Видящий сердца. От Киева до Китая (путь к тебе)

– Они выкуп потребуют, – продолжил староста, глядя в одну точку невидящим взглядом. – А какой с меня выкуп? Все, что было, я на прошлой неделе отдал его же сборщикам. Он же меня и обчистил, а теперь я у него защиты просить должен!

Он ударил кулаком по столу. Посуда на столе подпрыгнула.

– А если… а если им не выкуп нужен? – он понизил голос до отчаянного шепота. – Вы же знаете, какие звери в лесу шастают. Три мужика… и девка молодая, глупая… Они ж ее…

Он задохнулся, не в силах произнести страшные слова. Но воображение каждого тут же дорисовало картину. Трое грязных, вонючих, одичавших от безделья и похоти мужиков. И его Дарина, его ягодка, его кровиночка. Они будут по очереди валить ее на сырую землю, разрывая одежду, затыкая ей рот грязной тряпкой, чтобы не кричала. Они будут пользоваться ею, как общей вещью, смеясь и толкая друг друга, пока ее тело не превратится в одну сплошную рану, а душа не сломается навсегда. И после этого… после этого она им будет не нужна. Живой свидетель им не нужен. Они ее либо прирежут и бросят в овраг на съедение волкам, либо продадут куда-нибудь в степь кочевникам, где она сгинет без следа.

Эта общая, невысказанная, но до боли ясная картина повисла в воздухе. Мужики мрачно засопели, сжимая кулаки. Женщины завыли в голос.

Ратибор смотрел на все это, и его сердце сжималось от холодного, трезвого понимания. Он видел ауры этих людей. Видел, как их страх, как черви, проедает их волю. Видел, как их гнев бесцельно мечется внутри, не находя выхода. Они были как стадо овец, у которого волк утащил ягненка. Они могли только блеять, сбиваться в кучу и ждать пастуха. Но пастух был далеко и не спешил на помощь.

Он посмотрел на старосту – сломленного, раздавленного горем человека, который уже похоронил свою дочь в своих мыслях. И понял, что ждать здесь нечего. Никто из этих людей, при всем их горе, не решится пойти в лес по следу разбойников. Они боялись. Боялись леса, боялись разбойников, боялись смерти.

И тогда решение, которое зрело в нем, окончательно оформилось.

Он перевел взгляд на больную девочку, спящую у него на руках. Два дела. Две судьбы. И обе каким-то образом оказались в его руках.

– Еремей, – сказал он тихо, но так, что его услышали все. – От боярина помощи не будет. Ты и сам это знаешь.

Все головы повернулись к нему. Староста поднял на него усталый взгляд.

– А что ты предлагаешь, охотник? – спросил он без особой надежды. – Пойти в лес с вилами?

– Не с вилами, – ответил Ратибор. – Я пойду один.

В избе на мгновение стало так тихо, что был слышен треск лучины в углу.

Глава 16: Под опекой ведуньи

Слова Ратибора "я пойду один" упали в густую, пропитанную горем тишину, как камень в стоячую воду. По избе прошла волна недоверчивого шепота. Один? Против троих разбойников? Мужики переглядывались. Кто-то смотрел с сомнением, кто-то – с робкой надеждой, а кто-то – с откровенным недоверием. Этот охотник, вечный одиночка, всегда был себе на уме. Может, он просто похваляется?

Староста вскинул на него глаза. В них мелькнула искра надежды, но тут же погасла под слоем отчаяния.

– Ты… один? Не дури, парень. Они тебя на первом же привале на ножи поднимут.

– Это мое дело, – коротко ответил Ратибор. Его спокойствие раздражало и одновременно внушало необъяснимое доверие. – Но прежде мне нужно кое-что сделать.

Он развернулся и вышел из душной, полной чужого горя избы, не обращая внимания на перешептывания за спиной. На руках у него по-прежнему спала Леля. Ее дыхание было поверхностным и частым. Ему нужно было торопиться.

