Хождение Константина Уральского в Санкт-Петербург

– Я через Южную шёл, – отвечал я, – возле монастыря малость заблудился.

– Через запад что ли? – спросил старик как-то настороженно.

– Через Южную горы, – отвечал я.

– Не знаю я никакой Южный горы, – говорил я.

И выпел своё чай Палыч. И повсторял он всё одно и тоже, что не любит их Алинка, и что работать надо идти. И ушёл он незаметно по делам своим. И тут же, через минутку, заскочил молодой парень, что налысо побритым оказался.

Он поздоровался, назвавшись Олегом, и тем, кто за гостями следит.

– Я тебе пока что экскурсию проводить не буду, – говорил он, – вдруг вечером придёт ещё кто-нибудь – всем вместе тогда всё и покажу.

– А где у вас здесь туалет? – спросил я.

– Как из столовой выйдешь, так налево и иди – до смотровой площадки, – объяснял Олег.

– Понятно, спасибо, – сказал я.

– Надолго к нам? – спросил он, налевая себе чай.

– Ну я планировал две ночи переночевать, – отвечал я, – но у вас, как я понял, праздник скоро важный, на который посторонним нельзя.

– Ну да, есть такой момент, – говорил он попивая чай.

А я лишь смотрел в окно, разглядывая – как белое облако пыталось пространство вокруг монастыря занять.

– А ты откуда? – спросил он.

– Из Зауралья, – отвечал я.

– Интересно, – сказал Олег, – у нас таких ещё не было, – говорил он поглядывая на Алину.

– Ну да, – отвечала она, поглядывая на Олега.

– Как добрался? – спросил меня Ошел.

– Ну заблудился тут маленько, возле монастыря, – отвечал я, – я через Юнную гору пришёл.

– Не хило, – ответил Олег, качая головой.

И о чём-то своём стали разговаривали Олег и Алина, а мне было всё-равно, потому что представлял я, что в монастырь бы только шёл. А горы бы эти, белое облако накрыло, также, как и монастырь буддистов. И не нашёл бы я путь к нему. И радостно и страшно мне было одновременно.

– Ты сувениры предложила? – спросил Олег у Алины.

– Ты предлогай – ты же у нас за туристов отвечаешь, – ёрничала Алина.

– Значит так – там у нас сувениры, – сказал Олег показывая на полку на другой стороне столовой.

И вновь зашёл старик – крепко выглядящий, а за ним, в столовую, зашли ученики еге молодые, и все как-то странно на меня посмотрели.

И сбросили они куртки и стали чай сразу же, в железные кружки, себе наливать. И тут же размещались они за столом, что не выше табурентки был. А садились они на мягкие подушки, что разбросанны были по полу. И у старика этого – была самая большая, и, видимо, самая мягкая подушка. И сел он как-то с краю, а молодые налив себе чай, вокруг него садились – задавая свои бесконечные вопросы. Алина же, как только старик это сел, тут же поднесла чай ему. И тут же поставила миску с печеньем, и села, тоже за стол, слушать. А молодые, да лысые ребята, пытались как можно ближе к этому старику сесть. И только один из них был не лысый, и всех больше задавал вопросов.

– А вы когда убивали человека, что чувствовали? – спрашивал он.

– Ну когда убъёшь, тогда и поймёшь, – отвечал старик.

– А человеку сложно в глас попасть? – всё спрашивал волосатый.

– Нет, не сложно, – ответил старик, ухмыляясь вопросам ученика.

– Ну, наверное, чувство какое-то должно быть? – спрашивал всё тот же.

– Покажи где часы, – просил старик.

И ученик его точно показал, где висели часы. И все мы посмотрели туда – на время.

– Вот видишь – сначала точно показал, а потом что-то стал корректировать.

А ученик его – довольный переваливался с одной стороны на другу, рад он был, что старику интересно с ним говорить.

И ясно было мне, что старик этот и есть Лама. И понял я тут же, что не ожидал я здесь такие разговоры услышать.

– Ты как скажешь что-нибудь, – ругался Лама на Олега, – так мне хочется запретить тебе разговаривать на недельку, чтобы полезно было.

– А вы, когда строили монастырь, где материал брали? – спросил второй ученик, что был в тонких очках, и сидел он, чуть дальше первого. Олег же – сидел за вторым учеником, а Алина – за ним. Четвёртый же ученик разположился напротив Ламы, и по правую руку.

– Ну ходил в деревню, да покупал, – рассказывал Лама, – иногда так, кто-то что-то доносил.

