Создатель эха

Дэниел был все тем же тощим мальчишкой, которого Марк взял под крыло; все также любил бродить часами по округе и видел то, что не способны видеть другие. Марк тоже мог бы стать таким. Малыш Марк. «Меня любят животные».

– Но если они как вид под угрозой, то почему их так много?

– Раньше они садились вдоль всего изгиба Биг-Бенд. Занимали километров двести или больше. А теперь всего шестьдесят, и число уменьшается. Все то же количество птиц, но в два раза меньше места. В результате – болезни, стресс, тревога. Хуже, чем на Манхэттене.

Карин подавила смешок: это у птиц-то тревога? Но в голосе Дэниела сквозила настоящая скорбь, и не только по птицам. Он ждал, что люди опомнятся и последуют своему предназначению, используют силу разума, чтобы, подобно богам, помочь природе познать и сохранить себя. В реальности же это самое единственное сознательное существо уничтожало природный мир.

– Мы приближаем величайшее зрелище современности, зажимая журавлей в клещи. Вот почему с каждым годом туристов у нас все больше. Бизнес идет в гору, и каждую весну требуется все больше воды. В следующем году шоу будет еще зрелищнее.

Дэниел говорил с ноткой сочувствия. Словно действия человеческой расы были для него загадкой, и с каждым днем он понимал ее все меньше и меньше – так же, как с каждым днем уменьшалась среда обитания журавлей.

Он вздрогнул. Карин положила руку ему на грудь, и он, отдавшись порыву, заключил ее в скорбный поцелуй. Рукой огладил ее жгучие волосы и скользнул к открытому вороту замшевой куртки. Она прижалась к его телу, хоть и понимала, что это ужасно неправильно. Учитывая обстоятельства, подобного радостного волнения стоило стыдиться. Но от этой мысли Карин только сильнее возбудилась. Объятие облегчило бремя прошедших недель. Ее тело поддалось холодному весеннему восторгу. Что бы ни случилось, она не одна.

Когда они ехали обратно в город по дороге, виляющей, словно вырисованной отвесом, через холмистые поля, подернутые первой зеленью, она спросила:

– Он уже никогда не станет прежним, да?

Дэниел смотрел на дорогу. Ей всегда это в нем нравилось. Он говорил только тогда, когда ему было что сказать. Он склонил голову и наконец произнес:

– Никто не остается прежним. Все, что мы можем, – ждать и наблюдать. Чтобы понять, каков теперь его путь. И пойти ему навстречу.

Она проскользнула рукой под его пальто и принялась машинально поглаживать его по боку, представляя, как они слетают с дороги и переворачиваются, пока Дэниел нежно не обхватил ее запястье пальцами и не бросил в ее сторону озадаченный взгляд.

Они сидели в его квартире при свечах, как будто вернулись в юность и впервые встречали Рождество вместе. Она устроилась поудобнее у обогревателя. От Дэниела пахло шерстяным одеялом, только что выуженным из шкафа. Он обнял ее со спины и расстегнул пуговицы рубашки. Ситуация грозилась повториться, и Карин вся сжалась.

Рука Дэниела прошла по пояснице, и мышцы напряглись. Он очертил пальцами ее живот, взглянув ей в глаза с тем же голодным удивлением, что и в первый раз, восемь лет назад.

– Видишь? – повторила она слова из прошлого. – Шрам от аппендицита. В одиннадцать удалили. Некрасивый, правда?

Он снова рассмеялся.

– Вроде столько лет прошло, а ты что тогда не права, что сейчас. – Он уткнулся носом ей в подмышку. – Женщины ничему не учатся.

Она толкнула его на пол и забралась сверху, вытянув шею, как одна из серых пернатых жриц. Очередная исчезающая особь, нуждающаяся в сохранении. Отклонилась назад, выставляя себя напоказ.

В наступившей неподвижности она решила сдаться, хоть Дэниел об этом и не просил.

– Дэниел, как она называется? Та птица на дереве?

Он лежал на спине, словно пугало-веган. В движении дряблых мышц угадывались задушенные, так и невысказанные вопросы. В темноте он мысленно вернулся в прошлое, в момент, произошедший ранее днем, за которым они наблюдали.

– Это… Да как ее только не называют! Знаешь что, Кей Си? Мы с тобой можем называть ее как захотим.

