Видящий сердца. От Киева до Китая (путь к тебе)

Она подняла на него глаза. В них стояли слезы, но это были слезы счастья. И в них было приглашение. Прямое, бесстыдное, отчаянное. Она была готова лечь с ним прямо здесь, на этой площади, на глазах у всех. Она была готова кричать от наслаждения под ним, чтобы весь мир знал, кому она принадлежит. Ее аура пылала так ярко, что почти обжигала. Она была переполнена желанием, благодарностью и готовностью на все.

Ратибор смотрел на нее и чувствовал, как его снова затягивает в ловушку. Он спас ее свободу, но взамен она добровольно отдавала ее ему в рабство. И он не знал, что страшнее: похоть боярина или эта всепоглощающая, одержимая любовь. Он понимал, что эта ночь еще не закончена. И самое сложное испытание ждало его впереди – не на поле боя, а в разговоре с этой спасенной им девушкой.

Глава 32: Горькая правда

Пир продолжался, теперь уже с удвоенной силой. Но Ратибору было не до веселья. Он чувствовал на себе прожигающий, обожающий взгляд Дарины, и этот взгляд был тяжелее любого доспеха. Он кивнул ей и молча пошел прочь от костра, в сторону своего дома на краю деревни. Он знал, что она пойдет за ним.

Так и случилось. Она последовала за ним, как тень. Когда они отошли достаточно далеко от шума и света пира, оказавшись в тишине под звездным небом, она догнала его и взяла за руку. Ее пальцы были горячими и дрожали.

– Ратибор… – снова прошептала она.

Он остановился и повернулся к ней. В полумраке ее лицо казалось еще более прекрасным и одухотворенным. Глаза блестели от слез и возбуждения. Она сделала шаг к нему, намереваясь обнять, прижаться всем телом, отдать себя без остатка.

Он мягко, но настойчиво остановил ее, положив руки ей на плечи.

– Дарина, нам нужно поговорить.

Она замерла, удивленная его серьезным тоном. Она ожидала чего угодно: страстных объятий, грубых поцелуев, слов любви или просто молчаливого обладания, на которое она была полностью согласна. Но не этого.

– О чем? – ее голос дрогнул. – Разве нужны слова? Я все для тебя сделаю. Все, что прикажешь.

– Послушай меня, – сказал он, глядя ей прямо в глаза, чтобы она поняла всю серьезность его слов. – То, что я сделал… я сделал, потому что должен был. Потому что никто другой бы не сделал. Не потому, что…

Он искал нужные слова, но их было трудно найти. Как объяснить ей, не разбив ее сердце вдребезги?

– Я спас тебя, потому что это было правильно. Но это не значит, что ты мне что-то должна. Это не значит, что я… что ты… принадлежишь мне.

Ее сияющее лицо начало медленно меркнуть. Улыбка сползла с губ. В ее глазах появилось недоумение и зарождающийся страх – страх быть отвергнутой в тот самый момент, когда она была уверена в своем счастье.

– Но… но ты бился за меня, – пролепетала она. – Ты поставил на кон свою жизнь. Разве это не для того, чтобы… чтобы я была твоей?

И тут Ратибор понял всю глубину пропасти между ними. Она жила в простом мире, где мужчина бьется за женщину, чтобы владеть ею. Он же жил в мире, где долг, честь и какое-то внутреннее чувство справедливости были важнее обладания.

Он глубоко вздохнул. Сказать правду было все равно что ударить ее ножом. Но ложь была бы еще большей жестокостью.

– Дарина, я ухожу, – сказал он наконец, прямо и без обиняков.

Она застыла, не понимая.

– Куда? На охоту? Надолго?

– Далеко и надолго. Может быть, навсегда, – его слова падали, как ледяные камни. – Через две недели я уплываю в Царьград.

Царьград. Это слово прозвучало как приговор. Это было так далеко, так нереально, что все равно что на тот свет.

– Зачем? – ее голос был едва слышен.

– Я должен. У меня свой путь, – просто ответил он.

