Хождение Константина Уральского в Санкт-Петербург

– Я сегодня плохо спала, – сказала она, – поэтому, поедем сразу ко мне, город не получится посмотреть.

– Ты в самой Перми живёшь? – спросил я.

– Да, – отвечала она, – пошли, я тебе небольшой скверик покажу, и поедем.

– Хорошо, – согласился я.

– Я сегодня плохо спала, – всё рассказывала она, – ещё замоталась по делам своим.

И пошли мы с ней в скверике гулять, а я всё прел в одежде, потому что жарко было, ведь я приехал из тех мест, где в худи холодно было, а в курточке в самый раз, и это летом.

– А как мы кушать будем? – сразу спросил я.

– Ну смотри, – говорила она, – я – вегетарианка, животную пищу не ем.

Понятно, думал я, иначе быть не могло.

– У меня дома есть гречка, фасоль, – рассказывала она, – могу салат из овощей приготовить.

– Хорошо, можно и гречку, – соглашался я.

– Ну всё тогда, поехали ко мне, – предложила она.

– Поезали, – согласился я.

И встали мы на остановке. И стали ждать автобус.

– Сейчас, скоро наш автобус подойдёт, – успокаивала она меня.

– А до тебя сколько примерно ехать? – спросил я.

– Ну где-то час мы будем ехать, – ответила она, есть ещё скоростные автобусы, но там билет дороже.

Понятно, подумал я, час от часу не легче. И приехал наш автобус, и завалились мы в него, заняв сразу места получше.

И стал я рассказывать ей о себе, а она всё удивлялась, и как-то странно смеялась, прикрывая рукой, большие, белые зубы. И так громко смеялась она, что мне неловно было пред девушкой, что сидела напротив. И девушка эта, симпотичнее мне была, нежели та, с которой я ехал. И даже пожалел я на минуту, что не с той, другой, девушкой еду в автобусе. А автобус всё набивался людми. И это было логично, потому что шесть часов вечера уже было. И очень долго мы ехали. И вроде видел я за окно автобуса поля и автострады, но всё-равно это была Пермь. А подруга моя, та, что сидела слева, всё хохота на весь автобус, рот прикрывая. А когда я рассказывал ей что-то серьёзное, то она лишь задумчиво разглядвала свои ногти красные, и ничего не говорила. И приехали мы куда-то, и подруга эта сказала, что нам пора выходить.

И вышли мы из автобуса, и оказался я где-то, непонятно где. И панельки всё те же, что и везде, тянулись по улице куда-то в даль. И на той стороне, где мы высадились – были дома, а на другой стороне – был парк, похожий, скорее на дикий парк. И повела меня женщина с белыми волосами куда-то, а шёл за ней. И пошли мы в магазин, что б купить продуктов вегетарианских, названия которых, я услышал впервые. И зашли мы в магазин, и стала она мне рассказывать, что любит, а что особенно любит покушать. И шёл я за ней по магазину, вынужденно это всё выслушивая. И купила она одну булку хлеба, потому что не было дома у неё хлеба. И как-то делала она всё неловко, растерянно. И как бы пространство вокруг способствовало ей в этом, потому что, что она делала, то страшным образом заражалось суетливостью. И вот она стояла у кассы магазина, спрашивая, донимая продавца на счёт ценников, так обвалина она железку, что была на кассе откуда-то. И думал я всё это время – почему я должен видеть это? И ушли мы с ней вон из магазина, скорее, домой к ней. А она мне что-то бормотала, я уж и не помню что. И привела она меня, через дворы необустроенные, к многоэтажке, где жила она. И дом этот был белым, как зуб президента перестройки. И оказалось это здание не многоквартирным домом, а общедитием, что приватизацию пережило. И поднялись мы к двери, поднимаясь через пять ступенек. И зашли мы в подъезд, что вахтёрша охраняла. И сказала ей Настя "Здравствуйте". И не стали мы никуда подниматься, потому что жила она на первом этаже. И крутила она ключом, а я лишь принюхивался, ощущая средство от паразитов.

