Хождение Константина Уральского в Санкт-Петербург

И не понимал я этой трагедии женской. И что там случилось с её руками, мне не хотелось познавать. И предложила мне Наташа уже домой ехать, хоть и не погуляли мы толком. И сели мы на лавочке в парке, обсудить дальнейшие действия. И рассказала мне Наташа, зачем-то, о художнике местном, что стены некрасивые изресовывал он, и что Наталья в этом тоже участвовала. Только умер этот художник недавно, и было ему тридцать семь лет. И печально было это, и то, сколько уже Наташа в своей жизни повидала. И пошёл, неожиданно, дождь. И стали искать мы место, где можно было укрыться. И встали мы с ней под деревом, снова окунувшись в романтическую обстановку. И никак мне не хотелось этой романтической обстановки. И хотел лишь я, чтобы дождь прекратился. И это помогло – дождь действительно закончился, и мы пошли дальше. А Наташа всё суетилась, то ноготь свой поломанный показывала, то балетку поправляла, что ногу её до крови истёрла. И пошли мы с ней по магазинам, искать инструменты женские, чтобы ногти Наташи починить. И спрашивала она что-то у каждого ларька, а на неё смотрели как на дуру, и отказывали. И прошли мы так с десяток магазинов, и стыдно было мне, что я хожу рядом с ней. И пошёл вновь дождь – сильный и долгий. И зашли мы в какой-то подъезд, что был когда-то магазином.

И поднялись мы на второй этаж, и сел я на подоконник, как хозяин нового места, а Наташа встала рядом. И должно ведь было быть наоборот, но не хватило бы сил моих, чтобы поднять её на подоконник высокий. И в третий раз мы остались между собой, наедине, в романтичной обстановке. И в третий раз я дурака включал, потому что достаточно мне было того, что я просто с Наташей гуляю. И лил на улице дождь, ка осенью. И не знали мы, как долго мы будем вдвоём. А Наташа всё о еде говорила.

– Там фалафель вкусный продают, – говорила она, – пошли сходим.

А я видел лишь книгу кем-то оставленную на подоконнике. И каждый может взять её, посмотреть, что за книга такая. И пошли мы с ней за фалафелем, как дождь закончился, потому что Наташа кушать хотела. И зашли мы в шаурмечную, где парни с акцентом принимали заказ. И сделали они ей фалафель вегетарианский – без мяса. И пошли мы с ней гулять по тем же улицам Перми, где были ранее. А Наташа всё ела фалафель, откусывая большие куски. И предлогала она мне попробывать продукт этот. И согласился я, потому что не пробывал до этого. И совсем мне не понравился продукт этот, может потому что мяса в нём не было. И сидели мы на скамейке, как парочка глупая, а Наташа всё говорила про одно, про еду.

– Ну как же я хочу жрать, – говорила она.

И тут же она предлогала мне ещё откусить фалафеля, но я отказывался. И пошли мы с ней пройтись по торговым центрам. И казались они мне такими же, как и везде. И катались мы по эсколатору. И хватала меня за руку, руками, Наташа. Говоря мне, что мол боится она высоты. И верил я, хоть и не до конца. И как-то всё-равно мне было. И решили мы с ней всё-таки домой ехать, потому что надоело нам гулять уже. И шли мы к остановке, где можно было уехать до тех мест, где живёт она. И долго мы шли, гуляя. И не мог я всё понять – какая же в Перми улица центральная?

И шли мы, сам не понимал я где. И встретила Наташа подругу свою, однокурсницу. И гуляли мы по улицам пермским, а в небе пролетали истребители. И как понял я, что это нормально. И вспомнил я ещё, что в Перми жил и работал Фридман. И подруга Наташи – была с большими губами и глазами, и чем-то на неё похожа, хоть и не похожие они были, как блондинка и брюнетка. И болтали они, не обращая на меня внимания. И чувствовал я лёгкую свободу, будто легче мне дышать стало. И ушла подруга Наташи куда-то налево. И пошли мы дальшей с ней, к остановке той, с которой можно было уехать до тех мест, где жила Наташа. И шли мы долго, а Наталья всё рвалась в магазины, купить что-то хотела для ногтей своих. И пришлось мне бегать за ней, за дурой этой. И покупала она себе всякие украшения, что продавались за копейки, при этом спрашивая меня – красиво ли это. И говорил я "красиво" хоть и было мне всё-равно. И уходил я уставшим из этих магазинов, а Наташа довольная, улыбаясь улыбкой нездоровой. И встали мы на остановке – автобус ждать. И стали спрашивать мы у ожидающих – едет ли автобус до тех мест, где живёт Наташа. И вроде как-то все ждали автобус этот, но не уверены были – приедет ли он.

