Дар Леммингов

– Поддерживаю, – сказал один из чиновников. – Молодёжь своей безграмотностью разрушит всё, что мы строим.

За столом все закивали и загудели.

– М-м-м, а что там с тем рыжим парнем? – уплетая салатик, спросил Манткаригсов у генерала полиции.

Генерал тут же бросил вилку, выпрямил спину, расправил плечи и громко отчеканил, глядя перед собой, задрав подбородок:

– Мои подчинённые побывали дома у этого господина, но никаких нарушений не заметили!

Манткаригсов, обдумывая несколько секунд его слова, недоумённо спросил:

– То есть как это, нет нарушений?

Генерал, сконфузившись, ответил чуть тише, чем в прошлый раз:

– Ну, сотрудники полиции навели справки о нём и его семье: всё в порядке, никаких нарушений.

Манткаригсов, уже покраснев от негодования, раздражённо, повысив голос, спросил ещё раз:

– То есть как это, никаких нарушений?!

Все за столом заёрзали. Генерал, совсем сконфузившись, сгорбившись, пытался как-то оправдаться. Но вмешался Барон, слушавший диалог с интересом:

– Прошу прощения, господа, но о ком вы говорите?

– Есть парень такой, рыжий, и вечно морда кирпичом, – презрительно ответил Манткаригсов. – Леммингом звать. То ли имя такое дурацкое, то ли погоняло. Но он вдруг ни с того ни с сего год назад взял и выиграл несколько школьных олимпиад, хотя я своей дочке первое место обещал, а сыну господина нашего мэра – второе.

– О, так я его знаю! – сказал Барон, макая кусочек стейка в соус. – На меня работает.

– Правда? – спросил Манткаригсов, и лицо, и голос его сразу повеселели. – Так это же здорово! Мотив искать не надо: работает на наркокартель! Хоть сегодня его за решётку до конца дней…

– Извините, господин Манткаригсов, он ценный кадр. Но обещаю, что лично с ним разберусь, если станет бесполезным.

– Ну, хорошо, – понимающе кивнул Манткаригсов, после чего щелчком подозвал прислугу и что-то шепнул на ухо. Прислуживающий удалился, а руководитель отдела городского просвещения вдруг сказал:

– Всё-таки он парень умный, если его правильно пристроить, то может оказать нам большую услугу.

Манткаригсов, будучи до реплики чиновника очень довольным, что вскоре принесут десерт, покраснел, глаза его наполнились гневом, он ударил двумя кулаками по столу, в результате чего вся посуда звякнула, и начал кричать, срывая голос:

– Вы хотите сказать, что моя дочь глупее его?!

Чиновник побледнел от страха и замах руками.

– Нет-нет-нет! Ни в коем случае! Он вообще не должен был выигрывать ни одной олимпиады…

– Тогда почему он выиграл! – ещё громче заорал Манткаригсов.

– Комиссия… Проверяющие… Сказали, что всё идеально сделано… Придраться не к чему.

– То есть, хотите сказать, что у моей дочки неидеально?

– Ни в коем случае… Господин Манткаригсов. Все три раза, что он выиграл… Все три раза учителя, комиссия, директор школы, в частности, были оштрафованы.

– Нельзя, чтобы он снова был заявлен на будущие олимпиады… Господин генерал, проследите… Придите, там, в школу его… Директору скажите, что этому… ученику… не следует ездить на олимпиады… Короче, пусть сделают всё, чтобы сидел за партой и не рыпался. Понятно?

Манткаригсов смочил горло вином и вновь обратился к руководителю отдела городского просвещения.

– Что до ваших слов, господин, что, мол, якобы от него толк может быть, то вы заблуждаетесь. От подобных людей один вред…

Тем временем прислуга выкатила тележку с десертом: кексы, шикарные кремовые пирожные, печенье и огромный роскошный торт. Увидев этот торт, Манткаригсов ахнул, глаза его заблестели слезами радости, и он уже забыл, о чём говорил. Зазвенели чашки, запахло чаем, и все оживились. Руководитель отдела здравоохранения, тёмненький, с желтоватой кожей и бегающими глазами, чувствовал, что настало хорошее время похвастаться своими достижениями:

– Господин Манткаригсов, господин мэр, я спешу сообщить, что центральная больница и поликлиника пользуется огромным спросом у горожан. Людей много, очереди к врачам на месяцы вперёд и палаты полные.

Мэр, снимая вишенку с кусочка пирожного, уточнил:

– А разве это хорошо, когда… больница, так сказать, переполнена?