И тут она все поняла. Всю горькую, страшную правду. Он спас ее, он бился за нее, он стал ее богом – но он не хотел ее. Он не собирался оставаться с ней, строить дом, растить детей. Он просто сделал то, что сделал, и теперь собирался уйти, оставив ее с ее разбитыми мечтами и ненужной любовью.

Боль на ее лице была так велика, что Ратибору стало почти физически больно на нее смотреть. Ее пылающая аура погасла в одно мгновение, съежилась и стала серой, как пепел. Слезы, которые стояли в ее глазах, наконец, хлынули потоком. Но это были уже не слезы счастья. Это были горькие, обжигающие слезы унижения и потери.

– Значит… все это… было не для меня? – прошептала она сквозь рыдания.

– Это было и для тебя тоже, – тихо сказал он. – Но не только. Я не могу остаться, Дарина. Я не тот, кто тебе нужен. Тебе нужен хороший муж, хозяин. А я… я охотник. Мой дом – дорога.

Он помолчал, давая ей немного прийти в себя. Потом заговорил снова, и его голос был мягким, почти умоляющим.

– Но я хочу попросить тебя об одной услуге. О последней.

Она подняла на него заплаканное лицо, не понимая, чего он еще может от нее хотеть.

– Присмотри за моим домом, пока меня не будет. И… присмотри за Лелей. Той девочкой. Аглая будет ее лечить, но ей нужен будет кто-то… кто-то с добрым сердцем рядом. Кто научит ее снова доверять людям. Я знаю, ты сможешь. В тебе много доброты.

Это был хитрый, но необходимый ход. Он давал ей цель. Он давал ей поручение от него, ее героя. Он связывал ее с собой невидимой нитью ответственности. Это не могло заменить любовь, но могло помочь ей пережить боль.

– Ты просишь меня… позаботиться о ней? О той, что…

– Да. Прошу. Больше мне попросить некого, – твердо сказал он. – Ты единственная, кому я могу это доверить.

Он ждал ее ответа. Это была самая жестокая и самая необходимая вещь, которую он делал в своей жизни. Он спас ее тело и душу, а теперь разбивал ей сердце. Но он не видел другого выхода. Дать ей ложную надежду было бы еще страшнее.

Глава 33: Женское сердце

Его просьба была ударом под дых, куда более болезненным, чем его признание об уходе. Он не просто отвергал ее. Он просил ее позаботиться о той, в ком она уже видела причину своего несчастья, свою невольную соперницу. Он просил ее стать нянькой для другой, пока он будет где-то там, в своем сказочном Царьграде.

Дарина смотрела на него, и внутри нее бушевала буря.

Первым чувством была острая, режущая боль обиды. Она, Дарина, первая красавица на селе, дочь старосты, готовая отдать ему все, – и он предпочел ей эту… заморскую замарашку? Эту немую, больную девочку, подобранную на помойке? Гордость кричала в ней. Хотелось бросить ему в лицо злые, обидные слова. Назвать его бессердечным, жестоким. Сказать, чтобы он сам заботился о своей находке.

Потом пришла ярость. Как он смеет? Как он смеет так с ней поступать? Он разжег в ней пожар, заставил ее поверить в чудо, а теперь просто заливает это пламя ледяной водой и просит позаботиться об углях. Хотелось ударить его, вцепиться в его сильные плечи, кричать, плакать, требовать. Заставить его увидеть, что он теряет.

Но за обидой и яростью было нечто третье, более глубокое. Это была ее любовь к нему. Безумная, одержимая, но все-таки любовь.

Она смотрела на его лицо, освещенное далекими отсветами пиршественного костра. Усталое, серьезное, с жесткими складками у рта. Это было лицо воина, лицо одиночки. Она вспомнила его глаза в тот момент, когда он стоял перед боярином. В них не было места для нее, для тихой семейной жизни, для женской ласки. В них была дорога, была цель, которую она не могла понять. И она осознала с жестокой ясностью: он не врал ей. Он действительно был другим. Он был как дикий сокол, которого нельзя посадить в клетку, даже в золотую.

И он просил ее. Не приказывал, не требовал. Просил. Он, ее герой, победивший разбойников и боярина, просил ее, простую деревенскую девушку, о помощи. Он доверял ей. "Ты единственная, кому я могу это доверить". Эта фраза эхом отдавалась в ее голове. Он доверял ей самое ценное, что у него здесь оставалось – свой дом и спасенную им жизнь.