И было ясно мне, что поедем мы на другой берег Камы. Вот и стояли мы на остановке, автобус ожидая. И вечер уже был. И солнце уже скрылось за силуэтами домов. И пошли мимо нас собачкини, что собак вечером выгуливают. И действительно, в тот момент, я понял, что собаки похожи на своих хозяев. И проходила мимо нас женщина, с собакой красивой на поводке – таксой. И обнюхала эта собака цветы, что росли в клумбе рядом с остановкой, и метила она их тут же.

– Какая милая собачка, – говорила Наташа, – а можно её погладить?

– Нет, – отвечала стройная высокая женщина, что была одета во всё тёмное.

И ушла эта женщина дальше по улице, продолжая гулять с собакой.

– Вот сука, – сказала Наташа, подойдя ко мне поближе, и тихо, – не дала мне свою собаку погладить.

Я ей ничего на это не ответил – я был равнодушен, как и к собакам, так и к Наталье.

А с другой стороны шёл уже другой собачник – мужик, что казался большим, но не толстым, вёл собаку, что на медведя смахивала.

– Прикольная собачка, – запищала Наташа.

А мужик этот, мимо прошёл, не обращая внимания. А собака его – тоже медленно перебирала лапами, высунув язык. А с третий стороны – шла девушка, что выгуливала собаку, что была дворняшкой. И подбежал этот пёсик к клумбе, с интересом её обнюхивая.

– А можно погладить? – выпрашивала Наташа.

– Ну погладте, – неохотно согласилась девушка.

И погладила Наташа пёсика, как и хотела. И стал этот пёсик радостно скакать, виляя хвостом и лая. И пригал он радостно, то на Наталью, то на хозяйку.

– А на меня то зачем? – возмущалась хозяйка.

И ушли они дальше гулять, а пёсик так и радостно лаял.

– Вот это тоже сучка, – говорила Наташа.-

– Почему? – удивился я.

– Ну она чёто там говорила, когда я гладила её собаку, – объясняла Наташа.

– На это она не тебе говорила, – уже объяснял я, – а своей собаке.

– А, ну тогда ладно, – спокойно сказала Наташа.

И продолжали мимо нас ходить собачники, пока мы ждали автобус наш. И дёргалась Наташа к каждой собаке, называя каждую хозяйку сукой. И ведь долго мы ждали автобус свой. Так долго, что я подумал, что нам такси буржуазное придёться вызывать. И подъехал неожиданно автобус, как только я это подумал. И зашли мы в него, не найдя свободного места. И поехал наш автобус через Пермь, и через мост, что через Каму. И видел я закат пермский, с Камой на горизонте. И стояла Наташа рядом. И хотела она прижаться ко мне, но я не хотел этого. И проехали мы Каму, на закат любуясь, промолчав. И освободилось, в дороге, место рядом с девочками, что поступление в университет обсуждали. И шустро Наташа села рядом, успев грозно посмотреть на девочек этих. И говорила она мне что-то всю дорогу, а я девочек тех слушал – о чём они говорят, было интересно мне. И приехали мы вновь в те места, где жила Наталья. И предложила она мне гречку поесть, что доесть мы пытались утром. И согласился я, потому что выбора у меня не было.

И зашли мы домой, уставшие от прогулки продолжительной. И разогревала Наташа гречку, мне надоевшую до последнего. И стала она мне рассказывать как ездила в Италию, и что работала она там няней. И что сейчас ей, предлогают работать няней в Москве, но хочет быть она информационным аналитиком. И рассказывала она, как встречалась она с итальянцем одним. И как замуж выйти за него хотела, но только сбежал он от неё почему-то. И говорила она, что любил он Лацио поддерживать на футбольных полях. И рассказал я Наташе, шутя, что болельщики Лацио – фашисты. И не поверила она, что это правда. И стала говорить она по телефона на итальянском, пытаясь узнать – правда ли это. И отмазывался, от этого клейма, её итальянский друг, до такой степени, что поняла Наташа, что это правда. И трещала она на итальянском лучше, чем знала коми-пермятский. И спросила она, у русского друга своего, тот, что тоже бывший – правда ли это? И рассказал он ей, что есть такая тема, потому что любил Лацио Муссолини, и это было взаимно. И заулыбалась Наташа недовльно, обдумывая что-то.