Путь к избушке Аглаи он проделал почти бегом. Туман еще не рассеялся, и скрюченные ивы у болота казались призраками, протягивающими к нему свои костлявые руки. Дверь, как и в прошлый раз, открылась сама, скрипнув в знак приветствия.

Внутри было теплее и суше, чем снаружи. Аглая сидела у очага, перебирая в костяных пальцах какие-то сухие корешки. Она даже не подняла головы, когда Ратибор вошел.

– Вижу, не с пустыми руками вернулся из города, – проскрипела она. – Принес новую беду в мою глушь.

Ратибор подошел ближе.

– Мать Аглая. Ей нужна помощь. Она больна. В ней сидит хворь, которая жрет ее изнутри. Я вижу это.

Он осторожно опустил Лелю на лежавшую у очага старую медвежью шкуру. От тепла девочка застонала во сне и свернулась калачиком. Аглая, наконец, отложила свои коренья. Она медленно, со скрипом старого дерева, поднялась и подошла к девочке. Она не коснулась ее. Она просто стояла над ней, и ее пронзительные, как льдинки, глаза, казалось, заглядывали внутрь маленького, измученного тела.

Ратибор наблюдал за ее аурой. Фиолетовое сияние вокруг ведуньи стало плотнее, интенсивнее. Она словно сканировала девочку, читала ее, как открытую книгу.

– Не хворь это, – наконец, произнесла она. – Не та, что лечат травами. Ее душа надорвана, как старая ткань. И в эту дыру лезет всякая мразь. Духи голода, страха, отчаяния… они впились в нее, как пиявки. Жрут ее жизненную силу. Еще пара дней, и они сожрут ее дочиста.

Аглая выпрямилась и посмотрела на Ратибора.

– Игрушку себе нашел, охотник? Думал, выкупил, отогрел – и она зацветет, как весенний цветок? Таких ломают раз и навсегда. Ее били, морили голодом, имели… – ведунья произнесла последнее слово без всяких эмоций, как констатацию факта. – Мужчины. Такие же, как ты. Она боится самого твоего запаха, твоего дыхания.

От ее слов Ратибора передернуло. Он видел, что девочка страдает, но не представлял себе всего ужаса. Он почувствовал приступ глухой, холодной ярости на тех безликих тварей, которые сделали это с ребенком.

– Я не мог оставить ее там, – глухо сказал он.

– Знаю, – кивнула Аглая. Ее взгляд чуть смягчился. – Сердце у тебя не каменное. Хоть и глупое. Оставишь ее у меня?

– Да. У нас в деревне беда. Дочь старосты украли разбойники. Я иду за ней.

Ведунья хмыкнула.

– Одна беда тянет за собой другую. Всегда так. Хочешь поиграть в героя? В спасителя? Глупо. Но я вижу, что тебя не отговорить.

Она снова посмотрела на девочку, потом на него.

– Хорошо. Оставляй ее. Я попробую залатать ее душу, пока ты будешь рисковать своей шкурой. Это будет долго. И не факт, что получится. Ее воля к жизни почти иссякла. Но я попробую. Может, хоть для этого твой дар на что-то сгодится. Иди. И постарайся не сдохнуть. От тебя теперь зависит не одна жизнь.

Это было ее благословение. Суровое, без лишних сантиментов, но Ратибор почувствовал благодарность. Он знал, что оставляет Лелю в единственных руках, которые могли ей помочь.

Он бросил последний взгляд на маленькую фигурку на медвежьей шкуре. Ее личико во сне было почти спокойным.

– Ее зовут Леля, – сказал он.

– У нее нет имени, – отрезала Аглая. – Имя – это часть души. А ее душа сейчас в клочьях. Если выживет, сама себе выберет. А теперь иди. Твое дело ждет. И они не будут сидеть на месте.

