Хождение Константина Уральского в Санкт-Петербург

Утром проснулся я рано, а солнышко уже освещало комнату. В коридоре, я слышал чей-то шорох – Татьяна и Николай уже проснулись.

А вдруг они, думал я изредка, побаиваясь всего. И тут же я услышал стук двери – Николай ушёл на работу. Ещё час, и ты будешь в горах, – думал я. А Татьяна ходила по квартире и с кем-то, о чём-то разговаривала.

– Конастантииин, вставайте – пора завтракать, – услышал я.

А мне так и не хотелось выходить из комнаты. Я вообще не хотел кого-то видеть. Я хотел покоя. И всё-таки – я вышел из комнаты с неохотой встречая новой день. А Татьяна уже сидела на кухне, слушая телевизор, что был за её спиной, и попивала кофе.

– Доброе утро, – выдавил я из себя.

– Доброе, – сказала Татьяна, – присаживайтесь завтракать.

И сел молчка я, оглядывая стол. И мне привычно не хотелось есть.

– Наливайте чаю, – предлогала Татьяна, – сырники вот кушайте, сегодня приготовила.

И я опять понимал, как хорошо меня кормят, и как мне не хочется кушать. Ну всё же я налил себе чая, и скушал один сырник, заглядываясь на голубое небо и яркое солнце, что было за окном.

– Сегодня, вроде, хорошая погода ожидается, – сказал я.

– Да, солнышко и без дождика, вроде, – ответила Татьяна.

И дальше, продолжолили мы смотреть телевизор, обсуждая то, что там показывают.

И выпел я свой чай – закончив завтракать.

– Ладно, Константин, – сказала Татьяна, – через час выезжаем, идите собирайте вещи.

– Хорошо, – ответил я, и ушёл в свою комнату, с облегчением упав на кровать.

И смотрел я, как стрелка часов ползала по кругу. И считал я часы, через сколько окажусь в монастыре буддистов. И думал я, как буду по горам гулять, уходя от людей.

И заправил я кровать, и собрал вещи, встревоженно поглядывая в окно. И видел я, что погода меняется, и тучи серые солнышко закрыли.

А вдруг они маньяки, – подумал я, – ведь мало ли что.

– Константииин, – услышал я, – пора, – звала Татьяна в коридоре меня.

И взял я рюкзак, и вышел из комнаты, а Татьяна уже ждала меня, что сопроводить в путь в горы. И взял я палки, Николаем осталвенные. И вышел я из квартиры – печально подъезд озирая, и видел я в окне серые тучи на небе. И понял я, что как только пойду, так и дождик начётся. И вышли мы из подъезда и пошли к гаражам, что были выстроенны рядом с домом. И пришли мы к самому ухоженному гаражу. И тут же понял я, что не могло быть иначе. И выехала Татьяна из гаража на своём автомобиле французском. А я лишь поглядывал на небо, с которого дождик капал. И поехали мы через город Качканар к горе, что Южной называют. И видел я гору это всё ближе и ближе. И понимал я, что через несколько минут я буду в горах один идти зачем-то к вершине. И проехали мы весь Качканар за пару минут, а гора Южная только росла над нами. И проехали мы все дороги, что вели к комбинату. И остановила машина Татьяна, там где я не ожидал. Там же, где стоял автомобиль малолитражный.

– Кто-то тоже в монастырь пошёл, – сказала Татьяна.

А я обрадовался этому, хоть не один я. И увидел я скрытую горкой тропинку. И понял я, что вот он мой путь. И как-то непосебе мне было. И вышел я из машины, прихватив палки. И сказала Татьяна мне, чтобы я штаны в носки заправил, дабы клещей не нахвотать. И сделал я так, как она просила. И попрощался я с ней, договорившись прийти туда, где я стоял в тот момент. И пошёл я к тропе широкими шагами, как бывалый турист. И поднялся я на горку, что тропинку скрывала. И ушёл я в лес, идя по лесной дороге. И шёл я сначала на запад. Потом на восток. А потом уже на север. И видел я пластиковые бутылки и мусор, успокаивая себя, что не заблудился. И встретил я лесника, что шёл мне навстречу.

