Пелена Мары

Под прикрытием этой смертоносной перестрелки вперёд двинулись основные силы. Тяжело пыхтя, воины тащили лестницы и катили к внешнему завалу тараны. Их прикрывали товарищи со щитами, но потери всё равно были велики. Завал оказался ещё более грозным препятствием, чем казался издалека. Заострённые сучья цеплялись за одежду, не давая пролезть, а из скрытых бойниц между брёвнами в атакующих тыкали длинными копьями.

Битва за первый рубеж превратилась в жестокую, кровавую свалку. Люди Леха пытались рубить и растаскивать брёвна, а пруссы лили на них сверху кипящую смолу и кидали тяжёлые камни. Крик раненых и предсмертные хрипы смешивались с яростными боевыми кличами.

В центре, у ворот, два тарана, раскачиваемые десятками рук, начали свою монотонную, страшную работу. БУМ! – окованная голова врезалась в массивные ворота, сотрясая землю. БУМ! – снова и снова, с каждым ударом выбивая щепки и расшатывая засовы. Защитники на стенах не могли достать таранщиков, скрытых под прочной крышей, и в бессильной ярости метали в них всё, что попадалось под руку.

Лех наблюдал за битвой со своего холма, окружённый воеводами. Его лицо было спокойно, но глаза горели напряжённым огнём. Он видел, как его люди гибнут, но не выказывал никаких эмоций. Это была цена, которую он был готов заплатить.

– Они держатся крепко, – процедил Земовит, стоявший рядом. – Мои Висляне увязли у северной стены. Потери велики.

– Потери – это пища для богов, – безразлично бросил Морок, не отрывая взгляда от битвы. – Чем больше крови сейчас, тем слаще будет победа.

Битва шла уже несколько часов. Войско Леха, неся огромные потери, всё же медленно теснило защитников. В нескольких местах им удалось поджечь деревянный завал, и клубы едкого дыма заволокли поле боя, смешиваясь с запахом крови и пота. И вот, с оглушительным треском, одни из ворот не выдержали ударов тарана и рухнули внутрь.

В этот пролом, с яростным рёвом, хлынула отборная дружина Леха. Завязался бой уже внутри первого кольца обороны. Мечи столкнулись с топорами, сталь скрежетала о сталь. Здесь, в узком пространстве, преимущество было у пруссов – каждый из них стоил двоих, они дрались за свою землю, за свои семьи, запертые в цитадели. Но и люди Леха были не робкого десятка. Опьянённые боем, они лезли вперёд, через трупы своих и чужих, пробивая себе дорогу.

К полудню первое кольцо было взято. Выжившие защитники отступили за ров, поднимая за собой мосты. Перед атакующими лежал открытый, простреливаемый со всех сторон склон холма, а за ним – ров и главная стена.

Лех отдал приказ к передышке. Воины, тяжело дыша, отступили под защиту захваченного вала, унося раненых и готовясь ко второй, самой страшной фазе штурма. Поле перед ними было усеяно сотнями тел. Мара получила свою первую обильную дань.

Осада началась. Она была жестокой, кровавой и беспощадной. И это было лишь начало. Впереди была главная цитадель, и все понимали, что битва за неё будет в десять раз яростнее.

Глава 21: Проводы

Серое, безрадостное утро навалилось на деревню, будто мокрая мешковина. Даже петухи кричали как-то неуверенно и глухо. Это был день разлуки, день, который разделит жизнь многих семей на "до" и "после". У околицы, там, где просёлочная дорога ныряла в тёмную пасть леса, собралась почти вся деревня. Старики, женщины, дети – все пришли проводить тех, кого война вырвала из их привычного мира.

Пятеро воинов стояли немного в стороне, создавая вокруг себя зону отчуждения и неловкого молчания. Они уже не были своими – пахарями, охотниками, кузнецами. За одну неделю они превратились в ратников, отмеченных печатью княжеского приказа. На них была лучшая одежда, какую удалось сыскать, поверх которой были надеты видавшие виды кожаные куртки и самодельные стёганки, набитые конским волосом, чтобы хоть как-то защитить от удара. Оружие тоже было разномастным: у кого-то отцовский меч, у кого-то простое копье с рогатиной, а у молодого Вадима – лишь добротный топор, с которым он обычно ходил в лес.

