Хождение Константина Уральского в Санкт-Петербург

И начали все в столовой что-то читать вслух, что-то похожее на молитву. И услышал я это и справа, и слева, и напротив, в общем – вокруг. Только в этот раз читали они по русски, и понимал я их слова.

– Пустота есть ничто, – шептал Олег.

– В Пустоте нет запахов, – повторяла за ним Алина, – нет звуков.

– Пустота есть ничто, – говорил Олег.

И в первый раз мне, в этом монастыре, стало интересно. И захотелось мне подумать о Пустоте – может поэтому Палыч гневолся на меня? И закончили они читать молитву эту, убрав руки с коленей и положив их на стол.

– Теперь мы накладывает от в эту чашку от своей каши, – объяснял Палыч, – мы как бы символически делимся едой.

И пошла чашка по рукам, и каждый накладывал от себя. И тут я догадался почему нас Алина кормит кашей, потому что суп неудобно было бы переливать из чашки в чашку. И значило это то, что когда гости приходят, то в монастыре всегда кашу едят. И до меня дошла эта чашка. И я сделал тоже самое, что и другие. И передал я девушкам чашку эту. И взяли они её, и сделали тоже самое, что и я. А дальше, куда они дели эту чашки, я таки не знаю.

– А потом бы берём то, что себе надо, и передаём дальше, – объяснял Палыч.

И через минуту нам уже передали хлеб и салат. И кушали буддисты грядущий день обсуждая. И понял я, что так и не подготовились они к празднику наступившему, и виноват в этом, особенно, Олег. И ругался на меня Палыч, что не убрал я спальник вовремя, и что Олег, в этом, тоже виноват. И видел я, что аппетит у всех такой же, как и вчера. Только третий ученик, тот, что Саша, отказался кушать. А Алина просто сидела и не ела кашу, что сама приготовила. И только Олег и Миша жадно ели, и Артём пытался есть так же, но не елось ему. А гости, как-то тоже слабо ели – лишь парень тот, что девушек в монастырь привёл, ел хорошо. А девушки эти, только и ковыряли ложками в вязкой каше – заставляя себя есть пресную кашу. И себя заставлял. Потому что знал, что скоро пойду в обратную дорогу, и когда в следующий раз поем – неизвестно. А Саша лишь сидел позади, чаёк попивая, на стену оперевшись, спиной на север. И бросил первым невкусную кашу Артём. Сказав "спасибо", и налив себе ещё чаю.

И вернулся он на место своё – чего-то выжидая. А я всё пытался набить желудок кашей этой, чаем запивая, хоть что б как-то съедобно было. И не принимал еду мой организм, что давали мне в этом месте – пытаясь отторгать пищу приготовленную без старания. А Миша с Олегом уже съели всё и шли за добавкой, спрашивая "есть ли ещё?". А Алина лишь отвечала привычное и вялое, что "есть". И Палыч отнёс свою тарелку к другим, ничего не сказав. И я отнёс тудаже, недоев половины. И ушёл Палыч как-то незаметно, можно сказать – тихо, даже дверь за ним не скрипнула. И не видел я, в этом монастыре, больше Палыча. И ушёл, вслед за Палычем, Саня, на работы утренние. И закончили свой завтрак гости другие, позавтракав так, как ели. И Миша с Олегом тоже всё съели. И сидели они наполу, чай попивая. И как-то потянуло всех на улицу, в том числе меня. И все ушли, кроме Алины и Артёма. И вышел я на улицу, услышав лишь Артёма голос в столовой.

– Есть что-нибудь мясное? – спросил он.

И вышел я из столовой сам не понимая зачем. И подумал я – куда же я пойду – на свере, на запад, на юг, или на восток? И понимал я, что самый близкий путь на запад через восток. И вышел Артём из столовой каким-то довольным и успокоенным. И сказал он мне неожиданную вещь.

– Сейчас пойдём – монастырь я вам покажу, – говорил Артём.