И тут же в столовую зашла девушка, что в короткой стрижке была. И села она совсем рядом с Ламой, потеснив других учеников.

– А былый материал, где брали, когда Будду делали? – спросила она тут же.

– Ну пришёл я в магазин, попросил такой-то материал – у неё нашлась целая коробка, – рассказывал он, – ладно, сказал ей – если надо будет – ещё прийду.

– А Будду долго делали? – спрашивала она же.

– Ну достаточно, – объяснял он, – сначала части сделали, потом всё собрали.

И услышал шум упавкоки, в которой бремчали твёртые таблетки. И тут же услышал как открыл её кто-то. И тут же, кто-то что-то зглотил.

– А тяжело было подничать эти части? – спрашивал Олег.

– Да нет – они же бумажные – совсем не тяжело, – говорил Лама.

А я лишь видел, как Алина грустно поглядывала на девушку другую, что с Ламой непринуждённо болтала, а Алина лишь печально уводила глаза в пол.

– Там на смотровой площадке уже слышно грузовики, – сказал четвёртый ученик.

– Ты там часто что-ли бываешь? – спрашивала девушка с короткой причёской, – я вот хорошо их там слышу, я там работаю.

– Ну я так скажу, и уже говорил, – сказал Лама, украдкой на меня косясь, – я то уже воевал, оружие в руках держал, мне отступать некуда.

– Напирают гады, – сказала Алина улыбаясь.

И понял я тут же, что разговоры их – для меня чужие. И что они все такие же заблудшие люди, как и все остальные. И понял я учеников этих, что спрашивают они про всё потому что сами, когда-нибудь, будут строить свой храм, и должны быть они ко всему готовые и всё уметь, чтобы суметь обрести пустоту.

– Чё? – спрашивал Лама, у девушки, что рядом с ним совсем была.

– Ничего, – отвечала та обиженно, отворачиваясь и задирая голову к окну.

– Ну чё? – почти умолял Лама, пытаясь понять – на что она обиделать?

– Уже ничего, – фаркала девушка в ответ.

А Лама лишь глотал свой чай, так и не поняв тонкостей женского характера.

И допила, девушка эта, чай свой гордо. И поднялась она быстро, и ушла вон. А ученики продолжали о чём-то своём болтать, ничего не замечая. И взглянул Лама громко, столовую оглядывая. И поднялся он тяжело, и пошёл к выходу – ничего не говоря. А ученики его, как раз чай все дружно допили, и за Ламой все дружно поподнимались. А Алина уже у плиты стояла, занятая работой. И вышел Лама первый из столовой, а ученики его ушли следом. Будто и не зачмечая даже, что у Ламы настроение поменялось. Или, может даже, понимали они всё, и замечали. Все всё там замечали и понимали, только ничего не говорили, а говорили о другом.

И остались мы с Алиной одни. Она молчала, суетясь по кухне. Я тоже молчал. И думал лишь я, что ограничен чем-то – что-то заставляет меня быть на одном месте – в том углу, где я сидел. И вышла Алина куда-то по делам свои хозяйским, а в столовую, в этот момент, забежала кошка чёрная. Осмотрела кошка всю столовую, и заметила меня – нового человека. И тут же потянулась она ко мне ластиться, желая, чтобы я её погладил. Погладил я чёрную кошку, ища успокоения в себе, а кошка рядом улеглась спать, мурлыча. И зашёл, вновь, в столовую старик тот, что заходил когда-то. И бурчал он о чём-то своём, житейском – погладывая коротенькую бородку, что обволакивала его овальное лицо. И сразу же Алинка забежала в столовую, вёдрами гремя.

– Ну и зачем печенье убрала? – спрашивал он.

– Ну просто убрала, – отвечала Алина.

И тут заскочил в столовую парень, что самый любопытный был из учеников.

– Ну знаешь же, что чай постоянно ходим пить, – ругался старик, – и всё-равно убираешь.

– Что Палыч опять ругается? – спрашивал он Алину, оглядывая столовую.

– Тебе чего? – спрашивал Палыч паренька.

– Ничего, – отвечал парень, – время посмотреть.

– Баню затопили? – спрашивал Палыч.

– Нет, ещё, – отвечал паренёк.

– Дак пора уже затопить, – говорил Палыч.

– Ладно, – отвечал первый ученик, и закрыл писклявую дверь.

А Алина только молча поставила миску с печеньем на стол.

– Ох, не любишь ты нас Алинка, – всё ворчал Палыч.

