Синий Звон

– Думаю, любезный Глеб Романович, о таком неприятнейшем известии господин исправник предпочёл бы сперва оповестить вас лично, так сказать тет-а-тет, – успокоил коллегу Рыжков.

– Ох, Вашими устами бы… – покачал головой Понизов, пропуская Рыжкова в кабинет уездного жандармского исправника, тем самым словно бы стараясь спрятаться за ним.

Уездный жандармский исправник[8] – полковник Вилеж – избрал своим кабинетом роскошный зимний сад особняка. Высотою в полтора этажа, воздушный, весь в разукрашенной лепнине, потолок лежал на толстых мраморных колоннах. Огромные окна заливали кабинет морем света, в лучах которого нежились многочисленные тропические растения. Из угла смотрела равнодушными глазами мраморная реплика безрукой Афродиты. Янтарь начищенного бального паркета блестел, местами скрываясь под яркими туркестанскими коврами. В огромном эркере, занимавшем всю стену, выходящую на парадный фасад, стоял монументальный дубовый начальственный стол, над которым сейчас возвышалась медведеобразная фигура исправника. Лысина Владимира Петровича, которую тот не пытался, по примеру многих, скрыть, будто отполированная, сияла под прямыми лучами солнца. Роскошные подкрученные усы и шикарная борода «лопатой» подчёркивали рубленые черты лица. Крупные, чуть на выкате стальные глаза, глядящие из-под кустистых бровей, казались малость недовольными и чуть сердитыми.

– Итак, господа! Вижу, все в сборе! Начнём. Олег Филиппович, прочтите депешу, – переведя взор на пристроившегося в углу адъютанта, провозгласил полковник глубоким голосом, более чем полностью соответствующим его фигуре.

Адъютант Кошкин встал, откашлялся и поставленным баритоном начал зачитывать:

«Весьма срочно! Уездному жандармскому управлению принять все положенные меры для встречи с последующим негласным наблюдением личным составом всех отделений за труппой эстрадного театра «Паяччо», прибывающей в Н-ск утренним экспрессом 3 сентября сего года на недельные гастроли. Дополнительные сведения будут уточнены начальствующему составу каждого отделения в части, их касающейся. Санкт-Петербург. Генерал-майор Бежецкий».

В звонкой тишине зала оглушительно прозвучал стук выпавшего из рук Понизова портсигара.

– Антон Владимирович, Вы что-то понимаете? – растерянным шёпотом обратился Глеб Романович к Рыжкову, наклоняясь за потерей. – Это водевиль какой-то, право слово! – продолжил он, но тут же стушевался под осуждающим взглядом полковника, уже явно запарившегося на солнце в застёгнутом мундире.

– Увы, но я понимаю не больше Вашего, – едва слышно бросил ему ротмистр.

– Господа! – расстёгивая верхние пуговицы, пробасил Вилеж, прерывая паузу, данную подчинённым на обмен мнениями. – Детали дела вы сможете узнать из адресованных лично вам депеш. – Тут Владимир Петрович жестом указал Кошкину раздать запечатанные конверты со штампом «Для служебного пользования». – Хочу подчеркнуть, что операция весьма важна, секретна и находится на контроле самого. – Вилеж бросил взгляд на большой ростовой портрет Николая Александровича, как бы свысока взиравшего на подданных.

– Владимир Петрович! – обратился к исправнику начальник первого отделения подполковник Журбин, уже вскрывший свой конверт и читавший по диагонали текст телеграммы. – Я, наверное, присоединюсь к коллегам и выражу своё недоумение. Нет ли у Вас каких соображений на счёт всего этого? По тому, что я вижу в своей части, дело-то пустячное. Мало того, все предписываемые мне действия я бы и так произвёл даже без указаний свыше. – Подполковник поднял глаза к потолку. – Вы же видите, что город весь обклеен афишами этого «Паяччо».

– Совершенно с Вами согласен, Юрий Сергеевич. Если бы не знать подробностей, касающихся второго и особенно третьего отделений, дело бы действительно казалось наибанальнейшим. – Вилеж многозначительно посмотрел на Рыжкова и Понизова, внимательно читавших свои более объёмные депеши. – Однако было отдельно указано ограничить круг лиц, посвящённых в детали.

– Ну что же. Разрешите выполнять?

– Идите, голубчик, – отеческим жестом исправник указал Журбину на выход. – Подполковник Понизов! Тоже пока можете быть свободны. К вечеру прошу от каждого подробный план мероприятий. А вот Вас, Рыжков, я попрошу остаться.