Яромир, сын кузнеца, казался самым спокойным и собранным. Он стоял прямой и могучий, за спиной у него был походный мешок, а на поясе – новый, крепкий меч, вышедший из-под молота его отца. Его лицо было непроницаемо, но в серых глазах застыла твёрдая решимость. Рядом с ним стояли его родители, и их молчаливое горе было красноречивее любых слов.

Остап, старый охотник-вдовец, был, пожалуй, единственным, кто выглядел естественно в этом обличии. Одетый в привычную лосиную куртку, с длинным луком за спиной и колчаном, полным тяжёлых, оперённых гусиным пером стрел, он выглядел так, будто собрался на опасную охоту. Он по-свойски прощался с уже взрослыми сыновьями, давая им последние наставления по хозяйству. Но и в его морщинистых глазах таилась тревога: одно дело – выследить медведя в лесу, и совсем другое – встретить в чистом поле стену щитов.

Вадим, ровесник Яромира, наоборот, горел мальчишеским азартом. Он гордо потрясал своим топором и громко обещал матери и младшим сёстрам вернуться со славой и богатой добычей. Но его бравада была тонкой, как первый ледок, и под ней легко угадывалась дрожь страха перед неизвестностью.

И двое, кому не повезло со жребием. Гридь, молчаливый бобыль-плотник, человек средних лет, который всю жизнь строил дома, а теперь должен был идти их защищать. Он одиноко стоял в стороне, ему не с кем было прощаться, и от этого его фигура казалась ещё более трагичной. И Лютобор, молодой женатый мужчина, оставивший дома жену с грудным ребёнком. Его жена рыдала у него на груди, не в силах вымолвить ни слова, а он лишь гладил её по волосам и смотрел поверх её головы пустым, обречённым взглядом. Его судьба была самой жестокой.

Староста Еремей вышел вперёд.

– Братья, сыновья, – сказал он, и голос его дрогнул. – Вы идёте по велению князя, но и по велению совести. Вы идёте защищать не только границы Руси, но и каждый дом, каждую семью, что стоит за вашими спинами. Путь ваш будет труден и опасен. Но знайте, что наши мысли и молитвы будут с вами.

Он подошёл к каждому и вручил по небольшому узелку, в котором лежала краюха хлеба и щепотка родной земли. Простой, но сильный оберег.

Начались последние прощания. Матери обнимали сыновей, в последний раз крестя их и шепча молитвы. Жёны прижимались к мужьям, пытаясь запомнить их запах, их тепло. Дети, не понимая до конца происходящего, испуганно цеплялись за отцовские штаны. Воздух наполнился приглушёнными всхлипами, тихими обещаниями и скрипом единственной телеги, которую выделили, чтобы подвезти припасы до ближайшего города.

Яромир уже простился со всеми. Он увидел Любаву у берёзы и шагнул к ней. Толпа расступилась, молча наблюдая за ними. Ни для кого уже не было секретом, что связывает дочь старосты и сына кузнеца. Её подарок, прощальный платок, уже лежал у него на груди. Их короткий разговор и обмен клятвами остались только между ними, но вся деревня видела эту сцену немого прощания, полного боли и нежности.

– Пора, – глухо сказал Остап, взваливая на плечи свой мешок.

Пятеро воинов выстроились на дороге. Они обернулись, чтобы в последний раз взглянуть на родную деревню, на знакомые до боли лица. На свой мир, который они оставляли позади.

И они пошли. Пять фигур, уходящих в рассветный туман. Они не оглядывались. Шаг за шагом, они уходили от дома, от мирной жизни, навстречу своей судьбе. А деревня ещё долго стояла у околицы, и тихий женский плач летел им вслед, пока их силуэты не растворились в утренней дымке. В этот день деревня стала меньше на пять мужчин. И никто не знал, скольким из них суждено будет вернуться.

Глава 22: Явление Волхва

Когда последние, самые мучительные слова прощания были сказаны, и пятеро ратников уже готовы были сделать первый шаг по дороге, ведущей прочь от дома, толпа на околице вдруг расступилась, пропуская вперёд человека, которого здесь одновременно и уважали, и побаивались.

Это был Велемудр, местный волхв. Он жил один, на отшибе, в небольшой землянке у опушки старого дубового леса, который в деревне считали священным и без нужды старались не тревожить. Велемудр не был ни стар, ни молод. Его длинные, седые, как лунь, волосы были перехвачены на лбу простым кожаным шнурком, а борода спускалась на грудь спутанными прядями. Но глаза его были молодыми – ясными, пронзительными, цвета весеннего неба, и казалось, они видят не то, что снаружи, а то, что скрыто внутри.