– Конечно, господин мэр! – уверенно ответил он. – Это значит, что здравоохранение на высоте, что жители предпочитают обратиться к врачу, чем заниматься самолечением. Я считаю, по количеству обращений к врачам мы бьём все рекорды, что не может не радовать.

Мэр напрягся, пытаясь что-то вспомнить:

– Я когда-то, сидел в своём кабинете… На обеденном перерыве… И ненароком, совершенно случайно, пролил суп на какую-то бумажку… Смотрю, а это одна из тех жалоб, что не сожгли… Ну, я и прочитал ради интереса, чего там народу не хватает. И там какая-то гражданка пишет, что вызвала скорую помощь… вроде как своей матери. Она, то есть скорая помощь, приехала через три дня, забрала в больницу, и там она, то есть гражданка, то есть мать гражданки… ну, вы поняли, да? Умерла в приёмном покое то ли через восемь часов, то ли через восемнадцать… И в конце этого письма оскорбления… Ну я, естественно, высушил эту бумажку… Понёс секретарю и потребовал, чтобы гражданочку привлекли к ответственности за такую непристойность…

– То есть, – подытожил слова мэра чиновник, – вы хотите сказать, что переполненные больницы – это плохо?

– Нет, – покачал головой мэр, – я хочу сказать, что народ совсем уже разбаловался, раз вот так вот смеет оскорблять… знаете ли… меня – человека, которого, между прочим, сами выбирали на голосовании… Хотя, господин, может быть и ваш… так сказать… вывод имеет место, значит, быть.

– Да, – закивал Манткаригсов, налегая на четвёртое пирожное, – народ недоволен. Зима нынче тяжёлая, грипп ходит, простуда там, все дела. Новая больница необходима я считаю, а то, представьте ситуацию, если все будут помирать в приёмных покоях, то что с городом-то станет? Без людей? – хозяин застолья сделал паузу, чтобы хлебнуть чаю, после чего продолжил. – Поднимите руки, кто согласен, что больница нужна?

Все за столом подняли руки. Манткаригсов строго посмотрел на прислугу, убирающую грязную посуду. Те, поймав укоризненный взгляд, тоже подняли руки.

– Единогласно! Это хорошо, что мы так быстро принимаем решения. Так глядишь, и заседание пораньше закончим, чтобы доесть десерт и начать ужин в спокойной обстановке.

– Для больницы нужно место подходящее, – заметил один из чиновников.

– Я помню, есть пустырь один на северо-западной окраине, напротив кладбища, – заметил другой.

– Исключено! – сказал мэр. – Там уже… насколько мне известно… три года идут строительные работы.

– И что же там строят? – поинтересовался Манткаригсов.

– Да больницу, по-моему, и строят, – пожал плечами мэр. – Фундамент почти заложили.

– Так это же хорошо! – хлопнул в ладоши Манткаригсов. – Достроим эту больницу и всё!

– Ну, как бы так сказать… – озадаченно произнёс мэр. – Выделенных денег даже… на фундамент не хватило.

– Как же так? А где деньги? – спросил Манткаригсов, облизывая золотую ложку. – Впрочем, не важно. Есть идеи, где деньги взять?

– Можно… наверное… налоги поднять, – предложил мэр.

– Вот! – воскликнул Манткаригсов. – Сразу видно – опытный политик! Кто за то, чтобы поднять налоги?

Все, включая обслугу и зашедшего за чем-то дворецкого, подняли руки.

– Единогласно! – торжественно объявил Манткаригсов. – Заседание можно считать закрытым! Господин мэр, позвоните сейчас в мэрию, скажите, чтобы все необходимые документы-бумажки подготовили. А я пока принимаю у вас, господа, заказы на ужин…

***

Комнату родителей раньше украшало много растений. Сквозь занавески лился дневной свет. Между креслами стоял столик. В одном кресле дремал отец. Во втором сидела и читала газету жена. Её сердили играющие в мяч дети. Она ущипнула мужа за руку и сказала холодно и презрительно:

– Скажи им, чтобы перестали!

Лемминг и его сестра прекратили играть и с недоумением посмотрели на мать.

– Пусть играют, они же тихо… – добродушно ответил отец, потирая руку. – Играйте!

Мать разорвала газету, вскочила, широкими шагами подошла к детям, выхватила мяч, пнула его и попала в часы. Часы упали и остановились. Лемминг заплакал и убежал, сестра побежала за ним, чтобы успокоить. Хлопнула входная дверь. Перепуганный ребёнок, за секунду преодолев лестничные пролёты, выбежал во двор, на игровую площадку, сел на качели, прижавшись мокрой щекой к раме. Подбежавшая сестра обняла брата, гладила его, успокаивала.