Эта мысль начала медленно гасить пламя обиды. Если она откажет ему, что тогда? Она покажет свою мелочность, свою обиженную гордость. Он увидит в ней лишь капризную девчонку, какой она, по сути, и была. Он уйдет с разочарованием, и эта последняя ниточка, связывающая их, оборвется навсегда.

Но если она согласится…

Если она согласится, она останется частью его жизни. Даже когда он будет далеко. Он будет думать о ней, как о той, что хранит его дом. Он будет помнить о ее доброте. И, может быть, когда-нибудь, устав от своих странствий, он вернется. И она будет здесь. Ждать его. Верная, преданная, выполнившая его просьбу.

Это была тонкая, призрачная, но все же надежда.

Она сделала глубокий, судорожный вдох, пытаясь успокоить рыдания. Она посмотрела на свои руки, потом на его. Она была дочерью старосты, она привыкла, что ее желания исполняются. Но этот мужчина был из другого теста. Чтобы быть рядом с ним, нужно было не требовать, а отдавать. Не владеть, а служить.

И она сделала свой выбор.

– Хорошо, – прошептала она. Голос был хриплым и надтреснутым, но в нем уже не было истерики. Была лишь глубокая, бесконечная печаль. – Я сделаю, как ты просишь.

Она подняла на него глаза. В них все еще стояли слезы, но теперь в них была и какая-то новая, взрослая решимость.

– Я присмотрю за твоим домом. И за… за Лелей. Я буду носить ей еду. Я буду говорить с ней. Я буду… как старшая сестра.

Ратибор почувствовал огромное облегчение. Он не ожидал от нее такой силы. Он увидел, что за ее девичьей влюбленностью скрывается что-то более глубокое. Он протянул руку и мягко, почти невесомо, вытер слезу с ее щеки. Это было первое нежное прикосновение за весь вечер.

От этого простого жеста ее сердце замерло и снова забилось, как сумасшедшее.

– Спасибо, Дарина, – сказал он искренне. – Я этого не забуду.

"Не забывай", – прокричала ее душа. "Только не забывай меня".

Но вслух она лишь кивнула.

– Иди, – сказал он. – Возвращайся на пир. Тебя ждут. А мне нужно побыть одному.

Она развернулась и, не оглядываясь, пошла обратно к огням праздника, унося с собой свое разбитое, но почему-то полное странной, горькой гордости сердце. Она проиграла. Но в этом поражении она нашла новую себя. Женщину, которая умеет не только брать, но и отдавать. Любить, не ожидая ничего взамен. Почти ничего. Только надежду на то, что когда-нибудь ее сокол вернется в свое гнездо, которое она будет для него беречь.

Глава 34: Дар ведуньи

Следующие полторы недели пролетели как один день. Ратибор готовился. Он не лежал на печи, упиваясь своей славой. Он охотился, заготавливал мясо в дорогу, чинил свою одежду и снаряжение. Деревня относилась к нему с благоговейным трепетом. Мужики замолкали, когда он проходил мимо, женщины опускали глаза. Дарина сдержала свое слово. Каждый день она приходила к его избе, приносила то краюху хлеба, то кувшин молока. Она ничего не спрашивала, лишь смотрела на него своими огромными, печальными глазами, и в этом взгляде было больше, чем в любых словах. Иногда он видел ее играющей с Лелей у дома Аглаи. Девочка все еще боялась людей, но к Дарине, кажется, начинала привыкать.

Накануне ухода, на рассвете, Ратибор в последний раз пошел к болоту.

Избушка Аглаи встретила его привычным молчанием. Он вошел без стука. Ведунья сидела на своем обычном месте, но в этот раз она что-то вырезала маленьким, кривым ножичком из куска старой, пожелтевшей кости.

– Пришел прощаться, видящий? – спросила она, не поднимая головы.

– Да, мать Аглая, – Ратибор положил на стол свой прощальный дар: связку отборных беличьих шкурок и большой кусок пчелиного воска, который он выменял у пасечника. – Завтра ухожу. Благодарю тебя за все. За Лелю… и за науку.

