Пелена Мары

– Вот он… – выдохнул Вадим, и в его глазах, ещё недавно потухших, снова зажглись огоньки восхищения и трепета.

– Великий город, – басом согласился Остап, поглаживая бороду. – Да, за такими стенами и помереть не страшно.

Яромир молчал. Он смотрел на этот огромный, кипящий муравейник, и его переполняли смешанные чувства. Гордость – за то, что он является частью этой великой земли, способной воздвигнуть такую мощь. И одновременно – ощущение собственной незначительности. Здесь, в его маленькой деревне, он был силой – сын кузнеца, могучий и умелый. А здесь он был лишь одной из тысяч песчинок, смытых со всех концов в эту точку на берегу Днепра.

Но вместе с тем его обострённое зрение уловило и другое. Над городом висела не только золотая пыль от солнца. Он видел ауру – огромное, переливающееся марево, сотканное из силы, воли, молитв, страхов и надежд миллионов людей. Это было поле, пульсирующее энергией, настолько мощное, что оно почти ослепляло. И в этом поле, как и в ночном лесу, сновали тени – порождения людских страстей, духи мест, призраки прошлого. Только здесь их были тысячи, они кишели на улицах, как черви, питаясь эмоциями огромного города.

И Яромир понял, что его настоящее испытание начнётся не на западной границе, а прямо здесь, за этими могучими стенами. Здесь, где зло могло носить сотни обличий и прятаться за каждым углом.

– Ну что, встали? – проскрипел старый Мирон с телеги. – Князь ждать не любит. Пошли, ратники. Судьба зовёт.

Они вздохнули и начали спуск с холма. Шаг за шагом они приближались к городу. К месту сбора. К своей судьбе. Величие стольного града подавляло и вдохновляло одновременно. Это была мощь Руси, и они шли, чтобы стать её частью, её мечом и щитом.

Глава 31: Сборный Лагерь

Если вид Киева с холма ошеломлял, то лагерь, раскинувшийся под его стенами, подавлял. На огромном лугу, протянувшемся вдоль реки Почайны, притока Днепра, вырос настоящий временный город, город из ткани, дерева и человеческих тел. Десятки тысяч воинов, собранных волей князя, жили здесь, превратив зелёную пойму в бурлящий, шумный котёл.

Воздух был густым и тяжёлым. Он был пропитан запахом дыма от бесчисленных костров, конского пота, кислого кваса, жареного мяса и немытых тел. Шум стоял непрерывный, оглушающий: ржание тысяч лошадей, стук топоров и молотков в походных кузницах, гортанные крики на разных наречиях, бряцание оружия, смех, ругань, звуки волынки и гуслей, доносившиеся то тут, то там. Для Яромира и его земляков, привыкших к тишине родного леса, это был сущий хаос.

Их маленький отряд казался каплей, затерявшейся в этом людском море. Вокруг были воины, непохожие друг на друга, как день и ночь. Высокие, светловолосые и голубоглазые новгородцы, говорившие быстро, будто рубили слова топором, держались особняком, свысока поглядывая на остальных. Суровые, бородатые мужики из-под Чернигова, привыкшие к степным ветрам. Невысокие, коренастые древляне, чьи лица, казалось, были вытесаны из дерева, и которые передвигались по лагерю так же бесшумно, как у себя в лесах. Были даже наёмники – хмурые, шрамированные варяги, служившие в княжеской дружине, их светлые бороды были заплетены в косы, а за поясами висели огромные двуручные секиры.

Яромир с товарищами чувствовали себя неуютно и потерянно. Старый Мирон сдал их припасы княжеским тиунам, получил взамен несколько медяков, попрощался и отправился в обратный путь, оставив их одних в этом бурлящем мире.

Им указали место на самом краю лагеря, где они и разбили свой скромный шалаш. Рядом с ними расположились такие же небольшие группы из дальних весей, так же растерянно озиравшиеся по сторонам.

Жизнь в лагере текла по своим, военным законам. Утром – подъём по сигналу рога. Скудная каша из общего котла. А затем – учения. Княжеские воеводы не давали никому сидеть без дела. Огромные толпы ополченцев, разделённые по "сотням", учились ходить строем, держать стену щитов, выполнять простые команды. Крики сотников, матюги десятников и свист бичей, подгонявших нерадивых, не смолкали до самого обеда.

