Видящий сердца. От Киева до Китая (путь к тебе)

Он нашел себе место в мясных рядах, разложив на грубой ряднине свой товар. Рядом крикливая баба торговала курами, дальше бородатый мужик выложил целую гору соленой рыбы, от которой несло на всю улицу. Ратибор не кричал, не зазывал покупателей. Он стоял молча, и его спокойствие было так непривычно среди этого гвалта, что люди сами останавливались.

Его товар говорил за себя. Аккуратно нарубленные куски вяленой кабанины, темно-красные, почти черные, с белыми прожилками сала. И меха – переливающиеся на солнце, выделанные с мастерством, которое было видно сразу.

Первым подошел повар из богатого терема. Его аура была белой, как мука, и пахла сытостью и ленью. Он долго мял в руках кусок мяса, принюхивался. Ратибор молча наблюдал, как вокруг повара вьется мелкий дух-лакомка, похожий на пузатого хорька, сотканного из дыма.

– Крепкое мясо. Ольхой коптилось? – спросил повар.

– Ольхой, – коротко ответил Ратибор.

Повар кивнул и, не торгуясь, отсчитал несколько монет.

Потом подошла женщина, жена зажиточного ремесленника. Ее аура была практичной, хозяйственной, светло-коричневой. Она долго выбирала лисью шкуру, прикладывала к своему плечу.

– А не лезет? – придирчиво спросила она.

Ратибор взял шкуру, резко дернул клочок меха. В его руке не осталось ни одного волоска.

– Моя работа, – сказал он. И в его голосе была твердая уверенность, которая убеждала лучше всяких слов. Женщина, довольно хмыкнув, тоже заплатила.

Но торговля была лишь фоном. Настоящее зрелище разворачивалось в невидимом мире. Ратибор видел, как жадные, похожие на пиявок духи нищеты цепляются за подолы бедняков. Видел, как над прилавком с заморскими тканями порхают легкие, переливающиеся духи тщеславия, нашептывая покупательницам, как прекрасны они будут в этих нарядах. Он видел, как два купца заключают сделку, и между ними возникает тусклая, липкая связь – аура обмана. Тот, что был полнее, обвешивал, и его свечение подергивалось грязновато-зеленой рябью.

Вот к прилавку подошла молодая девушка. Ее аура была нежной, робкой, цвета весенних незабудок. Она с тоской смотрела на беличьи меха, явно не имея денег даже на самую маленькую шкурку. Рядом с ней, поглаживая ее по плечу невидимой рукой, стоял светлый дух мечты, нашептывая ей о балах и прекрасных женихах. Ратибору стало ее жаль.

Он видел воров-карманников не по их быстрым рукам, а по их аурам – грязным, серым, юрким, как крысы. Они скользили сквозь толпу, ища жертву с расслабленной, беспечной аурой. Он следил за одним таким, наблюдая, как тот пристраивается к толстому заморскому купцу, чья аура сияла самодовольством и плохо спрятанной кипой денег.

Все это было утомительно, но и поучительно. Он учился читать людей. Видеть за словами их истинные намерения, за улыбкой – скрытую жадность, за скромностью – тайную гордыню. Это был еще один урок, который давала ему жизнь, самый сложный и самый важный.

К полудню почти все мясо было продано. Остались только две лучшие волчьи шкуры, которые он приберег для богатого покупателя. Он сидел, прислонившись спиной к столбу, и пил квас из глиняной кружки, давая отдых и глазам, и разуму. Он думал о том, что этот город, при всей его грязи и суете, был местом невероятной силы. Здесь сходились дороги, переплетались судьбы. И именно здесь, как он чувствовал, его ждало что-то еще, кроме выгодной торговли.

Он еще не знал, что это «что-то» уже искало его в пестрой, шумной толпе киевского Подола.

Глава 6: Рука вора

Солнце перевалило за полдень, и жара стала вязкой и липкой. Торговля немного поутихла, самые ретивые покупатели уже разошлись, и на Подоле наступил час ленивого, сытого затишья. Ратибор продал почти все, остались лишь две дорогие волчьи шкуры, которые он не хотел отдавать за бесценок. Он сидел на перевернутом ящике, прихлебывая теплый уже квас и наблюдая за неспешным течением жизни на торжище.