Во время ежедневного марафона, заключавшегося в наворачивании кругов по отделению больницы, Марк впервые выразил абстрактную мысль. Ходил он все еще как на привязи. Остановившись у одной из палат, прислушался. Из комнаты доносились всхлипы, и голос постарше сказал: «Все в порядке. Даже в голову не бери».

Марк, улыбаясь, слушал. Затем поднял ладонь и заявил: «Печаль». Проблеск интеллекта поразил Карин, и она разрыдалась прямо в коридоре.

Когда он произнес первое законченное предложение, она тоже была рядом. Эрготерапевт помогал Марку с пуговицами, как тот вдруг начал вещать, как оракул: «Через мой череп проходят волны магнетизма», – затем прикрыл лицо сжатыми в кулаки ладонями. К нему пришло понимание происходящего, и теперь он мог облечь ощущения в слова. После этого его словно прорвало, и фразы полились рекой.

К следующему вечеру он уже разговаривал – медленно, нечетко, но вполне понятно. «Почему комната странная? Я такое не ем. Тут как в больнице». Спрашивал по восемь раз за час, что с ним случилось. И каждый раз его потрясал рассказ об аварии.

Ближе к ночи, когда она собралась уходить, Марк вскочил с кровати и припал к окну, пытаясь выдавить закрытое небьющееся стекло.

– Я сплю? Я умер? Разбудите меня, это не мой сон.

Она подошла ближе и обняла его. Отвела от стекла, по которому он начал тарабанить.

– Марки, это не сон. У тебя был насыщенный день. Кролик рядом. Я вернусь завтра утром.

Он послушно последовал обратно к своей тюрьме – пластиковому креслу у кровати. И усевшись, тут же одарил Карин удивленным взглядом и дернул ее за полу пальто.

– А ты что здесь делаешь? Кто тебя прислал?

Карин словно обдало раскаленным железом.

– Прекрати, Марк, – слишком резко ответила она, тут же спохватилась и мягко поддразнила: – Думаешь, сестра не стала бы за тобой присматривать?

– Сестра? Ты считаешь, что ты – моя сестра? – Он сверлил ее взглядом. – Ты сумасшедшая, если правда так считаешь.

В Карин проснулся небывалый цинизм. Она убеждала его и приводила доказательства, будто читала вслух очередную сказку. Объективные, логичные доводы его только расстраивали.

– Разбудите меня, – простонал он. – Это не моя жизнь. Я заперт в чужой голове.

Карин всю ночь проигрывала в голове диалог, не давая Дэниелу поспать.

– Видел бы ты, с каким лицом он все это говорил. «Считаешь, что ты – моя сестра?» Так уверенно заявил. Без капли сомнения. Не представляешь, что я почувствовала!

Дэниел слушал ее сетования до утра. Она и забыла, какой он терпеливый.

– Марку намного лучше. Но ему нужно время, чтобы все переварить. Скоро освоится и все вспомнит.

К рассвету она была готова поверить его словам.

Следующие несколько дней Марк продолжал ставить ее личность под сомнение. Все остальное он вспомнил: кем был, где работал, что случилось. Но настаивал, что Карин – всего лишь очень похожая на его сестру актриса. Проведя массу тестов, доктор Хейз дал заключение.

– У вашего брата появились симптомы заболевания под названием синдром Капгра. Это одно из целого ряда расстройств, связанных с бредом ложного узнавания. Характерно для ряда психических расстройств.

– Мой брат не псих.

Доктор Хейз поморщился.

– Нет, но ситуация у него непростая. В научной литературе есть упоминания о том, что синдром Капгра может развиться в результате закрытой черепно-мозговой травмы, хоть и очень редко. Повреждения должны затронуть определенные отделы мозга, причем несколько разом… Задокументирована всего пара случаев. Ваш брат, насколько мне известно, – первый пациент, приобретший синдром Капгра в результате аварии.

– То есть один и тот же симптом могут вызвать две совершенно разные причины? Как это возможно?

– На данный момент ответа у меня нет. Возможно, дело не только в синдроме.

Есть множество способов отрицать кровное родство.

– Почему он меня не узнает?

– Насколько я могу судить, его представление о вас не вяжется с реальностью. Он знает, что у него есть сестра. Многое о ней помнит. Знает, что вы похожи на нее, ведете себя, как она, и одеваетесь так же. Он просто не считает, что вы – его сестра.

– Он узнал друзей. Узнает вас. Как он может вспоминать незнакомцев, но не…

– В большинстве случаев пациенты с синдромом Капгра перестают узнавать именно близких людей. Мать или отца. Супруга или супругу. Та часть мозга, что отвечает за распознавание лиц, у него не повреждена. С памятью у него тоже все в порядке. Проблема в отделе, отвечающем за обработку эмоциональных реакций.

