Создатель эха

Ричард Пауэрс

Создатель эха

Чтобы обрести душу, надо потерять ее.

А. Р. Лурия[1]

Richard Powers

THE ECHO MAKER

Copyright © 2006 by Richard Powers

© Анастасия Колесова, перевод, 2025

© Василий Половцев, иллюстрация, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Часть I

Я никто

По правде сказать, все мы потенциальные ископаемые, несущие в своих телах незавершенность прежних состояний – следы мира, в котором живые существа проплывают по небосклону с не меньшим постоянством, чем облака из века в век.

Лорен Айзли.[2] Необъятный путь: Щель

Вечереет, а журавли все продолжают прибывать, струящимися лентами падая с неба. Вереницами стягиваясь со всех сторон, догоняя угасающую вечернюю зарю. Десятки канадских журавлей опускаются к тающей реке. Собираются группами на островках суши, пасутся, хлопают крыльями, перекликаются: извещают о прибытии волны массовой эвакуации. Пернатых все больше с каждой минутой, воздух рдеет криками.

Изогнутая шея, ноги в струнку позади. Загнутые вперед крылья, длиной в человеческий рост. Растопыренные, словно пальцы, первостепенные маховые направляют птицу по ветру. Голова цвета крови поникает, крылья складываются, – облаченный в рясу священник, склоненный в молитве благословения. Земля все ближе, и хвост изгибается в чашечку, выпячивается брюшко. Ноги вытягиваются вперед, вывернутые колени болтаются как сломанные шасси. Очередная птица падает следом и, спотыкаясь, ищет себе место на переполненном перевалочном пункте, широкой, чистой и надежной полосе земли, растянувшейся на километры вдоль реки.

Темнеет рано, и так будет еще пару недель. Небо, пробивающееся светло-голубым меж зарослями ив и тополей, вспыхивает на мгновение розовым и гаснет в индиго. Река Платт в объятиях позднего февраля, над водами висит ночная холодная дымка, от которой покрывается инеем прошлогодняя осенняя жнива, все еще растущая на полях рядом с берегом. Взвинченные птицы ростом с детей толпятся, крыло к крылу, на участке реки, который научились находить по памяти.

Из века в век они слетаются сюда к концу зимы, устилая болотистые земли. В свете сумерек проглядывает в них что-то от ящеров: древнейшие летающие существа на земле, недалеко ушедшие от птеродактилей. Стоит ночи опуститься на землю, и мир будто снова только что рожден – та же ночь, что и шестьдесят миллионов лет назад, когда зародилась миграция.

Полмиллиона птиц – четыре пятых всех канадских журавлей на земле – устремляются к этой реке. Находят центральный пролетный путь, вырисовывающий песочные часы по континенту. Выдвигаются из Нью-Мексико, Техаса и Мексики, преодолевают сотни километров за день, чтобы пролететь еще тысячи в последующие, прежде чем наконец достигнут сохраненных в памяти гнезд. На несколько недель этот участок реки становится пристанищем для многокилометровой стаи. Затем, к началу весны, они взмоют в небо и улетят прочь, на север, к Саскачевану, на Аляску или еще дальше.

Так было всегда, так будет и в этом году. Пернатые невероятным образом могут найти маршрут, проложенный за столетия до того, как они узнали о нем от родителей. И каждый журавль помнит о пути, который ему еще предстоит пролететь.

Журавли настоящего снова толкутся по извивающимся протокам. Хор криков весь следующий час звенит в пустеющем воздухе. Они хлопают крыльями и переминаются с ноги на ногу, взбудораженные долгим перелетом. Одни ломают заледеневшие веточки и бросают их в воздух. Другие выплескивают беспокойство, ввязываясь в драки. Наконец, птицы замирают на ногах-ходулях и погружаются в чуткий сон; большая часть – в воде, остальные – неподалеку, на обкромсанных полях.