Он был одет в длинную серую рубаху из некрашеного льна, подпоясанную верёвкой, на которой висели многочисленные мешочки с травами, кореньями и какими-то камнями. В руке он держал длинный посох из корня вяза, увенчанный резной головой медведя.

Его появление было неожиданным. Волхвы редко вмешивались в мирские дела, тем более в дела княжеские. Но сейчас, в этот судьбоносный для деревни час, он пришёл.

Всякая суета и плач мгновенно стихли. Даже староста Еремей с почтением склонил голову. Присутствие волхва меняло всё: обыденные проводы превращались в нечто большее, в ритуал, связывающий мир людей с миром богов и духов.

Велемудр медленно, неспешной, плавной походкой подошёл к пятерым воинам. Он не обращал внимания ни на кого другого. Его ясные глаза поочерёдно вглядывались в лицо каждого из ратников. Он словно читал их души, видя и мальчишескую браваду Вадима, и глухую тоску Лютобора, и спокойную уверенность старого Остапа.

Он остановился перед каждым и молча вручил им по небольшому, вырезанному из кости оберегу. Обереги были разными, предназначенными для каждого воина лично. Остапу, охотнику, он дал амулет в виде волчьего клыка – для зоркости и удачи. Вадиму, полному юношеского огня, – символ Ярилы, дарующий неукротимую ярость в бою. Гридю и Лютобору – знак Рода, оберегающий и напоминающий о доме.

Когда он подошёл к Яромиру, он задержался. Его взгляд стал глубже, словно он пытался заглянуть за занавес обычного зрения. Яромир почувствовал себя неуютно под этим испытующим взором, будто волхв видел не просто сына кузнеца, а что-то ещё, скрытое и от него самого.

– Тебе, кузнец, я дам иной оберег, – произнёс Велемудр, и его голос, тихий и ровный, проникал в самое сердце.

Он достал из-за пазухи не костяной амулет, а плоский, гладкий, иссиня-чёрный камень, похожий на осколок ночного неба. Камень был холодным, но когда Яромир взял его, он почувствовал, как по руке пробежало слабое, едва уловимое тепло. На камне был вырезан один-единственный знак – спираль, уходящая вглубь.

– Это камень из сердца земли, – пояснил волхв, не сводя с него глаз. – Он не защитит от стрелы и не отведёт меч. Его сила в другом. Он поможет тебе сохранить ясность ума, когда вокруг будет царить туман – туман страха, туман лжи, туман чужой воли. Держи его при себе. Он поможет тебе видеть то, что скрыто от других.

Яромир не до конца понял смысл этих слов, но почувствовал их важность. Он крепко сжал камень в ладони и кивнул.

Велемудр уже собирался отойти, но вдруг снова остановился и, понизив голос так, что слышал только Яромир, добавил:

– Путь твой будет самым тёмным из всех. Ты идёшь не просто на войну людей. Ты идёшь на войну, которая уже идёт в мире духов. Ты невольно ступил на эту тропу, и теперь тебе придётся пройти её до конца. Не бойся того, что увидишь. Бойся того, что не заметишь. Твоя сила – не в мече. Твоя сила – в глазах.

Сказав это, он отступил. Яромир остался стоять, потрясённый его словами. Волхв говорил о том, о чём он лишь смутно догадывался, о чём кричал его сон и шептали тени в кузнице. Он знал. Этот старик знал о его даре или проклятии.

Волхв поднял свой посох, обводя им всех пятерых воинов.

– Идите с миром и возвращайтесь с победой! – провозгласил он уже для всех. – Да хранит Перун ваши мечи, да укроет Велес ваши тропы, и да придаст Сварог твёрдости вашим сердцам! Пусть боги предков будут с вами!

Он трижды стукнул посохом о землю. Прощание было окончено. Благословение дано. Теперь они уходили не просто как подданные князя, но как воины, отмеченные волей древних сил.

И когда они, наконец, тронулись в путь, Яромир чувствовал в своей руке не только прохладу таинственного камня, но и тяжёлую печать своей необычной судьбы. Предупреждение волхва гудело у него в голове, смешиваясь с болью разлуки и глухим предчувствием великих испытаний, лежащих впереди.