– То есть я не кажусь ему сестрой? И кого он во мне видит?

– Видит он то же, что и всегда, – вас. Только… ощущения не те, вот он и не верит. У него повреждены волокна, которые отвечали за чувства к близким.

– То есть я у него не вызываю эмоционального отклика? И поэтому он решил?..

Доктор Хейз удрученно кивнул.

– Но его мозг, его… мышление в порядке, так? Других последствий не будет? Если проблема только в синдроме, то я уверена, что…

Доктор поднял ладонь:

– Последствия травм головы – одна сплошная неопределенность.

– Какой курс лечения вы предлагаете?

– Пока понаблюдаем, посмотрим, как будут развиваться события. Вдруг возникнут другие проблемы. Вторичные нарушения. Памяти, когнитивных процессов, восприятия. Иногда симптомы Капгра отступают со временем. Лучшая стратегия – это ждать и проводить тесты.

Две недели спустя он повторил последнюю фразу.

Карин не верила, что у Марка какой-то там синдром. Его мозг просто пытался упорядочить хаос, наведенный травмой. С каждым днем он все больше становился собой. Немного терпения – и все рассеется. Марк воскрес из мертвых, а от плевой напасти-синдрома и подавно оправится. Карин – это Карин; Марк моментально это поймет, когда в голове все прояснится. Она не стала сокрушаться, последовала совету реабилитологов и не торопила события. Занималась с Марком, стараясь его не перенапрягать. Ходила с ним в кафетерий на первом этаже. Отвечала на странные вопросы. Приносила любимые журналы о модификации грузовиков. Подтверждала и дополняла приходящие воспоминания, рассказывая о семье в общих чертах. И в то же время притворялась, что мало что о нем знает. Иначе он сразу же бесился.

Однажды Марк спросил:

– Можешь хотя бы узнать, как там моя собака?

Она пообещала проведать животное.

– И умоляю, приведи уже мою сестру, а? Ей, наверное, даже никто не сообщил о случившемся.

К тому времени Карин усвоила, что в ответ надо промолчать.

Перед Марком она держалась. А ночью, в объятьях Дэниела, поддавалась самым глубоким страхам.

– Я уволилась с работы. Вернулась в город, из которого всегда хотела сбежать, живу в доме брата, спускаю сбережения. Неделями сижу, читаю книжки для детей, потому что больше никак не могу помочь. А он заявляет, что я – это не я. Наверное, он меня так наказывает.

Дэниел кивнул и заключил ее ладони в свои. Если ему нечего было сказать, он молчал. Карин это нравилось.

– Все ведь было так хорошо. Он встал на ноги. А ведь в начале даже глаз не мог открыть. И вот опять такой ужас. За что? Почему я не могу просто смириться, переждать сложный период?

Он поглаживал бугорки ее позвоночника, вытягивая из тела напряжение.

– Не выматывай себя, – сказал он. – Ты ему нужна, без тебя он не справится.

– Если бы. Глядит на меня так, словно я чужая. Мне каждый раз больно. Если бы только… Вот бы он сказал, что ему нужно.

– Прятаться – естественно, – сказал Дэниел. – Птицы на все готовы, лишь бы не показать слабости.

Телом Марк управлял, как начинающий водитель. То носился по отделению со скоростью света, то спотыкался на каждой трещинке в линолеуме. То решал все задачки, придуманные терапевтами, то забывал, как правильно жевать, и постоянно прикусывал язык.

Об аварии он не помнил ровным счетом ничего. Но события прошлого дня запоминал все лучше. И за это Карин благодарила все существующие высшие силы подряд. Марк по-прежнему дважды в день спрашивал, как попал в больницу, но только для того, чтобы подловить ее на несоответствиях.

– В прошлый раз ты совсем другое сказала!

То и дело интересовался пикапом: так ли разбита машина, как и он сам? Карин отвечала общими фразами.

Видимый прогресс приводил Карин в восторг. Даже друзья поражались эволюционным скачкам Марка между визитами. Он стал разговорчивее, чем до аварии. Приступы гнева сменялись мягкостью, которую он утратил еще в восемь лет. Карин сообщила ему, что доктора согласились его выписать. Марк просиял. Он решил, что едет домой.

