Пелена Мары

Они кружили вокруг их маленького лагеря, держась на расстоянии, словно боялись света костра. Они были любопытны. Или голодны. Он не знал. Но он отчётливо ощущал их недоброе внимание. Это была та самая "лесная мелочь", о которой говорил Остап, но совершенно иного рода.

В какой-то момент одна из теней, самая смелая, подползла ближе к спящему Вадиму. Она вытянулась, превратившись в тонкий, дрожащий жгут, и потянулась к его лицу. Яромир замер. Тень, казалось, хотела вдохнуть его дыхание или залезть в его сон.

Вадим во сне застонал и беспокойно заворочался. "Мама… не надо…" – пробормотал он.

Яромир, повинуясь инстинкту, сжал в руке чёрный камень волхва. И в тот же миг тень, будто обожжённая, отпрянула назад и быстро растворилась во мраке.

Яромир тяжело выдохнул. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Он не знал, что это было, но он это остановил. Камень в его руке был тёплым, почти горячим. Он работал.

Остаток своей вахты он просидел, не сводя глаз с периферии, сжимая в руке свой оберег. Тени больше не приближались. Они всё так же кружили вдалеке, но держались на почтительном расстоянии, словно признав в нём того, кто их видит и может им противостоять.

Когда начало светать и туман поредел, тени растаяли вместе с ночным мраком. Лес снова стал обычным лесом. Проснулся Вадим, протирая глаза.

– Ох, и приснится же… Будто кто-то душит меня… – пожаловался он, разминая шею.

Яромир промолчал. Он лишь крепче сжал в кармане свой камень.

Это была его первая ночь в новом, неведомом ему мире. Мире, который существовал параллельно с его собственным. И он понял две вещи. Первая: предупреждение волхва было не метафорой, а суровой реальностью. И вторая: в этой невидимой войне он не был безоружен.

Глава 26: Падение Пруссов

После короткой, напряжённой передышки рёв боевых рогов Леха снова разорвал воздух, знаменуя начало второго акта кровавой драмы. Второй штурм был куда более продуманным и яростным, чем первый. Лех не собирался тратить на эту крепость ещё один день.

Пока основные силы отвлекали защитников непрерывным обстрелом и вылазками, сапёры под прикрытием щитов-мантелетов бросились к рву. Они работали отчаянно и быстро, под дождём стрел и камней, сбрасывая в ров брёвна, землю, тела убитых – всё, что могло послужить для создания грубой, но действенной переправы. В нескольких местах им удалось создать проходы.

И тогда в атаку пошли лучшие отряды. На этот раз Лех бросил в бой и Вислян Земовита, и своих самых верных воинов. Они волнами катились по склону, неся перед собой огромные штурмовые лестницы. Первая волна почти полностью полегла, скошенная стрелами и камнями, но она выполнила свою задачу – заставила защитников потратить часть боеприпасов и выдать свои основные позиции.

Вторая волна добежала до стен. Десятки лестниц были приставлены к бревенчатому частоколу. И начался самый страшный бой – бой на стенах. Пруссы, яростные, как медведи, защищающие берлогу, встречали атакующих на самом верху. Они рубили канаты лестниц, опрокидывали их, лили кипяток и смолу. Но люди Леха, обезумевшие от вида крови и потерь, лезли наверх с упорством муравьёв.

Первым на стену, по шатающейся лестнице, взобрался сам Лех. В одной руке у него был круглый щит, в другой – тяжёлый боевой топор. Два прусских воина тут же бросились на него. Одного он отшвырнул щитом, второму снёс полголовы одним чудовищным ударом топора. Его появление на стене, залитого чужой кровью, с горящими безумной яростью глазами, стало сигналом. За ним на стену хлынули его телохранители, и вскоре на нескольких участках завязалась отчаянная резня.

Битва шла за каждый метр, за каждое бревно. Воздух наполнился лязгом стали, хрустом ломаемых костей и предсмертными криками. Пруссы дрались с отчаянием обречённых, но натиск был слишком силён. Их было много, но они были заперты, у них не было подкреплений. А Лех бросал в бой всё новые и новые отряды.

Ключевым моментом стал удар по главным воротам. Таран, который всё это время методично бил в одну точку, наконец проломил массивные брёвна. С оглушительным треском ворота рухнули, открыв проход в самое сердце крепости.