И открыла Наташа дверь, и зашла первой, попутно обувь снимая. И зашёл я вслед за ней в квартиру, что стала мне домом на пару дней. И снял я обувь, пройдя в комнату. И понял я тут же, что в квартире одна комната, и та, с кухней совмещена. И сел я тут же на кровать единственную, что красным покрывалом была застеленная. И стал я догадываться, что меня ждёт в ближайшее время, и согласен ли на это буду я? А Наташа стала у плиты крутиться, кушать готовя. И видел я кругом картины, где мужчина и женщина в паре изображенны. И видел я бокалы раставленные зачем-то. И как же мне спать почему-то хотелось. И зашёл я в интернет, и увидел я, что ждёт меня в гости другая девушка. Да что же здесь за место такое, подумал я. И писала она мне – мол приезжай в гости, буду рада. И интересно мне стало, что за девушка там, другая. А Наташа всё готовила гречку, успевши в домашную одежду переодеться. А я лежал, развалившись на большой кровати, поглядывая на часы, что висели над дверным проёмом. И тут же вспоминал я, что двенадцать часов уже прошло с того момента, как я проснулся. И спросил я девушки той, что ещё звала меня в гости, где она в Перми живёт. И звали, девушку эту, красивым и странным именем Заля. И видел я её фотографии, где женщина рыжая, выжигала смехом своим всё вокруг. И ответила она мне, что у неё в гостях вьетнамцы, и что русский учат они, и тут же спросила она меня – знаю ли я вьетнамский. И рассказала мне Заля, что дочка у неё есть, и не против ли я этого, и что ей только десять месяцев с рождения, и как я, вообще, к детскому плачу отношусь. И объяснил я ей, что, в принципе, я не против, и хорошо ко всему отношусь. И рассказала она мне ещё, что детьми её дом полон. И что все дети её сёстр, а их четыре, и ещё брат, ссылают всех дитей к ней, и что она шестой, самый младший ребёнок в семье. И сказал я ей, что мне всё-равно, и что я лишь художник, что приехал их жизнь посмотреть. И говорила она мне, что жизнерадостный человек она, что всё время ржёт. И спросил я всё-таки у неё, где же она живёт. И ответила она мне, что не в самой Перми живёт, а в деревушке, под названием "Барда", что в ста шестидесяти километрах от Перми. И представил я Залю, красивую рыжую бабу, что водится с толпой ребятишек, и десятимесячной дочкой, и что в доме её, учат русский язык вьетнамцы, в деревне, под названием "Барда", что в ста шестидесяти километрах от Перми. И как бы странно это было для меня, необычно.

А Наташа всё гречку готовила, и спрашивала меня – что я хочу в Перми посмотреть. И клала она разрезанные овощи в салат, и помещивала варящуюся гречку на плите. И не понимал я, потому что дни мои, как недели проходили, что опять меня гречкой кормят. И предлогала она мне, меж тем – изюм, финики, курагу.

– Скушай бразильский орех, – говорила она мне, – но его можно только один раз в сутки кушать.

– Нет, не хочу, – отказывался я.

– Попробуй, – уговаривала она меня, – набивая свой рот сухофруктами.