Углубившийся в документы ротмистр перевёл задумчивый взгляд на руководителя и сложил стопку листов обратно в конверт, приготовившись слушать.

– Итак, как Вы понимаете, я придержал Вас не просто так.

Вилеж опёрся на сложенные домиком руки. На несколько секунд задумчиво замолчал. После чего продолжил:

– Вы знаете, что я не первое десятилетие служу имперской безопасности. Это, поверьте, огромный срок, за который произошло очень много, в основном дурных, событий. Я начинал, когда жандармерия была ещё не выделена из состава полиции. Застал отмену крепостного права, когда пришлось силой усмирять бунты обделённых крестьян. Застал тёмные времена, когда Империю, словно грибница, оплела сеть этих бесов – народовольцев и прочих, прости Господи, социалистов. Венцом чего стало страшное – убийство Государя. Застал и активно участвовал в искоренении этой заразы. Да что я Вам рассказываю, помнится, что Вы тогда уже служили. – Полковник надолго задумался, ностальгируя. Потом продолжил: – Так вот. Этот бесконечно долгий срок принёс мне одно понимание – всегда слушай свою интуицию. А она просто-таки кричит мне, что именно Ваша часть операции – ключевая и именно Вам надо быть максимально осмотрительным, примечать все мелочи и главное – не лезть на рожон. – Полковник на мгновение задумался, потом взял лист бумаги, старомодное гусиное перо и начал было черкать им что-то, но опять поднял глаза на ротмистра. – Я в твоих этих чародействах смыслю мало, это ты у нас штатный кудесник. Но даже мне ясно: неспроста это «Паяччо» прибыло в Н-ск прямо накануне «Синего звона». – Вилеж резко ткнул пером в настольный календарь, на котором была жирно обведена дата: 10 сентября – день осеннего равноденствия.[9] – Свободны, ротмистр! С Богом!

– Честь имею! – вскочил Рыжков, явно задумавшийся над уместным наблюдением исправника. Уставно́ козырнул начальству и двинулся к выходу кабинета.

– План мероприятий жду к вечеру, – раздалось ему вслед.

Выйдя в коридор, ротмистр увидал поджидавшего его Понизова.

– Антон Владимирович, а не обсудить ли нам на свежем воздухе наши срочные дела? – с нескрываемым облегчением предложил контрразведчик.

– Почему бы и нет? – ответил Рыжков и направился вслед за ним в сторону парадного входа.

* * *

Жандармы прошли меж колонн портика, спустились по гранитным ступеням крыльца на улицу. Обошли по кругу огромную клумбу, содержавшуюся садовником в идеальном порядке, и, шурша красноватым гравием, расположились у парапета. За ним, под высоким крутым, заросшим пахучим разнотравьем обрывом, синела полноводная Ока и убегала вдаль зелень заливных лугов, переходящая в стену едва видного отсюда соснового бора. В который раз Рыжков поймал себя на мысли о том, как же быстро привыкает взор к этой широкой красоте, которую он каждый день видит из окна кабинета.

– Антон Владимирович, давайте начистоту? – вкрадчиво начал Понизов. – Мы с Вами не первый год служим империи и Государю, но… – Тут Глеб Романович сделал многозначительную паузу. – Как там нас, жандармов, называют экзальтированные вольнодумцы? «Сатрапы»? «Душители свободы»? Это же у нас как раз про первое отделение. А про моих то помягче будут. Всего лишь, мол, «не дают примкнуть к хору цивилизованных народов». Про Ваше отделение, так вы все в их глазах, по сравнению с нами, вообще чуть не невинный цветок. Право слово, что они вам предъявляют? Ну, «противятся вольному чародейскому самовыражению ведьм». Или как там? «Нарушают естественные права нечисти». Смех, да и только.

А ведь высокое начальство, поставившее нас ограждать Империю от всяческого рода отбросов, решая, кому звёзд на погоны насыпать, штаты выделить, да милость свою излить, оно не в последнюю очередь смотрит на ненависть, что испытывают к нам эти наши, прости Господи, противники, – печальным голосом делился своими раздумьями Понизов. – И заметьте: Журбин, он хоть и крайне молод, уже подполковник, а состоит в той же должности, что Вы да и я. Красный Аннинский темляк[10] носит. По заслугам, не спорю. Однако Вы же сами понимаете (и не подумайте, что завидую или злобствую), нынешнее-то дело может стать неплохим трамплином для Вашей карьеры, которая, увы, может так и закиснуть в тени коллег. Да плюс к тому именно оно уже сейчас позволит пробить «потолок», отделяющий Вас от потомственного дворянства[11]. Мне же оно даст уйти на покой в звании полковника, и что главное – с соответствующей пенсией.

