Синий Звон

Его визави – убелённый сединой кандидат университета Чихандов, переехавший из Петербурга в поисках тишины, необходимой ему для написания очередного научного труда, – яростно спорил с ним, что быть того не может.

– Да поймите же Вы, уважаемый! – всё более распалялся профессор. – Есть море самых подробных исследований, говорящих о том, что растяпа, оставшийся под открытым небом при приближении «Синего звона», пожирается иномирной сущностью демонического свойства, а потому никак не может куда-либо вернуться, тем более сорок лет спустя. Наша Академия наук, Гейдельберг, Сорбонна, даже сам Оксфорд, – тут старик воздел указующий перст горе, – буквально все научные труды этих уважаемых храмов науки утверждают одно: это – нонсенс и глупейший вздор!

– Отчего же? – вмешался в монолог почтенного учёного незаметно присоединившийся к группке Оторвин. – А что Вы, скажете, профессор, о стародавнем католическом требовании к немедленному преданию огню любого, вернувшегося из тумана? Это же как раз тот же случай, разве нет? Если мне не изменяет память, ещё и десяти лет не прошло, как развеялся дым последнего аутодафе. Насколько помню, несчастного «путешественника во времени» сожгли в Барселоне?

– Ну что же Вы, почтеннейший Олег Юджинович, ссылаетесь на этих тёмных папистов? – уставился на него оторопевший профессор Чихандов. – Вы не сравнивайте нашу матушку-церковь, продвинувшуюся в исследованиях потустороннего чуть ли не дальше всего учёного света, и этих католических мракобесов, только и умеющих плодить магов, которые не могут ступить и шагу без основательного запаса стелламина! – Возмущению учёного мужа, казалось, не было предела. – Вы бы ещё начали пересказывать античные небылицы о том, как раздался Синий звон и из молочного тумана вышли боги.

– Позвольте, Николай Яковлевич, – вмешался Рыжков, – но, как Вы сами только что утверждали, в молочном тумане обитает некое демоническое существо. Почему же Вы не полагаете, что некоторым везунчикам удалось избежать его когтей и потом вернуться?

– Не обитает, милейший. А раз в год выглядывает из Иного мира и вытягивает к себе сущность «везунчика» – уж Вам-то как кудеснику должно быть понятно, что оно не имеет собственно физического тела?

– В любом случае, может же его, с позволения сказать, «охота» закончиться неудачей? Вполне! – продолжил рассуждать ротмистр. – Нет, Вы не подумайте, что я в этом споре стою на стороне католиков. Как владеющий даром, я полностью разделяю Ваш скептицизм насчёт злоупотребления европейскими магами стелламином и считаю их практики очень поверхностными. Но! Отрицать саму возможность возвращения из Синего звона я бы поостерёгся.

Оторвин, скептически смотревший на вещающего профессора, уже было вдохнул побольше воздуха, чтобы присоединиться к Рыжкову, однако его прервал зычный голос начальника станции:

– Господа! Внимание! До прибытия Московского экспресса осталось пять минут!

Всё общество, не прерывая светских бесед и лёгких споров, степенно ринулось из господского зала на широкий перрон, где уже было выстроено оцепление, сдерживающее напор любопытных низших сословий.

Антон Владимирович, перехвативший Нину уже на платформе, устроился в удобном для наблюдения месте, подальше от толпы и от группы начальников, явно готовящихся говорить приветственные речи.

– Как провела время? Видел, вы мило общались с генеральшей Быстровской?

– Дорогой, ты оставил меня в натуральнейшем серпентарии, – закатила глаза Нина Вячеславовна. – Дамы перемыли кости всем проходящим мимо и чуть не сцепились, когда одна начала доказывать другой, что точно знает, кто станет следующей пассией Оторвина.

– А со стороны всё выглядело такой милой степенной беседой, – удивился ротмистр.

– Хм, – выдала Нина, – а уж генеральшу-то я вообще на дух не переношу. Как и она меня. Кстати, видел Настасью Яковлевну?

– Это какую? Мельничиху? – удивился Антон.

– Её самую, – сделала таинственное лицо жена.

– Да нет, ты шутишь, как я мог пропустить свою подопечную?

– Эх ты, кудесник. А ещё жандарм называется. Неужели ты не узнал её в ярком красном платье?