– Благодарить будешь, если живым вернешься, – проскрипела она. – А это еще не факт. Мир большой, а дураков с острыми ножами в нем еще больше. А уж всякой нечисти, что к твоей силе, как мухи на мед, слетится, – и не сосчитать.

Она, наконец, подняла на него свои ледяные, всевидящие глаза.

– Думаешь, готов? Думаешь, я тебя всему научила? Я тебе дала лишь азбуку. Показала, как отличить одну букву от другой. А читать книги тебе придется самому. И часто – в темноте и наощупь.

Она протянула ему то, что вырезала. Это был небольшой оберег, размером с его ладонь. Он был вырезан из старой кости, гладкой и теплой на ощупь. На нем было изображено сложное переплетение символов, в центре которого был глаз. Всевидящий глаз.

– Возьми.

Ратибор осторожно взял оберег. Как только он коснулся его, он почувствовал, как по руке пробежала теплая, сильная волна. Предмет был живым. Он пульсировал силой.

– Что это? – спросил он шепотом.

– Кость древнего лесного духа, хозяина этих мест, что сгинул сотни лет назад. Я хранила ее для особого случая. Я вплела в нее твою силу, замкнула ее, усилила, – она говорила медленно, и ее слова были как заклинание. – Этот оберег – не побрякушка. Это костыль для твоей души. И оружие.

Она подалась вперед.

– Он поможет тебе видеть яснее. Отделять ложь от правды не только в аурах, но и в словах. Он усилит твой дар, сделает его острее.

Она ткнула костлявым пальцем в оберег.

– Он будет защищать тебя. От мелкой нечисти, от сглаза, от морока. Они будут обходить тебя стороной. Но помни: против сильных духов, против тех, кто равен тебе или сильнее, он не поможет. Он лишь предупредит тебя об опасности. Даст тебе время на то, чтобы либо драться, либо бежать.

– И еще одно, – ее голос стал почти шепотом. – В нем – часть моей силы. И твоей. Если тебе придется говорить с теми, кто не знает твоего языка – будь то человек или дух, – он поможет тебе понять их. Не слова, а суть. Он будет переводить тебе язык их сердец и душ. Но и твое сердце он откроет им. Так что будь осторожен в своих мыслях, когда носишь его.

Ратибор смотрел на резной глаз на обереге, и ему казалось, что тот смотрит на него в ответ. Он чувствовал его мощь. Это был бесценный дар.

– Я не знаю, как тебя благодарить, мать…

– Просто не сдохни в первой же канаве, – отрезала она. – И не опозорь мою науку. Спрячь его под рубаху, на голое тело. И никому не показывай. Это теперь часть тебя.

Он продел кожаный шнурок, который был привязан к оберегу, через голову. Кость легла ему на грудь, и он почувствовал ее живое тепло. Его мир на мгновение вспыхнул новыми красками. Аура самой Аглаи стала еще глубже и ярче. Он увидел тонкие серебряные нити силы, что тянулись от оберега к нему и к ней.

– А теперь иди, – сказала она, отворачиваясь к огню. – Твой путь ждет. А у меня своих дел хватает.

Ратибор поклонился ей в пояс, молча. Слова были не нужны. Он развернулся и вышел.

Он шел по лесу, и мир вокруг него пел. Он видел каждую травинку, каждый листик в невероятной полноте. Он чувствовал дыхание леса так, будто оно было его собственным. Дар ведуньи был не просто оберегом. Это был ключ, который открывал ему новые, доселе неведомые двери в его собственном сознании.

Он был готов. К Киеву, к Царьграду, ко всему, что приготовила ему судьба. И что бы его ни ждало, он знал, что он уже не один. С ним была сила его леса и мудрость его ведьмы.

Глава 35: Снова в путь

Утро последнего дня было серым и безрадостным, под стать настроению деревни. Проводы были негромкими. Вся деревня вышла к его дому. Староста Еремей снова жал ему руку, его жена Варвара совала ему в дорогу узел со свежеиспеченным хлебом и куском сыра. Мужики молча кивали ему с уважением, которое уже не было восторженным, а стало глубоким и основательным.