Рыжков отстранённо слушал командира второго отделения, повернувшись к нему вполоборота и будто бы озирая далёкие, подёрнутые лёгкой дымкой пейзажи того берега. Сам же про себя думал: «Экий старый интриган. Явно хочет загребать жар чужими руками. Но в чём-то он да и прав!»

– Вы же заметили, – продолжал Понизов, – первое отделение не получило практически никаких инструкций, кроме полулиста указаний, без которых он и сам, по его же признанию, вполне бы обошёлся. У Вас же в руках я вижу довольно пухлый конверт, на который расщедрилось столичное начальство. Предлагаю нам с Вами объединить усилия, – контрразведчик перешёл практически на шёпот, – давайте делиться всеми сведениями, чтоб мы оба имели полную картину со всех сторон?

– Что же, я не откажусь от взгляда с другого ракурса. – ответил после небольшого раздумья Рыжков, продолжая рассеянно смотреть вдаль, но потом, будто приняв решение, наконец повернулся к подполковнику. – По рукам! – И протянул открытую ладонь.

– Очень рад, что Вы так хорошо всё понимаете, – расцвёл широчайшей улыбкой Понизов и крепко пожал руку в ответ. – В таком случае, не поделитесь ли для затравки, о чём Вы говорили с исправником тет-а-тет?

– Да тут, собственно, и нет никаких тайн. Владимир Петрович только лишь поделился подсказками своей интуиции о том, что эта операция будет для меня непростой.

– Да, да. Собственно, в таком ключе я и подумал, – сощурился Глеб Романович. – Что ж, ротмистр, честь имею! – распрощался начальник отделения контрразведки.

Рыжков легко козырнул ему и, двинувшись обратно к особняку, невольно заметил, как легко качнулся уголок шторы окна кабинета Журбина.

* * *

Поздним вечером, предоставив исправнику план завтрашней операции, Рыжков возвращался домой, в одноэтажный служебный особнячок классического стиля, спрятавшийся в зарослях маленького запущенного парка недалеко от управления. Ещё издали, через распахнутые окна зала, услышал он, как средний сын Слава лихо терзает пианино каким-то быстрым вальсом, порой на миг сбиваясь с ритма, то ли забыв продолжение, или запутавшись пальцами в клавишах, но каждый раз быстро восстанавливаясь.

Войдя в дом и стянув китель повседневного мундира, Антон Владимирович направился в небольшую столовую, в которой его ждал уже накрытый к ужину стол. Устроившись на любимом месте, он развернул было приготовленную газету, но быстро пробежал глазами по заголовкам и понял, что не способен воспринимать посторонний текст, а потому сложил ещё пахнущие типографской краской тонкие листы, откинулся на спинку стула и возвратился мыслями к материалам дела.

А подумать было над чем. В спущенных сверху бумагах были общие указания, суть которых передал Вилеж; подробные персональные инструкции; список прибывающей в Н-ск труппы театра с краткими характеристиками клоунов, жонглёров, танцовщиц, акробатов; и довольно подробные, снабжённые фотокарточками досье на директора театра Чезаре Труффаторо, а также на иллюзиониста Фанга Хэ с ассистенткой Сиу Лин.

Наконец, Рыжков достал из планшетки давешний конверт с инструкциями. Аккуратно отодвинул тарелку и столовые приборы, после чего, выудив некоторые бумаги, разложил их перед собой. Сначала взял список особых указаний для третьего отделения и вновь посмотрел на обведённые пункты, ещё на службе заставившие ротмистра насторожиться: «Следует с внимательнейшим тщанием проштудировать все доступные источники по восточному шаманизму и мерам противодействия ему». А также несколькими восклицательными знаками выделенное особое указание: «В контакт не вступать! Оказывать противодействие в самой мягкой форме и лишь в крайнем случае!!!» Антон Владимирович отложил записи с инструкциями и взялся за досье. Первыми лежали бумаги на синьора Труффаторо.

– Экий характерный итальяшка, – подумал он, разглядывая внешность довольно молодого нафабренного антрепренёра, сердито взиравшего с карточки, – чего позабыл в нашей глуши? Не оказался бы папским агентом.

Перевернув страницу, ротмистр стал так же внимательно изучать фокусника. С немного мятой фотографии взирало полное раскосое лицо, украшенное тоненькой бородкой и редкими, едва видными усами. Голову венчала выдающаяся лысина. В руках Фанг Хэ держал какой-то музыкальный инструмент, похожий на флейту.

