняком от всех – Гнехт, друг детства, ставший теперь правой рукой нового Императора.

Он выходил из самой темной глубины сознания, с двумя топорами, скалился и насмехался: он на стороне победителя, Когон проиграл. А у него был шанс не раз встать рядом с другом, облачиться в имперские латы, получать жалованье и жить в собственных покоях в одной из вилл славного Эшгета. Именно это повторял ему Гнехт из видения, напоминал юношеские споры, шутливые драки и жизнь в Чутком лесу – их связывало многое, и только один шаг Когона навстречу другу мог изменить его судьбу.

И на контрасте – разбитое кочевое племя на побережье Вьюнки. Разбитое самими орками, командирами армии Ригарда во главе с Гнехтом. И яростный рык Когона, бросившегося на старого друга с топорами – он явно не думал, что делал, но знал: что угодно лучше, чем предательство. Даже смерть.

Стоя у позорного столба на центральной площади охваченного огнем Эшгета, Когон терял сознание от беспощадно палящего солнца и глотал скрипящий на зубах песок – прежде чем приковать, его волокли по земле. Но он смирился и с этим. Пока на другую ночь к нему не явился Ильсо, и на два дня они укрылись в подполье, чтобы подлечить раны и поставить его на ноги.

От воспоминаний голова раскалывалась, что Когон не мог оценить, насколько давно это происходило: месяц или два назад, или же совсем недавно. И раз эльфа не было рядом, не приснилось ли ему такое необычайное освобождение?

Но, различив, наконец, тихий тоненький голосок, понял – не приснилось. И даже больше: это они вместе с Ильсо освободили Этель.

Она смотрела на него огромными лазурными глазами и тихонько водила по его предплечью холодной ладонью – что совсем не сочеталось с палящим солнцем, стоящим в зените. Кожа девчонки побелела, на щеке появилась ссадина, а во взгляде читался испуг.

– А ну! Руки прочь! – прорычал орк и, вырвав руки, тут же вскочил.

Но не успел сделать и шага, как перед глазами снова потемнело, в голове забили гонги, дыхание сперло, ноги подкосились, и Когон рухнул обратно на землю. В ушах стоял нестерпимый гул.

– Когон! – пискнула девчонка, и сквозь расплывшуюся реальность он различил ее обеспокоенное лицо. – Не торопись, лучше избегать резких движений.

Растерев раскалывающийся затылок, Когон буркнул:

– Воды дай. – И уже хотел последовать ее совету и разлечься на берегу, как Этель промямлила:

– Воды… нет. Совсем.

Она развела руками и кивнула в сторону русла, бывшего когда-то рекой Вьюнкой. Теперь же Когон увидел там только пустырь и ни намека на влагу.

– Это… что? – только и вырвалось с хрипом. Солнце в один миг будто стало еще жарче, и по спине сбежала струйка пота. С лица же пот тек почти непрерывно, что Когон его уже не замечал.

– Похоже на… ров? – неуверенно ответила девушка и пожала плечами. Разбираться в происходящем хотелось меньше всего, но… как они пойдут дальше? Как это вообще стыкуется с планами Ильсо? И вообще, как на это отреагируют сатиры – хозяева леса?

– Ров, не ров – плевать! – прогромыхал Когон и с усилием, теперь совсем неспешно поднялся. Во лбу запульсировало, но он дал себе пару мгновений, чтобы привыкнуть и сдержать головокружение. – Город здесь строить собралась?! Воду где брать будем?

Это походило на размышления самим с собой, потому что Этель только потупила взгляд и поспешила отойти с обзора. И тогда Когон все увидел сам.

Бывшее русло теперь и правда походило на траншею – ни капли влаги он не заметил на дне, а солнце все палило с еще пущей силой. По ощущениям, сейчас и впрямь стояло самое пекло: они выходили из лагеря утром, но сколько он пробыл без сознания? И, самое главное, от чего?

Когон снова увидел образы из сна, затем глянул на холм, откуда раньше стекала вода, затем – себе под ноги: тут было натоптано, и, судя по миниатюрной стопе, следы принадлежали девчонке.

– Что ты опять натворила?! – рыкнул Когон, оборачиваясь на Этель и параллельно бросая взгляды на берег. – Ты слышала журчание, я помню твои слова! Так какой треклятой вши тут происходит?!

– Просто вы… ты… Когон, ты мог утопиться.