– Погоди. Не может быть! Та манкая брюнетка?

– Мужчины… – фыркнула Нина. – Стоит ведьме наложить чары молодости, где-то пышнее сделать, где-то потоньше… Ты ей в глаза-то смотрел? По глазам же сразу видно, кто это. Хотя о чём я? – ещё раз фыркнула она. – Ты, небось, смотрел туда, где стало пышнее?

– Да я вообще в сторону этого, как ты говоришь, серпентария, старался не оборачиваться. Боялся, ядом случайно забрызжут.

Пока супруги шуточно пререкались, рельсы едва заметно задрожали, предсказывая скорое появление тяжёлого состава, а начальник станции громко прокричал в медный рупор:

– Внимание! С севера заходит поезд!

* * *

И вот, где-то далеко-далеко, практически у горизонта, там, где стальные полосы рельс сходятся в одну блестящую линию, показалась яркая звезда локомотивного прожектора. Сперва с ошеломительной скоростью приближавшаяся к станции, она загодя начала замедляться, пока встречающие наконец не различили окутанную облаком пара, ухающую чёрную громаду паровоза, пронзительно скрежещущую тормозами. Поравнявшись с перроном, состав окончательно потерял ход, в последний раз вздрогнув вереницей вагонов, остановился и с громким свистом выпустил излишки перегретого пара.

Дав положенный короткий гудок, машинист перестал поддерживать свои заклятия. Тут же с влажным хлопком рассеялся энергетический щит, висевший прямо перед сияющим имперским орлом, закреплённым на дымовой коробке паровоза и позволявший механизму развивать ошеломительную скорость из-за отсутствия сопротивления встречного потока. Одновременно с ним перестало действовать заклинание, усиливающее пламя в топке, и потрескивающий заклёпками котёл начал быстро остывать, а прозрачный зеленоватый дым, струившийся из трубы, сменился обычной чёрной угольною гарью. Тем временем кочегар повернул гусак наливной колонки и распахнул люк в хвосте тендера, в который с шумом хлынула вода.

– Станция Н-ск. Экспресс стоит полчаса! – прокричал с открытой тормозной площадки один из проводников внутрь вагона третьего класса.

Тут же, как по команде, открылись синие двери, и выскочившие кондукторы первых классов начали протирать от копоти входные поручни. Оркестр пожарной команды, словно очухавшись, нестройно грянул бравурный марш. Первым из вагона показался худой, чисто выбритый молодой человек низкого росту, одетый элегантно и явно по-заграничному. Он немного оторопел от толпы на перроне, а потому на секунду замер. Однако, увидев в первых рядах встречающих Оторвина, раскинул руки, будто издалека хотел обнять старого знакомца, и с грацией выпорхнул из вагона.

Чезаре труфаторо

– Олег! Сколько лет, сколько зим! – оскалившись в широченной улыбке, приближался иностранец.

– Чезаре! Как хорошо, что ты согласился приехать в нашу глушь и привезти свой прославленный состав! – ринулся ему навстречу Оторвин.

– Господа! – продолжил он, повернувшись к встречающим. – Позвольте представить! Чезаре Труффаторо! Мой давний друг и по совместительству директор, импресарио, антрепренёр замечательнейшей труппы знаменитейшего театра «Паяччо». Я узнал, что этот чудесный театр проследует гастрольным туром из загадочного Гонконга через сиятельный Санкт-Петербург в сумрачный Берлин и романтичный Париж. И каким-то чудом смог уговорить его остановиться в нашем захолустном Н-ске, чтобы дать несколько ошеломительных представлений для публики! Прошу любить и жаловать! – Оторвин, наконец, обнял приятеля, на его фоне казавшегося ещё более мелким, после чего подтолкнул его к городничему.

– Добро пожаловать, уважаемый сеньор Труффаторо! – начал свою речь генерал. – Позвольте от лица всего нашего Н-ска поприветствовать Вас и выразить глубочайшую признательность за то, что…

Пышная речь Быстровского неспешно лилась над платформой, а тем временем из поезда начали выходить актёры, нёсшие с собой баулы, чемоданы, свёртки, картонки, саквояжи, корзины, а пара силачей тащили даже массивный дубовый сундук с окованными углами. Также попадались и обычные пассажиры, которым повезло приехать в Н-ск одним поездом с артистами. И если первые начали собираться полукругом возле своего антрепренёра и слушать речь городничего, то вторые следовали сквозь пропускавшее их оцепление, смешиваясь со встречающей толпой, жадно ловящей каждое слово городничего и любующейся цветастыми нарядами артистов.