Это был конец. В цитадель хлынул основной поток атакующих. Началась резня на узких улочках между длинными домами. Пруссы, понимая, что всё кончено, перестали сражаться за стены. Теперь они дрались за свои семьи, запертые в домах. Мужчины, женщины, даже подростки – все, кто мог держать оружие, высыпали на улицы.

Но их сопротивление было сломлено. Организованная битва превратилась в бойню. Воины Леха, потерявшие за день сотни товарищей, были глухи к мольбам о пощаде. Они врывались в дома, убивая всех, кто попадался под руку. Крики ужаса и боли смешивались с их победным рёвом. Шаман Морок, наблюдавший за этим с холма, улыбался жуткой, беззубой улыбкой. Его богиня получала свою кровавую дань.

Лех, прорубив себе дорогу через толпу, направился к центральному святилищу. Там, у входа, его встретила последняя линия обороны – десяток прусских жрецов-вайделотов. Седобородые старцы в белых одеждах, вооружённые лишь ритуальными серпами и своей верой. Они встали живой стеной, защищая своих богов. Лех и его дружина смяли их, не сбавляя шага.

Он с ноги вышиб тяжёлую дубовую дверь святилища. Внутри было темно и дымно. В центре, в каменном очаге, догорали останки страшной жертвы – на алтаре лежал обугленный скелет быка, а рядом… несколько человеческих черепов. Увидев это, последние капли жалости, если они и были, испарились из сердец воинов.

К вечеру всё было кончено. Ромове пал. Тишина, опустившаяся на крепость, была страшнее шума битвы. Тишина, нарушаемая лишь стонами умирающих и треском догоравших домов. Воздух был густым от запаха гари и крови.

Расправа была жестокой. Всех воинов, попавших в плен, перебили на месте. Стариков и жрецов согнали в святилище и сожгли его вместе с ними. Молодых и сильных женщин и детей связали – это была ценная добыча, живой товар.

А затем начался грабёж. Сокровищница пруссов оказалась богатой. Годы набегов принесли им немало добра: золото и серебро из разграбленных храмов, дорогие ткани, оружие русичей и тевтонов, меха. Воины Леха, забыв об усталости, рыскали по домам, вытаскивая всё ценное. Добыча превзошла все ожидания. Каждый, от простого воина до вождя, получил свою долю.

Особо ценной находкой были пленники, захваченные пруссами в прошлом набеге. Несколько десятков поляков, измождённых и почти потерявших надежду, были освобождены. Лех лично вывел их на центральную площадь и представил войску. Этот жест был красноречивее любых речей. Он не просто завоеватель. Он – освободитель. Его авторитет взлетел до небес.

Когда солнце село, Ромове представлял из себя дымящиеся, залитые кровью руины. Лех стоял на самой высокой точке павшей крепости. Ветер трепал его чёрное знамя. Победа была полной и безоговорочной. Он усмирил пруссов. Он получил богатую добычу. Он освободил своих людей. И он щедро накормил свою тёмную покровительницу.

Теперь его войско, опьянённое победой, закалённое в жестокой битве и уверенное в своей непобедимости, было готово. Их взор, как и взор их вождя, теперь был устремлён на восток. На богатые и, как им казалось, беззащитные земли Руси.

Глава 27: Освобождённые

Кровь ещё не остыла на земле Ромове, и смрад от горящих домов ещё висел в воздухе, когда Лех приказал согнать всех своих воинов на главную площадь крепости – то самое место, где прусские жрецы ещё утром вершили свои ритуалы. Воины собирались неохотно, они были утомлены боем и опьянены грабежом, им хотелось делить добычу и заливать глотки захваченной медовухой. Но одного сурового взгляда вождей было достаточно, чтобы заставить их подчиниться.

Площадь, усыпанная телами убитых пруссов, была расчищена. В центре был наспех сооружён помост из разбитых телег и щитов. Когда огромное войско, гудя и перешёптываясь, заполнило пространство, Лех взошёл на этот помост. Он был всё в той же залитой кровью броне, с верным топором в руке. За ним молча встал шаман Морок.

Но в этот раз Лех был не один. По его знаку стража ввела на площадь группу людей, резко контрастировавших с сытыми и яростными воинами. Их было около тридцати человек – мужчин и женщин, стариков и совсем юных. Они были одеты в рваные, грязные лохмотья, их тела были истощены до предела, кожа – серой от недоедания, а в глазах застыла смесь страха, недоверия и едва тлеющей надежды. Они шли, шатаясь, щурясь на свет, поддерживая друг друга. Это были те, кого Лех нашёл в глубоких земляных ямах, служивших пруссам тюрьмой. Польские пленники.