Визг тормозов, скрежет металла по асфальту, пронзительный вскрик, потом еще один вспугивают стаю. Пикап описывает в воздухе дугу, входит штопором в землю. Шлейф дыма задевает журавлей. Они взвиваются в небо, хлопая крыльями. Охваченное паникой полотно поднимается с земли, кружит и снова опускается. Крики, издаваемые существом вдвое крупнее их, раздаются на километры, а потом затихают.

К утру криков как не было. Снова есть только здесь и сейчас, речные протоки, нивы ненужного зерна, что поторопят стаи на север, за Полярный круг. С первыми лучами солнца ископаемые оживают, разминают ноги, пробуют морозный воздух, вольно скачут, распахивая клювы к небу. А затем, словно ночь ничего не отнимала, рассветные журавли, забыв обо всем, кроме настоящего, начинают танцевать. Так, как танцевали еще тогда, когда появилась река.

Она нужна брату. Эта мысль несла Карин сквозь чужую ночь. Словно в трансе, она вела машину, следуя на юг по изгибающейся от Сиуксленда трассе Небраска 77, а затем на запад по тридцатой, вдоль Платт. На проселочные дороги в ее состоянии соваться не стоило. Она все еще не отошла от звонка в два часа ночи. «Вы – Карин Шлютер? Это „Больница Доброго самаритянина“» в Карни. Ваш брат попал в аварию».

Раскрывать подробности по телефону ей отказались. Только сообщили, что пикап Марка слетел на обочину Норт-лайн и его сдавило в кабине. Он чуть не замерз, но спасатели вовремя нашли и вытащили его. Еще долго после того как повесила трубку, она не чувствовала пальцев, пока не поняла, что прижала их к щекам. Лицо онемело, словно она сама лежала на обочине в морозной февральской ночи.

Вцепившись в руль замерзшими, посиневшими пальцами, она пролетала резервации, одну за другой. Сначала Уиннебейго, затем холмистую Омаху. Низкорослые деревья вдоль покрытой заплатами дороги клонились под тяжестью снега. Перекресток Уиннебейго, места собраний индейцев, племенной суд и здание добровольной пожарной дружины, заправка, где она покупала бензин, не облагаемый налогом, расписанная вручную деревянная плашка с надписью «Магазин национальных сувениров», средняя школа – «Дом индейцев», где она работала учителем-волонтером, пока не бросила, не в силах вынести безысходности, – все отвернулось от нее, как от недруга. На длинном, пустынном участке к востоку от Розали ей встретился одинокий мужчина примерно одного возраста с братом – в пальто не по погоде и шляпе с логотипом команды «Небраска Корнхаскерс», – он пробирался по придорожным сугробам. Стоило ей пронестись мимо, как он обернулся и сердито заворчал, словно отгоняя ее подальше.

Стежки центральной линии увлекали Карин все глубже в снежную тьму. В голове не укладывалось, как Марк, опытный водитель, мог съехать с прямой как стрела дороги, которую знал как свои пять пальцев. Слететь с дороги в центральной части Небраски – все равно что упасть с деревянной лошади. Она задумалась о дате: 20.02.02. Может, в этом все дело? Ладони вжались в руль, и машина затряслась. «Ваш брат попал в аварию». По правде говоря, на каждом перекрестке жизни он постоянно сворачивал не с той полосы и не туда куда нужно. И к звонкам посреди ночи она давно привыкла. Но таких, как этот, прежде не бывало.

Она включила радио, чтобы не заснуть. Нашла какое-то странное радио-шоу, на котором обсуждали, как лучше всего защитить домашних питомцев при заражении воды террористами. Спутанные статические голоса прорезали темноту, просачивались в нее и шептали, напоминая об одиночестве и пустынной дороге, ведущей к личной трагедии.

Ребенком Марк был чувствительным: набирал персонал в собственную больницу для дождевых червей, продавал свои игрушки, чтобы предотвратить закрытие фермы, а еще со всей храбростью восьмилетки бросился разнимать родителей в ту ужасную ночь девятнадцать лет назад, когда Кэппи затянул на шее Джоан петлю кабеля питания. Вот каким рисовала она брата в воображении, без оглядки падая в темноту. Корень всех его несчастий – чрезмерное, излишнее сочувствие.

