Лекции по антропологии

2. Сравнение вещей с законами разума. Привычка видеть причины, действия или цели создаёт прочные связи и помогает удержанию.

3. Связь вещей со склонностями. Это создаёт наибольшую привязанность. Красивые стихи, слова – всё, что радует наши склонности, мгновенно сохраняется в памяти.

Отсюда видно, почему рассудительные люди часто имеют слабую память. Они связывают вещи только по разуму и не помнят многого, что не имеет с ним сходства. То, что другие связывают по сходству, им не приходит в голову. Поэтому люди охотно жалуются на память, надеясь прослыть глубокомысленными. На разум никто не жалуется – только на память.

Некоторые ничего не запоминают, потому что много размышляют и не могут ассоциировать то, что не связывается интеллектуально. Но надо развивать и чувственную способность, иначе весь разум бесполезен.

Рассудочное запоминание взрослым даётся легко, а чувственное – уже нет, поэтому до 20 лет нужно посвятить себя чувственному запоминанию. После 30 лет этому уже не учатся.

Всё, что можно представить в определённой форме или схеме, запоминается легко. Расположение вещей друг относительно друга помогает воспроизведению – поэтому география так проста.

В истории нет такого средства располагать события, но можно провести параллель с географией, разделяя события на эпохи, а те – на периоды. Можно также делить события по народам или странам. Таким образом, эпохи, периоды и синхронизмы помогают легче усваивать историю.

Ассоциации остроумия. Остроумные люди везде находят сходства, поэтому быстро схватывают, но так же быстро забывают, ведь их сходства часто поверхностны.

Забавно, что мы иногда думаем, что забыли что-то, хотя оно ещё в голове. Сны это доказывают.

О степенях памяти.

Рассказывают удивительные вещи. Достаточно представить полигистора – у него целая библиотека в голове. Он сам удивился бы своему запасу, если бы осознал его сразу, но, занятый одним, он не думает о другом.

Маглиабекки, библиотекарь великого герцога Флоренции (конец XVII – начало XVIII века), был сыном крестьянина. Он тратил скудные деньги на книги и листал их с утра до вечера, пася стадо. Однажды торговец семенами спросил, умеет ли он читать, раз целый день с книгами. Тот ответил: «Нет!» На предложение пойти в город ответил радостно: «Да!» – надеясь найти больше книг.

Но новый хозяин скоро разочаровался: Маглиабекки целыми днями читал и не предлагал товар. Его выгнали. Соседний книготорговец взял его, чтобы тот мог погрузиться в книги. Он быстро научился читать и запоминал всё до последнего слова.

Однажды хозяин решил испытать его. Он договорился напечатать одну рукопись и дал её Маглиабекки, который сразу прочёл. Потом хозяин притворился, что рукопись потеряна, и спросил, не помнит ли тот её содержание. Маглиабекки продиктовал её слово в слово.

Он выучил латынь, просто читая грамматику и словарь. Объехал многие библиотеки, стал библиотекарем и, наконец, оракулом Европы в своей полигистории. С ним переписывались по самым отвлечённым вопросам.

В быту он был неряшлив: иногда записывал мысли иглой на штанах, покрытых грязью в палец толщиной.

Второй пример – Роберт Хилл, английский портной несколько лет назад. В школе он немного выучил иврит и греческий, а став подмастерьем, продолжил занятия. Однажды, работая у сельского священника, он вступил с ним в разговор о переводе Книги Иова, который тогда вышел и содержал некоторые ошибки. При этом у него была с собой арабская книжка, которую он перевел священнику совершенно бегло и точно. Тот был поражен, и вскоре молва об этом портном разнеслась по всей Англии.

Затем он отправился в Лондон и спросил у книготорговца Кейпона о восточных книгах. Тот в шутку показал ему целую арабскую рукопись, но портной не шутил: он заплатил требуемую сумму и забрал ее себе. Накануне один критик уже хотел купить эту рукопись, но, посчитав цену слишком высокой и полагая, что других ценителей не найдется, решил подождать, чтобы позже приобрести ее дешевле. На следующий день он вернулся, но к своему ужасу обнаружил, что рукописи уже нет. Он умолял книготорговца по возможности вернуть ее. «Бегите за портным!» – закричал тот, – «пока он не разрезал ее на мерки!» Портной тут же примчался с книгой под мышкой. Критик спросил, что он собирается с ней делать, но был немало ошеломлен, услышав, как тот бегло читает и переводит – чего сам критик сделать не мог. Даже знаменитый доктор Бентли вынужден был уступить ему. Хилл стал библиотекарем в Кембридже, но жил при этом хуже, чем занимаясь портняжным ремеслом.