– Я хочу, чтобы она умерла! – крикнул ребёнок.

– Что ты такое говоришь?! – прошептала сестра.

Мальчик всхлипнул, утёр слёзы и сказал:

– Она всё время кричит и обзывается!.. – ребёнок зарыдал пуще прежнего. – Я хочу только с папой жить…

10.

Несмотря на просьбы, Лемминг не разрешил Маше и Пете выходить на улицу.

– Но почему? – недовольно спросила девушка.

– Очень опасно, – отрезал парень. – Вы не знаете ни города, ни законов. Заблудитесь, и пиши пропало.

– Да мы недалеко! – умоляла Маша.

– Нет, – категорично сказал Лемминг. – Вернётесь домой и гуляйте сколько хотите. Я вам проектор с фильмами оставил. Смотрите.

– Cку-у-у-учно! – протянула девушка.

– Извините, у меня дела.

И едва Лемминг скрылся за порогом, девушка, хитро улыбнувшись, залезла на подоконник и попыталась открыть окно. Петя тут же подскочил к Маше и потянул её на себя. В результате Маша упала на Петю, а Петя упал на кровать, и лица их оказались на расстоянии одного поцелуя. Петя покраснел, отвёл взгляд и попытался вылезти из-под подруги. Оба сели на край кровать, смутившись.

– Ты зачем туда полезла? Совсем дура что ли? – спросил Петя, глядя в пол.

– Я сбежать хотела, – виновато ответила Маша.

– Зачем? Лемминг прав, нам пока не стоит выходить.

Маша ничего не ответила. Петя украдкой взглянул на подругу и увидел, как по её щеке катится слеза.

– Ты чего? – взволнованно спросил Петя, подвигаясь поближе; рукой он легонько коснулся её плеча.

– По дому скучаю…

***

То был в общем-то обычный год в истории Высокого Мыса: родилось ровно столько, сколько умерло, потому что рабочие места распределили на двадцать лет вперёд, и лишние люди были не нужны. Петя и Маша оставались не разлей вода и только-только перешли в среднюю школу.

В окно заглядывала бархатная осень. Петя сидел за предпоследней партой, подперев рукой голову, и бездумно списывал с доски текст учительницы Матрёны Трифоновны. Вдруг что-то коснулось его головы и отскочило на край парты – записка на небольшом клочке. Петя развернул бумажку и прочитал: «Передай Олесе, пусть Олеся передаст Олегу, Олег Серёге, а Серёга пусть вернёт Маше». Записка эта прилетела с последней парты первого ряда. Петя скомкал бумажку и взглянул на Олесю – голубоглазая девочка с золотистыми косами и красивым овальным лицом сидела через две парты впереди. Убедившись, что учительница не смотрит, парень прицелился и запустил клочок по дуге над головами одноклассников. Тот, едва не коснувшись потолка, приземлился прямо на тетрадь Олеси, девочка даже вздрогнула. Матрёна Трифоновна, будто почуяв неладное, прекратила писать, повернулась к классу, обвела всех взглядом, спросила, всё ли всем понятно, и, получив в ответ несколько кивков, отвернулась и продолжила писать. Олеся тем временем отправила записку на третью парту среднего ряда русому невзрачному пареньку без каких-то особых примет. Тот её прочитал, глянул на сидевшего за первой партой первого ряда Серёгу, который уже тогда был крупным и сильным, и стал прицеливаться, однако метнул неудачно: записка попала Серёге в плечо и предательски громко упала на пол так, что Матрёна Трифоновна услышала, повернулась и увидела записку; на лице её появилась злость. К её удивлению, Серёга быстро подобрал записку, запихал её в рот и не без труда проглотил. .

– Токарев?! – возмущённо воскликнула Матрёна Трифоновна. – C ума сошёл?! А ну выплюни!

Но выплёвывать было уже нечего, что Серёга и продемонстрировал, открыв рот. Учительница велела ему идти в медпункт, после чего отправиться в кабинет директора. Когда Серёга с видом героя вышел из класса, Матрёна Трифоновна спросила:

– Кто кинул записку?