А я лишь подумал, что мне уже и незачем всё тут смотреть, поскольку вон уходить собрался я.

– Девушки, никуда не уходите, – говорил Артём, – сейчас пойдём, я вам экскурсию по монастырю проведу.

А я такой стою и думаю – куда тут можно ещё уйти? И парень тот, что в монастырь девушек привёл – тоже подошёл. И заметил я, что парень этот, такой же не разговорчивый, как и я. И тут же понял я, что каждый в монастыре чем-то на меня схожий.

– Там у нас библиотека, – указывал куда-то Артём.

А я лишь подумал, что может в библиотеке монастырской Алмазную Сутру надо было искать, а не в столовой. И подумал я, что не хотелось бы мне возвращаться в это место. И пришли мы все в межгорное пространтсво. И был там монумент какой-то важный. И прошли мы три круга вокруг этого монумента зачем-то, и даже я ходил. А на другой стороне, на скале, что белыми стенами обросла, был дом Ламы. И рассказывал Артём, что к Ламе можно сходить поговорить и попить чаю. И подумал я, что я совсем не Пелевин. А если бы иначе, тогда бы я обязательно к Ламе сходил – похлебать чайку из маленькой чашки, и поговорил бы о Пустоте. И вышли мы из этого пространства, где горы и белые стены соединялись в воединое, в коридор тёмный. И пошли мы тужа, где все работали. И увидел я москвич двадцать один сорок, что был на крыше гаража. И увидел я постройки словно в китайской провинции. И блистали они красным цветом, как флаг коммунистической партии. А постройки эти были, со странными, изогнутыми крышами. И увидел я, как Саня молотком махал – камни разламывая. И оглядывал я их подсобное хозяйство, но не нашёл ту корову, про которую мне говорили. И рассказал Артём, что их уже всем снабжает жители деревенские, той деревни, через которую меня заставляли идти. И видел лишь я, что работа кипит, но то, что делают все, не понятно было никому. И слышали мы звуки пелорамы и стройки, да стройка эта велась в гаражах. И рассказывал нам Артём, как камни колят они, чтобы освободить пространство от гор, для человека. И рассказывал ещё, как москвич тот оказался на крыше гаража. И лично Лама дотащил до этой горы, для того, чтобыл был. Да и потому что должен же где-то быть памятник Советскому Союзу. И прибежали к нам собаки бездомные, хвостами виляя. И стали гости гладить их, кроме меня, естественно. И пошли мы чрез коридоры бесконечно тёмные, монастырские, к тому месту, где Будда словно в воздухе завис. И смотрели мы все на Будду, понимая, что красиво. И осмотрели все дракона недоделанного, что казался страшным и несуразным одновременно. И пошли мы на смотровую площадку, где я был с десяток раз. И схватили гости кувалду, желая камни поколоть. Все, кроме меня. И девочки первыми схватили её, крича и роняя кувалду на камни. И парень тот, который девушек шумных привёл, тоже свои силы об камни опробывал.

И закончилась на этом экскурсия по монастырю. И почувствовал я, как греет солнышко моё тело. И понял я, что обратный путь мой будет спокойным и лёгким. И разошлись все по разным делам, а я пошёл вещи собирать. И собрал я свой рюкзак, не чемодан, отправляясь в дальную дорогу. И как-то жаль мне было, чуть-чуть. И попрощался я с Алиной и Артёмом, что были в этот момент в столовой.

– Что, решил всё-таки идти через комбинат? – спросил Артём.

А Алина ничего не спросила, потому что она была занята уборкой на кухне – подмитала пол. И вышел я вон из столовой, напоследок скрипнув дверью. И встретился мне Миша в коридоре, что копошился у дверей.

– А где у вас здесь восточные ворота – спросил я, – через которые можно до комбината дойти?

– А я и не знаю даже, – ответил Миша, – надо подумать.