О чтении во сне и памяти.

Иногда во сне человек читает книги – какая же сила воображения для этого нужна! Ученики вечером повторяют то, что нужно запомнить, кладут книгу под голову и засыпают – тогда воображение вновь воспроизводит все перед ними. Все должно отпечататься в мозгу, а способность памяти должна привыкнуть направлять свет мысли на те места, которые требуется осветить.

Способность к творчеству (Dichtungsvermögen).

Фантазия – это способность воспроизводить впечатления, полученные нами. Но у нас есть и другая способность: творчески создавать из себя образы и представления, которых не было ни в нашей фантазии, ни в чувственном опыте. Библиотекарь может выдавать книги и находить нужные, если его библиотека в порядке, но из этого не следует, что он способен их писать. Так же и с фантазией. Автор в нашей душе, который словно пишет из себя, – это и есть творческая способность.

Но как в природе можно изменить лишь форму, так и все материалы нам даются через чувства. Творчество касается только формы; в основе лежат фантазмы, которые нельзя создать самостоятельно. Однако душа, даже если не может порождать ощущения (иначе можно было бы научить другого, как это сделать, и передать ему понятие об ощущениях – но это невозможно), способна творить форму ощущения.

Творчество бывает произвольным и непроизвольным. Если часто читать истории, особенно романы, можно легко начать непроизвольно сочинять. Прелесть романов в том, что они вовлекают в игру творческое воображение. Во многих жизненных ситуациях мы сочиняем романы, заполняя пустоту между ощущениями вымыслом. Каждый сон – вымысел, как и всякая надежда. Мы часто превращаем несовершенные вещи в идеальные. Влюбленный знает это лучше других. Неприятные моменты жизни можно сделать приятными через творчество. Каждый человек в одиночестве представляет себе возможные обстоятельства, в которые мог бы попасть.

Непроизвольное творчество – большое мучение. Тревога ипохондрика и вся его болезнь – скорее результат неустроенного творческого воображения, чем болезненных ощущений. Меланхоличные натуры склонны к пространным жалобам и глубоким вымыслам.

Творчество делает нас счастливее, украшая этот мир и приправляя его наслаждения, но также и несчастными, ибо делает бесполезными для жизни и общения. Непроизвольное творчество – величайшая мука; чтобы избавиться от него, нужно держаться опыта и любить общество. Как и многие пороки, ипохондрия отвергает средства, которые могли бы ее исцелить.

Творить можно по фантазии и по разуму. Некоторые люди имеют инстинктивную склонность ко лжи, предпочитая вымысел реальности – без всякой цели, из непостижимо странного вкуса. Вероятно, им это нравится потому, что это их собственное творение. Такие лжецы часто весьма милы, но заслуживают презрения. Причина их лжи, возможно, – избыток творческой силы.

Характер поэта в том, что он может создавать новые образы. Нужно отличать выразителя мыслей от писателя или стихотворца. Геллерт не был истинным поэтом (поэт должен уметь создавать новые образы), но был хорошим писателем. У Мильтона же было подлинное поэтическое дарование – достаточно прочесть его «Потерянный рай». Поэт должен творить в согласии с природой, если только не ставит противоположной цели. Клопшток изображает вещи не так, чтобы они трогали, а говорит как тронутый и трогает нас через симпатию, подобно тому, как плачущий заставляет плакать других.

Творчество – богатый источник изобретений; все изобретения рождаются от творческой способности. Невозможно вести упорядоченную жизнь, пока не создашь ее представление или не «сочинишь» ее. Даже понятие о Боге – вымысел. Таким образом, вымыслы – не всегда пустые образы и химеры.