– Надо за дровами сходить, – шептала Алина, и уж накинула куртку, навалившись на дверь.

– У тебя человек без дела сидит, – говорил Палыч, – попроси его – он тебе нанесёт.

– Ну не удобно как-то, – оправдывалась Алина.

– Что неудобно, – удивлялся Палыч, – не удобно ей.

– Костя, помоги мне пожайлуста принести дров, – сказала Алина.

– Да, хорошо, – с радостью согласился я.

И тоже, быстро накинул куртку, выбрав из той, что для хозяйских работ висели у них. И пошли мы с Алиной за дровами, проходя через тёмные коридоры, и бетонные стены, из которых, торчали камни синие. И вышла Алина куда-то на простор, открыв дверь обычную, и увидел я на секунду свет белый вокруг. И оказался я на смотровой площадке монастыря буддистов. А Алина, таки вела меня за собой.

– Пошли, – говорила она, – перешагивая по каменной дорожке.

И я послушно шёл за ней, пытаясь оторваться от вида, что увидел я впервые. И пришли мы к сарайке, что частью стены каменной была. А Алина уже звала меня, хотела, чтобы я зашёл за ней. И ушёл я вслед за ней.

– Ну вот – дрова, – показывала она, – набирай.

И стал я накладывать себе дрова, желая помочь общине. И хотелось мне наложить как можно больше дров, чтобы помощь была моя наибольшая. И хотел я, чтобы Алина помогла мне, в этом нелёгком деле. Огляделся я, а её уже где-то не было. И наложил я себе целую охапку дров, и пошёл вон. И тут же увидел я Алину, что выходила из туалета, с телефоном в руках. А туалет этот, будто бы висел в воздухе. И пошли мы с ней молча обратно, выполнив задачу. И открыла она передо мной дверь. И снова я увидел тёмный коридор. И шагнул я через порог этой двери – не видя пути своего. И думал я, что Алина направлять меня будет, но молчала она. Ну, значит – не моя, – подумал я. И шёл я вперёд – шагая в темноте. И хоть ноги мои уставшие были, шёл я верно.

– Уже пришли, – сказала Алина, открывая скрипучую дверь столовой.

А я тяжёло поднимался, уже понимая, что пожадничал я, не для себя. И сделал я три шага по ступенькам, и развернулся на восток, перешагнув порог.

– Осторожно, с тюлью, – предупреждала Алина.

А я лишь шёл вперёд – не видя куда.

– Куда в обуви? – закричал Палыч.

– Ой, извените, – ответил я паникуя, возвращаясь обратно к двери.

– Давай дрова, – сказал старик, забирая у меня дрова.

И отдал я дрова, что старательно нёс. И вышел я вон 0 шлёпанцы снять. И увидел я, что Алина разглядывает белую тюль, что я порвал. И старик этот, тоже посмотрел на это.

– Эх ты – это всё из-за тебя, – бранил старик всех вокруг.

– Не из-за меня, – оправдывлась Алина.

И понимали все, что никто не виноват в случившемся, и как бы все виноваты. А я лишь думал, что хаус и разрешения, принёс я за собой. И понял я тут же, что не рады мне будут более, в этом доме. И сел я, опечаленными событиями прошлыми, на то, что под ноги попалось. И слышал я за спиной лишь тишину.

– Не сидите на столе, – гроздно сказал Палыч.

И сразу я понял, что совершил очередную ошибку, поскольку сел на стол их, что не выше коленки человеческой.

– Простите, – пытался извениться я, падая на пол.

– Не понимает, – шептала Алина.

– Что? – отозвался Палычь.

– Нет, ничего, – отвечала Алина.

А мне в этот момент – мне стало совсем тошно, что наперекосяк всё идёт у меня в этом месте, и не так, как я хотел.