Его взгляд, уже натренированный на выхватывание аномалий из пестрого потока аур, зацепился за одну фигуру. Непримечательный мужичонка, худой, вертлявый, с бегающими глазками. Обычный человек не обратил бы на него внимания. Но Ратибор видел его суть. Его аура была омерзительной. Грязная, серая, с вкраплениями цвета гнилой соломы – аура вора, мелкого хищника, паразита. Она не горела и не светилась, а словно ползала по земле, липла к грязи, искала, к чему бы присосаться. Вокруг этого человека роились крошечные, похожие на блох, духи воровства, подзуживая его, указывая на беспечных прохожих.

Этот тип не просто шел – он струился сквозь толпу, как сточная вода, обтекая людей, заглядывая на пояса, оценивая кошели. Его взгляд остановился на мужчине, стоявшем спиной к Ратибору у соседнего прилавка с заморскими тканями.

Этот второй был полной противоположностью воришке. Добротно одетый, в кафтане из дорогого синего сукна, в сафьяновых сапогах. Его аура была яркой, уверенной, цвета расплавленного золота – цвет успеха, достатка и здоровой деловой хватки. Но сейчас он был увлечен. Хозяин лавки расхваливал ему кусок тяжелого, переливающегося шелка, и купец, поглаживая ткань, полностью погрузился в процесс торга. Его аура в этот момент стала чуть более рыхлой, рассеянной, открытой для нападения.

Воришка заметил это. Его серое свечение стало более концентрированным, собранным. Он начал свое скольжение. Не как человек, а как змея, подползающая к спящей птице. Шаг, другой. Он будто случайно толкнул проходившую мимо бабу, извинился, и под прикрытием этой суеты оказался вплотную за спиной у купца.

Ратибор видел все, как в замедленном действе. Он видел, как рука воришки, тонкая, с грязными ногтями, вынырнула из-под полы рубахи. В руке блеснул маленький, заточенный с одной стороны нож. Не для убийства – для дела. Для того, чтобы одним быстрым, неуловимым движением срезать с пояса тяжелый, туго набитый кошель.

Сердце Ратибора забилось ровными, сильными ударами. В нем не было гнева или желания вершить правосудие. Была лишь холодная, ясная certeza охотника, заметившего, как шакал подкрадывается к его добыче. Или, вернее, как паразит пытается навредить здоровому организму. В этом ярком, шумном, живом мире Подола вор был гнилью, болезнью. И он инстинктивно решил эту болезнь пресечь.

Он не крикнул. Крик спугнул бы вора, и тот растворился бы в толпе. Вместо этого Ратибор поднялся. Бесшумно, как он вставал в лесу, выслеживая зверя. Три шага, отделявшие его от сцены, он преодолел за одно мгновение, плавно, как текущая вода.

Рука воришки уже коснулась кожаного ремешка кошеля. Острое лезвие приготовилось сделать свой надрез.

В этот самый миг стальные пальцы Ратибора сомкнулись на его запястье.

Хватка была не просто сильной – она была мертвой. Кости в руке воришки хрустнули, и он взвыл от боли, скорее как побитая собака, чем как человек. Нож со звоном упал на пыльную землю. Мелкие духи воровства с писком разлетелись в стороны.

Все произошло так быстро, что купец даже не сразу понял, что случилось. Он обернулся на визг и увидел странную картину: высокий, светловолосый парень в простой одежде держал за руку корчащегося от боли оборванца.

– Ты что делаешь? – недоуменно спросил купец, обращаясь к Ратибору.

Ратибор не ответил. Он разжал пальцы. Воришка, держась за сломанное запястье и скуля, бросился наутек, пропадая в толпе. Ратибор наклонился, поднял маленький уродливый нож и протянул его купцу.

– Это ваше? – спросил он спокойно.

Купец опустил глаза на нож, потом на свой пояс, где все еще висел нетронутый кошель. До него начало доходить. Он перевел взгляд с ножа на удаляющуюся фигуру воришки, потом снова на Ратибора. Лицо его менялось, проходя через стадии недоумения, осознания и, наконец, благодарности.

– Святые угодники… – пробормотал он, проводя рукой по лицу. – Я и не заметил…

Он посмотрел на своего спасителя внимательнее. На это спокойное, молодое лицо, на ясные глаза, в которых не было ни хвастовства, ни ожидания награды. Что-то в этом парне показалось ему до боли знакомым. Словно образ из далекого, почти забытого детства, из тех времен, когда мир был проще, а деревья – выше.

– Спасибо тебе, парень, – искренне сказал купец, вглядываясь в черты Ратибора. – Ты спас не просто мой кошель. Ты спас меня от больших хлопот. Погоди-ка… Я тебя где-то видел. Эти глаза… Скажи, ты не из Велесовой Рощи родом?