Склонность к фантазерству – это жизнь в одних желаниях, представляя их реальными. Молодые люди часто этим заражены. Предмет своей страсти они представляют сверхъестественно прекрасным, и эти вымышленные образы так сливаются с реальностью, что их невозможно отделить.

Творит впустую тот, кто не прилагает усилий, чтобы создавать счастливые представления; пустое творчество – то, что противоречит опыту. Благочестивые мечтания (Pia desideria), где человек желает, чтобы люди жили согласно высоким идеалам, можно простить поэтам и ораторам, но философам это непозволительно.

О вреде романов.

Романисты делают нас химеричными, прививая изнеженный и брезгливый взгляд на мир. Девушка, прочитавшая «Грандисона», чувствует отвращение к миру, если не находит в нем Грандисона. Еще больший вред от чтения романов в том, что они иссушают сердце и так искажают характер, что человек становится бесполезным в обычной жизни и обществе, а то и невыносимой обузой, ибо романы делают его недовольным миром.

Если воспитывать в себе какой-то характер, пусть это будет твердый и мужественный, который вооружит против всех жизненных случайностей и научит ждать счастья только от себя, тогда как романы учат ждать всего от судьбы.

Несчастен муж, чья жена слишком часто читает «Грандисона»: она забывает о хозяйстве, считает Грандисона своим мужем и живет во вдовстве, поскольку не может его получить.

Об идеях.

Все идеи созданы. Идея мудреца, неиспорченного простого человека природы, небес и т. д. – не взяты из опыта, а вымышлены вследствие стремления завершить и довести предмет до совершенства. Так, например, мы создаем в идее максимальную дружбу, но она не существует в действительности, ибо вымышлена по законам разума. Мы можем вымышлять либо по законам разума (intellectualiter), либо по законам чувственности (sensualiter). Представление, вымышленное intellectualiter, называется идеей, и мы создаем ее, представляя себе максимум какого-либо понятия, что может происходить разными способами. Так, стоический мудрец отличался от эпикурейского счастливого человека, но оба они были идеей совершенного человека.

Идеал – это идея, воплощенная в конкретном образе (in concreto). Например, у Платона в «Государстве».

Об идеале.

Идея и идеал различаются. Идея – это представление, которое должно содержать первообраз или служить образцом, по которому нечто формируется. Идеал – это первое и совершеннейшее изображение, по которому возможны все вещи, или же идея, воплощенная в конкретном образе (in concreto), например, Грандисон.

Мы можем иметь три вида идеалов:

1. Эстетический,

2. Интеллектуальный,

3. Практический.

Что касается эстетического, следует заметить, что невозможно выдумать ничего из ощущений, а значит, и создать идеал ощущений. Наши идеалы относятся лишь к форме, потому что наше вымышленное творчество касается только формы. Когда кто-то говорит о другом мире, это всего лишь слова.

Художник бывает либо просто подражателем, либо оригиналом, создающим идеал. По мнению величайшего из нынешних художников, Менгса, Рафаэль писал идеал, изображая небесные образы сверхчеловечески прекрасными. Корреджо был живописцем грации, пробуждая в нас мягкую игру чувств, которых опыт нам не дает. Тициан занимает более низкую ступень, ибо он писал природу.

В наших вымыслах мы не можем выдумать всё – в основе всегда лежит нечто истинное. Наша свобода вымысла ограничена условиями возможности. Но как далеко простирается эта свобода? Она должна быть связана также с аналогией характеров, которые мы приписываем животным. Например, нельзя сказать, что овца возвышается над волком и разрывает его; но и не кажется столь противоестественным, чтобы животное обладало разумом. Неизвестно, в чем искать невозможность. Разве длинные уши лошади виноваты в этом? Ведь и у напудренного щеголя порой очень мало ума.

Романисты должны особенно живо изображать характеры, показывать пороки в их глупости и брать те характеры, которые наиболее обычны в мире, равно как и стараться внушать нравственные чувства. Филдинг ближе всего подошел к этим обязанностям романиста.

Грезы, или состояние непроизвольного вымысла.

Непроизвольное вымышленное творчество – это состояние грезы, которое мы испытываем наяву так же, как и во сне, с той лишь разницей, что наяву мы ощущаем все впечатления одновременно, и это состояние часто прерывается.