Для Яромира это было в новинку. Он привык полагаться на свою личную силу и умения, которым научила его мать. Здесь же требовалось другое – быть частью единого механизма, двигаться в такт с сотней других, забыв о себе.

Вечерами лагерь оживал по-другому. Начиналась торговля, игра в кости и зернь, кулачные бои. В импровизированных корчмах, разбитых под навесами, лилась рекой медовуха. Яромир держался от этого в стороне. Шум и суета утомляли его, а его обострённое зрение превращало любую толпу в кишащий улей не только людей, но и мелких, жадных духов, питавшихся азартом, пьянством и злобой. Эти сущности вились вокруг игроков, нашептывая им на ухо, толкали на драку пьяных воинов, питаясь их яростью. Это было неприятное и выматывающее зрелище.

Зато он нашёл отдушину в другом. В лагере было несколько походных кузниц, и однажды он, не выдержав, подошёл к одной из них. Увидев его могучую фигуру и мозолистые руки, кузнец, угрюмый мужик лет пятидесяти, без лишних слов протянул ему молот. И Яромир, взяв в руки знакомый инструмент, почувствовал, как напряжение отпускает его. Ритмичный, привычный с детства стук молота по наковальне стал для него единственной понятной и гармоничной музыкой в этом хаосе. Он чинил затупившиеся мечи, выправлял погнутые наконечники копий, и его мастерство быстро снискало ему уважение.

Он познакомился с воинами, которым помогал. Узнал их истории. Услышал о жизни, такой непохожей на его собственную. Охотник из-под Смоленска рассказал ему о стычках с ятвягами. Рыбак с Ильмень-озера – о торговых путях и чудных городах на севере. Старый дружинник, служивший ещё князю Игорю, травил байки о походах на Царьград. Мир раздвигался, становился больше, сложнее и интереснее.

И в то же время, среди всего этого многообразия, Яромир чувствовал и общее. Всех этих людей, таких разных, привело сюда одно – чувство долга перед своей землёй, перед своим родом. И пусть они говорили на разных наречиях и молились разным богам, сейчас, перед лицом общей угрозы, они становились братьями. Они были войском. Ратью. И он был её частью.

Однажды вечером, когда он возвращался из кузницы, мимо него проехала группа всадников в дорогих доспехах, из личной дружины князя. И один из них, седовласый и статный, задержал на нём свой взгляд. В его глазах Яромир не увидел ни высокомерия, ни праздного любопытства. Взгляд был иным – внимательным, пронзительным, словно тот видел не простого ополченца, а нечто большее. Это был взгляд, похожий на взгляд Велемудра. Яромир не знал, кто это был, но почувствовал, как по спине пробежал холодок. Здесь, в этом огромном лагере, за ним, похоже, тоже наблюдали.

Глава 32: Десятина

Хаотичная, неуправляемая жизнь в лагере закончилась через несколько дней. Настало время организации. Княжеские тиуны и сотники с утра до вечера ходили по лагерю, выкрикивая имена, составляя списки, формируя из разношёрстной толпы ополченцев боевые единицы. Войско, подобно сырой глине, мяли и формовали, придавая ему структуру. Основной единицей стала десятина – отряд из десяти воинов, которые должны были есть из одного котла, спать у одного костра и сражаться плечом к плечу.

Яромира и его земляков – Вадима, Остапа, Гридя и Лютобора – определили в одну десятину, решив не разбивать тех, кто уже знал друг друга. Им несказанно повезло, и это стало первым облегчением за долгое время. Но остальную половину отряда составили незнакомцы, собранные из таких же мелких групп.

А потом им представили их десятника.

Это был мужчина лет тридцати пяти, широкоплечий, с обветренным, изрезанным парой старых шрамов лицом. Его русые, тронутые сединой волосы были коротко подстрижены, а спокойные, серые глаза смотрели на них внимательно и без тени высокомерия. На нём была добротная, хоть и потёртая, кольчуга и видавший виды меч на поясе. Звали его Ратибор.

Он не был знатного рода и не служил в княжеской дружине. Он был "воем" – профессиональным воином, который всю свою жизнь провёл в походах и битвах на южных рубежах, отражая набеги степняков. Он знал войну не по песням и не по учебным маневрам. Он знал её запах, её вкус, и цену каждой ошибки, допущенной на поле боя.