– Не люблю фашистов, – говорила она.

И шла она гречку мешать, что почти занаво сворилась на плите. А я понимал лишь то, что прошёл мой первый день в Перми. И провёл я его глупо, расточительно даже. И вроде кормили меня. И женщина с кровом была рядом. Что ещё нужно путнику? Только не надо было мне такой еды бесвкусной, да и женщины пошлой, и её крова. И сготовилась вновь гречка. И приглашала меня Наташа к столу – кашу гречневую отведать с салатом овощным. И ел я эту пищу без аппетита. И ел я её потому, потому что не хотел ложиться спать голодным. И кушал я гречку, чаем запивая. И уже не раздрожала меня Наташа, так, как днём. Хотелось мне лишь одного – спать. И не думал я о плотских желаниях своих.

И покушал я быстро, и тут же лёг спать, потому что проснулся рано. И не помню я уже толком, как закончился тот день. Помню лишь то, что Наташа рассказывала о своём друге, и его подруге шестнадцатилетней. И не помню я толком – спал ли я, или дремал. Только проснувшись я увидел тоже самое, что и днём ранее. Спала Наташа на полу, на матрасе, иногда, даже похрапывая. И рано я опять проснулся, хоть и не так рано, как в предыдущий день. И вновь я ждал, когда же проснётся хозяйка. А Наташа всё спала, хоть и солнце уже засвечивало в комнату. И только случайный звонок разбудил её. И говорила она с кем-то, о чём-то. И оказалось, что бабушка позвонила ей, поговорить о пустяковом деле. И было уже десять часов утра. И хотела Наташа ещё поваляться в постели, но не дал я ей сделать этого, потому что время завтрака давно настало. И встала Наташа с неохотой, хоть с целью определённой – покормить мужчину, что в её доме гостит. И сказала она, что приготовит супа щавелевого. И стал я ждать, лёжа на кровати, когда же Наташа изготовит свой суп щавелевый. А пока она готовила, я смотрел, как президент с народом говорит. И интересно было мне, Наташе – не очень. Её больше суп интересовал. И всё кушала она сухофрукты, пока готовила суп. Жуя и разговаривая со мной, и телефоном. И было странно мне, хоть и начал привыкать я уже.

И говорила мне Наташа, что вечером мы на тусу поедем. И понимал я, что это уже предрешенно, потому что Наташа хочет этого. И звонила она Максиму, договариваясь о встрече, и говорил он ей, что у них и так туса намечается, потому что брат его из Уфы приехал. И передела привет Наташе, подруга Максима шестнадцатилетняя, и ответила Наташа тем же. И договрились они все, что встретятся вечером у него. А Наташа всё, тем временем, суп щавеливый готовила. А я всё лежал на кровати большой, президента слушая. И не очень то мне хотелось куда-то идти, тем более на тусы, и даже Пермь смотреть. И думал я, что мне и лёжа хорошо. И сготовила Наташа суп щавеливый. И настало время обеда. И пригласила меня, вновь, Наташа к столу. И сказала она мне, что супом я не наемся, и предложила ещё гречки. И попробывал я щавеливый суп от Натальи. И понял я тут же, что это самый кислый суп, что я когда-либо кушал. И пытался я кушать, эту кислятину, побыстрее, только для того, чтобы желудок едой набить. Потому что путник – не должен быть голодным. А Наташа ела свой суп, захлёбываясь.

И говорила она по телефону с Максимом, договариваясь о вечере. И видел я привычную картину, как Наташа держала в одной руке ложку, а в другой смартфон. И тыкала она в смартфон бесперестанно, только отвлекаясь для того, чтобы открыть рот для супа, что черпала она другой рукой. И говорила мне Наташа, что сейчас поедим, и поедем в город. И быстро закончил я с супом, в котором плавали зелёные листья щавеля. И стал я гречку доедать, что ел я на завтрак, обед и ужин. И казалась мне эта гречка, уже достаточно вкусной кашей. И закончил я, как всегда, обедать раньше, чем Наташа. И лёг я на кровать, на которой провёл я уж несколько дней. И с которой хоорошо было видно, как трясёт ляхами, передо мной, Натаха, гуляя по кухне.