Глава 23: Предупреждение

После того, как Велемудр вручил обереги остальным четверым и они, с благодарностью и некоторым трепетом, отошли в сторону, проверяя свои амулеты, волхв так и остался стоять перед Яромиром. Его общее благословение уже прозвучало, но он не спешил уходить, и его ясные, пронзительные глаза были прикованы к лицу молодого кузнеца. Толпа, почувствовав, что происходит нечто важное и личное, инстинктивно хранила молчание.

Яромир всё ещё сжимал в руке гладкий чёрный камень. Тепло, исходящее от него, стало отчётливее, оно словно пульсировало в такт его сердцу.

– Остальные идут на войну людей, Яромир, сын Сварги, – начал Велемудр, и его голос был тихим, лишённым той торжественности, с которой он обращался ко всем. Это был разговор, а не пророчество. – Их враги будут из плоти и крови, их оружие – из стали. Они будут сражаться за землю, за добычу, за славу своего князя. Их путь ясен и прям, хоть и опасен.

Он сделал паузу, и его взгляд стал ещё глубже, словно он заглядывал за плечо Яромира, видя там невидимые тени.

– Твой путь будет иным. Твоя война уже началась, и она ведётся на двух полях сразу: на поле Яви, мира зримого, и на поле Нави, мира духовного. Ты сам того не ведая, стал точкой, где эти два мира пересеклись.

Сердце Яромира пропустило удар. Сон. Чёрный волк. Движущиеся тени в кузнице. Старик говорил о самых его потаённых, иррациональных страхах так, словно читал раскрытую книгу.

– Что… что вы имеете в виду? – выдавил из себя Яромир.

– Ты видишь их, не так ли? – вопрос волхва прозвучал мягко, но в нём не было сомнения. – Краем глаза. В сумерках. Когда усталость смывает с глаз пелену обыденности. Ты видишь тех, кто всегда рядом, но кого не замечают другие. Духов места, блуждающие тени, порождения страха.

Это было прямое попадание. Яромир молча кивнул, не в силах отрицать.

– Это старый дар. Или проклятие, – продолжал Велемудр, и в его голосе не было ни удивления, ни осуждения, лишь констатация факта. – Дар видящего. В твоём роду, по линии матери, были такие. Он спал в тебе, но тревога, что пришла в мир, разбудила его. Словно стук в дверь дома, в котором давно никто не живёт.

Он оперся на свой посох, и его взгляд стал отстранённым, обращённым внутрь.

– Тьма, что собирается на западе, это не просто войско честолюбивого вождя. Это лишь наконечник копья. Древко же его сделано из иной материи – из злобы, из древней обиды, из голода тёмных богов. Та сила, что ведёт их, действует не только мечами. Она отравляет души, насылает морок, плетёт паутину лжи, которая ослепляет и сильных, и мудрых. И ты, по воле судеб, стал одним из немногих, кто способен увидеть эти нити.

Яромир слушал, и по его спине бежал холодок, несмотря на тёплую одежду. Его смутные предчувствия обретали страшную, конкретную форму. Это не он сошёл с ума. Это мир оказался куда сложнее и опаснее, чем он думал.

– Но что я могу сделать? Я – просто кузнец…

– Кузнец работает с огнём и металлом, чтобы отделить чистое от нечистого, шлак от стали, – перебил его Велемудр. – Твой дар – тот же молот, а твоя душа – та же наковальня. Ты должен научиться отделять правду от морока, светлого духа от тёмной твари. Потому что ты столкнёшься с ними. Они будут пытаться сбить твоё войско с пути, отравить колодцы, вселить страх в сердца воинов. Они будут носить личины друзей и говорить голосом правды.

Волхв снова посмотрел ему прямо в глаза, и его взгляд был полон почти отцовской заботы и тяжёлой грусти.

– Путь твой будет темнее, чем у других, Яромир. Потому что тебе придётся идти с открытыми глазами там, где остальные будут блаженно слепы. Ты увидишь то, от чего захочешь закричать. Ты почувствуешь то, что заставит других сойти с ума. Тебе придётся сражаться с врагами, которых никто, кроме тебя, не увидит. И ты будешь один в этой битве.

Он положил свою сухую, тёплую ладонь на руку Яромира, всё ещё сжимавшую обережный камень.

– Поэтому я дал тебе этот камень. Он – твой якорь. Когда морок будет сгущаться, когда ты перестанешь понимать, где сон, а где явь, сожми его. Он напомнит тебе, кто ты есть. Он поможет удержаться на тропе.