– Значит, так, орлы, – начал он без всяких предисловий, и его голос, хриплый и сильный, заставил всех выпрямиться. – Забудьте, кто вы и откуда. С этого дня вы не поляне, не древляне, не смоляне. Вы – моя десятина. Третья десятина, второй сотни. Ваша жизнь теперь зависит не от вашего умения махать мечом, а от того, кто стоит справа и слева от вас. Ясно?

Он обвёл их тяжёлым взглядом, задерживаясь на каждом.

– Я ваш десятник. Моё слово для вас – закон. Я не буду гонять вас бичами, как скот, и не буду орать без дела. Но если я отдал приказ – вы его выполняете. Без вопросов и промедления. На поле боя раздумья стоят жизни. И не только вашей. Вы отвечаете друг за друга. Один струсил – десятина погибла. Один совершил глупость – десятина погибла. Вы теперь – пальцы на одном кулаке. И моя задача – сделать из вас этот кулак.

В его словах была такая простая, непоколебимая уверенность, что даже самые большие скептики притихли. Ратибор внушал уважение с первой же минуты.

Знакомство с остальными членами десятины было коротким и деловым.

Кроме Яромира и его четверых земляков, в отряде были:

Микула – здоровенный, молчаливый парень из-под Чернигова, вооружённый огромной рогатиной, которой он, казалось, мог остановить быка.

Ждан и Богдан – два брата-близнеца из-под Переяславля, быстрые, юркие, вооружённые короткими мечами и лёгкими щитами. Они держались вместе и понимали друг друга без слов.

И Всеслав – самый старший в десятине после Остапа, седобородый и опытный воин из-под Полоцка, который уже не раз ходил в походы.

– Меня не волнует, как вы сражаетесь поодиночке, – продолжал Ратибор. – Завтра на рассвете мы начнём учиться сражаться вместе. Мы будем есть, спать и тренироваться как один человек. Пока вы не научитесь чувствовать соседа спиной. Пока крик одного из вас не станет вашим общим криком.

В этот же вечер они впервые собрались у одного костра. Неловкость быстро прошла, уступив место мужскому любопытству. Остап, как самый опытный охотник, тут же нашёл общий язык со Всеславом, обсуждая тонкости походов. Вадим с интересом разглядывал братьев-близнецов. Микула, хоть и был молчалив, с видимым удовольствием уплетал кашу, сваренную Гридем.

Яромир больше слушал. Он чувствовал, как из девяти разрозненных людей начинает рождаться нечто новое. Он наблюдал за Ратибором. Тот не принимал активного участия в разговорах, но его внимательный взгляд, казалось, видел всё. Он замечал, кто держится особняком, кто хвастается, кто тревожится. Он изучал их, как кузнец изучает куски разного металла, прикидывая, как их лучше всего сковать в один крепкий клинок.

Взгляд Ратибора несколько раз останавливался на Яромире. В нём читался интерес. Он видел его могучее телосложение, но, в отличие от многих, не спешил с выводами. Он, казалось, пытался заглянуть глубже.

Под конец вечера, когда все уже собирались спать, Ратибор подошёл к Яромиру.

– Я видел тебя в кузне, – сказал он негромко. – Рука у тебя твёрдая. Металл чувствуешь.

– С детства у наковальни, – просто ответил Яромир.

– Это хорошо, – кивнул Ратибор. – Крепкая рука в бою – половина дела. Но есть и вторая половина. Посмотрим завтра, как твоя голова работает. В стене щитов сила не так важна, как умение держать ряд и слушать команды.

Он хлопнул Яромира по плечу и отошёл.

Этой ночью Яромир впервые за долгое время спал спокойнее. Хаос огромного лагеря обрёл для него границы – границы их маленькой десятины. У него появился командир, которому он инстинктивно доверял, и товарищи, чьи спины он должен был прикрывать. Он больше не был один. Он стал частью чего-то целого. Он стал пальцем на кулаке Ратибора. И это приносило странное, суровое успокоение.

Глава 33: Упорные Тренировки

Рассвет ещё только окрашивал небо в бледные, предрассветные цвета, а в лагере уже кипела жизнь. Для десятины Ратибора день начался не с каши, а с изнуряющей пробежки вокруг лагеря. Десятник бежал впереди, задавая ровный, тяжёлый темп, и его десятина, пыхтя и отдуваясь, старалась не отставать. Это было первое испытание – не на силу, а на выносливость и волю.