И лежал я на кровати большой, слушая президента, и наблюдая, как Натаха, вновь передо мной, ляхами опять трясёт. А она собиралась, ведь шли мы гулять, а затем на тусу пермскую. И мерила она одежду свою, бурча что-то про платье. И боялась она мне показаться в лифчике даже, такая скромная девушка была. И переоделась она в платье короткое, что бёдра её обтягивали пошло. И ворчала она, что с платьем что-то не то. И то ли она потолстела, то ли платье после стирки стало меньше. И мы, конечно же, остановились на втором варианте. Хотя оба знали, что реальный – первый. И очень короткое платье оказалось. До створок и рукой подать – думал я.

– В спорт-зал хожу, – говорила Наташа, – а всё-равно жирная.

А я ей ничего не отвечал, ведь это она сама решала. И накласилась она опять вульгарно, хоть и стал я привыкать к этому. И надела она розовую кепочку, под цвет помаде, какой она губы накрасила. И интересно ей было то, что я слушаю президента, а не то, что говорил он. И собрались мы наконец, зная, что в город едем надолго. И вышли мы из комнаты общажной, что можно студеей обозвать. И вертела Наташа ключом в замке, что эхом на весь подъезд отдавался. И шли мы мимо вахтёрши, что тоже президента слушала. И смотрела вахтёрша на нас так, как на парочку, что ради секса в общежитие приходит. И вышли мы на улицу, что ослепило нас ярким солнышком. И сели мы в маршрутку, что пулей неслась по автостраде. И сели мы с Наташей позади, в самом хвосте маршрутки. И сидела рядом с Наташей девушка с рыжими волосами. И стала Наташа какие-то пошлые вещи говорить. И говорила она так, чтобы её все слышали, особенно эта, красивая девушка, что сидела рядом. И приходилось мне отвевать Наташе. И смеялась она громко, на ответы мои, белые, лошадиные зубы, рукой прикрывая. И стыдно было мне, что нас вся маршрутка слышит и слушает.

И доехали мы до Перми, в этот раз, гораздо быстрее, чем уезжали из неё. И сказал я Наташе, что хочу на трамваях покататься – посмотреть не на загламуренный центр Перми, а окраины, где простные люди живут. И сели мы в трамвай, перво повавшийся. И поехали мы к тем местам, где люди простые живут. А Наташа всё Максиму названила, спрашивала, где они, и начилась ли туса. И говорил ей Максим, что уже всё началось. И дёргалась от этого ещё Натаха, хотелось уже сильно затусить. И приехали мы, действительно, в такое место, где простые люди живут. Где на улице одной, соседствуют здания многоэтажные, а на другой стороне деревянные дома. И решили мы выйти в этом месте, погулять. И вышли мы с народом остальным. И увидели мы, как бабушка перед нами упала почему-то. И испугались мы, и люди, что были рядом. И предлогали мы помощь ей различную, потому что не всё-равно нам было. И было ясно, что запнулась бабушка об жизнь свою трудную, и рельсы торчащие. И ушла бабушка эта куда-то, отнекиваясь от помощи. И очень людное место оказалось, куда мы приехали. И люди всё куда-то торопились, шли. И улицы, в этом месте, почему-то грязные были, да ещё и узкие. И привела меня Наташа туда, где техника военная прошлых лет стояла. И рассказывала мне Наташа, что рядом завод военный, и что делали там технику, что на войну против фашистов уходила. И просила она себя сфотографировать, на фоне этой техники. И пошли мы к заводу этому, и повалил к нам навстречу народ рабочий. И шли все с работы, потому что было время пять часов. И шли рабочие с заводов, как и было всегда.

И повела меня Наташа куда-то дальше. И пришли мы к парку, а рядом церквушка была. И увидел я на входе в парк, девушку красивую. И были у неё тёмные чёрные волосы. И была она в спортивной ветровке, и треко, что обтягивало бёдра её идеально. И одежда вся её была – с тремя белыми полосками. И заметила Наталья, что заглядываюсь я на другую, но ничего не сказала она мне. И пошли мы дальше в парк гулять. И увидела Наташа монумент, где собака сидела. И в восторге она была от этого, и гладила она эту собаку. А рядом люди свадьбу праздновали – крича и радуясь. И пошли мы дальше вон, чтобы не мешать. И пришли мы к той скамейке, что была рядом с другой, где девушка та, красивая была, со своей компанией.

– Смотри, какая девушка, – сказала Наташа.

– Ну красивая, – ответил я.

– Мне такие капец как нравятся, – говорила Наташа.

А я ничего не ответил. А девушка эта, будто заметила, что мы вдвоём за ней наблюдаем. И как-то встала она красиво, показывая нам свою красивую попу.

– Я бы с ней познакомилась, – говорила Наташа.

– Ну так иди, познакомся, – отвечал я.