И мне опять, как бы хотелось есть, но не голоден был я. А Наташа всё чего-то жевала, и в смартфон заглядывала, тыкая бесконца. И засыпал уже я на большой кровати, хоть и был в чужом доме. И приготовила Наташа гречку, положив мне и себе. И поставила она тарелки с гречкой и чашку с салатом на стол, где десяток бокалов стояли. И позвала она меня кушать, как мужа новоявленного. И сели мы за круглый стол, рот пищей набить. А Наташа всё кушала, заглядывая в смартфон. И забыла она про хлеб, что купила зачем-то. И соскочила она с места, и побежала к холодильнику, где хлеб хранился. И нарезала она большие куски хлеба этого, чтобы насытиться сильнее. И села она на место своё, подав мне кусок белого хлеба. И общалась она по смартфону с кем-то, не вынимая ложку из руки. А я ел гречку, что не сильно от монастырской отличалась, только с какими-то специями привкус у неё был. И ел я салат, побольше накладывая в гречку, чтобы хоть как-то вкучнее сделать. И смотрел я на картину, что у стены была, где женщина с мужчиной шли по бульвару прятаясь, под зонтиком, от дождя. И запихивал я в рот ложку с гречкой, нехотя кашу пережёвывая. И даже хлеб, что не любил я до этого, казался мне очень вкусным. И рассказывала мне Наташа о друзьях, с которыми я встречусь позднее. И доел я гречку с трудом. И сказал я "спасибо" из-за стола поднимаясь. И предложила мне снова, Наталья, изюм и курагу. И отказывался я, потому что действительно не хотел. И ушёл я на кровать, завалившись лежать, как ленивый муж. А Наташа всё ела, тыкая в смартфон. И предложила она мне ещё, выпить чаю или кофе. И отказывался я, потому что устал и ничего не хотел. И спросил я у неё – где я буду спать? И объяснила она мне, что я буду спать на её большой кровати, а она на матрасе на полу. И согласился я на такие условия, потому что она так захотела, и не приняла иные варианты. И посмотрел я на часы, и было уже около десяти часов вечера. И лёг я спать во столько же, во сколько в монастыре буддистов спать ложаться. А Наташа всё ела, и говорила мне, что у неё дела, и что хочет она ещё посидеть в интернете. И уснул я тут же крепким сном, при свете, и не прощаясь с Наташей. И спал я как-то плохо, не хорошо. И проснулся я рано утром, ещё и восьми часов не было. А хозяйка ещё спала, расстелившись на полу на матрасе, как и сказала, техникой окружённая. И стал я ждать, когда же она проснётся. И даже кушать я себе приготовить не мог, потому что мало места в комнате было. Так я и лежал, к кровати прикованный, не зная – что делать? А Наташа всё спала. И знал я, что рядом женщина молодая и одинокая, но не вызывала она во мне желания мужского, почему-то. Я лишь видел, что человек спит. И я знал, что нельзя будить спящего человека. Так я суетился мыслями, но не телом. А Наталья продолжала спать, хоть и был незнакомый человек в её доме. И был я волен делать всё что угодно, но ничего я не делал. И наблюдал только я, как стрелки часов передвигаются по циферблату. И понимал я, что чем ближе к двеннадцати, тем больше вероятность, что Наталья проснётся. И действительно, как только малая стрелка подтянулась к цифре двеннадцать, так и Наталья стала просыпаться.

– Можно я ещё посплю? – спрашивала она меня, переваливаясь на другой бок.

А я ничего не ответил, потому что скромным гостем я был. А Наташа дальше продолжала спать, оставив меня одного в тишине, под сопение. И только ровно в двеннадцать дня – она, наконец, проснулась. И схватила она тут же смартфон, спросив меня, как я спал. И ждал я всё – когда же Наталья меня освободи, поскольку хотелось мне Пермь посмотреть. И лежала всё Наталья в смартфоне капаясь, а я всё надеялся на скорый завтрак. И стала Наталья, неготовая к новому дню, ну хоть выспавшаяся. И решили мы с не позавтракать гречкой вчерашней, и салатом. И всё было тоже самое, что и вчера вечером, только сегодня утром. И сели мы завтракать, доедая вчерашнее. А Наталья мне всё бразильский орех прелогала. А я всё отказывался, потому что не хотел. И поел я с таким же желанием, как и в предыдущие разы. И насытился я так, что голодным ушёл из-за стола. А Наталья всё ела, вторую порцию себе наложив, приговаривая и ругаясь на себя.

– Как можно столько жрать? – спрашивала она.