За Гранд-Айлендом, в трехстах с хвостиком километрах от Су, когда рассвет окрасил небо в персиковые тона, она мельком увидела реку Платт. Первый луч солнца отразился от бурой глади, и Карин ощутила спокойствие. Краем глаза заметила движение: меж сверкающих волн покачивались красные точки. Сначала она решила, что ей только привиделось от усталости. Сплошное полотно метровых птиц простиралось до самого леса вдалеке. За последние тридцать с лишним лет она привыкла к появлению этого колыхающегося множества в начале весны и все равно от неожиданности чуть не повторила судьбу Марка.

Он дождался птиц, потом разбился. Раскис еще в октябре, когда она ехала этим же маршрутом на похороны матери. Собирался с друзьями с завода и доставал приставку; вместо обеда – блоки пива, и к утру, когда надо было выходить на дежурные смены, Марк знатно хмелел. «Сохраняю традиции, Кролик. Семейная честь, все дела». Тогда ей не хватило воли вразумить его. А если бы и попыталась, вряд ли бы достучалась. Но зиму он все-таки пережил, даже немного взял себя в руки. И вот как все обернулось.

Из-за горизонта показался Карни: рассредоточенные окраины, недавно выстроенный ряд супермаркетов, забегаловки вдоль Второй улицы, старая главная авеню. Весь город внезапно показался ей чуть улучшенным съездом с восьмидесятой трассы. Знакомые виды наполняли душу странным, неуместным покоем. Дом.

Она нашла больницу так же, как птицы нашли Платт. Поговорила с травматологом, но мало что поняла из сказаного. Он все повторял, что состояние «средней тяжести», «стабильное» и «Марку очень повезло». Выглядел он молодо – с легкостью бы вписался в вечеринку, на которой брат был незадолго до аварии. Хотелось попросить взглянуть на его диплом о медицинском образовании. Вместо этого Карин уточнила, что значит «средней тяжести», и вежливо кивнула на невнятный ответ. Осведомилась, в чем же Марку «повезло», и доктор пояснил: «Повезло, что остался жив».

Пожарным пришлось вырезать его из кабины ацетиленовой горелкой. Марк мог бы до сих пор лежать на обочине, пригвожденным к ветровому стеклу, замерзая и истекая кровью, если бы не анонимный звонок с заправочной станции на окраине города.

Ее пустили в отделение, чтобы с ним повидаться. Медсестра старалась морально ее подготовить, но Карин ничего не слышала. Смотрела на ворох кабелей и мониторов. На кровати лежал комок в белых повязках. Опухшее, покрытое разноцветными ссадинами лицо обрамляли путающиеся трубки. Испещренные гравием окровавленные губы и щеки. Спутанные волосы обрывались полоской голой кожи, из которой торчали провода. Лоб словно поджарили на гриле. Брат, одетый в больничное платье цвета яйца малиновки, с трудом дышал.

Словно издалека она услышала, как зовет:

– Марк?

Глаза в ответ распахнулись, словно у пластмассовой куклы, которых у Карин полно было в детстве. Больше ничего не двинулось, даже веки. Ничего, пока вдруг беззвучно не зашевелились губы. Она наклонилась ближе к трубкам. Изо рта с шипением вырвался воздух, заглушая жужжание мониторов – словно ветер пронесся по полю готовой к сбору пшеницы.

По лицу стало ясно: он узнал ее. Но больше ничего не сказал, только слюна закапала с губ. В глазах отразились мольба и ужас. Он просил ее о чем-то; то ли о жизни, то ли о смерти.

– Все в порядке, я рядом, – сказала Карин.

Но от слов утешения ему сделалось лишь хуже. Она его взволновала, а ведь медсестра четко сказала этого не делать. Карин отвела глаза, лишь бы не встречаться с диким взглядом. Комната врезалась в память: задернутая занавеска, две стойки с грозным на вид электронным оборудованием, стена цвета лаймового шербета, столик на колесиках рядом с кроватью.