Никто не ответил. Тогда учительница сказала:

– Неужели подставите своего товарища? Он будет отдуваться за вас перед директором, а вы резвиться на переменке? – Матрёна Трифоновна сделала многозначительную паузу, чтобы каждый в классе почувствовал себя виноватым. – Да, ребята, я в вас глубоко разочарована…

Последние слова копьём пронзили совесть Олега, и он несдержанно крикнул:

– Это я! Я, Матрёна Трифоновна! Я! Это был я!

Матрёна Трифоновна, сделала вид, что сильно удивлена, что Олег мог так поступить, и отправила парня к директору.

Урок продолжился. Петя через весь класс осуждающе посмотрел на Машу. Его одноклассница только пожала плечами, мол, а я-то что?

На переменке Олеся, Маша и Петя собрались у кабинета.

– Жалко ребят, – выдохнула Олеся, и щёки её загорелись грустным румянцем.

– Нам нужно тоже сдаться директору! – решительно сказал Петя, надеясь, что Олеся, к которой он тогда испытывал безответную влюблённость, впечатлится такой смелостью, но та лишь поморщилась и легонько покачала головой.

– Почему мы должны сдаваться? – возмутилась Маша. – Мы-то нормально кинули. Кто виноват, что Олежка не смог?

– Так ты же написала последовательность, – парировал Петя. – Всё могло прямо на мне и закончиться во время броска через две парты.

– Но ты же нормально кинул, – ответила Маша.

– Но ведь ты всё это начала, – не унимался парень.

– Петя, – нежным голосом произнесла Олеся. – Мы не должны идти к директору. Серёга проглотил бумажку, чтобы нас не наказали. Если мы сдадимся, то его поступок окажется напрасным.

Петя не мог не согласиться с девочкой, в которую влюблён, пусть даже это противоречило его точке зрения. Покраснев, он кивнул, сказал что-то невнятное и ушёл. Девочки переглянулись, хихикнули и отправились в столовую, даже не предполагая, что задумал их одноклассник. А он не отказался от своих замыслов рассказать всё директору. Он шёл по шумному коридору, и страх сковывал его. Он боялся директора, его голоса, того, как он растягивал слова; его тёмного, тесного и душного кабинета; его чистого стола; его толстенной учётной книги, которую он любил полистать, приговаривая себе под нос: «Интересно… Очень интересно»… Собравшись с мыслями и глубоко вдохнув, Петя постучал, приоткрыл дверь и заглянул в помещение, в котором стояли стол, два стула, занятых бледными от страха Серёгой и Олегом, и книжная полка, спросив: «Здравствуйте, можно?» Великий и ужасный директор, заложив руки за спиной, смотрел в окно через щель между плотными занавесками.

– Пётр? – спросил глава школы. – Проходим.

От голоса директора у парней пошли мурашки по коже.

– Иосиф Фирсович, я признаться пришёл… – с трудом выговорил Петя.

Директор отошёл от окна, медленно подошёл к своему столу, сел за него и стал листать учётную книжку, приговаривая: «Интересно…»

– Я пришёл сказать, что я тоже кидал записку. А ещё Маша и Олеся тоже.

Иосиф Фирсович, что-то записал, затем, опрокинувшись в кресле и сложив кончики пальцев, долго молчал. Петя хоть и не видел в полумраке лица директора, но чувствовал на себе тяжёлый взгляд, проникающий глубоко в душу и вызывающий панику. Хотелось скрыться от такого взгляда, распахнуть дверь в светлый коридор и убежать в столовую, к Маше, к Олесе, чтобы сесть рядом с ними и слушать их девичьи разговоры.

– То есть… – медленно сказал директор, вернув Петю с небес на землю. – Вы пришли стукачить?.. Пётр…

Ударение на имя заставило Петю вздрогнуть. Мысли стали путаться и никак не складывались в ответ.

– Я… Я… – мямлил Петя.

– Хорошо ли, по-вашему, стукачить… Пётр? – спросил Иосиф Фирсович, продолжая делать ударение на имя, но сразу же и ответил на свой вопрос. – C одной стороны, вы… Пётр… только что лишили своих одноклассниц хорошего осеннего дня, который, может быть, они бы провели гуляя, но с другой стороны, вы только что обеспечили наш замечательный город… Высокий Мыс… двумя парами рабочих рук… – Директор вновь стал листать свою учётную книжку. – Вы все получаете по четыре часа Общественных работ… – сказал он и, будто прочитав мысли в голове ребят, что четыре часа – это несправедливо много, добавил: – В парке нужно будет собрать яблоки. Cправитесь раньше, остаток времени можете гулять… А вы… Пётр… Потом расскажете мне, как девочки восприняли новость об их внезапной городской службе…

Петю отпустили, и он отправился на следующий урок. Олега и Серёгу Иосиф Фирсович попросил задержаться. Пол-урока Петя думал, как сообщить одноклассницам, что им назначили работы. Написал две записки. Одну через одноклассников передал через две парты вперёд, вторую на последнюю парту первого ряда. Убедившись, что девчонки получили послание, Петя уткнулся в учебник и до конца урока не поднимал глаз.