И повёл он меня туда, где москвич стял, и где Саня работа. И видел я здания восточные, потому что шёл я на восток. И увидел я ворота, на которых были иероглифы китайские. Но не было забора рядом с воротами. Ворота эти были лишь для тропинки, что уходила вниз по горе. И подал я руку Мише, за то, что путь мне указал. И попрощался я с ним, и вышел, через ворота эти, вон из монастыря буддистов. И спускался я с горы, радуясь тому, что оказался сам с собой. И чем быстрее я спускался, тем больше думал я, что мне вернуться надо. И встал я у водножия горы, думая – возвращаться ли мне? И развернулся я, и пошёл вновь в гору. И зашёл я в монастырь с востока, как надо было. А Саня всё колотил камни, махая кувалдой, без медведя.

И прошёл я всё те же коридоры монастырские, и взял я палки, что оставил. И встретил я вновь Мишу, что у столовой околачивался. И пошёл опять я вон, боясь, что опять могу вернуться. И прошёл я вновь мимо Сани, что всё камни колол. И вышел я вон, через ворота восточные. И шёл на я запад, через восток, скандинавской ходьбой, в Петергоф, чтобы на повергнутого льва шведского посмотреть, который немцами-фашистами был украден, что построил Пётр первый, что был влюблён в голландию. И спускался я быстро и весело, ощущая, как мне становилось легче дышать. И возвратился ко мне тут же аппетит. И захотелось мне покушать чего-нибудь, но шёл я дальше, на восток. И увидел я табличку, что на Лысьву указывала. И понял я, откуда пришли гости каменские. И шёл я дальше обрадованный тому, что не нужно мне поворачивать на север. И шёл я дальше. И увидел я указатель на верблюжью гору, и подумал я, что и в Челябинскую область у меня необходимости идти нету. И шёл я дальше – на восток, чрез камни грязые переступая. И видел я, что обратная дорога в раз легче для путника неопытного. И вышел я к пустырю небольшому. И увидел я карьеры огромные, в которых ползали маленькие белазы. И был я впечатлён этим видом больше, чем монастырём буддистов. И сел я на этой полянке отдохнуть и решить – в какую же мне сторону идти? И пил я чай, слушая шум производства. И боялся я лишь одного, что приедет неожиданно охрана, и заберёт меня не туда. И пил я чай, ощущая себя человеком. И понимал я, что нахожусь на границе эволюционного пути. И что был я в прошлом, где человек работает на благо Бога. И слышал я настоящее, где человек работает на благо коллектива, и о себе не забывает. И не знает никто, на чьё благо будет работать в будущем человек. Одно важно – он должен работать. Ибо рай – это безделье. И сидел я отдыхая, и заглядывая в карьеры. И видел я банку Кока-колы, что валялась у подножья берёзкой, что росла на склоне в карьер.

И выбор был у меня – пойти направо, или налево. И пошёл я налево – весёлым шагом. И чем дальше я от монастыря уходил, тем дорога больше становилась. И увидел я, что из-за поворота выехала буханка. И злобно ехала она в мою сторону по грунтовой дороги, оставляя длинный хвост пыли. И понял я, что это охрана, и сейчас что-то будет. И скрипнули тормоза буханки, иначе и быть не могло, и вылезли из машины два охранника, а третий остался за рулём. А эти двое ко мне подошли: один был молодой, с козлиной бородкой на подбородке, а другой был старый и толстый, с усами серыми на круглом лице.

– Здравствуйте, – сказал молодой, – вы находитесь на территории комбината.

– Я монастыря буддистов иду, – отвечал я.

– Это не важно, – кричал старый и толстый, – вы уже нарушили.

А я ничего ему не ответил – зачем?

– У нас там камеры на КПП, – говорил молодой, – вы лучше их обойдите, иначе мы найдём вас и составим протокол.

– Хорошо, спасибо, – ответил я.

– Камеры, вы знаете где находятся? – спрашивал молодой.