Последним из вагона второго класса, в котором прибыли артисты, выкатился низенький плотный китаец, держащий в руках увесистую деревянную то ли дудку, то ли флейту. Лысина артиста была обрамлена венчиком седых волос, так не подходящих к довольно молодому, совершенно не притягательному, но интересному раскосому лицу. Сам он был укутан в расшитый нотами, скрипичными и басовыми ключами цветастый халат, который был то ли его ритуальным нарядом, то ли просто частью сценического образа. Китайца сопровождала восточного вида трепетная девица, практически ещё девчушка, в весьма фривольном, открытом шёлковом наряде, подчёркнутом кожаными наручами и наголенниками, теснёнными иероглифами. Шею девушки охватывала широкая полоса мягкой кожи, замкнутая под подбородком тонким золотым кольцом, на котором сверкала дымчатая прозрачная подвеска в виде ноты, тускло горящая оранжевым цветом. Заострённые кончики длинных ушей, выглядывающих из растрёпанной причёски, необычный разрез светло-зелёных глаз и какая-то лихая, хулиганистая, слишком широкая, но при этом по-детски доверчивая улыбка выдавали в ней потомка дриады.

Шаманы, не сговариваясь, не стали присоединяться к остальной труппе, не пошли в сторону импресарио и не подумали слушать торжественных речей, а просто развернулись в сторону полицейского оцепления и зашагали к выходу с платформы.

Рыжков, до того будто бы даже полусонно, без любопытства оглядывавший прибывших, произнёс про себя:

– А вот и мои подопечные! – И попросил жену: – Ниночка, побудь одна?

Нина отвлеклась от городничего, продолжавшего свою приветственную речь, и искоса посмотрела в ту же сторону, что и муж.

– Конечно, Антоша! Я пока пообщаюсь со знакомыми, – ответила она и направилась в сторону группки дам, обсуждающих то ли артистов, то ли городничего, но изредка стрелявших мимолётными взглядами в сторону синьора Чезаре.

Ротмистр прогулочным шагом последовал за шаманом и его ассистенткой, стараясь не терять их из виду. Как на грех, Быстровской закончил свою длинную цветастую речь, и кондуктора́, по всей видимости до этого момента удерживавшие прибывших в самых многочисленных зелёных вагонах третьего класса, дали команду на выход. С открытых площадок посыпались скромные, но самые шумные и суетливые пассажиры низших сословий. Перед полицейским оцеплением возникла небольшая давка. Кто-то спешил поскорее покинуть платформу, часть встречающих, наоборот, хотела поближе рассмотреть прибывших артистов. В результате этих разнонаправленных стремлений Рыжков потерял из виду низенького китайца, а потому ускорил шаг. Но, подойдя к оцеплению и попробовав пройти сквозь него, услышал обращённый к нему возглас коллежского советника[15] Горынина:

– Антон Владимирович! Собственной персоной. Неужели сам начальник третьего отделения жандармерии вышел на охоту? – с нескрываемым ехидством промолвил худой и долговязый, как каланча, полицмейстер Н-ска.

– Здравствуйте, Борис Максимович! – холодно поприветствовал того ротмистр.

– Что же могло заинтересовать во встрече банальной театральной труппы нашего городского специалиста по русалкам, домовикам и ду́хам? – источал сарказм пристав.

– Вот же черти послали, – подумал Антон Владимирович и уже вслух произнёс: – К счастью, я тут не по делам службы, – и попытался проследовать дальше, но Горынин заступил ему дорогу.

– И всё же. Быть может, господин Рыжков и держит полицейское управление в моём лице за недалёких увальней, но уж позвольте усомниться. – Коллежский советник вплотную приблизился к ротмистру и, наклонившись с высоты своего трёхаршинного[16] роста, зашипел ему прямо в лицо: – Я только что собственными глазами наблюдал, как Вы, словно вставшая на след гончая, ринулись куда-то в толпу. И как ответственный за безопасность этого мероприятия и всего города, я просто настаиваю на том, что Вы обязаны раскрыть мне все оперативные сведения!