После пробежки и быстрого завтрака начиналось главное. Ратибор отводил их на дальний край тренировочного поля, подальше от общего шума, и там начиналась муштра, не похожая на то, что делали другие сотники.

– Стена щитов – это не просто ряд мужиков с деревяшками! – рычал Ратибор, расставляя их плечом к плечу. – Это черепаха! Это кабан! Это единое живое существо! Щит соседа – это твой щит! Прореха в строю – это рана в твоём собственном теле!

Первые дни были сущим адом. Они никак не могли научиться двигаться вместе. Кто-то спешил, кто-то отставал, строй ломался от малейшего толчка. Ратибор был безжалостен. Он не бил их, но заставлял повторять одни и те же движения сотни раз, до полного изнеможения. Шаг вперёд. Удар копьями из-за щитов. Шаг назад. Поворот. Снова шаг вперёд.

– Я не слышу вас! – кричал он, прохаживаясь перед их неровной линией. – Вы должны дышать вместе! Топать вместе! Вы – один организм!

Постепенно, через пот и боль, у них начало получаться. Они научились чувствовать локоть соседа, двигаться, не глядя под ноги. Их разношёрстные щиты – круглые, каплевидные, простые деревянные и окованные железом – стали смыкаться в единую, почти монолитную стену.

Когда они освоили азы передвижения, начались учебные бои. Ратибор выставлял их против другой, такой же тренирующейся десятины, и давал команду: "Сойтись!". И тут проявлялись все слабости. В хаосе боя, под градом тупых тренировочных копий, было сложно держать строй. Но Ратибор был рядом. Он не участвовал в бою, а бегал вдоль их линии, выкрикивая команды, указывая на ошибки.

– Микула, не высовывайся! Ты не на охоте! Держи ряд!

– Вадим, щит выше! Хочешь без зубов остаться?!

– Братья, Ждан, Богдан! Слишком далеко отошли! Вернитесь в линию!

Именно в этих учебных схватках Яромир впервые по-настоящему проявил себя. Сила, выкованная в кузнице, давала ему огромное преимущество. Он стоял в центре их маленькой стены щитов, как скала. Его круглый, окованный железом щит, казалось, был прикован к земле. Никакой натиск не мог сдвинуть его с места. Он принимал на себя самые сильные удары, давая товарищам передышку.

Но не только сила выделяла его. Уроки матери не прошли даром. Он не просто тупо стоял. Он видел. Он читал бой. Он замечал, где в строю противника намечается слабина, куда сейчас будет нанесён удар.

– Слева! – вдруг рявкнул он во время одной из схваток, когда заметил, как два воина из другого отряда готовятся ударить во фланг Лютобору.

Лютобор, погружённый в свои мысли, среагировал на долю секунды позже, но Яромир, сделав выпад из строя, своим щитом отбил оба удара и тут же вернулся на место. Это было нарушение приказа Ратибора – не ломать строй. Десятник подбежал к нему после боя.

– Я сказал – держать ряд, кузнец! – прорычал он.

– Они бы прорвали строй. Лютобор бы не успел, – спокойно ответил Яромир, глядя ему в глаза.

Ратибор молчал, изучая его. Он видел, что Яромир был прав. И он видел, что тот заметил угрозу раньше него, командира.

– В следующий раз кричи, но не высовывайся, – буркнул он, но в его глазах появилось уважение. – Твоя задача – быть опорой. А не бегать туда-сюда. Но… глаз у тебя зоркий. Это хорошо.

С каждым днём их десятина становилась всё более слаженной. Они научились доверять друг другу. Остап со своего края строя своим длинным копьём не давал врагу подойти близко. Братья-близнецы действовали как единое целое, прикрывая друг друга. Даже вечно унылый Лютобор, чувствуя поддержку товарищей, начал сражаться с отчаянной, глухой яростью.

А Яромир стал их негласным центром, их наковальней. Когда напор становился слишком сильным, они сбивались вокруг него, зная, что его щит выдержит. Его спокойствие и уверенность передавались остальным. В перерывах между тренировками он чинил их погнутое оружие, подгонял ремни на щитах, и эта молчаливая забота скрепляла их отряд лучше любых громких слов.

Ратибор видел всё это. Он видел, как на его глазах из десяти случайных людей рождается настоящее боевое братство. И он видел, что в центре этого братства стоит могучий, молчаливый сын кузнеца, в котором силы было не меньше, чем скрытой мудрости. Он всё чаще стал прислушиваться к коротким, точным замечаниям Яромира о тактике противника.