А я и не знал – что ответить? Потому что Наталья съела в два раза больше, чем я. И я действительно не знал – как можно столько жрать? И вскипятила она чайник, и согласился я выпить чаю. И прелогала она мне кофе, чай, какао. И достала она откуда-то шоколад, который я согласился есть. И пили мы чай с Натальей, день обговаривая. И хотелось мне поскорее Перьм увидеть, но не хотела меня Наталья отпускать. И всё-таки отпросился я, шоколадкой запивая чай. И ушёл я от Натальи ровно на час – пошёл я на Каму посмотреть. И прошёл я мимо вахтёра, что была телевизором загепнотизированна. И вышел я из общежития, разглядывать жизнь местную. И решил я пойти к Каме, что символом Перми всегда была. И шёл я через дороги к лесу, где тропинка была до Камы. И видел я людей открытых, и территорию необустроенную. И вышел я случайно к Каме, чей берег был застроен постройками странными. И видел я, как плиты бетонные в этот берег упирались. И всё-равно люди находили место, где отдохнуть. И нашёл я дикие пляжи, где среди грязного песка волялись стёкла разбитых бутылок, да и пластик. И всё-равно лежали на этом песке женщины возвраста достаточного, А где-то рядом, у воды, их мужья, возились с детьми маленькими. И сел я на горячий песок, на Каму полюбоваться, что полюбилась мне сразу. И увидел я тут же, как небольшие суда по речке переберались. И так необычно это было для меня, земного человека. А если Земля плоская, то куда впадают реки?

И загорал я на солнышке ярком, и не нужен мне был юг. Ведь всем известно, что климат Земной меняется, и что на севере будет, как на юге, а на юге, как на севере. И станет восток западом, а запад востоком, да и полюса поменяются местами. И стало мне жарко, потому что не привык я к такому солнышку. И захотелось мне скрыться в тенях, потому что время уже было два часа дня, а по Москве – так вообще полдень, и солнце казалось самым жарким, и уже невыносимым. И пошёл я вон с пляжа. А люди ничего, всё так же купались, райский период вспоминая. И скрылся я в парке, что диким лесом казался. И понимал я, что Пермь безобразна к человеку чужому, но зато естественна сама по себе. И дошёл я, через дороги и леса, к дому Натальи. И думал я уже, что не хочу более гулять, потому что солнышко всё душит. И зашёл я к Наталье домой, открыв дверь ключами, которые она дала мне зачем-то. А Наталья лежала на кровати, ножками дрыгая, копаясь в ноутбуке.

– Сейчас, ещё пару минут, – говорила она, – можешь, пока что, чаю заварить.

– Хорошо, – согласился я.

И залил я чайник водой из под крана, но после фильтра, и включил я его, и загудел чайник так, как все чайники электрические. И решил я съесть тот, бразильский орех, потому что захотел.

– Где бразильский орех, который ты мне предлогала? – спросил я.

И соскочила радостная Наталья, подбегая к столу, к тарелке с сухофруктами.

– Вот этот, – подала она мне странной формы орех, а сама уже набила рот изюмом и арахисом.

И кушал я орех бразильский, пытаясь понять – что я ем? И ничего особенно я в этом орехе не почувствовал – обычный орех, кедровый получше будет. И заварил я себе какао, потому что тоже захотел. И Наталья себе попросила, продолжая копаться в компьютере. И сидел я с чашкой какао перед носом, не зная чем заняться, и куда деться. И ждал я Наталью. И ждал я, когда же солнце жар ослабит улягшись к горизонту. И прогнал я Наталью с кровати собираться побыстрее, а сам улёгся на её место. И думал я всё – бразильский орех – это, конечно, хорошо, но поесть бы мне нормального мяса. А Наталья всё собиралась, вещи свои перебирая. И вот уже я лежал на кровати, в старом ноутбуке тыкая, а ноутбук оказался не Натальи, а чужим, взятым на время. И ждал я всё Наталью, желая Пермь посмотреть, поскольку уж скоро сутки пройдёт, как я в Перми, а я так и город ещё не посмотрел. А Наталья начала мне рассказывать, что за нами приедет её друг Максим, и что отвезёт он нас в город.