Ратибор кивнул и вышел из избы. Утренний туман начал рассеиваться. Впереди его ждал лес, след и трое мужчин, которые не ждали, что за ними по пятам пойдет охотник, видящий не только следы на земле, но и грязные отпечатки их черных душ.

Глава 17: По следу духов

Выйдя от Аглаи, Ратибор не пошел в деревню. Он не нуждался в благословениях старосты, советах мужиков или слезливых проводах женщин. Все это было лишь шумом, который мешал сосредоточиться. Он обогнул село и направился прямиком к тому месту, где, по словам соседей, следы уходили в лес.

Он вернулся в свою стихию. Городской гвалт и деревенская суета остались позади. Здесь, в тишине леса, он снова был дома. За спиной – верный лук и полный колчан стрел. У пояса – длинный охотничий нож. Он проверил, хорошо ли сидит рукоять в ладони, коснулся тетивы. Все было на месте. Он был готов.

Следы он нашел сразу. Грубые, смазанные отпечатки сапог на влажной после ночи земле. Любой охотник мог бы пойти по этому следу. Но Ратибор видел не только это.

Он присел на корточки, закрыл глаза и глубоко вдохнул, настраивая свое зрение, переводя его с физического плана на духовный, как это учила его Аглая. Когда он снова открыл глаза, мир преобразился.

Отпечатки сапог на земле не просто были вмятинами. Они фосфоресцировали, источая слабое, тошнотворное свечение. Это была не аура, а ее отбросы. Грязь, оставленная душами разбойников. Тусклый, буро-серый цвет страха похищенной девушки смешивался с грязновато-красными, полными похоти и жестокости пятнами аур ее похитителей. След был не просто виден – он смердел. Смердел насилием и злом.

Ратибор встал и пошел. Он двигался быстро, но беззвучно, ставя ноги с той точностью, на которую способен лишь тот, кто провел в лесу всю жизнь. Он не просто шел по следу, он плыл по течению этой грязной духовной реки.

Его дар открывал ему всю картину произошедшего.

Вот здесь, у старой ольхи, они остановились. Отпечаток ауры Дарины становился ярче, вспыхивал паническим, кричащим алым цветом. Она пыталась вырваться, кричать. Рядом с этим пятном паники – багровый, злой сгусток ауры одного из разбойников и резкий след его удара – грязное, похожее на кляксу, пятно боли. Он ударил ее, чтобы замолчала.

Дальше они тащили ее силой. Отпечатки ее маленьких ног смазаны, а рядом – глубокие, уверенные следы троих мужчин. Их ауры были разными, как оттенки грязи.

Один был вожаком. Его след был самым сильным – темно-красный, самоуверенный, пропитанный тупой, бычьей жестокостью. Он не испытывал ни страха, ни сомнений. Для него это было просто работой или развлечением.

Второй был слабее, трусливее. Его аура была грязно-желтой, полной жадности и страха одновременно. Он боялся вожака, но жаждал добычи. Такие всегда бьют в спину, когда представится удобный случай.

Третий был самым мерзким. Его аура была цвета запекшейся крови с зелеными прожилками чистой, животной похоти. Он не думал ни о выкупе, ни об опасности. Он думал только о девушке. Он шел ближе всех к ней, и его аура буквально облизывала ее испуганное, трепещущее свечение. От этого зрелища у Ратибора свело скулы. Именно этот был опаснее всех, потому что был самым непредсказуемым. Именно он мог убить ее просто от переизбытка возбуждения или от злости, что она недостаточно покорна.

Ратибор шел, и лес говорил с ним. Духи деревьев, потревоженные злом, что прошло мимо, указывали ему путь. Маленькие лесовики, прятавшиеся во мху, выглядывали и беззвучно показывали направление, куда ушли те, кто нес с собой боль и страх. Весь лес был на его стороне. Он чувствовал его поддержку. Он был не просто охотником, преследующим добычу. Он был рукой этого леса, его иммунной системой, выслеживающей болезнь, чтобы вырезать ее.