– А вот это, судя по всему, и есть наш шаман, – отметил про себя Рыжков, после чего отложил уже просмотренные листы и взялся за досье, до которого его руки ещё не дошли на службе.

С этой фотографии взирало прелестное, практически детское личико с огромными глазами и освещавшее всё вокруг хулиганистой улыбкой от уха до уха. Из-под беспорядка тёмных волос, уложенных в некое подобие причёски, выглядывали заострённые кончики ушей.

– Вот же ничего себе! – аж присвистнул кудесник. – Настоящая дриада![12] – Рыжков в сомнении поднёс фотокарточку к глазам. – Или не дриада? Поди разбери, как тут намешано с человеком. И в какой пропорции? Чудно́! И додумались же предки с нечистью породниться! – с долей брезгливости проворчал он.

– Что за милое дитя и чего это ты, дорогой, в доме свистишь? – прошептала ротмистру на ухо подкравшаяся сзади Нина Вячеславовна – супруга Рыжкова.

Нина Рыжкова

– Скажешь тоже «милое»! Ты присмотрись-ка хорошенько.

– Обычный довольный ребёнок, – пожала плечами Нина.

– На уши обрати внимание.

– Да ну! Дриада?

– Какая-то помесь. Не помнишь, как на востоке дриад называют?

– Вроде бы «Цзин». Или «Шэньму». Но я не уверена, – ответила Рыжкову жена после некоторого раздумья.

– Каждый раз удивляюсь твоей памяти! В одно же время учились, столько лет прошло, без энциклопедии я бы и не вспомнил.

– Сам понимаешь, целителям надо держать в голове очень многое. Без цепкой памяти никак, – улыбнулась Нина.

– Никогда бы не подумал, что они мешают кровь с нечистью, – вернулся к теме Антон.

– Восток непознаваем. Может, оно и к лучшему.

– И не говори!

– Тем не менее я хотела бы вернуться к теме свиста в доме. Какой пример ты подаёшь детям, отец? И сколько раз мы уже с тобой договаривались не приносить работу домой? – в шутку нахмурила брови Нина.

– Всё, всё, всё. Понял, был не прав, исправлюсь! – притворно подняв руки, ответил Антон, после чего начал запихивать бумаги обратно в планшет.

– Анюта! Неси горячее! – кликнула служанку Нина. – Дети! Дети! Ужинать!

– Папа! – закричала вбежавшая первой старшая Лиза.

– Уйди! – толкнул сестру Слава. – Папа! Она меня щипает!

– А он толкается!

– А она двойку из гимназии принесла!

– Ах ты! Ябеда!

– А ну успокойтесь! – пристукнула пальцем по столу Нина с притворно строгим выражением лица. – Быстро рассаживаемся по местам!

Последним, держа за голову потрёпанного игрушечного медведя, к столу прибрёл совсем маленький Тёма, самостоятельно залез на ещё высокий для него стул и устроился за столом.

– Вот, дети! Обратите внимание: самый маленький и самый послушный, – обратилась мать к старшим и потрепала по голове младшего.

– Мама! Ты просто не знаешь, какие он корчит рожи, пока вы не видите! – скривив губы, начала ябедничать Лиза.

Служанка завезла на сервировочном столике большую фарфоровую супницу с пюре и блюдо с запечённой курицей, источавшей, как показалось оголодавшему ротмистру, просто волшебные ароматы.

– Не буду мясо! – скривилась Лиза.

– Фу, курица! Не буду! А котлет не подадут? – зажмурился Слава.

– И я не буду! – Тёма сразу же насупился, повторяя за братом с сестрой, хотя до того с большим интересом наблюдал за приближением курицы, покрытой хрустящей корочкой.

– Из-за стола никто не выйдет, пока всё не доест! – продолжила играть строгую мать Нина, наблюдая, как Нюрка раскладывает еду на тарелки.

Антон подмигнул насупившейся Лизе. Та хитро ухмыльнулась в ответ, начиная с внезапно прорезавшимся аппетитом поглощать ещё секунду назад неугодную ей курицу.

– Слава! Не ковыряйся вилкой! Птицу едят руками, – отчеканила мать.

– Но она вся жирная! Придётся отмывать жир с мылом! – ответил ребёнок капризным тоном.

– Так ты и не растаешь лишний раз мыло взять! Давай, давай, учись прилично есть.

Дети довольно быстро расправились со своими порциями. И даже малоежка Тёма, сперва без энтузиазма ковырявшийся в тарелке, наблюдая за старшими, втянулся и соизволил съесть почти всё.

– Папа, а покажи ещё раз птичку? – протянул сытый малыш.