– Куда это ты? – спросил он меня.

– В монастырь буддистов, через гору Южную, – ответил я.

– А сил то хватит, или молодой, туда-обратно, – спрашивал он.

– А с ночевой туда, – сказал я.

– А, ну тогда ладно, – ответил он.

И увидел я, что рука его перебентованна. И понял я, что иду по этой тропе один. И обрадовался я, и опечалился одновременно. Обрадовался я потому, потому что не очень приятно встретить незнакомого человека в лесу. Ещё больше неприятней, конечно знакомого. А уж потом можно бояться зверя. А опечалился я потому, потому что шёл я в первый раз в горы, и выручать меня, если что, будет некому. И шёл я, вроде, на легке, поскольку видел следы человеческие, и даже машин. И тропа эта, казалась мне истоптанной многократно. И увидел я, когда уже поднялся достаточно, объявление:

"Организуем поездки для рыбаков, охотников, туристов", и даны два номера телефона.

Вот как удобно, думаю – всё для людей. А мусор кругом так и множился, где-нибудь да валялась что-нибудь пластиковое. И шёл я расслабленный, думая, что Николай зря меня напугал, потому что не сложно было идти. И видел я ленточки белые на токих ветках деревьев, и знал я, думал так, что эта дорога буддистами проложена. И вышел я на поляну, где видно было, что люди здесь отдыхали. И следы от колёс, и мусор пластиковый, и консервные банки, и следы от костров – всё видел я. И видел я тоже, что люди как бы старались убрать за собой. Но и не сказать, что старались они сильно. И увидел я вид потрясающий, что открывался с этого места. И хотел я передохнуть, но пошёл я дальше увидев белую ленточку на берёзке. И вышел я на развилку дорог – одна уходила налево, другая – направо. И понял я, что путь мой лежит через правую дорогу, потому что она совсем дикой казалась. И пошёл я по ней, и тут же понял я, что не ошибся я в своих предположениях. А тропинка эта шла уже через дикий еловый лес. И шёл я по скользким камням и сырой земле. И видел я булыжники огромные, что мхом зоросли. И погода, как на зло испортилась так, что невозможно было идти. И дул ветер с дождём мне в лицо. И небо казалось мне самым хмурым, что я видел за всю жизнь. И чувствовал я, что действительно одинок, как никогда. И знал я, что нужно идти дальше, хоть и дорога усложнялась. И шёл я упорно вперёд, заглядваясь на огромные серые глыбы, что торчали из земли. И знал я, что не видел до сего дня такое. И некогда было мне разглядывать их, поскольку устал я уже идти. И тут же знал я, что и половины ещё не прошёл. А всё шёл, пытаясь взобраться на вершину Южную. И знал я, что вершина эта уже рядом, и только белые ленточки вели меня. А погода всё хмурилась, и дождик продолжал крапать, словно природа осуждала мой выбор. А я растерянно шёл в гору, понимая, что я не совсем умный человек. И шёл я по тропе – не понимая, что дальше будет хуже. И увидел я, что-то странное. Что-то необычное, то, что из пионерского прошлого этой страны. Остановился я на минутку, что часу времени мне стоила. И увидел я качель круглую, что на ветре кружилась. И был бы суеверным, то поверил бы я, что чьи-то души качаются на этой качели, развлекаются, и поэтому то погода хмурится. Но не верил я в это всё, а лишь знал, что качель эта дела рук неугамонного советского человека, что силы свои прикладывал туда, куда ему совсем не надо было. И захотелось мне тоже прокатиться на этой качели, и малость отдохнуть. И взобрался я на эту качель. И стал качаться поглядвая, задирая голову, на серое небо и солнце, что пыталось скозь тучи ко мне пробиться. И не знаю я, сколько времени я там провёл, качаясь. Только лишь понимал, что слишком долго иду я. И пошёл я дальше боясь потерять тропу, оглядываясь на крутящуюся качель. И шёл я сам не помня как, мечтая лишь прийти быстрей. Но только белые ленточки на деревьях и кустах видел я, что вели меня куда-то. И пришёл я неожиданно для себя на вершину горы Южной. И видел глыбы каменистые и огромные, что к небу тянулись. И заметил я тут же следы человека – старый костёр и пеньки. И решил я сделать привал в этом месте, потому что исторически место такое. Только вот ветер завывал так сильно, что холодно было как поздней осенью. И обошёл я эти глыбы, разглядывая и пугаясь. И увидел я с вершины серое пятно, что возникло когда-то на чистой земле. И понял я тут же, что это город Качканар, с которого я и путь свой держу. И стало мне в этот момент совсем непосебе.