Как фосфор или гнилушка днем едва заметны, а в темноте производят сильное впечатление, так и наши днем почти незаметные фантазии во сне обретают такую силу, ясность и отчетливость, что нам остается лишь сравнивать их силу с реальными чувственными впечатлениями, чтобы отличить одно от другого.

Грезы приписывают и бодрствующему человеку, если он постоянно погружен в мысли, на что-то натыкается, никому не уступает дорогу, разговаривает сам с собой и предается химерам. Это состояние усиливается чтением романов, которое, с одной стороны, может служить отдохновением, перенося нас в мир фантазий среди забот, а с другой – наносит большой вред. Например, когда человек видит, как дико устроен мир, как европейцы применяют самые злобные средства для угнетения индейцев, он желает другого мира и становится мизантропом. Не говоря уже о бездействии и других вредных последствиях для его счастья.

О сновидениях.

Истинный сон предполагает сонное состояние; сновидение граничит со сном и бодрствованием и есть дитя дремоты. Начало сна всегда возникает от какого-нибудь чувственного впечатления, которое мы испытываем в полудреме. Поскольку эти впечатления тогда очень слабы и тусклы, а фантазии, напротив, столь же сильны, мы смешиваем и то и другое и принимаем образы, вымышленные над тусклым впечатлением (которое становится темой), за реальные.

Когда всякая связь с чувствами прерывается, сновидение прекращается. Человек видит сны, когда спит чутко, чаще всего под утро. Если поужинать плотно, что мешает сну, то будешь грезить всю ночь. Образы во сне связаны так же, как они ассоциировались наяву.

Сновидение подчиняется законам воображения; это цепь фантазий, где одна влечет за собой другую, как в светской беседе. Начало исходит от чувственных впечатлений, а продолжение – это ряд следующих друг за другом образов.

Фантазии наяву и во сне различаются по силе. В дремотном состоянии мы начинаем видеть сны, ибо тогда впечатления притуплены. Если в полудреме фантазии столь же ярки, как и наяву, мы смешиваем их и видим сны. Например, крик петуха может показаться нам жалобным голосом страдальца вдали и развернуть трагическую сцену.

Таким образом, можно даже вызвать у человека сновидения. Например, некто увидел спящего с открытым ртом, прислонившегося головой к стене, взял губку и стал капать ему в рот воду. Тот сперва слегка приподнялся, потом всё больше и, наконец, начал двигать конечностями, как будто плыл, пока не проснулся.

Если не хочешь видеть снов, надо стараться спать крепко, ложиться в постель только тогда, когда уже клонит в сон. Короткий и крепкий сон лучше всего освежает и укрепляет, плохой сон и сновидения утомляют. Поэтому следует избегать всего, что мешает сну. Дремота, сколь желанной и приятной она ни казалась бы многим, должна быть отвергнута, как и всё, что наслаждает нас, лишь чтобы ослабить.

Во сне чувственные впечатления ослабевают, и человек обладает воображаемым телом: если ему кажется, что он бежит, он бежит непроизвольно и т. д.

О лунатике.

Существует состояние человека, которое, однако, относится к его болезням, – когда человек двигает своим телом в согласии с воображаемыми химерами. Наиболее легкая степень этой болезни – разговор во сне; более сильная – собственно лунатизм, который у некоторых заходил так далеко, что они садились за стол и писали сочинения, сами по себе весьма хорошие, хотя буквы были неровными. Эту болезнь называли лунатизмом, потому что полагали, будто она зависит от луны. Лучшее средство против нее – положить перед кроватью таких пациентов мокрую простыню: ступив на нее, они тотчас возвращаются в постель. Самое удивительное здесь – точность движений конечностей, несмотря на то, что у таких людей притуплены ощущения, и тем не менее они могут подниматься по лестницам, ходить по крышам и т. д. с такой же уверенностью, как бодрствующие. Не суеверие, что они просыпаются, когда их зовут по имени, ибо ничто так не поражает человека, как его собственное имя.