Однажды вечером, после особенно тяжёлого дня, Ратибор подозвал Яромира к своему костру.

– Ты хорошо видишь бой, кузнец, – сказал он, передавая ему кружку с квасом. – Порой лучше меня. Где ты этому научился?

– Мать учила, – просто ответил Яромир.

– Добрая у тебя мать, – кивнул Ратибор. Он помолчал, глядя в огонь. – В настоящем бою всё будет в десять раз быстрее и страшнее. И крови будет по щиколотку. Но я начинаю верить, что наш кулак сможет выдержать удар. Во многом благодаря тебе. Ты – наш центральный камень. Если ты устоишь – устоит вся стена.

Это была высшая похвала, на которую был способен Ратибор. И для Яромира она стоила всех пролитых за эти дни капель пота. Он не просто стал воином. Он обрёл своё место. Здесь, в этой маленькой десятине, он был нужен.

Глава 34: Усталость и Видения

Дни сливались в одну бесконечную череду изнуряющих тренировок, скудной еды и короткого, беспокойного сна. Тело Яромира, привыкшее к тяжёлой, но размеренной работе в кузнице, теперь испытывало нагрузки иного рода. Это была не просто усталость мышц, а глубокое, всепроникающее истощение, которое накапливалось день за днём. И чем тоньше становилась грань между бодрствованием и сном наяву, тем чётче и настойчивее становился для него другой мир, тот, о котором предупреждал волхв.

Раньше это были лишь мимолётные тени на периферии зрения, короткие, неясные вспышки, которые можно было списать на игру света или утомление глаз. Теперь всё изменилось. Пелена, отделявшая его от мира духов, истончилась, стала почти прозрачной. Он начал их видеть. Не просто чувствовать, а видеть – отчётливо и пугающе ясно.

Это началось во время изнурительных пробежек вокруг лагеря. Когда лёгкие горели огнём, а в глазах темнело от напряжения, он вдруг замечал их. Вдоль дороги, притаившись в высокой траве, сидели маленькие, сморщенные существа, похожие на старичков, сплетённых из корней и мха. Они провожали бегущих воинов взглядами своих глаз-угольков. Это были полевики, духи лугов, обеспокоенные тем, что тысячи ног топчут их владения. Они не были злыми, лишь ворчливыми и недовольными.

Вечерами, когда он сидел у костра, почти засыпая, но всё ещё слушая разговоры товарищей, видения становились ещё ярче. Он видел, как в дыму над костром проступают искажённые, страдающие лица – духи деревьев, сожжённых для походных нужд. Они беззвучно кричали, и их мука была почти осязаема.

Самым странным было то, что он видел в самом лагере. Он начал различать своих – духов, привязанных к вещам и людям. За спиной у Ратибора он иногда видел смутный, полупрозрачный силуэт сурового бородатого воина, словно дух предка-хранителя приглядывал за своим потомком. Вокруг Вадима, когда тот хвастался или мечтал о подвигах, вились мелкие, суетливые бесенята, похожие на сгустки дыма с острыми зубками – духи тщеславия, питавшиеся его эмоциями.

Однажды, проходя мимо шатра одного из воевод, он замер. Изнутри доносился кашель – сухой, надсадный. И Яромир увидел, как сквозь тканевую стену шатра наружу просачивается нечто, похожее на сероватую, паутинистую плесень. Она обвивала шатёр, пульсируя в такт кашлю. Это была тварь-болезнь, лихоманка, которая вцепилась в воеводу и медленно высасывала из него жизнь. Другие проходили мимо, не видя ничего, кроме обычного шатра. А Яромир видел смерть, которая уже поселилась там. На следующий день объявили, что воевода Борислав слёг с тяжким недугом.

Эти видения выматывали его не меньше, чем физические тренировки. Они были постоянным, навязчивым фоном его жизни. Он не мог их выключить. Он пытался следовать совету Велемудра и не бояться, но это было сложно. Сложно сохранять спокойствие, когда ты видишь, как за спиной твоего товарища корчится голодный дух или как из пролитого на землю вина тянутся к нему жадные, бесплотные рты.