– Да, спасибо, – врал я.

И разошли мы в разные стороны. И сели охранники в буханку, и поехали куда-то дальше. И понял я, что если я кого-то ещё встречу, то одни неприятности ждут меня. И пошёл я быстрее, желая уйти скорее вон от этих гор. И казалось мне всё время, что буханка едет позади. И что захотят охранники всё-таки прибрать меня, и составить протокол административный. И ездила где-то рядом техника тяжёлая – бремча железом и колёсами. И пришёл я к воротам старым, что ограждали въезд куда-то. И стояла там машина обычная, а в машине сидел мужик хмурый. И спросил я у этого мужика, как пройти дальше. И указал он мне дорогу ту, по которой я шёл. И рассказал он мне, что не был ни разу в монастыре буддистов. И оказался этот мужик добрым и приветливым, не таким, каким выглядел, в общем, русский человек. И шёл я по той дороге, по которой шёл. И каждый раз оглядывался я, если слышал позади шум двигателя. И боялся я, как дурак на КПП выйти, охране на глаза, и камеры. И чем дальше я уходил, тем больше боялся я. И вот уже нырял я в лес, как только слышалась машина где-то рядом. И не известно было мне, охрана ли это, или кто другой, потому что прятался я основательно.

И долго это длилось, и дорога, по которой я шёл, постоянно сменялась. И думал я всё время, как бы охране не попасться. И шёл я, то по чисто грунтовой дороге, то по лесной тропе, то по протоптанной трактором полосе. И всё прятался я так, чтобы меня никто не заметил. И неожиданно быстро пришёл я к тому месту, где высадила меня Татьяна. И не помнил я, как давно это было, а это было лишь вчера. И сел я у камня небольшого, ожидая Татьяну. И зашёл я в интернет, и понял я, что ждут меня уже в Перми. И сидел я в лесу этом, а вокруг надувал запах странный, гнеющей плоти. И видел я обувь разбросанную рядом. И отбросил я все мысли пугающие. И ведь когда я шёл в монастырь, то ничего ведь не заметил, не почувствовал, а значит и должен не замечать сейчас. И подумал я про того лесника, что встретил, когда поднимался в монастырь. И мало ли что бывает. И как я рисковал – неизвестно мне было.

У увидел я машину, на которой Татьяна ездила. И побежал я к ней, неверя, что всё закончилось. А Татьяна лишь улыбалась мне, слушая мой рассказ про монастырь. И ехали мы подальше от гор этих, в Качканар. И не верил я, что дорога моя, вновь меня в Качканар привела. И всё рассказывал Татьяне об устройстве жизни монастыря буддистов, а сам всё время на горы поглядывал, от которых мы уехали. И проезжали мы мимо деревянных бараков, что строились как временные, но стали постоянными.

И приехали мы к той панельки, где жили Татьяна и Николай. И показался мне подъезд тот, где была их квартира, каким-то родным, на мгновение. И хотелось мне прогуляться по Качканару, посмотреть на циливизацию, потому что соскучился я по ней. И поднялись мы на четвёртый этаж. И сбросил я одежду и вещи свои, облегчённо выдохнув. И зашёл в комнату, где вырос тот, кто был моего поколения был. И позвала меня Татьяна, практически сразу, на обед скорый. А на обед была всё та же курица с картошкой. И ел я эту курицу с картошкой, вроде бы неплохо. И всё рассказывал я ей, как в монастыре жил. И всему удивлялась Татьяна. И смешно ей было почему-то, на правду мою. И пообедали мы быстро. И торопилась Татьяна на работу.