Скорость разбойников была невелика. Они были уверены, что за ними никто не погонится так быстро. Они не скрывались, шли напролом, ломая ветки. Разорванный клочок платья Дарины, зацепившийся за куст, для Ратибора светился beacon of a lighthouse, маяком отчаяния. Он прикоснулся к ткани – она была еще теплой.

Они были близко. Не больше часа ходу.

Солнце поднималось все выше, но в сердце Ратибора нарастал холод. Он уже не думал о деревне, о старосте или даже о Дарине. Он думал о трех грязных пятнах, что оскверняли его лес. Он думал о том, как сотрет их с лица земли. В нем не было гнева. Лишь ледяная, спокойная, абсолютная решимость.

Охота началась. И он знал, что в этой охоте будет только один победитель.

Глава 18: Ночная вылазка

День катился к вечеру. Ратибор не останавливался ни на миг, лишь изредка припадая к ручью, чтобы смочить пересохшее горло. Голод он утолял горстью сушеных ягод из мешочка у пояса – привычка охотника, всегда готового к долгой погоне. Он чувствовал, как расстояние сокращается. Грязный след аур становился все свежее, все концентрированнее. Словно он шел по запаху разлагающейся плоти, который становился все сильнее.

Когда лес начали окутывать лиловые сумерки, он стал еще осторожнее. Ночь была его союзником. В темноте его дар обострялся, и ауры светились отчетливее на фоне угасающего мира.

Он нашел место их дневного привала. Небольшая поляна, втоптанная трава. Здесь они ели. Ратибор увидел остатки еды и… клочки ауры Дарины, полные унижения и страха. Рядом с ними – триумфальные, самодовольные багровые пятна разбойников. Здесь они глумились над ней. Не так, как он опасался, еще не до конца, но он чувствовал липкий след их грязных рук на ее ауре, слышал беззвучное эхо их сальных шуточек. Ярость, холодная и острая, как осколок льда, кольнула его в самое сердце. Он сжал рукоять ножа так, что побелели костяшки.

С наступлением полной темноты он ускорил шаг. Теперь его вели не только следы. Весь лес был на его стороне. Старый, поросший мхом лесовик, которого Ратибор когда-то не тронул, высунулся из-под корней и молча указал скрюченным пальцем направление. По верхушкам деревьев пронесся беззвучный шепот дриад, передавая друг другу: «Он идет». Они раздвигали перед ним ветви, глушили треск сушняка под его ногами. Он двигался как призрак, как неотвратимая часть самой ночи.

Примерно за полверсты до лагеря он почувствовал его. Дымок костра, почти невидимый глазу, но ясно ощутимый обонянием. А главное – световое пятно в духовном зрении. Грязный, пульсирующий гнойник в чистом, темном теле ночного леса.

Ратибор сбросил с плеч лук, чтобы не мешал. Сейчас оружием ему будут нож и темнота. Он пополз, прижимаясь к земле, сливаясь с ней, становясь тенью. Подполз к краю оврага и замер, глядя вниз.

Внизу, на дне оврага, горел небольшой костер. У огня сидели трое. Он сразу узнал их по аурам.

Вожак – крупный, бородатый мужик с тяжелой челюстью – жадно рвал зубами мясо. Его багровая аура лениво пульсировала от сытости и предвкушения.

Второй, трусливый, с грязно-желтой аурой, сидел чуть поодаль, постоянно озираясь на тени.

И третий. Тот, с похотливой аурой цвета гниющей вишни. Он не ел. Он сидел у дерева, к которому была привязана Дарина, и смотрел на нее. Просто смотрел, не отрываясь, как змея смотрит на кролика. От его взгляда исходили липкие, грязные щупальца, которые пытались пробить ее слабеющую защитную оболочку.