Что ж, думаю – надо посидеть, отдохнуть. И присел я у костра остывшего, разглядывя пепел его и мусор негоровший. И думал я, жуя перекус, что это всё красиво и потрясающе, но не моё. И не знал я, как долго мне ещё идти. Но и понимал я, что обратный путь тоже долгий. И встал я, решаясь закончить своё путешествие. И осмотрел я место, что была вершиной горы Южной, человеком истоптанное. И видел много я ржавых банок. Подумал почему-то я, что ещё до моего рождения, когда был Советский Союз, люди ходили на это место, и наверное, Ленина обсуждали, или Петра. И пошёл я дальше, тут же понимая, что забыл я откуда пришёл. И было передо мной две тропинки – одна налево, другая – направо. И у каждой, окружённой берёзками мелкими, висели белые ленточки, ветром перебираемые. И нужно было выбрать мне, не ошибившись, поскольку чувствовал я, что сил возвращаться у меня уже нет. И выбрал я тропинку, что уходила налево. И ушёл я в лес, что хмурым казался мне больше неба. И шёл я быстро и нервно – желая быстрее закончить свой путь к буддизму. И неожиданно для себя, вышел я на тропу, что на обычную, лесную, похоже была. А на стровал диких сосен видел я белые пятна – цель, в направление которой нужно было идти. И шёл я в этом направлении – не задумываясь веря. И тут же видел я, уже красный крест на дереве, и белую стрелу, что указывала на каменный порог. И вновь поднимался я, зная, что выбора у меня нет. Если я уж решил идти за белой ленточкой – то нужно было идти. И поднявшись на камни я, видел уже новый лес, и новую тропу белыми ленточками указанную. И поднимал я дальше – переходя с одной горы на другую. И тут же вспомнил я, что Николай говорил ещё и про гору Северную. И что б в монастырь попасть – нужно ещё и вершину Северной горы преодолеть. А погода будто баловалась со мной, поскольку солнышко яркое выглядвало, и грело как могло. И жарко мне было. И думал я – почему так всё устроено? И слышал я бесконечные щебетания птиц, что эхом отдавалось на весь лес. А тропа была всё так же протоптана и обозначенна белыми лентами. И шёл я отбрасывая в сторону думы тяжёлые, поскольку знал, если что, меня найдут. И тут же я уже поднимался по валынам мимолётно разглядывая надписи на глыбах, что люди оставили, когда-то здесь бывавшие. И шёл я по краю обрыва, боясь упасть. И видел серые холодные камни, что обустроились здесь миллионы лет назад. И вот пришёл я – смотрю на них, и не хочу уже видеть, так надоели они. А глыбы эти, будто готовы были, при любой возможности, меня пережевать. И чувствовал я, словно они уже пережёвывали меня. И тут же потерял тропинку я, которая вела меня в монастырь с самого начала восхождения. И растерянно смотрел я в лес – ища белые ленточки, но не видел я ничего. А дождик вновь заморосил, и тучи всё небо заполонили. Да что ж такое, – думал я. И сразу почему-то вспомнил я, что про зверей диких говорил Николай. И представил я, что встречу медведя в этих местах. И что не будет у меня выбора – либо прыгнуть со скалы, либо в пасть к дикому зверю. И почувствовал я, в этот момент, что есть ещё силы у меня идти вперёд, переступая вязкую траву. И тут же увидел я в далеке меленьку ленточку, что звала меня к себе. И пошёл я тут же, чтобы отыскать потерянную тропинку. И вышел я на эту тропинку счастливый, обрадованный хоть чем-то, хотя это было у меня уже в начале пути. И шёл я через глыбы переступая, боясь упасть. Как долго я шёл – уже не знаю. Плакал я про себя, жалел, что не сидел на ровном месте. И в тоже время говорил себе, что другим могу я стать человком. И тут же вышел я на огромную поляну, а вокруг неё глыбы, что горы Северной остались. И внось это место было людьми испачкано. А я кружил по этому месту – пытаясь найти путь до монастыря. И ушёл я куда-то нетуда, на запад спускаясь. И увидел я стол, и скамейки, и следы шашлыков. Столько следов человека, но где же сам человек? Какой-то апокалипсис, – думал я. И пошёл я дальше. потому что и здесь были белые ленты на ветках, и белые цели на стволах деревьев. И вышел я к спуску, зная, что иду не туда. Но почему-то интересно было мне – куда ведёт эта тропа? И спустился я по камням, идя куда-то чётко на запад. И увидел я памятник-ракету, что тянулась в космос. И знал я, что это памятник Гагарину. И подумал я – зачем ты это делал, советский человек? И посмотрел я в горизонт, что тучами заволокло. И пожалел я себя, не зная, когда же это всё закончиться. И пошёл я обратно, надеясь, что близко я. И взобрался я на ступеньки каменные, возвращаясь туда, откуда пришёл. И увидел я таблички, что путь указывали.