Среди них был седовласый воин по имени Болеслав, дядя Земовита, вождя Вислян. Был юноша, сын одного из мазовецких старейшин. Была молодая женщина, чью деревню сожгли полгода назад. Каждый из них был для кого-то в этом войске потерянным братом, отцом или сестрой.

По рядам воинов пронёсся гул узнавания и сочувствия. Грабёж и резня были на мгновение забыты. Теперь это была не просто война за добычу. Теперь это была справедливая война.

– Воины! – прогремел голос Леха, и гул стих. – Посмотрите на них! Это ваши братья и сёстры. Те, кого вы считали погибшими. Те, кого дикие пруссы угнали в рабство, чтобы они гнули спины на их работах или окончили свои дни на их кровавых алтарях!

Он сделал паузу, давая словам вонзиться в сердца слушателей.

– Они держали их здесь, в грязи и темноте, униженные, голодные, лишённые надежды! Они думали, что никто не придёт за ними. Они ошиблись! Мы пришли!

Он обвёл толпу яростным, торжествующим взглядом.

– Год назад, когда я начал свой путь, мне говорили: «Лех, ты безумец! Племена никогда не объединятся. Мы веками были врагами». Они были правы. Мы были врагами. И пока мы резали друг другу глотки из-за клочка пастбища, наши враги забирали наших людей! Пока Висляне радовались беде Мазовшан, враг сжигал их деревни! Мы были слепы!

Его голос гремел, отражаясь от почерневших стен крепости. Он не читал речь, он выплёвывал слова, полные огня и ярости, и эта ярость передавалась толпе.

– Я сказал вам, что мы станем одной стаей! Одним мечом! Сегодня этот меч нанёс свой первый удар! И этим ударом мы не просто сокрушили врага. Мы вернули своих!

С этими словами он спустился с помоста, подошёл к старому Болеславу, который едва держался на ногах, и своим ножом перерезал верёвки, связывавшие ему руки. Затем он подошёл к следующему, и к следующему. Каждый его шаг, каждый разрезанный узел сопровождался нарастающим рёвом войска. Это было мощное, театральное представление, срежиссированное с гениальной простотой.

Когда последний пленник был освобождён, Лех повернулся к своим воинам.

– Сегодня вы сражались не за меня! – крикнул он. – Вы сражались за них! За право нашего народа жить свободным на своей земле! Пруссы заплатили за свои злодеяния! И это лишь начало! Везде, где враг посмеет унизить нашего брата, везде, где прольётся наша кровь, – мы придём! И наш гнев будет страшен!

Он вскинул свой окровавленный топор, и многотысячное войско взревело в ответ. Это был рёв единения, рёв силы, рёв праведного гнева. В этот момент все старые обиды были забыты. Они больше не были Вислянами или Мазовшанами. Они были воинами Леха. Они были единым народом, и у них был вождь, который не только вёл их к победам, но и возвращал им потерянных.

Земовит, старый вождь Вислян, смотрел на своего освобождённого дядю, который плакал у него на плече, и на Леха, стоявшего на фоне дымящихся руин. И он понял, что этот человек – не просто удачливый вояка. Он был истинным лидером, который умел не только подчинять, но и вдохновлять. Он дал им то, чего у них никогда не было, – общую гордость и общую цель.

Вечером, когда начался пир на костях павших врагов, авторитет Леха был незыблем, как скала. Он не просто завоевал крепость. Он завоевал сердца своих воинов. Он стал их живой легендой, их символом возрождения. И теперь эта легенда была готова вести их дальше. На восток.

Глава 28: Взгляд на Восток

Пир в разграбленной крепости Ромове был диким и яростным, под стать одержанной победе. Огромные костры, сложенные из обломков прусских домов, взмывали в ночное небо, пожирая тьму. Воздух был густым от запаха жареного мяса, пролитого пива и крови. Воины, ещё утром смотревшие в лицо смерти, теперь упивались жизнью с первобытной, необузданной страстью. Они горланили песни, хвастались ранами, мерились добычей и пили из захваченных чаш до тех пор, пока не падали без чувств прямо на залитую вином и кровью землю.