Сама Дарина сидела, съежившись. Ее платье было разорвано, волосы спутаны. Она не плакала. Она просто смотрела в землю пустыми глазами. Ее аура, некогда яркая и полная жизни, теперь была маленьким, тусклым, дрожащим огоньком, почти полностью поглощенным серостью страха и безнадеги. Веревка натирала ей запястья. Кляп во рту не давал кричать.

– Ну что, атаман, может, хватит жрать? – просипел третий, не отрывая взгляда от девушки. – Пора и девкой заняться. А то заскучала, поди.

Вожак громко рыгнул, вытирая жирные руки о штаны.

– Успеется. Пусть отдохнет. Мне она нужна живая и… товарного вида, когда за выкупом пойдем. А ты, Федька, как только до нее дорвешься, так всего зверя из себя выпустишь. Можешь и придушить ненароком. После меня – развлекайтесь, сколько влезет.

– Так может, уже пора? – не унимался Федька, его голос стал хриплым от возбуждения. – Ночка-то длинная…

– Я сказал, после меня! – рявкнул вожак. Он был главным, и его слово было законом. Он поднялся, потянулся, хрустнув костями. – Сейчас поспим по очереди. Ты, Сенька, – он кивнул на трусливого, – первый на страже. А мы с Федькой пока согреемся… у огня.

Это был момент. Момент, которого Ратибор ждал. Пока они самоуверенны, расслаблены и заняты своими животными инстинктами.

Он достал нож. Лезвие холодно блеснуло в отсветах костра. Он был не человеком. Он был хищником. Воплощенной местью этого леса.

Он начал бесшумно сползать в овраг.

Глава 19: Три тени в ночи

Тишина в овраге была обманчивой. Она была наполнена треском костра, сытым сопением вожака и тяжелым, похотливым дыханием Федьки. Третий, Сенька, сел спиной к склону, положив рядом ржавый топор. Его трусливая желтая аура металась, реагируя на каждый шорох в ночном лесу. Он был самой слабой, но и самой нервной точкой в их обороне. С него и нужно было начинать.

Ратибор двигался, как тень, скользя по влажной траве на склоне оврага. Он был над Сенькой, в нескольких шагах позади него. Разбойник смотрел на огонь, на Дарину, куда угодно, но не в непроглядную темноту у себя за спиной.

Ратибор не дал ему шанса. Один прыжок. Он не издал ни звука. Левая рука, как стальной обруч, зажала Сеньке рот, вдавливая его голову в землю. Правая, с зажатым в ней ножом, нашла мягкое место под подбородком и вошла по самую рукоять вверх, в мозг. Тело Сеньки судорожно дернулось один раз, потом обмякло. Его желтая аура лопнула, как гнойный нарыв, и погасла. Ратибор выдернул нож и бесшумно опустил труп на землю. Все заняло не больше трех секунд.

Вожак и Федька, сидевшие у костра, ничего не заметили.

Теперь Федька. Похотливый. Он сидел ближе к Дарине, отвернувшись от вожака, и что-то шептал ей. Его аура цвета гниющей вишни вибрировала от нетерпения. Ратибор обошел костер по широкой дуге, оставаясь в глубокой тени. Он подошел со спины, ступая так легко, что даже потревоженные им листья не издали ни шороха.

Федька почувствовал опасность за мгновение до удара. Животный инстинкт, инстинкт насильника, который всегда ждет возмездия. Он начал оборачиваться, его глаза расширились. Но было поздно.

Ратибор не стал резать ему горло. Для таких, как он, была уготована другая смерть. Он ударил его ножом в основание позвоночника, между лопаток. Удар был точным и страшным. Лезвие с хрустом прошло между позвонками, перерубая спинной мозг. Федька не издал ни звука. Он просто обмяк, как мешок с требухой. Его тело рухнуло вперед, но он был еще жив. Глаза его, полные ужаса, смотрели на Ратибора, рот беззвучно открывался, а нижняя часть тела уже была парализована. Он не мог ни пошевелиться, ни закричать. Его мерзкая аура не погасла, она начала корчиться, съеживаться, наполняясь ледяным ужасом понимания. Ратибор оставил его так – умирать медленно, в полном сознании своего бессилия.