– Ай-ай-ай, Борис Максимович! Вы всё боитесь, как бы кто вам ложку мимо рта не пронёс? – неожиданно произнёс словно бы подкравшийся Вилеж. – Вы не забыли, что жандармерия уже давно выведена из структуры Министерства внутренних дел? И более того, по статусу находится выше полиции. – Исправник слегка выделил слово «выше». – К тому же кто дал Вам право командовать моими подчинёнными? – Тут среди чеканных слов Вилеж уже явно выделил «моими». – Ротмистр, свободны! – командным голосом бросил исправник, не сводя глаз с пристава.

Рыжков тут же ринулся в толпу, а посеревший лицом, поскучневший и явно подсдувшийся полицмейстер остался играть в гляделки с заклятым коллегой, но и в этом не преуспел.

Ротмистр оказался среди кутерьмы праздных зевак; сосредоточенных, держащих карманы купчиков, прибывших из старой столицы; старых кухарок; мастеровых, частью спешивших по домам, частью с раскрытым ртом наблюдающих за театралами; молодых служанок; и прочего, прочего снующего в ту или иную сторону люда. Потративший время впустую жандарм заозирался в поисках вроде бы до этого не спешившего восточного иллюзиониста и, не найдя его, весьма спешно ринулся в сторону входа в вокзал. Как назло, толпа будто уплотнилась на его пути. На ходу он споткнулся о баул весёлого коробейника, тащившего на себе несколько пудов своего товару; врезался в узел, который несла здоровенная бабища неопределённого возраста; чуть не получил по голове от неаккуратно повернувшегося подмастерья, нёсшего на плече длинный увесистый свёрток; практически у распахнутых дверей в простолюдинскую часть вокзала умудрился с силой отдавить ногу и так прихрамывающему, с виду благонамеренному ясноглазому старику в канотье, приличном старомодном твидовом сюртуке и с увесистым кожным портфелем.

– Оу! Аккуратнее, сударь! – сморщился старик и продолжил с лёгким акцентом. – В этом городе все пытаются отдавить мне именно правую ногу, а ведь я ещё даже не успел выйти с платформы.

– Прошу прощения, милейший! – повинился Рыжков, тщетно пытаясь увидеть в вокзале шамана или его спутницу.

– Не подскажете, где тут ближайший приличный постоялый двор? – сверкнул ледяными глазами гость Н-ска.

– Налево от привокзальной площади, в квартале от неё. Гостиница «Ямска́я», – бросил ротмистр, приподнял шляпу в прощальном жесте и направился дальше.

– Благодарю! – крикнул вслед ему старик.

Протолкнувшись сквозь заметно поредевшую толпу в простеньком зале, в отличие от господского, не имевшем буфета, зато заполненном плотно стоявшими жёсткими деревянными лавками, Антон Владимирович вышел на площадь и покрутил головой. С огромным разочарованием не смог он увидеть своих, успевших как в воду кануть подопечных. Однако, чуть постояв и уже собравшись было применить поисковое заклятие, которое, впрочем, скорее всего оказалось бы бессмысленным без наличия вещи искомых, как вдруг заметил направляющегося у нему довольного Егорова.

– Ваше Благородие! Шаман и его подопечная направились в сторону гостиницы. – И адъютант указал на трёхэтажное здание «Ямской», куда сам ротмистр буквально несколько минут назад отправил благообразного старика.

– Молодец, – похвалил Рыжков помощника. – Ходу!

Жандармы, оставляя следы в пыли привокзальной площади, резво припустили в сторону гостиницы.

* * *

Спроси любого Н-ского извозчика: «Что ты думаешь, братец, про новую гостиницу “Ямскую”?» – тот, ни капли не сомневаясь, ответит: «Да руки бы вырвать её хозяину, уважаемому Олегу Юджиновичу Оторвину (дай Бог ему здоровья), за то, что построена она рядом с вокзалом!» – скажет, да ещё пару оборотов завернёт, сводящихся к тому, что, дескать, сколько же честные возницы доходу на этой близости потеряли. Вот именно потому господа жандармы и оказались у большого крытого крыльца, даже не успев запыхаться.