– Она мне сразу вташит, – отвечала Наташа, – смотри какая она дерская.

А девушка эта, будто и ждала, что кто-нибудь подойдёт к ней, познакомится.

– Вот это орех, – восхищалась Наташа, – мне нравятся такие, женственные.

А я молчал, всё на девушку эту поглядывая.

– Мне хочется поучиться у них этой женственности, – говорила Наташа.

– Так пошли, подойдём, – отвечал я.

И казалось мне, в тот момент, что мы будто парочка извращенцев, что выглядывают объеты своих плоткских утех.

– Мы с Максимом тоже девушек обсуждаем, – делилась Наташа.

А мне уже хотелось уйти куда-то дальше. И смотрел мы на белых лебедей, что проплывали мимо, в водоёме естественном, человеком обустроенным. И видели мы, как школьницы бегают, на другом берегу водоёма.

– Какие школьницы ненче пошли, – говорила Наташа, – красивые.

– Ну да, – отвечал я, – так и смотришь, и думаешь – не согреши.

И засмеялась Наташа на это. И говорила она, что я умный.

– В наше время, – продолжал говорить я, – совсем другие все были.

– Ну да, – соглашалась Наташа, – мы не такие были.

И посмотрел я на девушку ту, что нам понравилась. И не увидел я её более. И пропала она куда-то из виду. И не получилось у нас согрешить, хоть и было желание. И пошли мы с Наташей дальше, по Перми гулять.

– Вот хорошо, – говорила Наташа, – просто так в парке гулять.

А я молчал, знал, что сейчас будет история одинокой девушки.

– А то, был у меня тут один названивал мне – мол давай я к тебе приеду – сексом займёмся, – рассказывала Наташа, ну я его послола куда подальше, нет чтобы сначала в парк хотя б пригласить.

– Ну а потом чё? – спрашивал я.

– Ну и всё, названивал мне ещё, – говорила Наташа.

И шли мы к церквушке, что была рядом с парком. И встали мы у ворот. И сказал я ей, не заходить за мной, а остаться ждать, потому что вульгарный вид у неё был, да и ноги голые, даже выше колена. И оказался я в другом пространстве, где не было людей, а были лишь белокаменные стены. И гулял я один, чувствуя свободу от плоти. И хоть далёк я был от веры, понравилось мне это место. Потому что тихо было кругом, как бы возвышенно это место было, над всем городом. И сделал я один круг вокруг. И видел я, как женщина в платке вышла из церкви, сев в крутую тачку, и уехала вон.

И вышел я из монастыря, увидев девушку, что была в коротком платье, с большими, голыми ногами, и в розовой кепочке. И стояла она уткнувшись в телефон, что-то в нём вытикивая.

– Сколько монахов соблазнила? – спросил я у Наташи.

А она ничего не ответила, лишь засмеялась. И пошли мы с ней в кафе, что было неподалёку, потому что Наташа есть захотела. А кафе это – уютным оказалось, и пахно в нём едой. И можно было выбрать любую сдобу, какая только есть. И купил я себе пирожок с луком и яйцом, да морс сладкий. А Наташа взяла себе два пирога с капустой, и чаю.

– Ну Натаха хоть покушает, – сказала всхлух Наташа.

– Чё за Натаха? – спрашивал я, не поняв её.

– Ну в смысле я Наташа, – говорила недовольно Наташа.

И тут она подумала, наверное, что я жил всё это время с ней, и не знал её имени. И скушал я то, что купил. И Наташа тоже всё съела, что покупала. И соравалась она к кассе, чтобы купить себе ещё булочку, и ещё чая. А в кафе, тем временем, заходили разные люди – богатые и бедные, потому что еда вкусная была, в этом кафе. И зашла женщина, во всём красном – красный пиджак и брюки, и даже туфли на каблуке – и всё это – одним оттенком. И так мне женщина эта понравилась – было в ней что-то такое, высокое; может она до этого в церковь ходила? И дожрала Натаха свой полдник. И пошли мы дальше, на тусу торопясь. И сели мы в трамвай, на котором в эти места приехали. И рассказывала мне Наташа, пока мы ехали, о подруге своей, что в Ижевск уехала получать высшее образование.

– Билет приобретаем, – послышалось позади.

– У меня нет денег, – ответил пацан.

– А если ревизор зайдёт, – ругалась полная, тяжёлая женщина, – кто будет штраф платить, я что ли?!

А малец ничего не ответил, ему лишь надо было проехать пару остановок. И было это, как раз, на той улице, где дома деревянные, ветхие, находились напротив многоэтажек новых.