И пошёл я гулять по Качканару, а она уехала на работу. И шёл я по улицам городка этого, удивляясь – какой же он странный. И вышел я на пляж, хоть и холодно было так, что я в курточке гулял, и всё-равно пошёл на пляж. И сел я на скамейке, свободно выдохнув. И видел я, чрез водоем местный, ту самую гору на которую я вчера поднимался, и подножья которой, я сегодня бродил. И свободным я был человеком, потому что ни от кого я не зависел. И гулял я по Качканару, всё наблюдая за жизнью здешней. И пришёл я вновь случайно, к дому Татьяны и Николая, нагулявшимся и вымотанным. И сел я на скамейку, что была рядом с подъездом, а напротив сидела бабушка, и сбросил я курточку на скамейку эту, от которой жарко было мне. И заговорила со мной бабушка о погоде. И согласился я с собой, что люди в этом городе добрые.

– Жарко, – говорила она, – только ветер холодный.

И соглашался я, что ветер холодный. И думал я, что ветер такой постоянно в таких местах. И пришёл неожиданно Николай, в рабочей форме, и с посылкой под плечом. И поздоровался он с бабушкой, что сидела на скамейке. И рад он был видеть меня целым. И оказался я вновь дома у Николая и Татьяны. И чувствовал я, что накосячил я где-то. И неприятное ощущение меня сопровождало. И спрятался в своей комнате, ожидая завтрашнего дня. И скипятил Николай чайник, потому что не было у них горячей воды летом, отключили. И пошёл я мыться. И ошпарил я ногу серьёзно, что Николай за меня испугался. И перепугались мы оба от этой ситуации, боясь чего-то ужасного. И скрыл я от Николая, что получил ожёг сильнейший. И предложил он тут же мне вина бахнуть. И согласился я, потому что выбора не было. И пили мы вино красное, стресс снимая. И рассказывал я Николаю о путешествии в монастырь, а сам думал – надо было ноги класть в тазик с холодной водой, а не с горячей.

И пили мы весело с Николаем, празднуя текущий день. И пришла Татьяна с работы, настороженно на наши бокалы с вином поглядывая. И разошлись мы все по своим комнатам. И знал я, что предстоит ужин, как когда-то. И чувствовал я, как нога горела моя. И думал я – как же дальше поеду в Пермь с больной ногой? И слышал я тут же призыв Татьяны ужинать идти. И выходил я из комнаты своей, и видел я привычный стол, в комнате общей. И кушали мы курицу с картошкой, салатами заедая, да пиццей русской, что приготовила Татьяна. И рассказывал я им, как шёл в монастырь, как там жил, и что видел, да и как обратно шёл. И смеялись Николай и Татьяна на мои рассказ, иногда пугаясь подробностей.

– Напугали парня, – смесь говорил Николай, про охрану комбината.

И грустно, и весело было. И разошлись мы спать по времени монастырскому. И попрощался я с Николаем, потому что уезжал я завтра навсегда. И понял, что Николай хороший и добрый человек, трудяга.

Пермь

И проснулся я рано утром. И услышал я вновь шорохи в коридоре. И то, как Николай ушёл на работу. А комнату таки привычно освещало солнце. И понимал я в тот момент, что день мой длинный будет. И услышал я привычное от Татьяны, что ходила в коридоре.

– Константин, идёмте завстракать, – говорила она.

И подумал я, что со мной это уже когда-то было, только сегодня нога побаливала. И вышел я завтракать, сил на дорогу набираться. А Татьяна привычно телевизор слушала, утренние передачи. И завтракали мы, договаривались, как я поеду в Пермь. И договорились мы, что отвезёт меня Татьяна в Тёмплую гору, а там я сяду на электричку до Перми. И пошёл я вещи свои собирать, чтобы ничего не оставить. И договорились мы, что мы ровно в девять часов отправимся, в тоже самое время, что я из монастыря вышел. И собрав я вещи, сидел и ждал девяти часов утра. И не знал я совсем, что подсунет мне сегодня день грядущий. И ровно в девять часов утра, я вновь услышал призыв Татьяны.

– Константин, отправляемся, – говорила она.