Глава 7: Лицо из прошлого

Память – странная вещь. Она нахлынула внезапно, сбив с ног, как речной поток.

…Солнечная поляна за деревней. Двое босоногих мальчишек, лет десяти, с ободранными коленками. Один, светловолосый и серьезный – это он сам. Другой – темноволосый, вертлявый, с вечно смеющимися глазами, пытается залезть на самое высокое дерево. «Спорим, Ратибор, я до верхушки доберусь?» – кричит он. И лезет, цепляясь за ветки, пока одна не обламывается. Он с воплем летит вниз, и они вместе, перепуганные, промывают ему разбитую губу в ручье…

…Зимний вечер. Две семьи собрались в одной избе. Отец Ратибора, большой и сильный дружинник, рассказывает байки о походах. А рядом сидит отец другого мальчишки, худой и вечно кашляющий бобыль, и с завистью слушает. А сами они, мальчишки, тайком таскают со стола горячие пироги, прячась за печкой…

…Последняя их встреча. Тому, другому, лет двенадцать. Его отец умер, и его забирает в город дальний родственник, какой-то мелочной торговец. «Я вернусь, Ратибор! – горячо шепчет он, утирая слезы. – Вернусь купцом, богатым! Построю матери новый дом!» Он уходит с узелком за плечами по пыльной дороге, маленький и решительный…

– Мирослав? – имя сорвалось с губ Ратибора прежде, чем он успел подумать. Оно прозвучало тихо, вопросительно, почти как шепот.

Купец вздрогнул. Его рука, державшая нож, замерла. Это имя, произнесенное этим голосом, стало ключом, который открыл и его запертые воспоминания. Он вгляделся в лицо Ратибора. Вспомнил эти прямые, как спелая рожь, волосы, эти серьезные, не по-детски вдумчивые глаза, эту молчаливую основательность. Узнал не столько черты, сколько саму суть человека.

– Ратибор? – его голос дрогнул. – Сын Всеволода-дружинника? Быть не может…

В один миг с него слетела вся купеческая спесь. Перед Ратибором стоял не богатый торговец, а тот самый Мирка, его друг детства, с которым они делили все – от синяков до последнего яблока. Его золотая аура вспыхнула, пронизанная нитями искреннего, неподдельного изумления и радости – чистый, сияющий цвет, который Ратибор не видел уже много лет.

Мирослав сделал шаг вперед и, забыв про все приличия, сгреб Ратибора в медвежьи объятия, хлопнув его по спине широкой ладонью.

– Ратибор! Жив-здоров! А я… я ведь столько раз о тебе думал, спрашивал у проезжих из ваших краев! Говорили, охотником стал, один живешь… Я глазам своим не верю!

Он отстранился, держа Ратибора за плечи, и смеялся – громко, открыто, как в детстве. И Ратибор, впервые за долгое время, почувствовал, как напряжение, всегда державшее его, отпускает. Он не просто спас купца от вора. Он нашел в этом шумном, чужом городе единственного человека, который знал, кем он был до того, как его мир раскололся надвое. Он нашел друга. И впервые за этот день Ратибор улыбнулся в ответ.

Глава 8: Воспоминания у костра

– Все, хватит на сегодня торговли! – властно объявил Мирослав, отпуская плечи Ратибора. Его глаза сияли неподдельным восторгом. – Собирай свои шкуры! Сегодня ты мой гость. Такой встрече ни один торг не помеха.

Не дожидаясь ответа, он подошел к хозяину лавки, с которым только что торговался, бросил ему на прилавок несколько серебряных монет.

– Заверни мне тот шелк, и давай поживее. И вот еще, – он кивнул на Ратибора, – что он там не продал?

– Две волчьи шкуры остались, знатные, – проговорил торговец, с удивлением глядя на столь внезапное братание богатого купца с простым охотником.

– Беру, – не глядя бросил Мирослав. – Заверни тоже. Рассчитаешься со мной потом, Ратибор, или нет, – он махнул рукой, – считай это малой платой за мой кошель. Пошли, я знаю тут корчму, где подают лучшее пиво на всем Подоле и жарят такую свинину, что пальцы оближешь!

Ратибору ничего не оставалось, как подхватить свои опустевшие мешки и последовать за оживленно болтающим другом. Мирослав вел его по узким улочкам, расталкивая прохожих и приветственно кивая другим купцам, в то время как Ратибор молча шел следом, привыкая к этой новой-старой реальности.