– Идиот, – невыдержав, сказала женщина, отойдя тяжело в сторонку.

А Наташа продолжала мне о чём-то трещать, не замечая этой ситуации. И показывала она мне фотографии подруги своей, чьё лицо было строго красивым. И пересаживались мы с Наташей, с одного трамвая, на другой. И рассказывала мне Наташа, что подруга её, приглаша в гости немца, что тоже путешествовал. И постилила она его на полу, и создала такие условия, что он на следующий день сбежал в хостел. А мы ехали дальше, через всю Пермь, к Максиму на хату. И оказались мы в том районе, где стадион футбольный был. И говорила Наташа мне, что в их городе тоже команда футбольная была, болельшики которой, на её взгляд, были фашистами. И рассказывала она, как она, с тем художником, что умер в тридцать семь лет, закрашивала графити фашисткие, тех фанатов. И рассказывала она ешё, как её, ещё один друг, маме фаната такого звонил, жаловался ей, что её сын бил девушку, и вообще фашист. И шли мы возле стадиона, тех мест, где я был когда-то зимой, или ранней весной. И узнавал я дома-многоэтажки, что торчали в пространстве. И шёл с Наташей, по улицам и дворам, на тусу пермскую. И запоминал я дорогу, на всякий случай. А Наташа, чем ближе к дому Максима подходила, тем быстрее шла, можно сказать, даже, что бежала. И пришли мы к обычной панельки, что, скорее всего, общежитием было. И поднялись мы на седьмой этаж, на лифте тесном и маленьком, в котором кнопки были выжжены, зато не воняло мочёй.

И убежала Наташа куда-то, скрывшись в тёмном коридоре общежития, совсем про меня позабыв. И увидел я её уже обминающую Максима, и его довольную улыбку от этого. И поздоровались мы с Максимом как знакомые люди. И зашёл я в квартиру Максима, увидев сразу девочек-подростков. И пошутил я глупо про школу тут же. И засмеялась Натаха как конь. И понял я сразу, что это не туса пермская, а посиделки дружеские. И познакомил нас Максим с братом своим, что приехал из Уфы.

– Игорь, – сказал он пафосно, затягивая кальян.

– Это Костя, – представила меня Наташа, – он очень умный.

– Ты так сказала, будто это что-то особенно, – ответил Максим.

– Вообще, – добавил Олег.

И все выдохнули, засмеявшись.

И Максим куда-то ушёл с Игорем, то ли курить ушли они, то ли обсудить что-то важное, то ли и то, и другое.

– Тебя Диана зовут? – спрашивала Наташа.

– Да, – отвечала Диана, попивая из горла бутылку пива.

– Мне Вика про тебя много рассказывала, – продолжала донимать школьниц Натаха.

– Мне про тебя тоже, – ответила Диана, поглядывая на Вику, и улыбаясь.

А я сидел и слушал их, потому что не мог слушать музыку, что они фоном включили. И пришёл откуда-то Игорь, усевшись за кальян.

– Что у вас тут попить есть? – спросила Наташа.

– Ну вот, коньяк пей, – ответил Игорь, показывая на бутылку, на доннышке которой, осталось немного вещества золотого цвета.

– И что это за шняга? – спрашивала Наташа.

– Шняга? – удивился Игорь, – называть шнягой коньяк за три косаря?

И как бы обиженно, ушёл Игорь куда-то, на кухню. И ушла Наташа за ним. И стал разглядывать я девушек, что сидели друг на друга смотря. И вспомнил я случайно, что знал в Екатеринбурге девушку, похожую на Диану.

– Ты татарочка? – спросил я.

– Ну да, – отвечала она.

– Все татарочки одинаково красивы, – сказал я.

– Ну спасибо, – ответила Диана.

– Я тоже маленько татарин, – продолжал говорит я.

Диана внимательно на меня посмотрела, подгялывая и замечая что-то.

– Ну есть что-то такое, – сказала она, продолжая попивать пиво из бутылки.

И пришёл Игорь, забрав у Вики коньяк. И пришла Наташа с кружками для коньяка, для себя и для меня.

– Ты из Уфы значит? – говорила Наташа разливая коньяк по крукам.

– Уфа – столица мира, – отвечал Игорь.

– Каждый про свой город так думает, – сказал я, – только никто, кроме жителей этих столиц, не знает, где находятся эти города.

А Игорь лишь на это развёл плечами, равнодушно потягивая кальян.