Она предприняла вторую попытку.

– Марки, это я, Карин. С тобой все будет хорошо.

Стоило произнести слова, как она почти поверила, что это – чистая правда. Из заклеенного рта вырвался стон. Рука с поставленной капельницей потянулась вверх и схватила ее за запястье. Карин удивилась его меткости. Хватка была слабой, но смертельной, тянула вниз, в паутину трубок. Марк судорожно цеплялся за ее кожу, будто в эту секунду она все еще могла предотвратить аварию.

Медсестра попросила ее выйти. Карин Шлютер сидела в комнате ожидания в отделении травматологии – стеклянном террариуме в конце длинного коридора, пропахшего антисептиками, отчаянием и древними медицинскими журналами. Рядом на прямоугольных мягких стульях абрикосового цвета сидели склонившие головы фермеры и их жены в темных толстовках и комбинезонах. Карин пошла определять: сердечный приступ у отца; несчастный случай на охоте у мужа; передозировка у ребенка. По телевизору в углу со сбавленной громкостью крутили пейзажи горной пустоши, усеянной партизанскими отрядами: Афганистан, зима, 2002. Чуть позже она заметила струйку крови, стекающую по указательному пальцу правой руки из прокушенной кутикулы. Встав, направилась в уборную. Там ее стошнило.

Позже она запихнула в себя что-то теплое и липкое из больничной столовой. В какой-то момент Карин оказалась на одной из недостроенных бетонных лестничных площадок, на которые выходят только в случае эвакуации, и набрала номер крупной компании по производству компьютеров и бытовой электроники в Су-Сити, где работала в отделе по связям с потребителями. Суетливо разглаживая мятую юбку из букле, будто начальник мог видеть ее через телефон, она рассказала ему о случившемся, не вдаваясь в детали. Объяснение получилось на удивление спокойным – сказались тридцать лет сокрытия семейных тайн. Она попросила два выходных. Он дал три. Она хотела возразить, но сразу же согласилась, поблагодарив его.

В комнате ожидания ее встретила необычная картина: восемь мужчин средних лет во фланелевых рубашках встали кольцом и уставились в пол. Раздалось тихое бормотание; ветер, дразнящий одинокие шторы фермерского дома. Шепот накатывал волнами: то прибывал, то стихал. Вскоре пришло понимание: молитвенный круг для несчастного, которого привезли сразу после Марка. Импровизированная служба пятидесятников, призванная помочь там, где были бессильны скальпели, лекарства и лазеры. На мужчин снизошел дар языков, и говорили они легко, словно вели светскую беседу. От дома не скрыться. Даже в кошмаре.

Состояние стабильное. Повезло. Слова помогли Карин продержаться до полудня. Но когда травматолог подошел к ней в следующий раз, прозвучало «отек головного мозга». По непонятной причине внутричерепное давление Марка повысилось. Медсестры пытались понизить температуру тела. Доктор также упомянул аппарат искусственной вентиляции легких и пункцию желудочков мозга. О стабильности и удаче в этот раз не было ни слова.

Когда ей снова позволили зайти к Марку, она его не узнала. Человек, к которому ее привели во второй раз, был без сознания, лицо стало чужим. Он не открыл глаза, когда она позвала его по имени. Его руки неподвижно покоились, даже когда она их стиснула.

К ней подошел больничный персонал. И начали говорить с ней, как с умственно отсталой. Карин старалась вытрясти их них хоть какую-то информацию. Содержание алкоголя в крови Марка – чуть ниже допустимого в штате Небраска, – то есть он выпил три-четыре кружки пива за пару часов до того, как сел за руль. Никаких других веществ анализы не показали. Машина ремонту не подлежит.