Лех сидел во главе этого пира, на импровизированном троне из медвежьих шкур, брошенных на резное кресло прусского вождя. Он почти не пил и не ел, но был пьян. Пьян властью, победой и осознанием своей силы. Перед ним сидели все его вожди – Земовит, мазовецкие старейшины, вожаки других племён. Их лица раскраснелись от выпитого, глаза блестели. Старая вражда была утоплена в браге, сомнения – сожжены в огне победы. Сейчас они смотрели на него с беспрекословным обожанием. Он был их героем, их освободителем, их богом войны.

Рядом с ним, словно тёмная совесть, сидел шаман Морок. Он не прикасался ни к еде, ни к питью. Его глаза были закрыты, и он тихо раскачивался, будто прислушиваясь к стонам душ, собранных сегодня для его тёмной богини. Он чувствовал её благосклонность, её голодное удовлетворение.

Когда шум пира достиг своего апогея, Лех поднялся. Одного его движения было достаточно, чтобы гомон и песни стихли. Тысячи глаз обратились к нему.

– Мы сделали это! – прогремел его голос, перекрывая треск костров. – Мы пришли в логово зверя и вырвали ему клыки! Мы вернули своих и взяли своё! Пруссы больше не угроза! Они запомнят этот день на сто лет вперёд!

Войско взорвалось одобрительным рёвом. Лех дал ему утихнуть и продолжил, и его голос стал ниже, проникновеннее.

– Я обещал вам славу. И вы получили её! Я обещал вам добычу. И ваши сумы полны! Я обещал вам месть. И земля у нас под ногами пропитана кровью врагов! Я сдержал своё слово!

Снова рёв, ещё более громкий и восторженный.

– Но что дальше? – спросил он, и в наступившей тишине его вопрос прозвучал, как удар грома. – Мы вернёмся домой? Мы сядем у своих очагов, будем делить это серебро и рассказывать внукам сказки о великой битве? Неужели это всё, на что мы способны?

Он обвёл вождей тяжёлым, испытующим взглядом. Они смотрели на него, затаив дыхание, не зная, чего ожидать.

– Нет! – выкрикнул он, ударив кулаком по столу так, что подскочили кубки. – Это было лишь начало! Это была лишь проба пера! Мы точили меч не для того, чтобы после первого удара спрятать его в ножны! Мы сильны, как никогда! Мы едины, как никогда! И пока этот огонь горит в наших сердцах, мы должны идти вперёд!

Морок открыл глаза, и в них блеснул холодный, хищный свет. Он знал, что сейчас будет сказано. Он сам шептал эти слова Леху много ночей подряд.

– Пруссы – дикари, живущие в лесах. Их добыча – лишь крохи со стола, – продолжал Лех, и его голос обрёл змеиное, искушающее шипение. – Но есть земли на востоке. Богатые земли. Их поля тучны, их реки полны рыбы, их города ломятся от товаров. Их женщины прекрасны, а мужчины не так свирепы, как пруссы. Они зовут себя Русью.

Он сделал паузу, вглядываясь в лица. Он видел, как загораются глаза, как сжимаются кулаки. Он попал в цель.

– Их князья сидят в своих золочёных теремах в далёком Киеве. Они считают эти пограничные земли своими, но заботятся о них мало. Их заставы редки, их воины изнежены. Они богаты. И они слабы. Они – идеальная добыча.

– Но это большая и сильная земля, Лех, – осторожно возразил Земовит, ещё не до конца опьянённый речами вождя. – Идти на них – это не то же самое, что усмирять лесных дикарей. Их князь может собрать великое войско.

– Может! – согласился Лех, поворачиваясь к нему. – Когда-нибудь. Но не сейчас. Сейчас они не ждут удара. Они думают, что мы всё ещё грызёмся между собой, как собаки. Мы нападём быстро. Как молния. Пройдёмся по их пограничным городам, как огненный смерч. Возьмём добычу, какой ещё не видели наши отцы. Сожжём их крепости, чтобы они помнили нашу силу. И уйдём до того, как их великое войско успеет собраться! Мы покажем им, кто теперь хозяин на этой границе!

Теперь уже ничто не могло остановить волну, которую он поднял. Идея была дерзкой, опасной, но невероятно соблазнительной. После лёгкой (как им теперь казалось) победы над пруссами, всё казалось возможным. Они чувствовали себя непобедимыми.

– Мы укрепим нашу власть! – гремел Лех. – Мы окончательно скрепим наше единство кровью общего врага! Мы вернёмся домой не просто победителями пруссов, а грозой Руси! И тогда ни один сосед, ни с запада, ни с востока, больше не посмеет смотреть в нашу сторону без страха!

Он поднял свой кубок, наполненный тёмным вином.