И вышел я из комнаты, что служила мне домом на пару дней. И вышел я из квартиры, где жили Татьяна и Николай. И вышли мы из подъезда, похожего на сотни других подъездов десятков панельных домов. И посмотрел я жизнь чуток в этом городе, и отправился я дальше. И сели мы с Татьяной, в её машину французкую. И поехали мы вон из Качканара, на запад, в Тёплую гору. И увидел я, как пространство вокруг меняется. Как лесной, бесконечный хребет, затянул всё вокруг дороги. И встречались только, иногда, деревеньки с домиками деревянными. А мы ехали дальше. И рассказывала мне Татьяна, как гость заграничный, француз, был у них в гостях. И везла она его, тоже, в Тёплую гору. И рассказывала она, что выскачил перед ними медведь бурый. И не поверили они глазам своим, как и гость их, не поверил тому, что они тоже впервые в жизни увидели медведя. Так мы и ехали с ней, прошлое вспоминая. А Алина говорила мне, что нет смысла прошлое вспоминать. И приехали мы Татьяной, в деревню Тёплая гора. А Тёплой, она оказалась потому, потому что на гору эту, если всберёшся, то станет тепло тебе. И видел я, в этой деревне, только деревянные избы. И страшно мне стало, потому что будто я в прошлое заглянул, поскольку даже крыши этих домов были деревянными.

И у каждого дома, была сваленна куча дров и бруса. И понял я, что не нужен этим людям газ, да и иные блага человека, ведь дом свой они могут отапливать из дров, и леса кругом полно и бесплатно. И даже в этой дикой, одноэтажной деревушке, торчали трёхэтажные панельки, что белыми казались, на фоне чёрных домиков. И рассказывала мне Татьяна, что немке тоже эта деревня понравилась. И просила она их, та немка, остановиться, чтобы сфотогрофировать столь чудное место. И видел я бабушку сидевшую на лавочке у дома, как и должно быть. А дома эти, хоть и были из дерева, что почернело на солнце, но у каждого домика были ставни красивые, особые, не такие, как у соседей, но так, как должно быть у русского человека. И видел я ещё, ветхую школу, у которой было футбольное поле новое.

И рассказала мне Татьяна, о губернатора земли этой, что любит футбол больше, чем люд простой. И доехали мы с Татьяной до железной дороги, остановившись возле путей. И пошли мы с Татьяной вокзал в этой деревушке искать. И через рельсы перешагивая, пришли мы к домику небольшому, на котором была табличка "Тёплая гора". И зашли мы в этот домик, чтобы купить мне билет. А вокзал этот диковенным казался. И был пол деревянный, и стены старой краской окрашенны. И печь у стены была, вроде даже голандка, чтобы дровами отапливать, когда холодно бывает. И не было на этом вокзале никого, кроме мужчины слепого, и его сопровождающей женщины. И ходили мы с Татьяной по полу деревянному, что цветом неприличным был окрашен, и что скрипел от шагов наших. И решили мы, что правда на бумажке, что была закрепленна у закрытого окошка – где касса была. И попрощались мы с Татьяной. И я благодарил её, и за все приченённые неудобства извенялся. И она, тоже, зачем-то извенялась. И уехала Татьяна к себе, в Качканар. И остался я один на пероне, ожидая электричку до Перми. И пошёл народ из неоткуда, и все ждали электричку, которую я ждал. И решил я спросить у мужика, что спрятал руки в брюки, к какому же пути электричка до Перми приедет? И сказал он мне, что не знает ответ на этот вопрос. Но так и не понял он, похоже, вопроса моего. И почему-то, так и остался стоять у вокзала деревни этой, когда уж люди другие собрались на платформе, что делит пути на дороге этой.