Она пискнула и тут же сжалась, закрывая голову маленькими ладошками, будто ждала удара. И Когон бы ударил: ярость ярче солнца раскалилась у него в груди, что, казалось, из ноздрей сейчас пойдет пар. А потом он застыл. Резко, как по команде: вспомнил лицо Зурхи. Умиротворенное, неестественно бледное, но до того притягательное, какое он не видел при ее жизни, что непременно бы прыгнул хоть в пучину, чтобы ее достать. Чтобы вернуть любое прошлое.

– Тебе-то что? Меня жена звала! Я видел ее лицо, она была… живая!

Он говорил, а сам не верил себе, будто хотел оправдаться. Но зачем? Ведь он правда… хотел нырнуть.

– Реку заколдовали, – только выдохнула Этель, но в этот раз посмотрела смело. – Я случайно это поняла. Почувствовала.

– И потому иссушила всю воду?!

– Я не думала о средстве, – призналась Этель и уселась на землю. Растерла ушибленную щеку: когда-то умудрилась споткнуться? – Просто хотела вытащить тебя. Оказалось, могу.

– Теперь сатиры нас точно не выпустят! – буркнул Когон, с усилием поднялся, прошел мимо нее и принялся наматывать круги по поляне. Но в конце концов, обернулся и бросил ей в спину: – Со щекой что?

– Не знаю. Я… потеряла сознание, когда ты вышел из воронки. Наверное, ударилась. Тут камни у берега.

Когон только фыркнул: разбираться с ссадинами совсем не хотелось. Нужно было решать вопрос с водой, причем быстро. На дождь надеяться не приходилось, река иссякла, деревья будто стонали от засухи: их листья скукожились, кора иссушилась, ветви стали ломкими. А за ними, на более менее живой поляне, виднелись трупы повешенных.

Тревожное чувство засело в груди у Когона, будто кто-то за ними наблюдал, ожидая, когда же они промахнутся. И если то, что рассказала девчонка, было правдой, сейчас лучше всего им было уйти отсюда. Если кроме сатиров у них появился еще один враг, то с глазу на глаз лучше с ним не сталкиваться. Как минимум, стоит посоветоваться с Ильсо: он как всегда знает больше. Вот только об отравленной реке, судя по всему, не было известно даже ему.

– Уходим, – бросил Когон девчонке. Она сидела на земле скрестив ноги и, выставив голову навстречу солнцу, улыбалась. Шальная.

– Как будто у моря, – услышал Когон и нахмурился. Девчонка не поменяла положения. – Такое же солнце, такой же берег, такая же свобода. – Она вздохнула, Когон скрестил руки на груди и принялся выстукивать носком сапога неровный ритм. Губы плотно сжались.

– Моряки как раз возвращались в это время с уловом, – мечтательно продолжила она, и на этот раз Когон встрял в ее мечтания:

– Такими темпами и от моря ничего не останется, коли вздумаешь опять кого-нибудь спасать.

– Мне кого-нибудь не надо, – призналась Этель и поднялась. Отряхнула коленки. – Главное, чтобы вы меня до Долины Нищих довели, а там я сама. Устроюсь!

– Не умри от жажды, девочка, – колко заметил Когон. – А потом будешь решать, как притвориться невинной перед выгодной партией.

Вместо ответа Этель только задрала подбородок и, поправив прическу, направилась в заросли.

***

Пока они возвращались, магия больше не показывала себя. Как с ней обращаться, что произошло на берегу бывшей реки и, тем более, насколько высохла Вьюнка, Этель не имела представления. И потому старалась об этом не думать. Куда более насущным стал вопрос с водой. Особенно когда буквально полчаса спустя ее одолела жажда.

Когон тоже вымотался, Этель видела. Он тяжело дышал, время от времени постукивая тыльной стороной топора по деревьям, будто проверял наличие влаги внутри стволов.

Этель слышала, что в джунглях существовали растения, которые хранили сок, но какие и как выглядят, предстояло еще узнать. Поэтому когда Когон замедлялся у одного, она становилась у другого и повторяла те же действия, не представляя, в сущности, что должна услышать. Но раз Когон ничего не говорил и не делал никаких выводов, решила, что и ее попытки не увенчались успехом.

Пару раз Когон командовал ей замереть и слушал беспокойный лес – даже Этель считывала неровный шепот растений, – но кроме этого никаких звуков не возникало, и они продолжали путь.

А потом вдруг Когон остановился. Просто замер на полушаге, осмотрелся, принюхался и бросил:

– Назад. Живо за мою спину! – и вытащил топоры.