Корчма, которую выбрал Мирослав, называлась «Под Веселым Кабаном» и полностью оправдывала свое название. Внутри было шумно, жарко и пахло жареным мясом, элем, потом и мокрым деревом. В большом очаге в центре зала на вертеле шипела, истекая жиром, целая свиная туша.

Мирослав, как свой человек, провел Ратибора в дальний, более тихий угол, где стояли массивные дубовые столы. Он бросил на лавку свой сверток с шелком, усадил Ратибора и зычно крикнул хозяйке:

– Марьяна, душа моя! Нам сюда самого лучшего, что у тебя есть! Два кувшина пива, да посветлее, да похолоднее! И мяса этого вашего вепря, да побольше, с хрустящей корочкой! Да поживее, у нас встреча века!

Вскоре на столе перед ними стояли два запотевших глиняных кувшина, две большие деревянные кружки и огромное блюдо с дымящимся, источающим умопомрачительный аромат мясом. Мирослав наполнил кружки до краев. Пена пышной шапкой поднялась над ними.

– Ну, за встречу, брат! – он поднял свою кружку. – Кто бы мог подумать!

Ратибор кивнул, и они сшиблись кружками. Густой, чуть горьковатый вкус холодного пива приятно охладил горло. После долгого дня на жаре это было настоящее блаженство. Они помолчали, впиваясь зубами в сочное, жирное мясо, отрывая его прямо от кости руками, как делали это в детстве, когда им перепадал кусок дичи. Этот простой, первобытный акт еды снял последнее напряжение.

– А я ведь тебя сразу не признал, – сказал Мирослав, вытирая жирные губы тыльной стороной ладони. – Возмужал, раздался в плечах. Настоящий лесной человек. Серьезный. А помнишь, каким ты был? Молчун, вечно себе на уме.

– А ты каким был? – усмехнулся Ратибор. – Шило в одном месте. Вечно в драку лез, вечно на дерево повыше. Помню, как ты с той сосны навернулся. Ревел на всю деревню.

Мирослав расхохотался, хлопнув себя по ляжке.

– Помню! А губу мне кто разбитым горшком расшиб? За то, что я твоего щенка в речке купать вздумал! А твой отец, царствие ему небесное, как на нас глянул, так мы оба чуть в штаны не наложили.

Они пили и вспоминали. Воспоминания лились рекой, одно цеплялось за другое. Как они строили шалаш в овраге. Как воровали горох с полей. Как боялись старого мельника, которого все считали колдуном. Как подглядывали за девками, купающимися в реке, и потом долго, возбужденно шептались, пытаясь понять тайны женского тела, которые казались им чем-то магическим.

– А Даринку помнишь? Дочь старосты? – спросил Мирослав, и в его глазах блеснул озорной огонек. – Пухленькая такая была. Вечно за тобой хвостом бегала. А ты на нее и не смотрел.

– И сейчас бегает, – чуть поморщившись, ответил Ратибор. Он не хотел говорить о Дарине, о похищении, о бое с боярином. Это был другой мир, который он оставил за порогом корчмы.

Мирослав уловил его нежелание говорить об этом и сменил тему.

– А я ведь слово свое сдержал, – сказал он, и в его голосе появились гордые нотки. – Помнишь, я говорил, что стану купцом? После смерти отца меня дядька в Киев забрал. Он меня не любил, гонял как собаку. Я и полы мыл, и за лошадьми ходил, и товар таскал. А ночами, когда все спали, я смотрел, как он считает деньги, как ведет свои книги с закорючками, слушал, как он торгуется, как обманывает, как заключает сделки. Учился. А потом он помер от лихорадки. Все добро его отошло сыну, такому же лодырю и пьянице. Тот за год промотал почти все отцовское наследство. И когда ему понадобились деньги, он продал мне лавку и остатки товара за бесценок, думал, что я тоже прогорю.

Мирослав сделал большой глоток пива.

– А я не прогорел. Я вцепился в это дело зубами. Я не спал ночами, ездил с караванами на юг и на запад, рисковал, попадал в переделки. Но я выжил. И теперь у меня не одна лавка, а три. И ладья своя. И дом в Верхнем городе. Я добился своего, Ратибор.

Он замолчал, глядя на своего друга. Его яркая аура сейчас переливалась золотом и медью – цвета гордости, успеха и удовлетворения.

– А ты… – он помолчал. – Один… Отец, мать… Я слышал. Соболезную, брат. Тяжело тебе, поди.

Ратибор пожал плечами.