Прозвенел звонок, Петя сгрёб свои вещи в рюкзак и поспешил выйти из класса. В коридоре его догнала заплаканная Олеся.

– Как ты мог?! – рыдала она, а в потемневших глазах читалась ненависть. – Меня мама убьёт!

Подошла Маша и, обняв подругу за плечи, увела её, бросив Пете колкий взгляд. Парень хотел было их догнать и извиниться, но не решился.

За два часа все успели сходить переодеться и приехать в парк. Ровными рядами стояли, вытянув ветви вверх во славу Союза, яблони с покрашенными белой краской стволами. Много-много упавших яблок уже подгнивало под ними. Серёга ушёл искать садовника. Олег подобрал более-менее целое яблоко и захрустел им. Маша что-то весело рассказывала Олесе, лицо которой выражало гибель мечты – закончить школу, не получив ни одного часа Общественных работ. Через десять минут с четырьмя вёдрами вернулся Серёга. Выглядел он недовольным и злым. С силой отбросив вёдра, парень указал территорию, которую нужно убрать.

– Мда… – Олег лениво бросил огрызок в ведро и тяжело вздохнул. – Мы тут не то что за четыре, за шесть часов вряд ли управимся.

– Спасибо за это нашему дорогому Петечке! – зло прошипел Серёга, толкнув одноклассника в плечо.

– Ты дурак? – Петя толкнул его в ответ, но Серёга схватил его за ворот рубашки и прорычал:

– Директор уже почти отпустил нас без наказания… А потом явился ты.

С этими словами он грубо отшвырнул Петю на землю. Тот вскочил, ослеплённый внезапной яростью, и кинулся на обидчика, но Серёга легко опрокинул его и начал избивать.

Маша, Олег и Олеся застыли в шоке. Всё произошло слишком быстро. Они не двигались, не вмешивались, пока к дерущимся не подскочил какой-то прохожий и не оттащил Серёгу.

Петя медленно поднялся. Его лицо было в крови и слезах. Он не сказал ни слова, лишь метнулся прочь.

***

Маша хохотала.

– Ты правда был влюблён в Олеську? Вот умора!

Петя смутился.

– Тебя действительно только это волнует? По-моему, после того дня ты и я прекратили общаться друг с другом.

Маша перестала улыбаться и сказала серьёзно:

– А мы, между прочим, потом расписались за тебя в ведомости, будто ты действительно отработал.

– Спасибо…

Ребята помолчали, предаваясь воспоминаниями. Где-то за стеной заплакала скрипка. Заплакала и Маша, положив голову Пете на плечо.

***

Лемминг добрался до центрального острова – элитного района с офисными небоскрёбами и дорогущим жильём, позволить себе которое могут лишь немногие в городе. И ни для кого не секрет, кто именно эти немногие. Нужное Леммингу здание выглядело таким непрезентабельным на фоне других зданий на острове: будто кто-то по ошибке построил его по чертежам, предназначенным для застройки северно-западной окраины: низкое, пятиэтажное, с совершенно уродливым, залитым оранжевым фонарным светом, жёлтым фасадом. Лемминг поприветствовал вахтёра, по широкой лестнице поднялся на пятый этаж и позвонил в одну из дверей. Открыла ему секретарша – женщина с каре-стрижкой, в очках и узком малиновом платье, подчёркивающим её неплохую фигуру.

– Вам чего, молодой человек? – спросила она раздражённым прокуренным голосом.

– У меня встреча с господином Дарбсом, – спокойно ответил Лемминг.

– У вас-то? – усмехнулась секретарша, полагая, что в свои года Лемминг должен сидеть дома и делать уроки.

– Да. И из-за вашего бестактного вопроса я опаздываю на минуту, поэтому позвольте войти.

Секретарша фыркнула и пропустила Лемминга в узкий захламлённый какими-то коробками коридор. Дверь в кабинет босса находилась в самом конце, и Лемминг быстро дошёл до неё, не заглянув в приоткрытую дверь слева и не приметив, как четыре уставших работника корпели над документами.