Дважды повторять не пришлось. Этель, увлеченная рассматриванием деревьев (чем отвлекала себя от мыслей о воде) и ушедшая на порядок вперед, тут же повиновалась и укрылась за мощной фигурой орка.

Его дыхание стало едва слышимым, шаги – осторожными, и сам он постоянно смотрел по сторонам и оглядывался, будто искал кого-то. Но когда лес стал редеть, и лучи солнца осветили просторную пустую опушку, Этель поняла, кого.

– Здесь стояла наша палатка, – прошептала она орку и от осознания, что именно произнесла, закрыла губы ладонью. Будто это было что-то запретное. Но вместе с тем это было и правдой: на поляне виднелись следы сапог, с краю, наспех засыпанное песком, располагалось костровище. Даже Когон подтвердил это кротким кивком:

– Без паники, девочка, – ответил он глухо. – Ильсо мог уличить засаду и сняться с привала, но… нутром чую, что мы тут не одни.

Он снова принюхался и бесшумно шагнул. Этель постаралась сделать то же. Получилось неважно – хрустнула ветка, и Этель приготовилась слушать очередную тираду в свой адрес, но Когон ничего не сказал. Плохо дело – значит, правда, есть опасность, что даже для вспыльчивого Когона нет времени на разборки.

Так, они продолжили идти и вскоре обогнули поляну, бывшую когда-то их лагерем. Снова начался лес, но ходу они так и не прибавили. Этель теперь тоже крутила головой по сторонам, но ничего не замечала. Услышала только, как громко стал дышать Когон, и всерьез запереживала: если даже он, бывалый воин – крепкий орк – испытывает волнение, что их может ждать?

Испугаться она не успела. Кто-то сзади накрыл ей рот ладонью и, схватив за пояс, резко дернул на себя.

Когон среагировал мгновенно: развернулся и, занеся над головой оружие, направил прямо ей в глаза. Его лицо исказилось злобой, оранжевые глаза налились красным, а из груди вырвался гортанный рык. Рука захватчика ослабла, а у себя на лбу Этель ощутила густую горячую жидкость. К ее ногам упало тело солдата с раной на шее. Тело человека.

Этель перевела взгляд себе под ноги, затем на орка, затем снова под ноги, потом осмотрелась вокруг – из-за деревьев показался целый отряд воинов в имперских доспехах. И были среди них не только люди.

Она не успела разглядеть – все перед глазами поплыло, и ее стошнило прямо на труп. Она согнулась вдвое, осела на колени и, переставляя под собой дрожащие руки, попятилась назад. Над ней стоял огромный орк с налитыми кровью глазами и массивным, покрытым морщинами от ненависти ко всему людскому лбом и неистовым оскалом. Нижние клыки вышли из челюсти, брови сдвинулись у переносицы, рельефные мускулы на руках запульсировали от усилия, с каким Когон сжимал топоры: с одним метким ударом он будто впал в неистовство и глядел ровно на Этель.

Его огромная тень полностью покрыла ее, и ей показалось, что солнце уже село, но Когон, издав утробный рык, метнулся назад и встретил топорами следующую жертву в имперских блестящих доспехах.

Земля будто ушла из-под ног Этель, руки по-прежнему дрожали. Когон, как скала, крушил каждого, кто налетал на него с атакой, его кожа была крепче брони, тело будто не получало ударов, его движения, несмотря на высокий рост и ширину плеч, отличались легкостью, а среди длинных волос, зеленых в тон кожи, выбивались светлые пряди, как у нее.

Как у нее…

Этель вспомнила про свои волосы, и виски зажгло. Дыхание участилось, ладони впились в землю, сердце неистово застучало: магический дар все решал за нее. Или… нет?

Она усомнилась, когда, едва дыша и уперевшись ладонями в колени, Когон усмешкой созвал неуверенно отступающих врагов. На его лице вылез злобный оскал, и он размазал чужую кровь у себя на скуле. А затем, чередуя хрип с гортанным, холодящим жилы хохотом, выпрямился и, указав куда-то между деревьев, провозгласил:

– Ну, конечно! Как я не догадался сразу? Это что, месть?

Он снова оперся ладонями о колени и, прокашлявшись, сплюнул кровью. К нему навстречу, отдавая знак людям уйти, вышел такой же крепкий и могучий орк. Только одет он был в белоснежный имперский доспех с золотой геральдикой, вышагивал величественно и на своего сородича глядел свысока. Когон даже сделал реверанс:

– Ваша светлость продажная шкура! Чем удостоен такой чести?