Стройка новенького здания самой дорогой городской гостиницы закончилась буквально в этом году, потому фасад в модном стиле а-ля рюс всё ещё щеголял нетронутой непогодой охряной побелкой. Затейливая лепнина архитектурных украшательств, выписанная из столицы, поражала богатством форм, придавала изящную законченность трёхэтажной постройке, выступавшей на улицу боковыми ризалитами и всем видом источавшей практически столичный шик. Мостовая от вокзала до гостиницы была выложена плоской брусчаткой, по которой имеющие в кармане несколько увесистых звонких монет гости Н-ска могли прошествовать, не замочив дорогих штиблет или туфелек в непролазных лужах – извечном биче уездных, а подчас и губернских городов.

Солидный швейцар, подпиравший вход, то ли профессиональным взглядом различил служителей закона, а скорее – узнал Рыжкова, что немудрено: Н-ск – город маленький. В любом случае тот с глубоким поклоном широко отворил высокие створки двойных дверей.

– Милости просим, Ваши Благородия!

Рыжков кивком показал адъютанту оставаться снаружи, сам же вошёл в светлый холл, украшенный высокими резными колоннами с позолоченными капителями, сияющий хрусталём заграничных люстр и полированным мрамором полов. У основания широкой лестницы за лаковой стойкой красного дерева расположился важный портье, в сторону которого и направился ротмистр:

– Скажи-ка, дружочек, не заселялся ли к тебе только что иллюзионист из театральной труппы, а с ним ассистентка?

– Как же, вашбродь, – чутьё портье оказалось не менее развитым, чем у швейцара, – за минуту до вас подняться изволили, вместе с девицею-с, – приватно понизил голос он, чуть ли даже не подмигнув, как показалось Рыжкову. – Хозяин их труппе весь второй этаж под проживание отдал. Вот, пожалуйста, нумер 207-й.

– О, нет! Я, пожалуй, подожду тут, да присмотрюсь. И будет весьма кстати, если означенный тип не узнает от тебя о моём к нему интересе.

– Как будет угодно-с! – Портье указал в сторону стеклянных дверей, отделявших общую залу от ресторана.

Войдя в царство крахмальных скатертей и сверкающих столовых приборов, уже разложенных на столах в ожидании гостей, Антон Владимирович устроился таким образом, чтобы сквозь стекло видеть всех, выходящих из гостиницы и входящих в неё. Просторная зала была по неурочному времени пуста, и скучавший в уголке половой, накинув полотенце на руку, неторопливо подошёл к ротмистру, походя пнув какую-то мелкую нечисть, пригревшуюся под стулом.

– Чего барин изволит? – согнув спину в профессиональном поклоне, протянул чисто выбритый молодчик с блестящими, прилизанными маслом волосами.

– Принеси-ка мне, голубчик, для начала кофию. Да баранок к нему. А там уж посмотрим, как пойдёт. Ну и газету дай столичную, посвежее, – распорядился ротмистр, не сводя взгляда с холла.

– Кофий закончился, барин, – развёл руками половой. – Можно мальца в лавку послать, но не меньше получаса ожидать придётся-с. Из напитков чаю могу предложить, шоколаду горячего. Морс есть, сбитень, кисель. Или покрепче чего пожелаете-с?

– Посылай за кофием, я не тороплюсь. А прессу прямо сейчас неси.

– Исполним в лучшем виде, сударь. – Половой, кажется, всего на мгновение скрывшийся где-то, вернулся и разложил перед Рыжковым стопку газет, пахнущую бумагой и свинцовыми красками.

Уютно откинувшись на мягком стуле, ротмистр сделал вид, будто увлёкся чтением. Заголовки и правда были довольно занимательные:

«Британская антарктическая экспедиция затёрта во льдах!»

«Компания братьев Избойниковых открывает регулярные дирижабельные рейсы по маршруту С-Петербург – Рим»

«Синий звон в этом году обещается быть как никогда долгим»

«Нужен ли столице метрополитен наподобие Парижского и Лондонского?»