– Передашь сестре, что меня выпускают? Скажи ей, что Марк Шлютер наконец-то свободен. Пусть ее и задержали какие-то дела, но она должна знать, где меня искать.

Она прикусила губу и не смогла даже кивнуть. В одной из книг по нейробиологии, принесенной Дэниелом, она вычитала, что потакать бреду нельзя.

– Она точно разволнуется. Слушай, пообещай. Где бы она сейчас ни была, она должна знать, что со мной. Она ж вроде как всегда обо мне заботилась. Фишка у нее такая. В этом она настоящий мастер. Жизнь мне однажды спасла. Не дала отцу свернуть мне шею. Когда-нибудь, может, и расскажу тебе. Все-таки личное. Одно могу сказать точно: без сестры меня бы здесь не было.

Как мучительно было молча все это выслушивать. И все же Карин испытывала извращенное удовольствие, понимая, что именно так он, по-видимому, описывает ее другим людям. Она выдержит, даже если на то, чтобы образумиться, ему понадобится вечность. А разум Марка креп с каждым днем.

– А что, если ее специально не пускают ко мне? Почему не дают с ней поговорить? Я в каком-то научном эксперименте участвую? Они ждут, что я тебя за сестру приму? – Ее расстроенное выражение он истолковал как возмущение. – Да ладно тебе. Ты тоже вроде как мне помогаешь. Каждый день приходишь. Гуляешь со мной, читаешь, все такое. Не знаю, конечно, чего ты набиваешься, но я благодарен.

– Добиваешься, – поправила Карин. Он бросил на нее смятенный взгляд. – Ты сказал «набиваешься», а правильно – «добиваешься».

Он нахмурился.

– Это разговорная форма. А ты на нее очень похожа. Не такая красивая, но прям на одно лицо.

Внезапно закружилась голова. Справившись с волнением, она залезла в сумку на плече и вытащила записку.

– Посмотри, Марк! О тебе не только я забочусь.

Незапланированный сеанс терапии. Карин знала, что еще не готова обсуждать аварию. Но решила, что разговор расшевелит Марка, вернет его настоящего. Возможно, придаст ее аргументам больше достоверности.

Он взял в руки бумажку и принялся ее рассматривать. Щурился, подносил то ближе к глазам, то дальше, а потом отдал обратно.

– Прочитай, что написано.

– Марк! И сам можешь. Утром же прочитал две страницы с врачом.

– Обалдеть. Тебе кто-нибудь говорил, что ты болтаешь точь-в-точь как моя мать?

Карин всю жизнь потратила, чтобы не быть, как эта женщина.

– На. Попробуй еще раз.

– А смысл? Проблема не во мне. Посмотри, какой почерк кривой. Хотя нет, даже почерком не назвать. Чернильная паутина. Или рисунок коры дерева. Скажи, что там написано.

Записка и правда с трудом читалась. Линии извивались, как неразборчивый почерк их шведской бабушки. Карин описала бы автора как восьмидесятилетнюю иммигрантку, чурающуюся электроники. Она прочитала слова вслух, хотя давным-давно выучила их наизусть. «Я никто, но сегодня вечером на дороге Норт-лайн Нас свел БОГ, чтобы подарить тебе еще один шанс и дать тоже кого-нибудь спасти».

Марк погладил шрам на лбу. Взял у нее из рук записку.

– И что это значит? Кого мне Бог послал? Раз он так обо мне заботится, зачем перевернул мой пикап? Вжух! Решил с моей судьбой поиграться?

Карин взяла его за руку.

– Ты вспомнил?

Он отмахнулся от нее.

– Ты мне рассказываешь. Раз по двадцать на дню. Как

тут забудешь. – Он разгладил записку. – Не-не, слишком мудрено. И все это для того, чтобы привлечь мое внимание? Даже Бог так заморачиваться не будет.

Год назад, увядая, их мать сказала: «Уж кто-то, а Господь мог бы и поэффективней работать».

– Тот, кто написал эти слова, видел твою аварию, Марк. А потом пришел навестить тебя в реанимации. И оставил записку. Этот человек хотел, чтобы ты знал.

С его губ слетел звук, похожий на визг собаки, раздавленной фургоном хозяина.

– Знал что? Что мне теперь делать? Пойти найти, кого из мертвых воскресить? И каким, спрашивается, образом? Я даже не знаю, где искать мертвых.

По спине Карин пробежал холодок. Ужасные игры, на которые намекала полиция.

– Ты о чем, Марк? Что ты имеешь в виду?