И как-то не нравилась мне затея эта. И стал я думать, о том, о плохом. А не договорилась ли Наталья, пока я гулял, со своим другом, меня очистить финансово, или ещё хуже? А Наталья была словно на кураже от приключений и внимания. И надела она майку белую, как её волосы, и юбку тёмные, как её мысли. И говорила она всё по телефону, с другом тем договаривалась. И будут мучать меня люди, красиво одетые. И предложила мне Наталья на следующий день поехать в деревню, что в Пермском крае. И спросил я у неё – не имеет ли название "Барда" деревня эта? А Наталья ещё и краситься успевала, чтобы самой красивой в Перми быть.

– Я, так то, – говорила Наталья, – Коми-Пермячка, а родители считают себя русскими.

– А они у тебя откуда? – спрашивал я.

– Ну бабушка Коми-Пермячка, с Пермского края, – рассказывала она, – неврологом всю жизнь проработала.

– А родители? – интересно было мне.

– Ну папа – тоже врачом работает, одна я тупая, – говорила она истерично смеясь.

– А мама? – интересно было мне.

– А с мамой мы не общались долго, – рассказывала она, – мы с братом были наследники квартиры, брата она любит, а меня она хотела вообще выбросить на улицу.

– А чё она так? – тревожно стало мне.

– Ну вот так сложилос, – объясняла она, – не любит она меня, потом суд ещё был, делил квартиру.

– И что в итоге? – интересно было мне.

– Ну сейчас мы нормально общаемся, – с лёгкой нервозностью говорила Наташа, – я в общежитии живу.

– Ну что, как я? – спрашивала она.

И видел я пред собой ярко накрашенную женщину, чья вульгарность пробивалась через нанесённый макияж.

– Хорошо, – ответил я.

– Ну скажи нормально, – требовала она.

– Очень красиво, – исправлялся я.

И удовлетворённая этим ответом, Наташа тыкала в сматфоне пальцами, общаясь с кем-то. И позвонила она тому другу, сообщив, что мы уже готовы. И подъехал, как-то подозрительно быстро, друг её. И начала она переливать какао, что я приготовил, в стаканчик специальный, как кофе на вынос. И лилось какао мимо стакана пол заливая. И материлась Наташа, но ничего поделать с собою не могла. И пошли мы скорей на улицу, потому что Максим уже ждал нас. И вышли мы из квартиры. И прошли мы мимо вахтёра, что посмотрела на нас пристально. И вышли мы из общежития, и увидели мы у общежития этого же, машину отечественную. И побежала Наталья обниматься с тем, кто сидел за рулём этой машины. И улыбался тот, довольной улыбкой, даже счастливой. И познакомила меня Наталья с Максимом, что всё время улыбался. И сели мы в машину – мужчины впереди, женщины позади. И начал Максим всё шутить как-то плохо, но пытался шутить.

– Ты откуда? – спрашивал он меня.

– Из Зауралья, – отвечал я.

– А я из Уфы, – говорил Максим.

– Максим так то мариец, – встревала Наталья, – а сам из Уфы.

– А ты вообще блондинка, – шутил Максим, улыбаясь голубыми глазами.

– Я Коми-Пермячка вообще-то, – отвечала Наталья.

А Максим гнал во всю по трассе, а ветер так и заганялся в машину, через окна, чтобы не было душно. А Наташа там, позади, что-то всё возмущалась, и к нам, к передним сидениям, всё лезла.

– Блиин, я футболку замарала, – жаловалась она.

А мы всё мчались в Пермь, хоть и были в Перми. И сидела, и выглядывала Наталья, что происходит впереди. И увидела она то, что для людей взрослых предназначалось. И не обращал я на это внимания на презервативы и сигареты, что лежали на бардочке. И как-то по подростковому всё это было. Ну зачем выкладывать это наружу, чтобы все видели, что ты можешь в соитие? – думал я. И доволен был Максим, что увидела Наталья то, что должна была увидеть, и улыбался он во все довольные щёки.