«Очередные требования международного магического сообщества к Российской империи»

Антон Владимирович по диагонали пробежался по содержимому статей, отвлекаясь на каждое движение в холле. Особый, профессиональный интерес вызвала у него последняя статья:

«Общеевропейский магический конгресс, собравшийся на берегу Женевского озера, в очередной раз подавляющим большинством проголосовал за воззвание русскому императору с требованием к смягчению извечной, многовековой позиции России и Русской Церкви о недопустимости применения стелламина в магических, ведовских и прочих потусторонних практиках. Депутаты, с благословения Папского престола, требуют предоставить доступ объединённому европейскому консорциуму к крупнейшим месторождениям магического металла, залегающим на Русской территории…»

– Пусти козла в огород, – хмыкнул Рыжков. – Свои залежи практически выработали. Спустили их на красивую жизнь. И при этом совершенно разучились без внешней стелламиновой подпитки воспроизводить духовную энергию, потраченную на магические воздействия. Теперь уже почти век, как на наши недра зарятся. Наполеону, в 1812-м пришедшему во главе всеевропейской армии магов, зубы хорошенько в Москве обломали, с тех пор войной приходить боятся. Только и лают беззубо конгрессами.

Тут наконец подали кофий. Ротмистр вдохнул тягучий аромат только сваренного напитка и, зажмурившись, выцедил крошечную чашку крепчайшей, густой как смола жидкости, после чего покачал головой и продолжил чтение:

«…Государь привычно проигнорировал все поползновения папистов и примкнувших к ним лютеранских колдунов. Министр иностранных дел также ответил сдержанным молчанием. Святейший синод,[17] в свою очередь, снова указал, что русская чародейская традиция, взращённая и полностью поддерживаемая церковью, считает недопустимым использование этого опасного материала, крайне ядовитого, вызывающего критическую зависимость и, что самое главное, выработка коего нарушает баланс течений энергии Земли…»

* * *

Тут Рыжков вспомнил, как, будучи ещё студентом, впечатлился показательной лекцией по противодействию магии. В тот день его курс собрали в амфитеатре анатомического театра[18]. Профессор, облачённый в плотную белую робу, долго стоял у центрального стола, накрытого простынёй, под которой угадывались очертания щуплого тела. Наконец, дождавшись гулкой тишины, жестом фокусника сорвал покров, под которым старшекурсники увидели тщедушное сморщенное серое тело, полностью покрытое сеткой синеватых точек.

– Смотрите, господа! – спокойно сказал лектор, как будто даже наслаждаясь ужасом, написанным на лицах будущих кудесников. – Перед вами страшный конец любого мага, использующего стелламин для своих практик.

Учёный опять замолчал, вглядываясь в глаза каждого молодого человека и давая им время внимательно осмотреть все уродства усопшего мага.

– Обратите внимание на незаживающие синие язвочки, остающиеся на коже при частом касании к слитку проклятого металла в момент перехода энергии в тело мага. С каждым применением место перетока грубеет, наливается синевой, и в конце концов появляется полная невосприимчивость участка кожи к стелламину. Именно это заставляет мага искать новую точку входа, что продолжается до тех пор, пока две трети тела несчастного не становится вот таким. Что же происходит дальше? – Профессор явно наслаждался произведённым впечатлением. – А дальше, если маг не остановится (а где вы видели мага, который сможет остановиться?), его ждёт мучительная смерть от отравления солями стелламина.

Снова установилось громкое молчание, после которого лектор продолжил:

– Итак, перед вами прекраснейшая иллюстрация второй причины, почему наши государство и церковь всячески противятся использованию проклятого металла. Теперь же давайте разберёмся в первой. Открываем учебник по теории кудесничества… – Учёный, увлёкшись, начал листать потрёпанный увесистый том с кучей разномастных закладок, положив его прямо на одеревеневшее тело покойника. – …на странице триста одиннадцатой. Тут дано довольно поэтичное, но очень точное, классическое описание «Синего звона».

Вот текст учебника, будто врезавшийся в память Рыжкова:

«В день осеннего равноденствия, на закате, когда солнце уже скрылось за верхушками деревьев, цвет неба вдруг приобретает глубокий серовато-синий оттенок. Словно ниоткуда появляется и начинает набирать силу, сперва лёгкий, бодрящий бриз, но с каждой минутой превращается он в пронизывающий ледяной ветер, который существует лишь в воображении наблюдателя. И не колышет он ни веток на деревьях, ни травы.

Животные и птицы, едва лишь почуяв наступление Бесова Тумана, будто заторможенные, пытаются тихо скрыться. Скот на фермах забивается в самые дальние углы, лошади, коих напасть застаёт под открытым небом, – прижимают уши и одновременно, словно уменьшившись, на полусогнутых скорей спешат в спасительные стойла.