"Налево пойдёшь – в монастырь придёшь. Приямо пойдёшь – к комбинату придёшь. Направо пойдёшь – в Качканар вернёшся. И знал я, что нет выбора у меня, поскольку всегда налево уходил я.

И видел я на указателе, что до монатыря две тысячи местров. И пошёл я до него, как до Китая. И тут же увидел я монумент будды, что не хотел смотреть на меня. И увидел я монастырь, что лежал на склоне горы Северной. И понял, что, наконец, пришёл. И пошёл я ещё быстрее – надеясь уже дойти. А погода будто и не хотела этого, нагоняя на меня холодный ветер. И всё-равно шёл я, следуя за белыми ленточками. А дорога, как назло, становилась всё хуже и хуже, а я уже и не обращал на это внимания – шагая всё быстрей. И не интересны мне были уже ни серые камни горы Северной, ни пение птиц мест здешних, ни вид, что открывался передо мной. И только хотел я одного – увидеть человека, побывать там, где имеется циливизация. И с облегчением думал я, что монастырь этот – уже рядом, совсем близко. И пришёл я к берёзке одинокой, что торчкала из огромных серых глыб.

И видел я только, как сильный ветер пытался её сломать, но ничего не получалось у него, и только белая ленточка трыпыхалась вместе с листвой. И встал я вступоре не понимая – куда идти? И видел я только два пути – две каменные ступеньки, одна – вверх, другая – вниз. И не знал я – куда мне идти. И понимал я, что силы мои на исходе. И тут же оступился я, сбитый жестоким ветром, упав на камни твёрдые. И увидел я кровь свою, что отдал я этому месту. И сидел я на камнях холодных – не зная, что делать. И не было сил у меня подниматься, только лишь спускаться. И подумал я, что туда тропа ведёт, вниз, к земле плоской. И стал спускаться я, надеясь, что всё-таки иду я по верной тропе. И рыдал я, и плакал, спускаясь всё ниже. И кровь моя капала на серые камни, оставляя багровые следы. И видел я внизу чистую, зелёную траву, и девственный лес. И почему-то понял я, что это не мой путь, а только моя погибель. И решил я вернуться, оглядываясь на берёзку, и ленточку белую, что висела на её ветвях. И вернулся я на распутье своё. И сел я тут же отдохнуть.