Двое полицейских вывели ее в коридор, отвели в сторонку и начали задавать вопросы. Она рассказала, что знала, – то есть, по сути, ничего. Час спустя уже казалось, что полицейские ей вовсе привиделись. Ближе к вечеру, когда она сидела в зале ожидания, к ней подсел мужчина лет пятидесяти в синей рабочей рубашке. Она уставилась на него, моргая. Вряд ли кому придет в голову искать подружку в отделении травматологии. Даже в этом городе.

– Тебе следует нанять адвоката, – сказал мужчина.

Карин моргнула и покачала головой. Сказывалась бессонная ночь.

– Тот малый, что перевернулся в машине, – твой? Читал о нем в «Телеграфе». Обязательно найми адвоката.

Она снова покачала головой:

– Свои услуги предлагаете?

Мужчина отпрянул.

– Боже упаси, нет. Просто решил дать дружеский совет.

Карин отыскала газету и стала перечитывать сжатый репортаж об аварии, пока не задвоилось в глазах. Устав сидеть в стеклянном террариуме, она прошлась по отделению, потом снова села. Каждый час молила пустить ее к брату. Каждый раз ей отказывали. Она дремала по пять минут за раз, откинувшись на спинку кресла абрикосового цвета. Стоило прикрыть веки, как перед глазами вырастал, словно бизонова трава после степного пожара, Марк. Ребенок, из жалости всегда выбиравший худших игроков в свою команду. Взрослый, звонивший только тогда, когда напивался до слез. В глазах защипало, на языке стало горько. Зеркало в уборной отделения отразило покачивающуюся фигуру, неровную кожу, ниспадающие спутанной занавесью рыжие волосы. Но в целом, учитывая происходящее, выглядела она прилично.

– Кое-что изменилось, – заявил доктор.

На нее посыпались слова про бета-волны, миллимет-

ры ртутного столба, доли, желудочки мозга и гематомы. В итоге до Карин дошло: Марку нужна операция.

Они сделали ему надрез в горле и вставили стержень в череп. Медсестры перестали отвечать на вопросы. Несколько часов спустя она снова попросила увидеть брата, стараясь говорить голосом, которым обычно обращалась к клиентам. В ответ ей сообщили, что Марк слишком слаб после процедур. Медсестры осведомились, не нужно ли ей что-нибудь, и Карин не сразу поняла, что они имеют в виду таблетки.

– Нет-нет, спасибо. Я в порядке.

– Поезжайте домой, – посоветовал травматолог. – Настоятельно советую как врач. Вам нужно отдохнуть.

– Люди спят на полу в зале ожидания. Я могу съездить за спальным мешком.

– Сейчас вы вряд ли что-то можете сделать.

Карин так не считала. В ее мире это было попросту невозможно.

Она пообещала отдохнуть, если ей позволят увидеть Марка хотя бы на минуту. Ей разрешили. Глаза он не открыл и ни на что не реагировал.

Но тут она увидела записку, дожидающуюся чего-то на прикроватной тумбочке. Никто не знал, когда она появилась. Кто-то незаметно проскользнул в палату, когда входить запрещали даже Карин. Тонким, изысканным, как у иммигрантов прошлого столетия, почерком было выведено:

Я никто

но сегодня вечером на дороге Норт-лайн

Нас свел БОГ

чтобы подарить тебе еще один шанс

и тоже кого-нибудь спасти

Стая птиц, каждая в огне. Звезды летят пулями. Алые пятна обрастают плотью, вот гнездо, часть туловища, конечности.

Непрерывное и вечное: всегда неизменное.

Стая огненных угольков. Там, где иссякает серость, вечная вода. Плоская ширь движется медленно, будто жидкость. В итоге есть только поток. Бесцельный поток, самое низшее, что выше знания. Он есть холод, а потому не может мерзнуть.

Тело – плоская вода, снижающаяся на миллиметр за километр. Торс длиною в мир. Оледенелое течение от начала и до конца. Огромные островки, изгибы лет, ленивая, медленная кривая, предельно обездвиженное движение, один растянутый порог.