Иногда, в минуты крайнего утомления, он видел нечто большее. Однажды, после особенно жестокого учебного боя, когда он, тяжело дыша, опёрся о свой щит, он на мгновение увидел весь лагерь не как скопление людей, а как огромное, копошащееся гнездо. Над ним, в небе, висела гигантская, тёмная, едва различимая тень, похожая на паука. Она медленно опускала на лагерь свои невидимые нити, питаясь эманациями страха, ярости и надежды, исходившими от десятков тысяч воинов. Это было видение самой войны, её духовной, хищной сущности.

Он зажмурился, и наваждение исчезло. Сердце бешено колотилось. Камень волхва на его груди стал горячим.

Его товарищи по десятине начали замечать его странности.

– Ты чего замер, кузнец? – спросил его как-то Микула. – Глядишь в пустоту, будто там девка голая пляшет.

– Задумался просто, – отговаривался Яромир.

Он не мог им рассказать. Как объяснить то, чего они не видят? Они бы сочли его сумасшедшим, одержимым. Он был один на один со своим даром, и это одиночество было тяжелее любой физической нагрузки.

Его единственным спасением была кузница. Когда он брал в руки молот, стук металла о металл, рёв огня и жар, исходящий от горна, отгоняли видения. Материальный, плотный мир железа был его убежищем от мира теней. Но он не мог вечно стоять у наковальни.

Иногда, в самые тяжёлые моменты, он доставал платок Любавы. Он вдыхал его едва уловимый запах трав, проводил пальцами по вышивке. Этот маленький кусочек ткани был единственным, что не имело тёмной ауры. Он светился ровным, спокойным, чистым светом. Это был его якорь в мире людей, в мире Яви. Он напоминал ему о том, ради чего он здесь, и давал силы не утонуть в пучине открывшегося ему иного мира.

Усталость накапливалась, но вместе с ней росло и его понимание. Он начинал различать духов. Отделять безобидных, ворчливых домовых, привязавшихся к вещам воинов, от настоящих хищников, притянутых запахом грядущей крови. Он учился. Учился жить с открытыми глазами там, где остальные были слепы. И этот урок был самым тяжёлым из всех.

Глава 35: Слово Князя

Прошло почти три недели с тех пор, как Яромир покинул дом. Лагерь разросся до немыслимых размеров, превратившись в настоящую военную машину, отлаженную и готовую к бою. Десятины были слажены, сотни обучены, а воеводы получили свои приказы. И вот настал день, когда войско должно было увидеть того, чья воля собрала их всех здесь. Настал день слова Князя.

Утром по всему лагерю пронеслись глашатаи, приказывая всем сотням строиться на главном поле. Огромная, гудящая масса людей вылилась из лагеря, заполняя собой широкое пространство. Десятки тысяч воинов выстроились в ровные каре, каждое под своим стягом, на котором был изображён знак их земли. Над полем колыхался лес копий, а солнце играло на тысячах шлемов и щитов. Это было грозное и величественное зрелище – вся мощь Руси, собранная в одном месте.

Десятина Ратибора стояла в рядах своей сотни, почти в самом центре. Яромир, возвышавшийся над многими своими товарищами, хорошо видел всё, что происходило впереди. Там, на небольшом естественном холме, уже собралась вся знать: бояре в дорогих, шитых золотом кафтанах, воеводы в сверкающих доспехах, иноземные послы и седовласые старцы.

И вот из шатра, установленного на вершине холма, вышел он. Князь Святослав Игоревич.

Яромир ожидал увидеть человека, подобного богу – огромного, в золотых доспехах, с короной на голове. Но то, что он увидел, поразило его до глубины души.

Князь был невысок, но широк в плечах, жилист и крепок, как степной волк. На нём не было ни золота, ни драгоценных камней. Лишь простая белая холщовая рубаха, подпоясанная широким воинским поясом, и штаны, заправленные в сапоги. В ухе у него висела одна-единственная золотая серьга с рубином. Но самой примечательной была его голова – полностью бритая, за исключением одного длинного клока волос, свисавшего с макушки. Чуб воина, знак того, кто посвятил свою жизнь войне.

Он не выглядел как правитель, сидящий в тереме. Он выглядел как вожак, ведущий свою стаю на охоту. Его голубые глаза были холодными и острыми, как лезвия мечей, и в его взгляде была такая несокрушимая воля, что казалось, он может сдвинуть горы.

Он не стал взбираться на помост. Он просто шагнул вперёд, на край холма, и вся многотысячная толпа замерла, вперившись в него взглядом. Наступила такая тишина, что был слышен лишь шелест знамён на ветру.