– За новый поход! За богатую добычу! За нашу славу!

Тысячи кубков и рогов взметнулись в воздух. «За Леха! За поход!» – неслось над руинами Ромове.

Вопрос был решён. Опьянённая победой, жаждущая ещё большей славы и богатства, объединённая армия поляков теперь имела новую цель. Их взгляд, их мечи, их сердца – всё было обращено на восток. На ничего не подозревающую Русь.

Глава 29: Жертва для Духов

Пока войско упивалось победой и жаждало нового похода, шаман Морок готовился к своему собственному, особому пиру. Для него победа измерялась не в золоте и славе, а в душах – валюте, которой он платил своей тёмной покровительнице. И сейчас, после падения Ромове, пришло время исполнить обещание, данное в ночь перед битвой.

Далеко за пределами шумного лагеря, в самой глухой части завоёванной крепости, там, где тени были гуще всего, находилась священная роща пруссов. Здесь, под кронами вековых, покрытых мхом дубов, стояли их древние идолы – грубо вытесанные из дерева фигуры богов с пустыми глазницами и застывшим выражением вечного спокойствия. Это место было пропитано силой столетий, кровью бесчисленных жертв. И Морок собирался добавить к ней свою.

По его приказу стража приволокла сюда дюжину пленных прусских воинов. Самых сильных, самых яростных, тех, кто сражался до последнего и был взят в плен уже без сознания. Их грубо привязали к стволам священных дубов, лицом к идолам, так, чтобы они видели, как их боги будут осквернены. Их рты были заткнуты кляпами, но глаза горели неукротимой ненавистью.

В центре рощи уже был вырыт неглубокий ров, который быстро наполнялся тёмной, застойной водой, принесённой слугами Морока из ближайшего болота. В воздухе висел тяжёлый запах тины, гнили и страха.

Морок появился в роще, когда луна взошла на небо, заливая поляну мертвенно-бледным светом. Он был обнажён до пояса, а его иссохшее тело было расписано сложными символами с помощью белой глины и сажи. В руке он держал свой обсидиановый нож. За ним следовали двое его учеников, несших дымящийся глиняный горшок с углями и пучок дурманящих трав.

Он начал ритуал. Обойдя ров по кругу, он бросал в болотную воду травы, бормоча на своём древнем языке заклинания. Вода запузырилась, и по её поверхности пошла радужная, маслянистая плёнка. Затем он взял горшок с углями и стал окуривать пленных густым, удушливым дымом. Дым должен был ослабить их волю, сделать их души более податливыми для той, кого он звал.

Пруссы дёргались в своих путах, их глаза расширились от ужаса, когда они поняли, что их ждёт. Они были воинами и не боялись смерти в бою. Но то, что готовил им этот иссохший колдун, было чем-то иным – осквернением, вечным проклятием.

Морок остановился перед первым пленным – могучим воином с густой рыжей бородой. Шаман ничего не сказал. Он просто посмотрел ему в глаза, и в его взгляде была холодная, безличная пустота мясника, смотрящего на скот.

– О Мара, Хозяйка Тёмной Воды! – воззвал Морок, и его голос, усиленный эхом рощи, стал жутким и нечеловеческим. – Ты дала нам победу! Твоя тень легла на эту крепость и наполнила сердца наших врагов страхом! Мы сдержали слово! Прими же свою плату! Прими первую жертву!

С этими словами он резко, почти буднично, провёл обсидиановым ножом по горлу пленного. Кровь хлынула тёмным, горячим потоком, заливая кору священного дуба. Воин захрипел, его тело содрогнулось в последней агонии и обмякло, повиснув на верёвках.

Но Морок не дал ему умереть сразу. Пока жизнь ещё теплилась в теле, шаман припал к ране и, зачерпнув пригоршню тёплой крови, выплеснул её в ров с болотной водой.

– Вкуси крови! – прошипел он.

Он повторил это со вторым. С третьим. С каждым из дюжины воинов. Роща наполнилась предсмертными хрипами и запахом свежей крови. Древние прусские идолы, казалось, молча взирали на эту бойню, их деревянные лица были забрызганы кровью их собственных защитников.

Когда последний воин был принесён в жертву, вода в рве стала густой и багровой. Морок, чьё лицо и грудь были покрыты кровавыми потёками, подошёл к этой жуткой купели. Он опустил в неё руки и поднял их, глядя, как багровая жижа стекает с его пальцев.