Он замахал руками над головой, словно отгонял от себя рой зла.

– Откуда мне знать, что я имею в виду?

– Что… Разве мертвецы не?..

– Я даже не знаю, кто умер. Не знаю, где сестра. И где сам нахожусь. Эта ваша больница вполне может быть киностудией, где запирают и дурачат людей, заставляя их поверить, что все вокруг – реально.

Она пробормотала извинения, мол, записка – это просто бессмыслица. Она потянулась, чтобы забрать ее и убрать обратно в сумку. Но Марк вытянул руку с запиской в сторону.

– Я должен узнать, кто ее написал. Автор записки знает, что произошло на самом деле.

Он порылся в задних карманах любимых мешковатых черных джинсов низкой посадки, которые Карин привезла из дома.

– Черт! У меня даже бумажника нет, чтобы записку убрать. И карточки соцстрахования тоже. Даже гребаного удостоверения личности нема! Хотя чему удивляться – я же непонятно где.

– Принесу тебе завтра бумажник.

Он яростно сверкнул глазами и вспыхнул:

– И как ты ко мне в дом собираешься пробраться?

Не получив ответа, он разом поник.

– Ну, раз у них получилось прооперировать мне мозг без моего ведома, то и чертовы ключи от дома достать им труда не составит.

Они все спрашивают Марка Шлютера, кем он, по его мнению, является. Ответ вроде очевидный, но их вопросы всегда с подковырками. Всегда есть какой-то скрытый смысл. Все стараются сбить его с толку – бог знает почему и зачем. Все, что остается, – отвечать и сохранять хладнокровие.

Его спрашивают, где он живет. Он показывает пальцем на снующих вокруг людей в белом. Спросите этих товарищей, они лучше знают. Вопрос меняется: может ли он назвать свой домашний адрес? Марк Шлютер, Шерман 6737, Карни, Небраска. К службе готов. Они продолжают: ты уверен? Им в процентах, что ли, измерить? Его спрашивают, где его дом: в Карни или Фэрвью? Снова стараются запутать. Сейчас он живет в Фэрвью, ясное дело. Но в вопросе не уточнялось, что речь идет про текущее место проживания.

Его спрашивают, чем он занимается. Каверзный вопрос. Тусуется с друзьями. Ходит на выступления разных групп в клубы типа «Пули». Ищет обвесы для пикапа на eBay. Снимает видео. Смотрит телик. Выгуливает собаку. В одной онлайн-игре у него есть персонаж-вор, и когда делать совсем нечего, он прокачивает характеристики. Но умалчивает об очевидной параллели: к нему самому относятся, как к персонажу игры.

Это все? Больше он ничего не делает? Ну, не будет же он прямо всем делиться. Не их собачье дело, чем он занят за закрытыми дверями. Но нет, они тогда перефразируют: чем он зарабатывает на жизнь? Где работает? Так а чего сразу нормально не спросили?

Он рассказывает о техобслуживании и работе слесаря второго разряда. Какие аппараты легко чинить, а с какими всегда полно мороки. Всего третий год в компании, а уже зарабатывает шестнадцать зеленых в час. Про животных они не спрашивают, что хорошо. Он терпеть не может, когда люди начинают допытываться. Все едят животных. Кто-то должен их убивать. Причем к убою он вообще не имеет отношения: его работа, – следить за исправностью машин. Настойчивый интерес к заводу начинает напрягать. Он пропустил пару смен, так что, наверное, будут последствия. Возможно, кто-то захочет занять его место. Работа непыльная, да и зарплата приличная, особенно в текущей экономике. Убивают-то и за куда низшие должности.

Его спрашивают, кто был вице-президентом при первом Буше. Полный бред. Что еще попросят? Назвать хлыстов-сенаторов? Сосчитать от ста до нуля по тройкам? Какой полезный навык, ничего не скажешь! Суют кучи тестов, так что приходится бесконечно обводить что-то кружочками, вычеркивать и тому подобное. Даже задания делают неудобными: печатают все мелким шрифтом или дают десять секунд на такой объем, который и за полчаса не успеешь сделать. Он талдычит им, что в жизни его все устраивает, и незачем ему проходить экзамены для чего-то еще; если хотят исключить его из экспериментальной программы, то пусть не стесняются. Они смеются и дают больше заданий.

Все вопросы и допросы сбивают с толку. Врачи говорят, что они – не враги. Судя по результатам заданий, он многого не умеет, но это неправда. Лучше бы проверили женщину, которая выдает себя за сестру.