И сидел я у берёзки этой, разглядывая как течёт кровь из меня, а белая ленточка так и вертелась на по ветру. И смотрел я на почти белое небо, и видел я, что тропа каменная уходить куда-то туда, ввысь. И решил я подниматься туда, не зная, что там за этими жестокими камнями. И как же тяжело дался мне этот подъём, и к разочарованию своему – это был ещё не конец пути. И поднявшись я увидел большие глыбы, скалы. И скалы эти самые большие были, что я видел в горах. И увидел я множество путей, что уходили куда-то. И не знал я – какой самый верный. А ветер завывал так, что мне хотелось укрыться под одной из этих скал. Благо, я видел следы человека – старый мусор и мёртвые костры; и надписи, что оставляли люди, бывавшие и здесь когда-то. Маша и Миша расписались на камнях желая оставить автографы на тысячалетия. Но мне было всё-равно – я искал выход из этого лабиринта.

И видел я только одно – серые скалы, что в небо заточенные, да мусор человеческий. И пытался я понять – какая же из этих тропинок приведёт меня к монастырю. И блудил я, попадая на одни и те же поляны меж гор, что людьми были загаженные. И возвращался я обратно, туда, откуда пришёл. И вышел я на то место, где прекрасно был виден монастырь буддистов. И видел я статую будды вдалеке, а перед собой камни, будто лесенкой сложенные. И не знал я куда идти – ведь позади был лабиринт, а впереди только глыбы, что ступеньками можно обозвать. Стал я спускаться вниз, рыдая, понимая, что это тоже неправильный путь. И слышал я далёкий лай собаки, что доносился от монастыря. И спускался я тажело. И вилео я вид, что не видел никогда. А ступеньки эти – были скользкие, словно можно было спотыкнуться и упасть, да укатиться прямо до монатыря, к ногам Будды.

И сидел я на этих камнях скользких, злобно отдышываясь, и разглядывая монастырь этот. А ветер проклятый дул мне в лицо – загоняя обратно в лабиринт. И смотрел я на монастырь буддистов – понимая всё, что хотел увидеть и понять. И развернулся я обратно – к лабиринту каменному. И пошёл я вон под собачий лай, переступая через глыбы серые. И зашёл я вновь в лабиринт этот. И опять я увидел следы человека – те же надписи, и тот же мусор, что видел ранее. И прошёл я ещё один круг, и увидел новый путь. И обрадованный, пошёл я туда, надеясь, что это всё. И тут же понял я, что пришёл я к той берёзке, что стоит одиноко среди камней. И проклял я всё – и пошёл обратно, не надеясь уже найти путь к монастырю. И шёл я вперёд не задумываясь, и пришёл я к беседке, что была в горах. И сел я на скамейку, в этой беседке, и тяжело выдохнул. Хоть что-то от людей, – подумал я. И решил я отдохнуть меленько, по человечески. Поскольку знал – хоть монастырь где-то рядом, когда я туда дойду – ещё не известно. И сидел я один. И думал обо всём, и не о чём, одновременно. И видел я дорогу, что направо уходила. И не знал я – тот ли это путь. Но мне уже как-то всё-равно было. Ведь я знал, что когда-нибудь я дойду до буддистов. И дадут они мне почитать Алмазную Сутру на родном языке. И сидел я в беседке этой, видя только серое небо, да такие же серые камни.