Волхв отступил на шаг. Его напутствие было окончено. Он дал Яромиру не просто предупреждение. Он дал ему знание и бремя. Он снял с его глаз последнюю пелену, отделявшую его от жуткой, невидимой стороны мира.

– Иди, – сказал Велемудр уже своим обычным, спокойным голосом. – И помни: самый тёмный час бывает перед рассветом. Твой рассвет будет стоить этой тьмы.

Он повернулся и, не говоря больше ни слова, пошёл прочь, растворяясь в утреннем тумане так же таинственно, как и появился. А Яромир остался стоять посреди площади, чувствуя, как изменился его мир. Он шёл на войну. Но теперь он знал, что его главный враг не будет нести знамени и носить доспехов.

Глава 24: Дорога на Киев

Лес, встретивший их у околицы, сомкнулся за спиной, и знакомый мир родной деревни остался позади. Теперь их домом стала дорога. Вернее, то, что ею называлось – разбитая, заросшая колея, петлявшая среди вековых сосен и болотистых низин. Пятеро ратников и старый Мирон, вызвавшийся править единственной телегой, везущей их скудные припасы, растянулись в небольшую цепочку, начав свой долгий путь на восток, в сторону стольного града Киева.

Первые несколько часов они шли молча, каждый погружённый в свои мысли. Яромир ощущал у себя на груди, под рубахой, прикосновение двух предметов – прохладного, гладкого платка Любавы и тёплого, живого камня, данного волхвом. Они были якорями, связывавшими его с двумя мирами – миром любви, который он покинул, и миром теней, в который ему предстояло войти. Предупреждение Велемудра всё ещё гудело в его голове, заставляя всматриваться в лесные сумерки не с опаской простого путника, а с напряжённым ожиданием видящего.

Настроение в небольшом отряде было разным. Вадим, самый молодой, всё ещё пытался сохранять бодрость. Он шёл впереди, насвистывая незатейливую мелодию и то и дело взмахивая своим топором, будто уже сражался с невидимыми врагами. Но его весёлость была хрупкой, и чем глубже они уходили в лес, тем тише становился его свист.

Остап-охотник, напротив, был в своей стихии. Он двигался легко и бесшумно, его глаза внимательно сканировали чащу, уши ловили каждый шорох. Для него этот поход мало чем отличался от долгой охоты. Он то и дело указывал на следы зверей на тропе или на едва заметное движение в ветвях, давая остальным короткие, дельные советы.

Лютобор, оставивший дома жену и младенца, был самым мрачным. Он шёл, опустив голову, и, казалось, не замечал ничего вокруг. Его горе было таким плотным и осязаемым, что другие не решались с ним заговорить, чувствуя, что любые слова будут пустыми. Гридь-плотник шёл рядом с ним, такой же молчаливый и угрюмый, и их тишина была понятнее всяких разговоров.

Первые трудности не заставили себя долго ждать. К полудню небо, до этого серое и хмурое, прорвалось холодным, затяжным дождём. В мгновение ока тропа превратилась в скользкое, чавкающее месиво грязи. Обмотки на ногах намокли и стали тяжёлыми, как камни, холод пробирал до костей. Телега, скрипя и стеная, то и дело застревала в глубоких лужах, и им приходилось всем вместе, по колено в ледяной воде, выталкивать её, надрывая силы и выкрикивая проклятия.

К вечеру они были измучены, грязны и голодны. Дождь не прекращался. Привал пришлось делать прямо в лесу, под раскидистыми еловыми лапами, которые лишь отчасти спасали от воды. Развести костёр из мокрых веток стоило огромного труда. Наконец, слабое, чадящее пламя осветило их усталые лица. Они жевали чёрствые сухари, запивая их дождевой водой. Бодрое настроение Вадима окончательно испарилось, сменившись унынием.

– Я думал… всё будет иначе, – пробормотал он, глядя на огонь. – Думал, песни, подвиги… А тут грязь да холод.

– Война, сынок, это не песни, – проворчал Остап, выжимая свою промокшую куртку. – Война – это в основном грязь, голод и стёртые в кровь ноги. А подвиги – они случаются редко, да и те чаще всего заканчиваются плохо. Привыкай.

Когда начало темнеть, лес вокруг ожил. Сквозь шум дождя стали доноситься странные, тревожные звуки – уханье совы, треск сухой ветки где-то в чаще, далёкий, тоскливый вой волка. Для обычного путника это были простые звуки ночного леса. Но Яромир, помня слова волхва, слушал иначе. Он всматривался в тени, пляшущие за кругом их слабого света, и ему казалось, что они не просто тени. Они сгущаются, принимают причудливые формы, наблюдают. Он не видел ничего конкретного, но чувствовал на себе их невидимое, нечеловеческое внимание. Дар или проклятие начинало пробуждаться.