Друзья не забывают, навещают, но с ними тоже что-то не то. Дуэйн-о ведет себя вроде как нормально. Его невозможно сымитировать. Надо только завести с ним разговор на любую тему. Например, терроризм:

Гас, знаешь о джихаде? Госдепартамент одно не уяснил про исламистов. С ними не справиться силой извне.

Исламисты? Их разве не мусульманами зовут? Или это неправильно?

Что ж, «неправильно»… Неправильно – очень относительное слово. Не сказать, что ты неправ…

И далее льется бессмысленный словесный понос, который может выдать только Чувак Кейн. Рупп на первый взгляд тоже выглядит обычно, говорит как всегда, но все у него как-то невпопад. Только вот Томми Рупп ничего не делает невпопад. Он устроил Марка на завод, научил его стрелять и экспериментировать, так сказать, с восприятием реальности посредством веществ; уж кто-кто, а такой исключительный человек, как Рупп, точно объяснит, что происходит.

Он спрашивает Руппа, что он знает о даме, которая выдает себя за Карин. В ответ друг таращится так, будто видит перед собой оборотня. Ему точно что-то в еду подсыпают. Он все время на нервах, словно на похороны пришел. Настоящему Руппи на все плевать. Он знает, как надо веселиться. Настоящий Руппи целый день таскает в холодильнике коровьи тушки, и все ему нипочем. Этого парня ничем не прошибешь. Он и так уже пришибленный.

Все эти изменения сильно напрягают Марка, но ему остается только смириться. От него что-то скрывают, причем плохое. Пикап разбит. Сестра пропала. И все как будто ни при чем. Никто даже не заикается об аварии, о том, что происходило до и сразу после. А он смирно сидит, прикидывается дурачком и думает, как бы узнать больше подробностей.

Дуэйн-о и Рупп убеждают его сыграть в пятикарточный покер. Это ж как терапия, уверяют они. Ладно, ладно, ему все равно больше делать нечего. Но потом подмешивают ему ложные карты, на которых масть такая нечеткая, что неясно, это пики или трефы. А еще в колоде слишком много шестерок, семерок и восьмерок. Они играют на наклейки для упаковок с логотипом завода; стопка Марка исчезает так же быстро, как бизоны во время истребления. Друзья то и дело спорят, что он уже брал карты, но это не так. Тупая игра для слабаков. Так он и заявляет. А ему в ответ: Шлютер, это ж твоя самая любимая игра. Он даже не утруждает себя возражениями.

Еще они часами слушают миксы, которые Дуэйн скачивает и записывает на компакт-диски. Музыка сильно изменилась, пока Марк отсутствовал. Песни вставляют. Ох, черт! Подобной хренотени раньше он не слышал. Что за кантри-метал?

Слова задевают Руппа. Гас, хватит ерзать. Ты уши давно чистил? Кантри-метал, серьезно? Ты морфия перебрал?

Ну, вообще есть такой жанр, встревает Кейн. Очень даже признанный. Ты не в курсе?

Дуэйн – настоящий Кейн, несмотря ни на что.

И все же от взглядов, которыми перебрасываются друзья, Марку хочется бежать. Когда они рядом, собственных мыслей совсем не слышно. Столько всего разом происходит, и понять, что не так, невозможно. А когда они уходят, не остается никаких зацепок. Нельзя объяснить то, чего не видишь.

Проблема в том, что двойник Карин ужасно точный. Он сидит в одиночестве, никому не мешает, слушает успокаивающую музыку, как вдруг она приходит и начинает к нему цепляться. Все никак не перестанет разыгрывать из себя сестру. Она прислушивается к мелодии. Что за гавайское трио?

Не знаю. Типа полинезийская полька.

Она сразу: где достал?

Ага, так и сказал. Санитар дал. За хорошее поведение.

Марк. Ты серьезно?

В смысле? Что, думаешь, я украл диск у старикана с Альцгеймером? Какое тебе вообще дело? Теперь за каждым моим вздохом следить будешь?

Она спрашивает: тебе правда нравится это слушать?

Ну, как видишь. А почему должно не нравиться?

Просто… Нет, нет, слушай на здоровье. Уверена, песня и правда хорошая.

Глаза у нее красные и припухшие, будто в них попала соль.

Он продолжает, мол, ты меня не знаешь. Я постоянное такое слушаю. Мне вообще-то нравится странная музыка. Включаю ее, когда один. Или под шлемом. Под меховыми наушниками.