– Прекращай кривляния, Когон, насмотрелись уже, – поморщился орк. На его лысых висках отразилось солнце. Высокий черный хвост на макушке слегка колыхнулся. – Глупо было убегать – не юнец уже. Да и Император, если соизволит, отовсюду тебя достанет. И он, как ты понимаешь, соизволил.

Орк говорил надменно, но на дистанции. Люди в округе застыли будто в ожидании команды, Этель пыталась сосчитать импульс у себя в ладонях. Кожа возле ушей горела.

– Один бой, Гнехт, как в старые-добрые, – оскалился Когон и перехватил топоры. – Победишь – приглашай своего Императора, так и быть; проиграешь – не обессудь, мне еще наше племя спасти надо.

– Это далеко не игры, Когон! – воскликнул Гнехт, но остался недвижимым. – Пора принять новую данность: Император Ригард владеет нашими судьбами – всеми до единой, а наше племя… давно уже не наше. Ты разочаруешься, когда вернешься, поверь мне, и я предлагаю в последний раз принять благосклонность Императора.

– Это что же? Смерть у позорного столба?

Гнехт ухмыльнулся и кивнул кому-то из солдат. Из зарослей показались трое сатиров и вынесли огромный двуручный топор. Так вот кому они доносили! Самом Императору!

Когон, видимо, тоже это понял и, не давая опомниться ни скользким козлоногим, ни сородичу, сделал выпад не глядя. И налетел на блок стального двуручника. Сатиры разбежались, черноволосый орк ухмыльнулся:

– Мы теряем время, дружище, но если ты хочешь…

Он замахнулся, Когон прокатился по земле и попытался задеть его снизу. Но имперская сталь сапог даже не поцарапалась. На солнце блеснули золотые вензеля, что-то горячее кольнуло в висок, и Этель поняла – пора.

Поняла, что сейчас вспыхнет, испугается, привлечет внимание, и Когон, воспользовавшись суматохой, повергнет врага, а остальные сбегут. Но что делать дальше, и как тушить волосы, Этель даже не подумала.

Она только коснулась висков и заметила, что начинают тлеть волосы, как оба топора Когона вспыхнули ответным пламенем и, занесенные уже над шеей противника, опалили край его доспеха. Следом показалась черная тлеющая борода.

Гнехт вскрикнул и от неожиданности выпустил топор. Когон, пятясь от внезапного пламени, покосился на Этель. В его глазах читался неподдельный испуг, от чего внутри Этель затеплилось что-то вроде гордости.

Но вместо благодарности на лице Когона отразился новый приступ ярости, направленный в этот раз уже точно в ее сторону. Он разбежался и перелетел Этель в прыжке, как неугодное препятствие. Над головой вспыхнули топоры, лицо обдало жаром. Ладони, раскалившись то ли от захватившего ее ужаса, то ли от потери контроля над ситуацией, сжались в кулаки. За спиной Когон продолжал бороться с одним из солдат, и Этель попятилась.

Далеко она не ушла: чья-то ладонь снова накрыла ей губы, возле поясницы возникло что-то острое, и потом нахальный голос прогромыхал прямо над ее ухом:

– Я нашел твой маленький секрет, Когон, бросай оружие. Твое счастье, что наш новый Император прекрасно изъясняется не только на языке стали. И, поверь мне, тебе стоит его выслушать.

Двое орков выросли по обе руки от Когона, и, бросив презренный взгляд на сородичей, он опустил топоры.

Сердце Этель застучало где-то в горле, ладони задрожали, воздух из легких пропал: они в ловушке! И живот снова скрутило тисками от жажды.

Будто вторя ее мыслям, огонь на лезвиях топоров пропал. Когон расправил плечи и с гордостью позволил себя схватить. Но смотрел теперь только на нее, будто пытался считать мотивы.

Однако Этель сама их не знала. Пламя потухло, пульсации в висках пропали: огненная сила покинула ее в самый неподходящий момент. Именно сейчас им с Когоном нужно было биться и побеждать, но она, как всегда, все испортила. И знала, что орк своим немигающим взглядом хотел высказать ей то же.

И лишь когда острие чужого оружия пихнуло ее в спину, а Когона схватили и толкнули навстречу ей, вдруг Этель поняла, что в молчании ее дара была иная причина: впервые с момента их встречи во взгляде Когона читалось смирение.