Ночью, когда все, кроме него и дежурившего Остапа, уснули беспокойным сном, он не мог сомкнуть глаз. Он сидел, прислонившись спиной к дереву, и смотрел во тьму. И в какой-то момент, на самой границе света от костра, он увидел это. Мелькнуло что-то – ни зверь, ни человек. Две маленькие зелёные искорки, похожие на глаза, вспыхнули и тут же погасли. Ему показалось или?..

Он крепче сжал в руке обережный камень Велемудра. Тепло, исходящее от него, немного успокоило бешено колотящееся сердце. Он не знал, что это было. Может, просто игра света. А может, первое приветствие от того мира, о котором его предупреждали.

Путь на Киев только начался. Они не встретили ещё ни одного врага с мечом в руке, но первая, невидимая битва уже шла. Битва с усталостью, с унынием, с холодом и с тенями, что прятались в ночном лесу. И Яромир понял, что эта битва будет не менее важной, чем та, что ждала их на западе.

Глава 25: Ночь в Лесу

Дождь к полуночи наконец иссяк, но лес от этого не стал гостеприимнее. Он наполнился густым, молочным туманом, который поглощал и без того слабый свет костра, делая мир за пределами их маленького лагеря непроницаемым и таинственным. Мокрые ветви тяжело обвисли, и с них с глухим, монотонным стуком падали капли. Каждый такой звук заставлял вздрагивать.

Первую вахту стоял старый Остап. Он сидел у огня, подбрасывая ветки, и его лицо было спокойным и сосредоточенным. Он доверял своему слуху и чутью, honed годами охоты. Яромир пытался заснуть, но сон не шёл. Тревога, усиленная предупреждением волхва, держала его в напряжении. Он лежал под своим плащом, слушая, как беспокойно ворочаются во сне его товарищи, и чувствовал себя невероятно одиноким.

Когда настала его очередь стоять на страже, он был почти рад. Сидеть и всматриваться во тьму было легче, чем лежать с закрытыми глазами и представлять её. Остап передал ему дежурство, коротко кивнув. "Тихо всё. Только лесная мелочь шуршит", – прошептал он и почти мгновенно заснул.

Яромир сел у костра, подтянув к себе меч. Тишина давила. Туман клубился, создавая иллюзию движения там, где его не было. В какой-то момент Яромиру показалось, что стволы деревьев на краю света медленно перемещаются, словно молчаливые великаны. Он помотал головой, списав это на усталость и игру воображения.

Но чем дольше он сидел, тем сильнее становилось это ощущение. Он начал замечать то, на что никогда бы не обратил внимания раньше. Движение. Не явное, а боковое, на самой грани поля зрения.

Вот, слева, в густых зарослях папоротника. Мелькнула тень. Быстрая, бесформенная, будто кто-то дёрнул за край тёмного полотна. Он резко повернул голову. Ничего. Только мокрые листья, неподвижно висящие в тумане. "Показалось", – снова сказал он себе.

Но через несколько минут – то же самое, но уже справа, у старого, покрытого мхом валуна. Короткая, рваная судорога тьмы. И снова – ничего, когда он посмотрел прямо.

Он был не из пугливых. Он вырос, слушая страшные сказки, но никогда не верил в них по-настоящему. Сейчас же по его спине пробежал ледяной холодок. Это не было похоже на игру воображения. Его чувства, обострённые до предела, улавливали то, что было скрыто от прямого взгляда. Он вспомнил слова Велемудра: "Ты увидишь то, что скрыто от других".

Он перестал поворачивать голову. Вместо этого он сосредоточился, уставившись в одну точку – в пляшущие языки пламени – но всё своё внимание направил на периферию. Он смотрел не глазами, а… ощущением. И мир вокруг него начал меняться.

Тени перестали быть просто отсутствием света. Они обрели плотность, глубину. Он начал их видеть. Это были не монстры из сказок. Это были… сгустки. Бесформенные, похожие на обрывки тёмной паутины, они скользили по земле, перетекали с одного дерева на другое. Они не издавали ни звука, но он чувствовал их присутствие, как чувствуешь на коже холодное, влажное дуновение.