– Ты не обращай на неё внимания, – говорил Максим, – блондинка, что с неё взять.

– Я не блондинка, – возмущалась Наташа.

– А кто? – спрашивал Максим, – рыжая.

– А раньше рыжая была, – говорила Наталья.

И видел я, как за окном машины, лес сосновый, сменился торговыми центрами, рекламой завешанными. И ехали мы дальше, проезжая их мимо. И приехали мы неожиданно в центр Перми. И попрощался я с Максимом. И вышел я из машины, и вышла вслед за мной Наташа. И полезла она зачем-то на переднее сидение. И стала она ковыряться в тех вещах, о которых я говорил ранее. И взяла она там что-то, о чём я сразу недогадался. И услышал я одобрительный гул Максима. И попрощались они, друг друга в щёчку чмокнув. И положила Наталья что-то в сумочку свою маленькую. И уехал Максим по своим делам, и пропала его машина среди других, на проспекте оживлённом. И посмотрел я на Наташу, и увидел чёрное пятно на её белой футболке. И держала она стаканчик с какао в одной руке, зачем-то взятый с собой. И водила она другой рукой по груди своей большой, пытаясь пятно грязное стереть. И ничего не получалось у неё. И всё было против того, чтобы она была самой красивой в этом городе, по крайней мере, блондинкой, что когда-то была рыжей. И пошли мы с ней, сами не зная куда. И предложила она покушать – скушать чего-нибудь вкусного. И согласился я, потому что есть хотел.

– Мне б хотелось чего-нибудь мясного, – сказал я робко.

– Ну пошли тогда, ты попробуешь посикунчиков, – предложила она.

– Что это такое? – интересно было мне.

– Это такие, большие жаренные пельмени, – объясняла она, – это такая местная тема.

– Они мясные? – уточнял я.

– Ну да, и мясные есть, и картофельные, – говорила она.

– Ну пошли, – согласился я.

И пошли мы искать кафе, или другое место, где б могли меня накормить посикунчиками. И надеялся я, что поем я сытно, и в людном месте, где народ местный, приходит поесть посикунчики. И привела меня Наталья в кафе, на котором была большая вывеска с надписью "посикунчики". И как-то сразу мне это кафе не понравилось. Казалось оно мне захолустным, хоть и в самом центре города. И всё-таки зашли мы в кафе это, посекунчиков отведать.

А кафе это, каким-то странным оказалось. Пустой, тёмный зал, и громко орущий телевизор, картинка которого, рябью покрывалась. И решили мы всё-таки покушать посикунчиков в этом месте, поскольку, вроде как пахло едой. И подошли мы к кассе, где столя порав и кассир в одном лице. И спросил я – есть ли посикунчики у вас? А продавец как-то неохотно встретила покупателей, лишь из вежливости всё объясняла. И купил я себе три посикунчика по пятнадцать рублёв за штуку. И оглядывал я кафе, не заметив хотя бы одного человека. А по телевизору крутили сериалы, что я видел десять лет назад. И будто вернулось время для Натальи, и чувствовала она себя, наверное, на восемнадцать лет.

– Где мои восемнадцать лет? – спрашивала она с меня.

А я думал лишь, что мы всего то ровестники, и это уж было не так давно. И принесли мне три посикунчика, и кусочек хлеба, да чаю на пару глотков, со странным вкусом. И пробывал я посикунчики, что были пельменями жаренными. И кушал я, наконец, мясо, хоть и не совсем понятно какое. А Наталья, уже какао куда-то дела, и просила чаю моего. И отдал я ей чай свой отхлебнув пару глоточков. И тоже отхлебнула Наталья моего чаю. И понял я, что в кафе мы в этом сидим, как девушка и парень.

– Ты бы хотел, чтобы тебе сейчас было восемнадцать лет? – донимала меня Наталья.

– Нет, не хотел бы, – отвечал я.

– А почему? – удивлялась она улыбаясь.