И захотелось мне выйти, или даже уйти вон. И вышел я из столовой – размышляя о произошедшем. И шёл я к тому месту, где только что был. Надеялся я, ещё раз насладиться видом потрясающим, что открывался со стихийного монастыря. И прошёл я всё тот же путь – каменные стены минуя. И вышел я к свету, что просачивался сквозь небольшие щели в двери. И вновь я увидел небо. То небо, что всех впечатляет. Тот вид, что все любят. Вид с мёртвых гор. И смотрел я на небо это, и как бы я не пытался вглядеться, понимал лишь я одно – это небо всё-равно дальше от земли, нежели на родине моей. Там, где рос я и живу – можно протянуть руку к небу, и ты почувствуешь его. Но никто так не делает, потому что все привыкли к тому, что оно всегда близко. И только ждут все – время заката, чтобы увидеть алый закат, такой, каким он не был вчера. И почувствовать счастье, хоть на минуту. А когда же небо хмурое, то всё-равно моё небо красивое. Потому что облака на небе нашём, будто наизнанку вывороченные, свободные, можно сказать даже, открыты они людям в тех местах. И вспомнил я, разглядывая облака в гористой местности, что сняться мне, несколько дней уже, родители мои, мой дом, друзья коих знаю с детства. И тоскливо мне уже давно было, тревожно и тяжело. Только боялся я в этом признаться, потому что не оставался ещё один сам с собой. И тут же брякнула дверь за моей спиной – это была девушка, та, что другая, не Алина. И стала она складывать стену монастыря, и расколотых камней и осколков. И ничего она мне не говорила, только молча работала, нервно складывая камни. И решил я исправиться принести ещё дров. И ушёл я в сарайку ту, где можно набрать дров. Набираю паленей себе в охапку, а сам только и поглядываю на топорик, что валялся у паленницы. И тут же думаю я – не хорошо, что у русских людей топорик валяетс; он либо должен быть убран от глаз подальше, либо работать им должен человек, а то вдруг кто придёт, да прихватит топорик этот, в корыстных и трагичных целях. И вышел я быстро вон, побаивась топорика с красной рукоядкой. И прошёл я тот же путь обратно. И всё правильно сделал я – сняв обувь за порогом, и не нарушев ничего, вошёл в столовую, свалив дрова у русской печки.

– Спасибо большое, – сказала Алина.

И увидел я, что стол накрывает. И понял я тут же, что наступило время ужина, а мне попрежнему не хотелось есть. И сел я в тёмном углу столовой, там, где спала кошка. И захотелось мне сильно, чтобы меня никто не трогал, не мешал не думать, и думать одновременно. А Алина накрывала стол чашками с кашей гречневой, миской с хлебом, салатом, да специями. И посмотрел я на часы, увидев, что стрелка маленькая тянулась к семи часам. И зашли в столовую ученики монастыря этого, в числовом порядке, каким я им дал. Первым зашёл тот ученик, что не лысым ходил, так же, как я, тот, что вопросы любил задавать. И сразу с любопытством оглядел он стол, пытаясь понять – чем его сегодня накормят.

– Что у нас сегодня? – спрашивал он у Алины, – гречка?

– Гречка, – отвечала ему Алина сонным голосом.

– Понятно, – ответил он, скрывая разочарование.

И в этот момент зашёл второй ученикя, тот, что в очках был. И следом за ним третий – Олег.

– Практику эту – я ещё не пробовал, – говорил тот, что в очках.

– Надо будет попробывать, – отвечал Олег.

Четвёртым зашёл четвёртый ученик – тихо брякнув скрепучей дверью.

Оглядел он спокойно столовую, думая о своём снял куртку, и прошёл туда, где я сидел – сев поотдали.

– Слушай, Саня, – спрашивал тот, что первый, – у меня чего-то спина болит в левой стороне у поясницы. И поднялся он – показывая спину товарищу.

– Как камни начинаю таскать, так не ощущаю, – жаловался он, – а как вот сяду – так вообще болит.

– Перегружаешь значит, – ответил Саня, тот, что четвёртый ученик.

– Перегружаю? – переспросил первый, думая о словах четвёртого.

– Ну да, ты правша или левша? – спрашивал Саня.

– Правша, – отвечал первый.

– Ну вот – ты нагружаешь больше правую часть – потому что рука ведущая, – объяснял Саня.

– А, – растянул на всю столовую первый, – понятно.

– Ты когда будешь в следующий раз камни таскать, – учил Саня, – то пытайся ещё и на левую руку нагрузку перемещать.

А в столовую уже зашёл Палыч. И чувствовал я, как ужин становиться более официальный что-ли, приближённый к тому, что во все времена и режимы. И пошёл Палычь к столу, охватившись за спину.

– Чё, Палыч – спина болит? – спросил третий.

– Болит – сил нет, – ответил Палыч, – всё из-за вас.

– Вас пропарить надо, – говорил четвёртый ученик, тот, что Саня.

И тут все они стали обсуждать – будет ли завтра их праздник, или же всё-таки не будет. И не могли они решить, кто всё организовывать должен. И тут же они искали виновного за все недопущения с организацией этого праздника. И не могли они решить, кто всё организовывать будет. И Палыч, в конце концов, решил, что виноват, в текущих неудовлетворительных делах, только Олег. Единственный виноватый, без вины виноватый. И решили все, что Олег пойдёт после ужина готовить всё к празднику важнему, а остальные баню смотреть, что к вечеру готовилась.