– Привык. Лес кормит.

Мирослав покачал головой.

– Это не жизнь, Ратибор. Это существование. Ты молод, силен. Зачем тебе прозябать в этой глуши, считать беличьи шкуры? В мире столько всего! Города, страны, моря… Красивые женщины, которые не пахнут коровьим навозом, а благоухают, как райские сады! Деньги, власть! Все, что захочешь!

Он подался вперед, и его глаза загорелись новым огнем, огнем авантюры. Он видел перед собой не просто друга детства, а человека, обладающего какой-то необъяснимой силой и спокойствием. Таких людей он ценил.

– Послушай, а что тебя держит в этой твоей деревне? Дом? Так он и через год стоять будет. Хозяйство? Какое у тебя хозяйство? Я через две недели отправляю ладью в Царьград. Гружу меха, мед, воск. Это долгое и опасное путешествие. Мне нужны надежные люди. Люди с крепкими руками и ясной головой. Поплыли со мной, а? Посмотришь мир, повидаешь то, о чем твои односельчане и не слыхивали. Развеешься. А там, глядишь, и свое место найдешь. Ну что скажешь?

Предложение повисло в душном воздухе корчмы. Для Ратибора это был не просто вопрос. Это был знак. Зов того самого большого мира, о котором он думал прошлой ночью у себя в избе. Это была дверь, которая внезапно открылась прямо перед ним. И он чувствовал, что должен в нее войти.

Глава 9: Путь купца

Кружка Ратибора была пуста, но он не замечал этого. Предложение Мирослава гудело у него в голове, как встревоженный пчелиный рой. Царьград. Город, о котором он слышал лишь в сказках и рассказах редких заезжих купцов. Место, казавшееся таким же далеким и нереальным, как луна.

Мирослав, видя его замешательство, откинулся на спинку лавки и сделал еще один большой глоток пива. Его аура уверенности и успеха словно окутывала их обоих. Он решил дать другу время подумать и продолжил свой рассказ, словно делясь с Ратибором частью своего пути, частью своей силы.

– Ты думаешь, это все мне с неба упало? – он обвел взглядом добротную одежду, тяжелый перстень на пальце. – О, нет. Я грыз этот путь зубами. Помнишь моего отца? Добрый был мужик, но слабый. Его хворь сожрала раньше, чем он успел хоть что-то мне оставить, кроме вечного кашля да долгов. Когда он умер, родня матери прислала за мной. Какой-то троюродный дядька, звали его Добрыня. У него была мелочная лавка здесь, на Подоле. Торговал всякой дрянью: веревками, дегтем, дешевой посудой. Он забрал меня не из доброты сердечной, а потому что ему нужен был бесплатный работник.

Мирослав усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья, лишь тень горьких воспоминаний.

– Я для него был меньше, чем собака. Спал на мешках в чулане, где воняло мышами и гнилью. Ел то, что оставалось после него и его жирной жены. Он бил меня за любую провинность. Разбил плошку – получи по шее. Недостаточно быстро принес воды – получи подзатыльник. Я был для них просто «сирота», «деревенщина». И каждую ночь, лежа в этом вонючем чулане и слушая, как по мне бегают крысы, я клялся себе, что вырвусь. Что они еще будут кланяться мне.

Он замолчал, глядя в огонь очага. Ратибор видел, как в его золотой ауре проступили на мгновение темные, почти черные прожилки старой обиды и закаленной, как сталь, ярости.

– Моим единственным просветом был старый купец, который держал лавку напротив. Грек. Звали его Фока. Старый, хитрый лис с умными глазами. Он торговал заморскими товарами: шелками, специями, вином. Дядька мой его ненавидел и завидовал ему. А я… я был от него без ума. Я смотрел на него, как на бога. Как он говорит на нескольких языках с приезжими купцами. Как одним взглядом определяет качество ткани. Как легко обводит вокруг пальца заносчивых бояр.

Однажды он заметил меня. Я сидел на крыльце, и дядька снова меня побил. Фока подозвал меня к себе. Угостил каким-то сладким заморским орехом, который я никогда раньше не пробовал. И спросил, хочу ли я учиться. Я не верил своим ушам. С того дня моя жизнь изменилась. Днем я таскал мешки для дядьки, а вечером, когда тот напивался и заваливался спать, я бежал к Фоке.