Получив разрешение, парень вошёл в кабинет и застыл. Дарбс так же застыл. Оба удивились. Лемминг ожидал увидеть перед собой крепкого и уверенного в себе мужчину, но никак не худого, скрюченного в знак вопроса из-за высокого роста мужичка с измученным лицом, круглыми очками и огромными залысинами. Дарбс же не думал, что человек, с которым он имел продуктивный телефонный разговор по поводу «интересного предложения», окажется подростком. В какой-то момент ему показалось, что всё это розыгрыш. Даже промелькнула мысль выгнать парня, но вместо этого Дарбс протянул ему руку и пригласил сесть на диванчик под окном. Лемминг сел, и Дарбс сел.

– Так значит Вы и есть тот самый исследователь леса? – спросил Дарбc, улыбнувшись, чтобы разрядить обстановку.

– Да, – уверенно ответил Лемминг, доставая из сумки жёлтый конверт, – тут лишь небольшая часть моих исследований: животные, карты, аномалии.

Дарбс открыл конверт и вытащил несколько фотографий. На первой он увидел птицу, формой, размером и клювом напоминающую филина, но с мордочкой, как у кошки; на второй – крупное толстое мохнатое животное на тоненьких лысых лапах; на третьей – кого-то, похожего на медвежонка. Дарбс обратил особое внимание на грызуна на одном из снимков.

– А это кто? Похож на хомяка.

– Я зову его Леммингом. Он способен понимать нашу речь и управлять всеми обитателями леса.

Дарбс ещё раз рассмотрел фотографии, сложил их в конверт и положил к себе на стол.

– Предположим, я верю. Но зачем Вы обратились ко мне? – манера Дарбса делать акцент на слове «вы» раздражала Лемминга, и он решил отзеркалить это.

– У меня есть проект, за основу которого можно взять мои исследования. Мне лишь нужна Ваша, – c ударением, – помощь в его реализации. И местом реализации послужит участок леса, который Вы приобрели.

Дарбс о чём-то задумался.

– И какая мне с этого выгода?

– Огромная!

Лемминг назвал предполагаемый доход. Дарбс вздрогнул и побледнел.

– Шутите?! С такими вот шутками идите домой шутить!

Лемминг тяжело вздохнул.

– Послушайте, господин Дарбс. Я провёл в этом лесу столько времени, сколько люди не живут: однажды я угодил во временную аномалию и смог выбраться из неё дай бог лет через 50, а потом пользовался этой аномалией в своих целях. У меня было время изучить всё: начиная от микробиологии, заканчивая экономической ситуацией нашего города и теорией бизнеса. Если я сказал, что доход будет таким, то он таким и будет.

Дарбс усмехнулся.

– То есть Вы считаете себя гением? Тогда зачем гению помощь такого простолюдина, как я?

– Господин Дарбс… – взмолился Лемминг. – Избавьте, пожалуйста, от дурных вопросов и этой неуместной иронии.

– Хорошо-хорошо, но, если, предположим, на секундочку представить, что Вы неправы, и проект окажется убыточным?

– Я не думаю, что это окажется убыточнее того, что Вы там собирались строить, и Вы поймёте это, когда строители начнут пропадать без вести, а Вам начнут прилетать судебные иски. Один я знаю, где строить безопасно.

– Хм, а почему бы мне просто не купить Ваши исследования?

– Можете, конечно, – усмехнувшись, пожал плечами Лемминг, – но я уверен, что реализовать Вы их не сможете. А ещё оцениваю я их дороговато: за один такой конвертик, что Вы беспардонно положили к себе на стол вместо того, чтобы вернуть, мне, придётся крайне сильно раскошелиться. Впрочем, если Вам это по карману, то я не против.

Дарбс рассмеялся, легонько хлопнув в ладоши, и весело сказал:

– Хороший Вы парень! Давай, попрошу сделать нам по чашечке чая, и обсудим всё в более раскованной атмосфере.

– Хорошо, и давайте перестанем делать глупый акцент на слове «вы».

Дарбс вызвал секретаршу. Через три минуты она закатила в кабинет тележку с чашками, заварочным чайником, сахарницей, нарезанным лимоном и вазой с конфетами.

Переговоры закончились поздней ночью. Лемминг смог убедить Дарбса в необходимости строить цирк. Предстояло много работы. Лемминг предвкушал дни на стройке: как он будет объяснять рабочим, какое дерево трогать можно, а какое нет, и как вечером в кабинете Дарбса за чашечкой чая будут разворачиваться дискуссии по поводу будущих представлений.