– Во время других режимов – совсем по-другому было, – лишь ответил Олег.

– Что? – не понял его Палыч.

– Я говорю во время других режимов, как-то получше было, больше порядка, – говорил Олег.

– Мне то что, – фыркал Палыч.

И понял я, что завтра в монастырь буддистов, что на горых уральских, приедет ещё один Лама. И нужно для него машину подать.

– Завтра ещё Лама приедет, – говорил Палыч, – нужно машину организовывать.

– А машину то зачём? – удивлялся Олег, – наш же ничё – сам поднимается.

– Ну вот так, – ухмылялся Миша, тот, что третий, и в очках.

И все как-то что-то понимали, только никто ничего не говорил. И все уже были за столом, даже Алина. И не было только Ламы, и той девушки, что всегда рядом с Ламой была, когда не работала.

– Ну ты вот дай понятие, что такое вера? – спрашивал Палыч.

– Ну вера – это, – отвечал Миша, тот, что был в очках, – вера это то, во что я искрене и безосновательно верю, даже если это никогда не видел.

– Получается, что ты используешь свой личный опыт? – спрашивал агрессивно Палыч.

– Ну да, использую, – отвечал третий ученик, – каждый человек использует свой опыт.

– Ну вот, и я использую свой опыт, который вам будет не доступен, потому что вы должны получить и познать этот опыт, который уже есть у меня, – ругался Палыч.

– Чёто Палыч какой-то злой сегодня, – говорил Олег то, что все думали.

– Ничего я не злой, – огрызался Палыч, – просто вы меня все достали.

– А Лама что-ли не приидёт? – спрашивал Артём, тот что первый ученик.

– Так он же не есть гречку, – объяснял Олег.

– Ну и что он есть будет? – спрашивал Палыч у всех.

– Там вроде яйца были, – говорил Олег, – можно их приготовить.

– Не можно, а надо, – злился Палыч глядя на Алину.

И смотрел он на Алину, а она на него смотрела, и что-то хотела она ему сказать, а он ей уже говорил.

– Ну что ты сидишь? – спрашивал он, – иди готовь, а то Лама придёт, а ему есть ничего на ужин нет.

И Алина сорвалась, простив уже обиду, готовить ужин Ламе – яичницу.

– Просто все люди разные, – спрашивал Палыч у Мишы, третьего ученика.

– Ну да, – соглашался он, – мы все разные.

– Ну вот и всё, и я про это же, – говорил Палыч поглядывая на чашку с гречневой кашей, – все мы разные и понимаем всё по разному.

– У каждого свой путь, – добавлял своё, тот, что первый ученик – Артём.

– У каждого свой путь и это уж потом, там решат, куда тебе, и во что ты образуешся, – говорил Палыч.

А я лишь сидел как Будда, прикрыв глаза.

– Это как у Пелевина, – рассказывал Палыч, – когда Татарский пришёл к тому, у которого ковёр был пропит героином.

– Эта та, где про рекламу в основном? – спрашивал Артём, первый ученик.

– Ну да, Палыч же у нас в рекламе работа, – объяснял Олег, второй ученик.

– Ну раньше другая реклама была, – говорил Палыч, – сейчас какая-та она пошлая стала, действующая на одно только место.

А рядом кошка тёрлась возле стола. А Алина хотела её погладить, но кошка почему-то уворачивалась от её рук – гуляя по столовой.

– У кошки вот сколько инстинктов, – спрашивал третий, тот что Миша.

– Еда, размножение, – отвечал четвёртый, тот, что Саня.

– У них же нет инстинкта доминантности, как у человека, – говорил третий – Миша.

И пришла на своё место Алина, приготовив быстро яичницу.

– А чё гость то у тебя не садиться за стол? – спросил Олег Алину.

И все посмотрели на меня, вспомнив, что я в столовой нахожусь.

– А ты чего не идёшь за стол? – спросила меня Алина улыбаясь.

– Ну я же не знаю, куда мен идти, – стеснялся я до последнего.

И ведь нужно русскому человеку отказываться от еды крайности, пока не заругают.

– Вон твоё место, – указывала Алина, – показывая на чашку с кашей, что была с другой стороны стола.