Он учил меня всему. Учил считать в уме быстрее, чем другие на счетах. Показывал, как отличить настоящий дамасский клинок от подделки. Объяснял, как по запаху определить качество вина. Рассказывал про Царьград, про Александрию, про Великий Шелковый путь. Для меня это были не уроки. Это был другой мир. Мир, где ценились не грубая сила, а ум, хитрость и знание. Он стал мне отцом. Большим, чем мой родной дядька.

Мирослав сделал еще глоток. Его голос стал тише, интимнее.

– У Фоки не было детей. Жена его умерла давно. Всю свою жизнь он отдал своему делу. Когда он стал совсем стар и немощен, он позвал меня. «Ты, – говорит, – Мирослав, мне как сын, которого у меня никогда не было. У тебя хватка купца и сердце воина. Я оставляю тебе все, что нажил. Не подведи меня». Через неделю он умер.

Тишина в углу корчмы стала плотной. Ратибор представил себе эту картину: одинокий мальчишка и старый, мудрый грек. Он понял, откуда в Мирославе эта деловая хватка, смешанная с какой-то южной, заморской широтой жеста.

– И что твой дядька? – тихо спросил Ратибор.

– А что дядька? – Мирослав усмехнулся. – Он чуть не лопнул от злости. Пытался оспорить волю Фоки, кричал, что я его обманул, околдовал. Но у Фоки все бумаги были в порядке, заверены у княжеского писца. Дядька пытался мне вредить, распускал слухи. Но я уже был не тот запуганный мальчишка. Я был купцом Фокой Вторым. Я перенял все его связи, его дела. И я его не подвел. За пять лет я утроил то, что он мне оставил. А мой дядька… он спился и умер в нищете. Я даже на похороны не пошел.

Он допил пиво и громко поставил кружку на стол. Его рассказ был окончен. Это была исповедь. Демонстрация силы. И приглашение.

– Вот таков мой путь, Ратибор. От деревенского сироты в вонючем чулане до… того, кто я есть сейчас. И я не собираюсь останавливаться. А ты? Ты сильный. Я видел, как ты того воришку скрутил. Одним движением. И в глазах у тебя нет страха. Но сила без цели – это как острый топор, которым только дрова рубят. А им можно города строить. Или завоевывать.

Он посмотрел Ратибору прямо в глаза.

– Так что? Поплывешь со мной? Или вернешься в свою берлогу, лес сторожить? Выбор за тобой, друг. Но такого шанса тебе больше никто не предложит.

Глава 10: Предложение, меняющее жизнь

Воздух в корчме стал тяжелым, пропитанным не только запахами еды и пива, но и весом произнесенных слов. Рассказ Мирослава повис между ними, осязаемый, как дым от очага. Это была не просто история успеха, а прямое, неприкрытое свидетельство того, что человек может вылепить свою судьбу сам, если у него хватит воли, ярости и ума.

Ратибор молчал, медленно вращая в руках тяжелую глиняную кружку. Он чувствовал себя как зверь в лесу, который вышел на край знакомой ему поляны и увидел за ней бескрайнюю, незнакомую степь. Манящую и пугающую одновременно.

Все, о чем говорил Мирослав – богатство, власть, заморские чудеса, – мало его трогало. Он был охотником, привыкшим к простой жизни, где ценность имело то, что можно добыть своими руками, а не купить за звенящие монеты. Но за всеми этими словами он слышал другое. Он слышал гул большого мира. Раньше этот гул доносился до него издалека, как шум прибоя, который слышишь, находясь глубоко в лесу. Теперь же Мирослав открыл перед ним дверь, и этот рев ворвался в его тишину, оглушая.

«Что тебя держит?» – слова друга эхом отдавались в его голове.

И он честно искал ответ.

Дом? Крепкий, родной, но пустой. Могилы родителей на старом погосте? Память о них жила в его сердце, а не в земле. Лес? Лес был его кормильцем, но и его тюрьмой. Он знал в нем каждую тропинку, каждое дерево. Он был для него прочитанной книгой. Что еще? Деревня? Люди, которые знали его с детства, но для которых он все равно был чужим, молчаливым сыном дружинника, одиночкой с тяжелым взглядом.

Дарина? При мысли о ней он почувствовал лишь легкое раздражение. Ее обожание было липким и душным, как паутина. Она видела в нем не его самого, а героя из девичьих грез, спасителя. Ей нужен был муж, хозяин, а не спутник в его странном, расколотом надвое мире.

Ничего. Ответ был прост и страшен в своей откровенности. Его ничего не держало. Он был как перекати-поле – без корней, гонимый ветром судьбы. До этого дня он катился по знакомой колее. Теперь перед ним был выбор.