– Мать! Твои дети накормили тебя! – закричал он, и его голос сорвался на безумный, торжествующий смех. – Но это лишь начало пира! Это лишь закуска перед великим застольем на востоке! Дай нам сил! Направь наши мечи! Веди нас!

Ему показалось, что поверхность воды в рве дрогнула. Что тени под деревьями сгустились и зашевелились. Он почувствовал Её присутствие – холодное, голодное, одобряющее. Она была довольна.

Морок опустился на колени у рва и начал пить эту ужасную смесь крови и болотной воды, черпая её пригоршнями. С каждым глотком его глаза загорались всё более ярким, нечестивым огнём. Он принимал в себя силу своей богини, её жестокость, её голод.

Ученики молча стояли позади, не смея пошевелиться, их лица были бледны от ужаса и благоговения.

Насытившись, Морок поднялся. Он был уже не просто человеком. Он был жрецом, сосудом для воли древней и страшной силы. Он чувствовал, как эта сила наполняет его, даёт ему знание и видения.

Он видел грядущий поход на Русь. Видел огонь, видел разрушенные города. Видел поля, усеянные телами. Он видел великий, богатый урожай. И он улыбнулся.

Оставив тела убитых на поругание ночным зверям, он медленно побрёл обратно в лагерь. Ритуал был завершён. Долг уплачен. Теперь их путь на восток был благословлён самой Смертью. И Морок знал, что на той земле их ждёт великая жатва.

Глава 30: Прибытие в Киев

Дорога выматывала. Она отнимала силы, стирала ноги в кровь и опустошала душу. Две недели пути превратили пятерых ратников из небольшой лесной деревушки в закалённых, угрюмых бродяг. Мальчишеский задор Вадима давно угас, сменившись молчаливой усталостью. Даже старый Остап всё реже заговаривал, экономя силы. Яромир почти привык к своему обострившемуся зрению, научившись не обращать внимания на каждую скользящую тень и не вздрагивать от каждого неясного шороха. Камень волхва лежал в мешочке на груди, всегда тёплый, всегда рядом.

Путь их был не одинок. Чем ближе они подходили к столице, тем чаще на дороге им встречались такие же небольшие отряды, стекавшиеся со всех концов Руси. Бородатые воины с севера, из-под Новгорода, быстрые и лёгкие ратники из древлянских лесов, суровые полещуки с южных окраин. Всех их гнал на восток один приказ – приказ князя. Дороги, ещё недавно тихие, наполнились гулом голосов, скрипом телег и бряцанием оружия. Воздух пропитался предчувствием великого сбора.

И вот однажды утром, поднявшись на вершину высокого холма, они увидели его. Киев.

Зрелище было таким захватывающим, что даже измученные путники остановились как вкопанные, не в силах вымолвить ни слова. После бесконечных лесов и редких, затерянных в них деревушек, вид стольного града ошеломлял.

Он раскинулся на высоких холмах на правом берегу Днепра, могучей реки, широкой и полноводной, сверкавшей на солнце, как расплавленное серебро. Город не просто стоял на земле, он вырастал из неё, карабкаясь по склонам, охватывая их своими стенами и башнями.

В первую очередь в глаза бросались стены. Не хлипкий частокол родной деревни, а настоящие крепостные стены, сложенные из огромных дубовых кряжей – "городни". Высокие, мощные, увенчанные остроконечными крышами, они опоясывали верхний, княжеский город – Детинец. Над стенами возвышались многочисленные башни, с которых зорко взирали на окрестности часовые.

А за стенами, над морем деревянных крыш, возносились к небу купола. Золотые. Они горели на солнце так ярко, что было больно смотреть, словно само светило опустилось на землю, чтобы увенчать город своими лучами. Это были купола новых, каменных церквей, построенных князьями, принявшими чужую веру. Для Яромира и его спутников, привыкших молиться в священных рощах своим старым богам, это было диковинное, чуждое и немного пугающее зрелище.

Но Киев был не только твердыней на холме. У подножия, вдоль реки, раскинулся огромный Подол – торгово-ремесленный посад. Там кипела жизнь. Сотни домов, мастерских, амбаров теснились друг к другу, образуя путаницу узких улочек. У берега чернел лес мачт – сюда, по великому пути "из варяг в греки", прибывали ладьи и корабли из дальних стран, привозя диковинные товары. Оттуда доносился непрерывный гул – смешение тысяч голосов, стука молотков, криков торговцев и ржания лошадей. Это был звук живого, дышащего, неугомонного сердца Руси.