И не видел только я, хоть и смотрел туда, путь в монастырь, что от глаз моих скрытый был. И пошёл я по той тропинке, что видел я. И пришёл в лабиринт к которому уже привык. И прошёл ещё один круг – вокруг каменных глыб и скал. И равнодушно воспринимал я эту цикличность – ведь я вновь пришёл к той самой беседке. И увидел я дерево, что было обвязанно лентами, а ленты эти – были разных цветов и развмеров. И дерево это, казалось одиноким, таким же, как и я. А вокруг него – собиралась облачная пыль, заполняя пространство. И увидел я маленькую, каменную тропинку, что проложенная была кем-то. И пошёл я по ней, понимая, что нашёл монастырь буддистов. И собачий лай встретил меня. И видел я воду, и сад обустроенный кем-то. Но только никого не было вокруг – только пустота. И увидел я в близи статую Будды, что огромной казалась. И не смотрел он на меня, а я на него смотрел. А собака, что лаяла на меня издалека, уже хвостом виляла, радуясь человеку. И вроде даже дракона видел я. И оглянулся я на горы, что прошёл я недавно, прежде чем зайти в манастырь, а они по прежнему казались холодными ко мне, и ко всему.

И надавил я ручку двери, что входом в сад была. И увидел я надпись "Столовая". Ну в столовой точно люди есть, – подумал я. И поднялся я – переступив три ступеньки. И открыл я дверь деревенянную с железной ручной. И почувствовал я тепло, от которого уже отвык. И счастливый я зашёл в столовую, радуясь, что пришёл туда, куда шёл. Вижу – девушка на полу сидит, возле печки русской.

– Здравствуйте, – прокричал я.

– Здравствуйте, – сонно ответила девушка, – это вы Константин?

– Да, это я вам вчера звонил, – говорил я.

– Хорошо, – ответила она равнодушно, – как добрались?

– Ну я чуть не заблудился, – объяснял я, – особенно вот тут, возле монастыря.

– Ничего страшного, – ответила девушка, уже привычно сонным голосом, – выпейте чаю.

И скинул я курточку, что от дождя меня укрывала. И осмотрел я кухню, положив своё пожертвование, монтажную пену, у порога. И сел я на пол за стол, что ниже был скамейки у порога. И девушка эта – села напротив, поставив станы с чаем и мне, и себе. И видел я глаза её уставшие, что ярко серыми казались.

И выпел я первый глоток горячего чай. Без сахара, – подумал я.

– Рассказывайте – откуда вы, и куда едете? – спрашивала она.

И я тут же решил угостить её сырниками, что дала мне Татьяна. И так обрадовалась она этим сырникам, что будто счастлива была.

– А вы откуда? – спросил я.

– Из Санкт-Петербурга, – ответила она.

– Вот я еду в Санкт-Петербург, – через ваш монастырь, – сказал я.

– Понятно, а дальше куда? – спрашивала она.

– Дальше, наверное, в Пермь, – отвечал я.

– А как вас зовут? – спросил я.

– Алина, – ответила она улыбаясь.

– А откуда вы знаете, что меня Константином зовут? – спросил я.

– Нам звонили Татьяна и Николай, и уже искали вас, – ответила Алина равнодушно.

– Ой, им надо позвонить, – сказал я.

– Возьмите наш телефон – последний номер, – ответила Алина, уходя на другую часть столовой.

И тут же набрал я их, чтобы рассказать, что всё в порядке.

– Да, – ответила Татьяна.

– Это Константин, – сказал я, – всё хорошо – я добрался.

– Правда, отлично – ответила Татьяна, – что-то вы уж очень долго шли.

– Ну заблудился возле монастыря, ходил вокруг и не мог найти его, – говорил я.

– Ну хорошо, – ответила Татьяна, – удачно отдохнуть.

И закончили мы говорить.

– Ты к нам надолго? – спросила Алина.