В Мемуарах Бургундской академии рассказывается следующая история о лунатике: один итальянский граф имел гувернера, который весенними вечерами, около девяти часов, становился сонливым и слабым и в конце концов засыпал сидя. Затем он начинал во сне гладить свое лицо, после чего начиналось его хождение. Обычно ему представлялось, что пришли гости, и, поскольку его обязанностью было их встречать, он накрывал на стол, даже если все огни были потушены. Он брал свечу в руки, шел навстречу гостям, раскланивался, все расставлял как следует, приглашал их к столу, а если ему подсовывали не тот стол, бранился и кричал на слуг. Он подходил к шкафу, и если ему в замочную скважину вкладывали бумаги, стучал и работал до тех пор, пока не вынимал их. Если ему наступали на ноги, он ругал собаку, чтобы та не кусала его. Поварихе он поручил сохранить немного капусты, потом требовал ее обратно, и, чтобы проверить, сохранился ли у него вкус, ему давали собачью похлебку, которую он съедал с большим аппетитом. В этом состоянии у него не было иного чувства, кроме осязания. Однажды в таком состоянии он уговорил слуг пойти с ним в трактир, сказав, что господа сидят за столом. Они вытащили у него деньги из кармана, и один пошел с ним в трактир, где ему подали воду, а он пил ее как вино. Потом он искал деньги, чтобы расплатиться, и, не найдя их, бранился на своих товарищей. Граф пригласил многих врачей и ученых, которые наблюдали это. Быстрее всего его можно было привести в себя, положив ему на лицо мокрую тряпку.

Существует много разновидностей лунатиков. Причина этого кроется в нашем мозге: органы произвольного движения еще сохраняют нервную силу, а органы ощущения уже лишены ее.

Об оцепенении.

Это состояние человека у нас редко встречается, однако известны некоторые случаи. Совáж рассказывает об одной женщине, которой не повезло: она часто оставалась без всяких ощущений, без всякого чувства, но ей казалось, будто она ходит. У нее не было чувствительности, и она натыкалась на все. С ней проводили жестокие и непристойные опыты: капали горячий лак на руки, засовывали в нос чихательный порошок, стреляли из пистолета у самого уха – и она оставалась без всякого ощущения. Она говорила, и часто гораздо умнее, чем наяву, повторяла проповеди и во всем проявляла необычайно хорошую память. Для нее все лечение и применение лекарств были бесполезны.

О фантазере и помешанном, или о болезненном состоянии души.

Психология и здоровое состояние души часто рассматриваются, но не болезненное. Фантазерами называют тех, кто предается мозговым химерам и принимает их за действительность.

Фантазирование – это реализация фантазий. Фантазеры верят, что чувствуют то, что воображают; влюбленные обычно фантазеры. Однако этот инстинкт более идеалистичен и не столь грубой природы. У идеалистического ума все аффекты вырождаются в фантазии; каждый аффект несет в себе нечто от фантазирования. Вся новизна предмета этому способствует: кажется, будто в нем чувствуешь больше, чем есть на самом деле. Идеал означает максимум вещи, поскольку я мыслю его себе без помощи чувств, из самого себя. Так создаются идеалы добродетели и зла. Небо и ад – идеалы величайшего блаженства и величайших мук. Тот, кто хочет представить себе идеал дружбы, воображает величайшую дружбу. (Хотя Аристотель говорит: «Друзья мои, нет никаких друзей!») Молодые люди по неведению обычно бывают сердечными друзьями. С возрастом человек лучше узнает людей и их корысть, и дружба ослабевает. В совершенной степени она в реальности невозможна. Если принимать идеал не как объект желания, который мы ищем (principium practicum), а как средство суждения (principium dijudicandi), то он хорош и полезен. Но если искать такого друга, как описывает идеал, становишься фантазером; отсюда происходят мизантропы и человеконенавистники, которые все – великие друзья добродетели.

Аффекты превращают разумную идею в фантазию. Смеются над Руссо, когда он говорит, что хочет подать людям пример осуществления своих идей, вводя простоту природы; но несомненно, что у него будет мало подражателей, и его учения не принесут желаемой пользы. Он – друг добродетели, а не фантазер. Идеи Руссо и Платона верны и не являются химерами, но их осуществление невозможно.

Энтузиазм.