И ее сила, как раба, ему подчинялась.

***

Пока их вели под конвоем, Когон на нее даже не смотрел. Фыркал время от времени и обменивался колкостями со старым знакомым. Его крепкие руки, даже связанные, продолжали дрожать от усилий, но гримаса ярости спала: не с кем уже было драться. Да и положение оставляло желать лучшего.

Сама Этель скорее наблюдала за происходившим с любопытством, нежели боялась: разглядывала солдат, конвоиров из числа людей, орков и ящеролюдов. И не было сейчас среди них никаких отличий: они все подчинялись Императору и выполняли долг.

Волосы и их внезапное воспламенение Этель больше не заботили: жар спал, пыл боя прошел, причины пугаться или сопротивляться плену не было. Более того, видя, что и Когон, и Этель буквально валятся с ног от обезвоживания, их напоили из металлических имперских фляжек.

В глубине души Этель надеялась, что они пройдут еще немного, и их спасут Ильсо с Оргвином – не могли же они пропасть бесследно! Да и у эльфа с самого начала имелся какой-то план. Только, кажется, он пошел ослу под хвост, так как им с Когоном не только не удалось набрать воды, так еще и речка полностью высохла. Но все-таки, вглядываясь в густые южные заросли по обе руки от имперской делегации, Этель надеялась увидеть среди плотных листьев хитрые глаза эльфа или добродушную улыбку гнома.

Тщетно: вплоть до самого выхода из леса им никто не встретился. Иногда Этель замечала сатиров, но те либо смиренно пропускали шествие императорской стражи, либо провожали поклонами и благими напутствиями. Они отдалялись от места их бывшего лагеря и с каждым шагом Этель становилось тревожнее: куда их ведут? Для чего? Где Ильсо и Оргвин? Понурый взгляд Когона под ноги говорил, что его терзают те же думы.

Однажды их взгляды все же встретились (или орк просто не выдержал ее испытующего взгляда и повернул голову), но в нем Этель не нашла утешения: Когон точно так же не имел представления, куда их ведут.

Они узнали только к вечеру, когда вышли на самую окраину леса, к маленькому костру и простенькой, наспех поставленной палатке. На земле были расстелены два сенника, на которых, скрючившись, сидели две фигуры: Оргвин и Ильсо. Услышав шум со стороны леса, они оба выпрямились и даже вскочили, но тут же рядом с ними оказались четыре стражника и пригрозили оружием.

Ильсо перехватил взгляд Когона, Оргвин смиренно перевел взгляд с Этель на эльфа и на провожатых. Солдаты не сбавили хода. Гнехт, напротив, вышел вперед и указал своим, где оставить пленников. Сам скрылся в ближайших зарослях.

Но вернулся достаточно скоро – ни Когон, ни Ильсо не успели переброситься и фразой. Хотя, судя по тому, что и она сама, и орк с ног до головы были обляпаны кровью, вопросов у товарищей хватало.

– Перед вами его императорское величество Ригард Объединитель, – провозгласил Гнехт, и все воины сопровождения упали на одно колено. Этель, как и ее спутники, заозирались по сторонам.

– Поднимайтесь, господа, – услышала Этель мягкий властный голос, прежде чем заметила говорящего. Солдаты позади нее и вокруг небольшого лагеря повиновались. Ильсо напротив нее хмурился и изо всех сил старался не повернуть головы в сторону бывшего господина. Когон, напротив, задрал голову и в порыве подался вперед, что один из стражников преградил ему путь лезвием меча. Оргвин хитро щурился, Этель наблюдала. И, в конце концов, увидела того, перед кем все склонились.

Казалось, даже птицы замолчали – только ветер кружил песок поверх далеких барханов. Впереди, за лесом, расстилалась пустыня: теперь Этель отчетливо различила пески. Но даже в сумерках – и особенно в оранжевом свете костра, оттеняемом силуэтами стражи – ее притягивала необъятная даль. И прежде чем она унеслась мыслями в далекие просторы, ее взор приковался к почтенному гостю.

Император был высоким и крепко сложенным человеком. Молодым, как представилось Этель. Белый металлический нагрудник сверкал золотыми вензелями, ярко выраженные мускулы были обтянуты кольчужными вставками, соединяющими золотые наплечники и пластинчатые наручи. Даже несмотря на то, что его лицо скрывал шлем, ей почему-то казалось, что он очень красив – таким притягательным и приятным оказался его голос.