Совсем не река, не мокрая, не бурая, не медленная, не на запад, нет ничего, только волнение, тут и там. Лицо вытягивается в беззвучном крике. Белая колонна, освещенная потоком света. Затем безграничный ужас, подъем в воздух, переворот и падение – что угодно, лишь бы не попасть.

Изданный звук не становится словом, но говорит «пойдем». Пойдем. Навстречу смерти.

Наконец, есть лишь вода. Ровная вода, растекающаяся до своего уровня. Вода – ничто, но утекает в никуда.

Карин заселилась в гостиницу для туристов, приехавших смотреть на журавлей. Та находилась неподалеку от федеральной магистрали. Номера походили на грузовые контейнеры. Цену запросили грабительскую. Но главное – недалеко от больницы. Всего на один день, а назавтра предстояло искать постоянный ночлег. Как ближайшая родственница она имела право проживать в квартале от больницы, в общежитии, субсидируемом за счет подачек крупнейшего в мире глобального картеля быстрого питания. «Дом клоуна» – так они с Марком его назвали, когда отец умирал от смертельной бессонницы четыре года назад. Умирал целых сорок дней, и когда все-таки согласился лечь в больницу, мать иногда оставалась на ночь в «Доме клоуна», чтобы быть рядом. Карин подавила воспоминание: на него сейчас не было сил. Вместо этого она поехала к дому Марка в получасе езды от больницы.

Через несколько месяцев после смерти отца Марк купил в Фэрвью дом из каталога на свою часть скудного наследства. По пути Карин заблудилась, и пришлось остановиться на заправке и спросить дорогу до Ривер-Ран-Эстейтс у подражателя Уолтера Бреннана. Символично. Ей не нравилось, что Марк осел в этом городке. Но брат после смерти Кэппи никого не слушал.

Наконец она нашла модульный дом «Хоумстар», гордость Марка и главное достижение его взрослой жизни. Купил он его незадолго до того, как устроился слесарем по техническому и ремонтному обслуживанию второго разряда на мясокомбинате в Лексингтоне. В день выписки чека на первоначальный взнос Марк шатался по городу и веселился, словно праздновал не покупку дома, а помолвку.

За входной дверью Карин встретило свежее собачье дерьмо. Блэки озадаченно съежилась в углу гостиной, виновато скуля. Карин выпустила бедняжку погулять, насыпала корма. На лужайке, словно сошедшей с почтовой марки, бордер-колли принялась пасти все подряд – белок, снежинки, столбики забора, – лишь бы убедить людей в том, что она по-прежнему достойна любви.

Отопление было отключено. Трубы не взорвались лишь благодаря давней привычке Марка: он никогда не закручивал кран до конца. Карин собрала собачью кучу и выбросила ее на оледеневшую лужайку. Собака подкралась ближе: она явно хотела познакомиться, но прежде всего желала узнать, где же хозяин. Карин опустилась на крыльцо и прижалась лицом к замерзшим перилам.

Вскоре она продрогла и вернулась в дом. Как минимум стоило подготовить жилище к возвращению Марка и разобраться с беспорядком, накопившимся за месяцы. В комнате, которую Марк называл гостиной, она разложила по стопкам журналы про тюнинг машин и чизкейки. Собрала разбросанные повсюду диски и сложила их за обшитой панелями стойкой бара, которую Марк кое-как соорудил сам. На стене спальни висел плакат с девушкой в черном кожаном бикини, прижавшейся к капоту винтажного пикапа. Не сдержав отвращения, Карин начала сдирать плакат со стены. И только когда увидела глянцевые обрывки в руках, то поняла, что натворила. Отыскав молоток в кладовке, она принялась прибивать изображение обратно, но его было уже не спасти. Она выбросила ошметки в мусорное ведро, проклиная себя.