Это называют энтузиазмом или фантазированием, поскольку он исходит из идеала совершенства. Энтузиаст – это благородный фантазер, хотя слово это употребляют не так охотно, ибо последнее звучит несколько насмешливо.

Бывают энтузиасты дружбы, любви, патриотического рвения. Аффекты никуда не годятся, их надо смягчать. Провидение дало нам аффекты как побудительные причины, но только для глупцов, ибо оно знало, что большая часть людей будет глупцами. Энтузиаста всегда следует рассматривать снисходительно и жалеть его.

Федр в своей басне о дружбе человека и медведя добавляет:

Не заводи дружбы ни с глупцом, ни с горячим человеком, даже если он горячится ради нас, – он всё равно может причинить нам большой вред.

Энтузиазм в религии тоже опасен; такой человек способен натворить много зла, лишь бы доказать свою серьёзность. Люди легко заражаются энтузиазмом и могут опьянеть от него, будто от вина. Однако телесное опьянение никогда не вредит так, как духовное. Через тело мы получаем впечатления, душа же лишь размышляет. Тот, кто думает, будто может видеть душой, – фанатик, мечтатель, предающийся духовным видениям.

Энтузиаст – не фанатик, он просто слишком горяч и строг в своих принципах. Времена рыцарства были эпохой энтузиазма в любви и храбрости: тогда рыцарю нужна была прекрасная дама, словно богиня-покровительница. Такой рыцарь никогда не лгал – это было благородно. И неизвестно, не лучше ли те времена наших, когда нынешние рыцари не стыдятся давать обещания и не сдерживать их, а то и вовсе не платить долги.

Энтузиазм преодолевает многое и совершает великие дела, но холодный разум должен его исправлять и шлифовать. Фантазёр же, если не остановится, неизбежно терпит крах. Фанатик или мечтатель очень близок к помешанному, даже ближе, чем энтузиаст. Фантазёр либо верит, что видит вокруг духов, либо воображает, будто созерцает их внутренним взором. Полное извращение мозга и познания называется расстройством.

Бывают люди, расстроенные в чувствах: это либо слабоумные, либо безумные. Первые замечают слишком мало, вторые – слишком много. Слабоумные притуплены в восприятии, внимании и способности к размышлению. Чувства могут быть острыми, но многое зависит от ума. Слабоумные часто бывают тугодумами, но не наоборот. Безумный заходит дальше чувств – к нему близок визионер, который верит, что видит и слышит то, чего другие не замечают. Такие мечтатели безумны.

Безумие – это игра воображения; безумный принимает плоды фантазии за реальность. Слабоумие означает слабость рассудка: такой человек не может сформировать понятия через размышление, без которого мы ничего не познаём. У слабоумного недостаток ума, у безумного же нет ни недостатка, ни изъяна в рассудке – он может быть умным, но несчастен тем, что принимает свои фантазии за истину. Те, кто страдает от горячки, на короткое время впадают в безумие.

Ипохондрики тоже безумны: их воображение то и дело внушает им разные болезни. Как редко врач может им верить! Малейший дискомфорт в груди уже убеждает их, будто у них полип в сердце. Ипохондрик – ещё и фантазёр предвидения: он видит опасности и суждения, которых никто не замечает. Видно, что он близок к безумному, и если бы он не проявлял разум в других случаях, его бы сочли таковым. Ипохондрик достоин жалости, особенно потому, что обычно никто его не жалеет – все считают его выдумщиком.

Безумие и глупость.

Есть разные виды:

– Остроумцы – те, кто вечно старается быть остроумными.

– Охотники за остротами – те, кто вечно ловит повод для шутки.

– Чрезмерно остроумные – те, кто перегибает палку.

– Безумные – те, у кого разум слаб.

Безумие и помешательство различаются: при безумии слаб разум, при помешательстве – чувства. Безумный может иметь хороший ум, а у помешанного чувства в порядке, но не рассудок. Безумие – более тяжёлый недуг, оно приближается к тем, кто переступает границы разума.

Сочинения Бёме полны безумия; их перевели даже на английский, и один англичанин увлёкся, находя в них глубокий смысл, и решил, что стоит изучать "священные тайны" этой книги.