И видел я её большие белые зубы, и маленькие глаза, что казались незаметными на бледном лице.

– Да потому что кому ты нужен в восемнадцать лет, только лишь восемнадцатилетним, – отвечал я.

И засмеялась Наталья почему-то, а я всё куша л посикунчики, а Наталья пила мой чай. И понимал я, что мы теперь как пара будем везде ходить. И получилось так, что нашёл я себе женщину в Перми, только незачем она была мне. И доел я последний посикунчик, и был я благодарен себе за то, что накормил я свой организм мясом. И стали заходить в кафе бабушки одинокие, заказывая себе посикунчиков. А мне хотелось уйти поскорей, поскольку не было резона вспоминать прошлое. И ушли мы из кафе того тёмного и старого. И шли мы по улицам Перми, не зная куда. И как бы Наталья вела меня куда-то, и в тоже время я её вёл. И шли мы с ней – парень и девушка, словно прожили так уже пару лет. А Натаща не любила солнце, что жарило не перестовая. И даже розовая кепочка ей не помогала, хоть и носила она её всё время.

– Как я не люблю солнце, – говорила она, посматривая в небо.

А я шёл рядом и думал, что она не любит солнце, потому что, наверное, Коми-Пермячка. И повела она меня на набережную, чтобы Каму показать. Да и мне как-то хотелось на Каму посмотреть, хоть и видел я её уже не раз. И пришли мы с ней куда-то, где одни лавочки были. А на лавочках сидели парочки, и лавочки, все эти, были заняты, все, кроме одной. И увидели мы, что одна лавочка свободная, и как раз в теньке. И сели мы на лавочку свободную, отдохнуть. И видели мы, что все парочки обнимаются и целуются. И не знал я, что мне делать с Наташей. И не хотелось мне, откровенно говоря, обнимать её, да и целовать – тоже. Я всего лишь путник, а не глушитель женской тоски. И говорили мы с Натальей обо всём и не о чем. И только не обнимались и не целовались мы.

И хоть и печалило это Наталью, и всё же – она была довольна тем, что вышла с молодым человеком к людям. И как же душно мне было, и как же нелегко в тот момент, что вечером мне придётся заняться любовью, без любви – как сказал бы классик. И больше всего мне тошно было, что когда-то я этого хотел. И нужно мне было решить, в тот момент – да или нет. И не мог я сам понять – решил я или нет, как бы я не прислушивался к себе. А Наталья мне бубнила всякую ерунду под ухо. И как-то быстро я научился о своём думать, её слушая, как добрый муж. И говорила она мне, о церквушке, что была напротив нас. И где в советское время проходили различные мероприятия социалистического толка, а теперь же, эту церквушку восстанавить пытались в образы, что были при Петре первом. А я подумал, в этот момент, что их может быть даже не двое, а трое. И нужно мне было всё-таки решить – готов ли я к соитию с Наташей, или нет?

– Ну пошли к набережной? – предложила она.

И пошли мы дальше, так и не пообнимавшись, и не поцеловавшись. И шли мы с Наташей к набережной, где все гуляют. А Наташа всё от солнышка пряталась. И видел я на небе тучи, что тянулись с самого севера. И вышли мы с ней к Каме, что казалась мне самой широкой рекой, разве что Волга шире, что видел в Астрахани. И показал я Наташе тучи на небе, что приблежались к нам. И сказал я ей, что скоро придут они сюда, и станет ей легче, чем мне. А кругом гуляли девушки красивые, и не мог я подойти к ним, познакомиться, потому что я как бы с девушкой был, хоть и девушкой моей, она не являлась фактически. И шли мы все по набережной, Камой любуясь. И понял я – почему Пермь такая, и не требует от себя большего. И полюбилась мне, ещё раз, эта естественность и непринуждённость. И шли мы с Наташей легко, потому что солнышко скрылось за тучами, о которых я говорил. И говорила мне Наталья о ногтях своих, и что случилась там какая-та трагедия.