Ванная выглядела как школьный проект по культивации бактерий. Из бытовой химии у Марка были только средство для прочистки труб и черное мыло для кожаных изделий. В поисках уксуса или нашатыря Карин направилась на кухню, но никаких хоть сколько-нибудь растворяющих средств, кроме пива, там не было. Под раковиной нашлось набитое тряпками ведро с банкой порошка, звякнувшей, стоило взять ее в руки. Карин повернула крышку и заглянула внутрь. Там лежал пакетик с таблетками.

Она сползла на пол и заплакала. В голову пришла мысль: обойтись малой кровью, вернуться в Су-Сити и продолжить жить своей жизнью. Она играла с таблетками, переворачивая их пальцами. Прямо аксессуары или спортивный инвентарь для кукольного домика: белые – это тарелки, красные – гантели, маленькие фиолетовые – блюдца с нечитаемыми монограммами. От кого он их прятал под раковиной, кроме самого себя? Она решила, что это экстази. Местные любят его больше всего. Пару лет назад, в Боулдер-Сити, она попробовала дозу и весь вечер сливалась разумом с друзьями и обнимала незнакомцев. В полном оцепенении она взяла таблетку, высунула язык, лизнула. В ту же секунду одумалась и спустила всю заначку в раковину. Впустила заливающуюся лаем Блэки в дом. Собака принялась назойливо обнюхивать ее ноги.

– Все хорошо, – пообещала Карин. – Скоро все вернется на круги своя.

Затем она двинулась в спальню – музей коровьих зубов, цветных минералов и сотен экзотических крышек от бутылок, расставленных на самодельных витринах. Она осмотрела шкаф. На крючке над засаленными ботинками, в которых Марк каждый день ходил на работу, в веренице темной джинсы и вельвета висели три заляпанных жиром комбинезона с логотипом завода АМК. В голове пронеслась мысль: «Надо было еще вчера с этим разобраться». Она позвонила на завод. «Айовская мясная компания» – крупнейший в мире поставщик говядины премиум-класса, свинины и сопутствующих товаров. Ее сразу бросило на автоответчик с голосовым меню. Потом на другой. Затем раздалась веселая мелодия, далее ей ответил веселый человек, потом человек с хриплым голосом, постоянно обращающийся к ней «мэм». Мэм. Неужели она стала совсем как мать? Работник кадров объяснил, как оформить Марку инвалидность. На исходе часа, который ушел на заполнение всех бумаг, Карин снова чувствовала себя полезной. Облегчение и радость обжигали все внутри.

Она позвонила своему работодателю в Су. Крупная компания, третья среди поставщиков компьютеров в стране. Много лет назад, в первые дни бума персональных компьютеров, когда все поставщики запустили доставку товаров по почте, компании удалось выделиться с помощью маркетингового хода: в своей рекламе они использовали стадо голштинских коров. Марк только посмеялся, когда она вернулась в Небраску из Колорадо, чтобы устроиться в новую компанию. «Будешь работать с недовольными покупателями в той коровьей компании?» Ответить ей было нечего. Карин годами жила с уверенностью, что медленно, но верно движется к вершине карьерной лестницы: начала секретаршей в Чикаго, затем доросла до менеджера по продаже рекламных текстов для модных журналов в Лос-Анджелесе, стала правой рукой начальника и в конце концов – лицом компании двух интернет-предпринимателей из Боулдер-Сити, которые планировали заработать миллионы, создав виртуальный мир, где люди смогли бы развивать свои богатые альтер-эго. Но вскоре реальность обухом ударила по голове: партнеры рассорились и погрязли в судах друг против друга. Ей пошел третий десяток, и больше у нее не было ни времени, ни гордости, чтобы гнаться за амбициями. Честная неквалифицированная работа на надежную компанию, лишенную всякой претенциозности, – тоже неплохой вариант. Если Карин суждено выслушивать жалобы потребителей, она будет выслушивать их максимально компетентно. Тут и раскрылся ее талант к работе с конфликтными клиентами. Всего два электронных письма и пятнадцать минут по телефону – и любой позвонивший, угрожающий сжечь компьютер, начинал верить, что огромной фирме с многотысячным штатом сотрудников очень дороги его лояльность и уважение.