– Ну, я надеялся, что можно будет у вас переночевать, провести полноценный день, и на утро другого дня – пойти обратно, – объяснял я.

– Не получится, – отвечала Алина, капаясь в посюде.

– Почему? – удивился я.

– У нас важное событие, через день, – объясняла она, – приедут гости, и будет праздник, на котором не должны быть посторонние.

– Понятно, – ответил я несколько разочарованно.

И сел я на пол снова, думая, как я шёл в монастырь этот.

– А с какой целью ты пришёл? – спросила Алина.

– Ну я хотел бы Алмазную Сутру почитать, – ответил я под шум тарелок.

– Какую Сутру, – переспрашивала Алина.

– Алмазную, – отвечал я.

– А что в ней? – спрашивала она меня.

А я ничего не ответил, чувствуя, что что-то не то.

И понял я, что не получится у меня здесь почитать Алмазную Сутру.

– А ты к Ламе пойдёшь? – спросила она меня.

– Ну если у него время будет, то можно, если у него будет желание разговаривать, – отвечал я уклончиво.

– А ты с ним будешь разговаривать? – продолжала спрашивать она меня.

А я и не знал – зачем этот допрос.

И зашла в столовую толпа. А впереди всех был мужик крепинький, с серой, короткой бородой, а за ним ребята молодые.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Здравствуйте, – ответил этот седой мужик.

А молодые парни ничего не сказали. Все посмотрели странно на меня и ушли.

И закончила Алина дела свои женские – сев напротив меня.

– О чём думаешь, Костя? – спросила она меня.

– О том, как до этого места добирался, – ответил я.

– Зачем, в чём смысл, – спрашивала меня Алина.

А я ничего не ответил – продолжая думать. Чтобы не было такого прошлого, нужно подумать об этом в настоящем, – думал я, но не стал этого говорить.

– Ох, поспать бы, – сказала Алина выдыхая, развалившись на полу.

– Дак если хочешь – поспи, – отвечал я.

А Алина ничего не ответила, лишь молча лежала с закрытыми глазами. И слышал я, как вокруг монастыря ветер завывает, и было мне непосебе ото всего вокруг. И заскочил в столовую ещё один старик – не посмотрев даже, кто я. И что-то он всё заигрывал с Алиной, журил её как-то любя. А я лишь сидел на полу и наблюдал. А старик этот – сбросил курточку и тут же пошёл наливать чай себе, болтая с Алиной.

– Ну хоть бы печеньки дала, – говорил старик, – гости же много натощили.

– Так сами берите, – дружелюбно отвечала Алина.

– Так ты положи на стол, что все по человечески ели, – ворчал старик, – ой доведешь ты меня.

– Ничего я вас не доведу, – отвечала Алина ставя миску с печеньками на стол.

– Ох, не любишь ты нас, Алинка, – всё ворчал старик, – не любишь, не уважаешь.

И сел старик на пол, укладывая подстилку под мягкое место.

– Не правда, – отвечала Алина улыбаясь.

– Как зовут тебя? – спросил он меня.

– Константин, – ответил я.

– Костя, значит, – проговаривал старик, – и давно путешествуешь?

– Неделю где-то, – отвечал я.

– Неделю, – повторял старик растягивая слова.

– Да, – отвечал я, – живу пару дней в городе, и еду дальше.

– И зачем это всё – всё-равно ведь не поймёшь ничего мимолётом, – говорил старик, помешивая чай.

О, у них тут сахар есть, – подумал я.

– На месяц в каждом городе – было бы идеально, – отвечал я.

– На месяц? – ну да ну да, – отвечал старик задумчиво, попивая чай.

– Палыч, сколько время, – спросил один из молодых.

– А чего тебе? – огрызался Палыч.

– Ну сколько время? – умолял тот.

– Почти пять часов, – ответил Палычь.

– Как добрался? – спрашивал Палыч.