Только теперь обернулся вожак. Он услышал не звук, а скорее почувствовал, как изменился воздух. Увидел замершую, неестественную позу Федьки и тень, что выросла за его спиной.

– Какого х… – начал он, неуклюже вскакивая на ноги и хватаясь за меч, что лежал рядом.

Но Ратибор уже летел на него через костер. Он прыгнул прямо сквозь пламя, как дух мщения. Искры и горящие угли посыпались во все стороны. На мгновение его силуэт стал черным на фоне оранжевого пламени.

Вожак был силен и опытен в драках. Он успел выставить меч, отбивая первый, отвлекающий выпад ножа Ратибора. Металл лязгнул о металл. Но Ратибор и не целился в меч. В левой руке у него был зажат камень, который он подобрал на склоне. И пока вожак был занят ножом, Ратибор с размаху ударил его этим камнем по руке, державшей меч.

Раздался сухой, трескучий звук ломающейся кости. Меч с дребезжанием выпал из ослабевших пальцев. Вожак взревел от боли и ярости, его багровая аура вспыхнула, как пожар. Он бросился на Ратибора, пытаясь свалить его, задавить массой, разорвать зубами.

Это была схватка двух зверей. Они покатились по земле, рыча и нанося друг другу удары. Вожак был тяжелее, но Ратибор был быстрее и злее. Ярость разбойника была горячей и слепой. Ярость Ратибора – ледяной и расчетливой.

Они катались по углям, по пыли, по крови. Вожак пытался дотянуться до горла Ратибора своей здоровой рукой. Но Ратибор извернулся, подмял его под себя. Левая рука сдавила глотку разбойника, перекрывая воздух. Правая все еще сжимала нож.

Вожак хрипел, его глаза вылезали из орбит. Его багровая аура билась в конвульсиях, как подстреленная птица. Он смотрел в глаза Ратибора и видел в них не человека, а саму смерть – спокойную, неотвратимую, безжалостную.

Ратибор не стал перерезать ему горло. Он медленно, с силой, вонзил лезвие ему в бок, под ребра, и провернул. Это была медленная, мучительная смерть, которую тот заслужил. Вожак захрипел, из его рта хлынула кровь, смешиваясь с грязью. Его тело в последний раз содрогнулось и затихло. Аура, вспыхнув, погасла.

В овраге снова воцарилась тишина. Нарушало ее лишь потрескивание костра и тихий, предсмертный хрип парализованного Федьки.

Ратибор поднялся. Он был весь в крови – своей и чужой, – в грязи, в саже. Он тяжело дышал, адреналин еще гудел в ушах. Он посмотрел на дело своих рук: три трупа, три погасшие ауры, три куска мяса, что еще недавно были людьми. Он не чувствовал ни удовлетворения, ни жалости. Лишь пустоту. Работа была сделана.

Он подошел к Федьке. Тот все еще был жив. В его глазах стоял немой, животный ужас. Ратибор без слова сочувствия и без капли ненависти, как будто прихлопывая ядовитое насекомое, закончил его мучения одним быстрым движением ножа.

Теперь все. Лес был очищен.

Он повернулся к Дарине. Она смотрела на него огромными, полными ужаса и благоговения глазами. Она видела все. И теперь он, ее спаситель, был для нее страшнее тех, кто ее похитил.

Глава 20: Спасённая

Кровавая работа была закончена. Тишина, опустившаяся на овраг, была густой и тяжелой, как погребальный саван. Ратибор стоял посреди этого маленького, рукотворного ада, тяжело дыша. Запах свежей крови, пота и смерти смешивался с дымом костра. Он вытер лезвие ножа о штаны убитого вожака и вложил его в ножны.