И услышал я, что объявляют электричку до Перми. И будто она уже едет, но не понятно всё-равно было, что объявили нам. И понял я случайно, что мужик тот лысый не случайно, и посиживал он где-то и когда-то, а может даже, он до Владимира поехал. И только когда увидел я, что высунулась морда локомотива из-за вагонов грузовых, тогда то я и понял, что пришёл я правильно. И сел я спокойно в электричку до Перми, не веря тому, что происходит. И видел я со стороны, хмурое небо над деревенькой этой, а дальше – бесконечный лес. И тут же скрылся от меня этот вид, сменянный на зелёную листву тополей, что заполонили пространство близ железных дорог. И сидел я и ждал, когда же электричка в Пермь приедет.

И какая-та особенная была электричка. И кресла мягкие, и контролёры приветливые. Так я и ехал до Перми, любуясь горами, что лесом заросли. И видел я у гор таких, у подножии, небольшие домики деревень случайных. И ехал я долго, до вроде как быстро я приехал до городка, где должен был пересесть я на другую электричку. И непонятно мне было, на вокзале городка этого, куда идти. А город этот, где пересаживался я, казался странным и для своих. И видел я, что над городом надвисает гора круглая. И так близко она была, словно частью города. И спросил я у женщин, что были весьма полноваты – куда же мне идти? И ответили они мне, что нужная мне электричка, рядом стоит с той, на которой я приехал. И что мне нужно лишь идти туда, куда не знаешь. И говорили они мне это, и какой-то странный горов присутствовал в их языке. И искал я электричку нужную, боясь перейти там, где нельзя. И боялся я сделать не верный шаг, чтобы меня дорожная полиция не задержала, и не оставила в этих местах навсегда. И нашёл я нужную электричку. И заполз я в вагон, боясь, что ошибся я. И объявили, наконец, что электричка эта едет до Перми, и выдохнул я с облегчением. Думал, мол ждите меня, солёные уши, я еду. А в электричке этой, народу больше было, чем в придедущей. И разговаривал народ о своём, гудел. И подростки рядом, учёбу обсуждали, и женщины одежду, мужчины работу. И дёрнулась электричка.

И поехал я дальше, и видел я промышленные виды. И думал я – куда же забрался, Константин, и не устал ли ты? И ехала электричка эта, куда-то на запад. И знал я, что через несколько часов я увижу Каму и Пермь. И ехал я, всё в окно наблюдая. И видел я, что вроде всё чужое, и другое, но в тоже время своё. И как бы в диковину видеть мне было, дома на склоне гор. И в тоже время, дома были такие же, как и везде. И ехали мы так долго, и уже казалось мне, что едем мы все на юг. И проехали мы по мосту, промелькали перед окнами балки массивные. И видел я воды глубокие, а рядом с водами дома такие же. И проехали мы ещё раз по мосту железнодорожному. И видел я горизонт, что водой заполнен был, и только тогда-то я и понял, что электричка, на которой я еду, уже не раз проехала над Камой. А бабушки, что сели напротив меня, на одной из остановок, политику обсуждали.

– Мы ничего не решаем, – говорили они хором, – мы никто.

И ехали мы через Каму в которой раз. Я только и делал, что любовался домиками, что тянулись по берегам этой реки. И понимал я, что скоро приеду в Пермь, поскольку ехал я уже несколько часов. И как бы знал я, что подъезжает наша электричка к станции Пермь-один. И понимал я, что Перми, видимо, одной станции недостаточно. И проехала наша электричка станцию Пермь-один, и поехали мы дальше. И видел я старый город, что скрывался в зарослях тополей. И видел я Каму, что меня сопровождала. И приехали мы к станции Пермь-вторая, конечная. И вышел я из душной электрички, с остальными людьми. И стал я ждать, когда же подойдёт человек к вокзалу, который встретить меня согласился. И почувствовал я город большой, с толпами людскими, и несущимся, куда-то, транспортом. И столя я напротив вокзала, закипая, потому что жарко было, как никогда в этой дороге. И долго я ждал, примерно столко же, сколько и ехал, а может и меньше. И выскочила из толпы людской женщина суетливая, быстрыми шагами ко мне прибегая.