И пошёл я к чашке своей, чувствуя вину за что-то. И Алина, наверное, тоже чувствовала вину за что-то. И сел я как раз напротив Палыча, а по правую руку у меня был Артём.

– Значит так, Костя, – сказал Палыч, – сейчас мы прочитаем кое-что, ты не обращай внимания, так у нас принято.

И начали они читать молитву, что для ужина предназначенная. И слышал я их чтение, но не мог понять слов, что они произносили. И не ловко мне стало, что все закрыли глаза, сосредоточенно произнося общее. И я тоже закрыл глаза, чтобы ритуал этот, мне легче перенести было. И заметил я, что сосед мой по столу – особенно ноги как-то сложил. И я повторил за ним – желая, как можно ближе понять происходящее. И закончили читать они то, что читали.

– Смотри, Костя, – говорил Палыч подавая пустую чашку, – накладываешь своей каши в эту чашку.

И положил я большую ложку гречки своей в эту чашку, даже больше, чем помещалось в ложке.

– Мы вск кладём по ложке, – объяснял Палыч, – это у нас так принято, как бы то, что мы давать от себе, жертвовать.

А я кивал, понимая, и вспоминая, что человек – это тот, кто может делиться пищей с неродственными существами.

– А дальше, – объяснял Палыч, – накладываешь вот салат, берёшь хлем и передаёшь дальше, другим.

И взял я миску с салатом, и положил чуть-чуть, как бы зная, что растительной пищи мне в дороге ещё хватит. И тут же передал я Палычу миску с салатом, не желая заставлять ждать других. И Палыч злобно сопя – взял эту миску с салатом, накладывая и себе салата, и передовая её первому ученику. И взял я себе кусок хлеба, отдав миску с хлебом первому тому, что первым номером был. И он добродушно принял у меня эту миску с хлебом. И увидел я, что в первом, Артёме, как-то больше доброты, чем мне показалось ранее.

– Это будешь? – спросил меня Палыч, указывая на маленькую миску с чем-то.

– Я не знаю, что это, – почему-то ответил я, хоть и не замечал её ранее.

– Не знать что это и не хотеть узнать, странно, – бурчал задумчиво Палыч, – на, попробуй.

– А что это? – спросил я.

– Это чеснок с маслом, – чуть ли не хором отвечали все за столом.

– Очень вкусная вещь, – говорил Олег, – я бы масло с чесноком ел бы да ел.

И положил я себе немножко чеснока с маслом, и передал я дальше, мисочку эту. И попробывал я гречку, тут же поняв, что это самая не вкусная гречка в моей жизни. И тут я решил попробывать чеснок с маслом. И всё понял я, почему все так его любят, поскольку с ним, безвкусая гречка, уже не кажется такой пресной. И ели все довольные, пища даёт энергию и силы.

– А ты надолго к еам? – спросил Палыч.

– Получается, что до завтра, – отвечал я.

– А, получается, – повторял задумчиво Палыч, – странно как-то.

И увидел я, что у всех за столом аппетит разный. Видел я, что Алина капается ложкой в гречке своей – не вкусной она ей показалась.

– Паштет? – предложил мне друг, что сидел справа.

– Нет, спасибо, – всё скромничал я.

– Да попробуй, – уговаривал он меня, – как от мяса отказываться.

– Странно, – всё ворчал Палыч.

И попробывал я малость паштета этого. И всё я понял, про рацион их экономный.

– Костя, а ты откуда? – спрашивал, через весь стол, Олег, выглядывая через ребят.

– Из Зауралья, – отвечал я.

– Откуда? – переспрашивал Олег, не услышав жующий ответ.

– Из Зауралья, – повторили все за столом.

– А тебе то что? – спрашивал Олега Алина.

– Ну просто интересно, – отвечал Олег, – что за человек.

И Палыч тоже как-то вало гречку ел, да и сосед мой – тоже. И мне эта гречка не елась, хоть и знал я, что силы набирать надо. Ведь не известен мне был путь мой дальнейший. И не знал, как обратно пойду. И устал Артём кушать гречку, бросив недоеденной половину чашки. И отнёс он её куда-то, сказав Алине спасибо, и налив себе ещё чаю. А у других ребят, уже чашки пустые были, и бремчали ложки железные, об днища тарелок таких же. И понесли они чашки свой к кастрюле большой – накладывать ещё гречки, потому что не избалованные они уже были.

– А баню, когда последний раз смотрели? – спрашивал всех Палыч.

– Я смотрел до ужина, – ответил Олег.

– И что? – злился Палыч.

– Вроде топится, – отвечал Олег.