Только теперь он повернулся к Дарине.

Она все еще сидела, привязанная к дереву, с кляпом во рту. Она не отрывала от него взгляда. Ее глаза были огромными, темными провалами на бледном лице. В них плескался целый ураган чувств: остаточный ужас от того, что она пережила с разбойниками, свежий шок от жестокости, с которой ее спасли, и что-то еще, совершенно новое, – благоговейный трепет, граничащий с обожествлением.

Он, Ратибор, которого она знала с детства как молчаливого, немного странного, но красивого парня, на которого она тайно вздыхала, – этот парень только что на ее глазах превратился в безжалостного демона ночи. Он двигался как тень, убивал без звука и колебаний, а его глаза в отсветах костра горели холодным, нечеловеческим огнем. Она видела, как он прыгнул через костер, как сломал руку вожаку, как они катались по земле, и как он, наконец, убил его – медленно, страшно, глядя прямо в глаза своей жертве.

Этот человек был для нее сейчас страшнее тех троих, что ее похитили. Но этот человек был ее спасителем. Этот первобытный, ужасающий образ навсегда выжег в ее сознании все ее девичьи мечты, заменив их чем-то более сильным, более глубоким и опасным.

Ратибор подошел к ней. Она вздрогнула, когда его тень накрыла ее. Он опустился перед ней на колени. От него пахло кровью. Она инстинктивно вжалась в ствол дерева.

Он ничего не сказал. Просто достал свой нож, и она снова вздрогнула. Но он не прикоснулся к ней. Он одним быстрым движением перерезал веревки на ее запястьях, а затем – те, что стягивали ее лодыжки. После этого он осторожно, стараясь не касаться ее лица, вытащил изо рта грязный, пропитанный слюной кляп.

Дарина судорожно вздохнула, закашлялась. Воздух обжег ее натертое горло.

– Ратибор… – ее имя прозвучало как шепот, как молитва.

С ее запястий, из-под веревок, сочилась кровь. Кожа была стерта до мяса. Он посмотрел на ее раны, потом на ее разорванное платье, обнажавшее плечо и часть груди. Он молча снял с себя верхнюю рубаху – ту самую, которую утром отдавал Леле и которую снова надел, вернувшись от Аглаи. Она была чистой. Он протянул ее Дарине.

– Надень. Холодно.

Его голос был спокойным, почти безразличным. Этот контраст с той яростью, которую она только что видела, пугал и завораживал одновременно.

Дарина дрожащими руками взяла рубаху. Ткань еще хранила тепло его тела. Она с трудом натянула ее поверх своего разорванного платья. Рубаха была огромной, скрывала ее почти до колен. Она зарылась лицом в ворот, вдыхая его запах – запах пота, леса и чего-то еще, только его, Ратибора. Этот запах, смешанный с запахом крови, пьянил и успокаивал.

Она подняла на него заплаканные глаза.

– Я думала… я думала, они…

– Они тебя не тронули, – сказал он, констатируя факт, который прочитал по ее ауре. Она была испачкана страхом и унижением, но не осквернена насилием до конца. Вожак не успел. – Ты в порядке.

В его словах не было ни сочувствия, ни нежности. Лишь констатация факта. Но для нее это прозвучало как самое главное заверение в мире.

И тут ее прорвало. Защитные барьеры, которые она выстраивала весь день, рухнули. Она зашлась в беззвучных рыданиях, сотрясаясь всем телом. И, не отдавая себе отчета в том, что делает, она подалась вперед и вцепилась в его торс, утыкаясь ему в грудь.

Его тело было твердым, как скала. Мышцы под кожей напряглись от неожиданности. Он не привык к таким прикосновениям. Она же, наоборот, чувствовала под щекой биение его сердца, ощущала его тепло. Она вдыхала его запах. Это был запах безопасности. Абсолютной, неоспоримой безопасности.