– И вновь приветствую тебя, Когон, – проговорил он мягко, – и тебя, Ильсо. – Император даже несколько склонил голову в знак уважения воинам, стража осталась неподвижной. Гнехт скрестил руки на груди, широко расставил ноги и с высокомерным видом посмотрел на своих бывших сослуживцев. Император напевно продолжал: – А также ваших спутников – полагаю, таких же беженцев из Эшгета. Не поведаете причину ухода?

Когон фыркнул и отвел взгляд, Ильсо и вовсе покосился на свои клинки у палатки. Его рывок сдерживали лишь мечи стражников, окруживших их небольшой лагерь. Впрочем, Оргвин улыбался и смотрел прямо в глаза Императору.

– Дух приключений, милорд. – Он даже склонил колено. Ильсо с Когоном переглянулись, но не шевельнулись. Этель наблюдала. – Слыхал, что мир нынче изменился, а годы все идут. Стыдно помирать невеждой.

– Невежливо покидать свой народ, гном, – ответил Ригард сухо. – Поднимись с колен.

Оргвин повиновался, но ответил сразу:

– Невежливо изгонять сородича из-за его страсти, милорд.

Император усмехнулся, и Этель увидела, как потеплели его глаза. Вот только холодный блеск стали сделал безмолвный его ответ почти невидимым. Он сказал:

– Коли так, то, полагаю, вам будет в радость выполнить заодно и мое поручение. – Гнехт подал свиток и вложил в его ладонь. – Наверняка вам известно, какая уготована участь беглым узникам и дезертирам. Здесь все подробно расписано. Однако, – он разорвал свиток надвое. Ветер смешал обрывки с песком и скрыл под покровом бархана, – уверен, что вы даже не взглянете на содержание этой бумаги.

Этель замерла. Ее не казнят? Не уличат в измене? Не вернут в темницу и не оставят там до конца дней? Вероятно, у нового Императора с мягким голосом припасены пытки похуже.

– По приказу Империи вы отправляетесь на край пустыни, в Хрустальную Цитадель. За ее стенами, по преданиям, скрыт Последний Оазис и неиссякаемый источник влаги. Ваша задача – проложить путь нашей армии и дождаться подхода основных сил в Последнем Оазисе. Эта цитадель не исследована со времен войны рубиновых чаш. Говорят, она неплохо сохранилась, и, значит, мы ее покорим.

– Почему мы? – прорычал Когон.

– Мы однажды уже неплохо сработались, не так ли? – человек сказал твердо. – Чем не повод возобновить прежние деловые отношения?

– И что же? – подхватил Ильсо. – Ты осыплешь нас золотом? Слепишь бюсты с нашими лицами?

– Я оставлю вам жизнь, дорогой Ильсо. Полагаю, это достойная плата. – Император поднял одну руку, и стража сложила мечи. Этель мысленно выдохнула: ее не вернут в темницу. Она лишь поможет новой Империи стать сильнее.

– Если нас раньше не заплюют ядом песчаные гадюки, – хохотнул Оргвин. – Но я согласен.

Когон медлил. Этель видела, как дрожат от усилий его пальцы, сжатые в кулаки. Эльф пихнул его в бок.

– У нас нет выбора, Ильсо, – Когон выдохнул. – Мы снова на службе Империи.

– Клятву брать не буду. – Император кивнул и подошел к Этель. По коже пробежал холодок. Его величественный стан не допускал спора. – Ну а ты, девочка? Каков твой ответ?

Слова застряли где-то в груди. Два серых глаза напротив застыли в ожидании. Перед ней… сам Император? А может быть, и вовсе вся покоренная им Империя.

– Я…

– Она с нами, – рявкнул Когон, но его порыв приблизиться оборвал меч стражника. Орк бросил на нее суровый взгляд и вернулся на место.

– Да. – Она опустила голову и закрыла глаза. Если и должно было что-то изменить ее жизнь, то путешествие по неизведанной пустыне в компании трех странных спутников весьма и весьма ее устраивало.

– Хорошо, – легко согласился Ригард и, взмахнув плащом, вышел за пределы лагеря. – Бумаги никакие не даю: как вы понимаете, это неофициально. Официально вы трое преданы гильотине. – Он повернулся к воинам. А, обращаясь к Этель, добавил: – Не волнуйся, они тебя не тронут. За вами пойдут мои люди, на расстоянии.