– Нет! Папа! Мышку, мышку! – наперекор застрекотала Лиза.

– Тёма же сказал птичку! – перебил сестру Слава.

Антон заговорщически улыбнулся. Отодвинулся от стола. Демонстративно сделал совершенно излишние пассы руками и с кончиков его пальцев сорвалась призрачная летучая мышь, закружившаяся в беззвучных пируэтах под самым потолком, осыпая всё вокруг зеленоватыми, ещё в воздухе исчезающими блёстками.

Дети в который раз в восхищении наблюдали за волховским зверьком, через некоторое время развеявшимся в воздухе.

– Концерт окончен! Что надо сказать? – прервала Нина уже набиравших воздух малышей, явно собиравшихся потребовать продолжения демонстрации умений отца.

– Спасибо! – как всегда хором протянули немного разочарованные дети, выбираясь из-за стола, и, толкаясь в дверях, колесом понеслись по своим самым важным на свете неотложным игровым делам.

Между тем родители остались за столом одни и продолжили разговор.

– Ты слышал, что завтра в Н-ск приезжает столичный театр? – спросила Нина. – Весь город пестрит афишами.

– Мало того, что слышал. У нас в связи с этим приездом такой аврал творится, что непонятно, куда бежать и за что хвататься.

– А вам-то какое дело до этого театра?

– Служба, – пожал плечами ротмистр.

– Так та длинноухая девчушка, которой ты любовался, – это кто-то из «Паяччо»? – продолжила допытываться Нина.

– Да, ассистентка шамана.

– Даже так? Настоящий восточный шаман? Я смотрю, у тебя на службе предстоят весёленькие деньки! Помню, что они своими песнями, танцами и стихами выделывают такое, что не каждому кудеснику по плечу.

– Да, я уже проштудировал в жандармской библиотеке всё, что в ней было по шаманизму, и знаешь, нам крупно повезло, что созерцательная философия Поднебесной империи целиком замкнута на себе, а то ведь используй они силу своих шаманов для завоеваний, ох и трудно было бы нам держать восточную границу по Амуру.

– А ещё говорят, с утра на вокзале готовится торжественная встреча. И городничий[13] будет и уездный предводитель[14] и все-все мало-мальски значимые чиновники, – решила сменить тему Нина.

– Ох, барыня, а я-то собиралася отпроситься, хоть одним глазком на ту «Паячу» взглянуть! – вклинилась в разговор пришедшая собрать посуду, по северному окающая Аннушка. – Там и Машка из мясной лавки будет, и Глаша, что у Сергинских служит. Так хочется хоть одним глазком на настоящих артистов взглянуть, – запунцовела и потупилась она.

– Вместе и пойдём.

– Спасибо, барыня! Ой! Так надо же вам платье-то выходное подготовить! – засуетилась служанка.

– Идем, подберём мне выходной туалет, – велела Нина Вячеславовна и, клюнув мужа в щёку, удалилась в сопровождении Анны.

Антон Владимирович ещё немного посидел за столом, пытаясь поймать какую-то мысль, но не преуспел в старании и отправился в спальню. Тёплый осенний вечер подошёл к концу, за ним подкралась свежесть звёздной сентябрьской ночи. И, уже отходя ко сну, практически в полудрёме, ротмистр невольно ощутил волнительное предвкушение предстоящей операции.

ВСТРЕЧА ЗНАМЕНИТОСТЕЙ

* * *

Прозрачное, звенящее утро раннего сентября умыло свежестью улицы провинциального Н-ска. Обычно пыльная и пустая по раннему времени привокзальная площадь полнилась людьми, спешившими загодя занять место поближе к прибывающему через час экспрессу из Москвы. Там и сям из переулков выходили чисто одетые мастеровые, небогатые мещане и прочий принарядившийся рабочий люд. Мелкие торговки, почуявшие прибыток, уже раскладывали нехитрую, только что приготовленную снедь. А к парадным, в обычное время закрытым воротам вокзала то и дело подъезжали коляски, из которых выходили лощёные провинциальные господа с барыньками, одетыми по прошлогодней моде; слегка смущённые барышни, стрелявшие глазами сверстникам и перемигивающиеся с подругами; пузатые купцы в ярких кафтанах и смятых гармошкою сапогах; снулые чиновники в партикулярном; и прочий зажиточный люд. Наконец на площадь строем вышли городовые с полицмейстером во главе. Облачённые в парадные мундиры служители закона, растолкали народишко попроще и установили оцепление у главного входа.

На площадь выкатилось роскошное ландо городничего. Отставной пехотный генерал Быстровско́й, принявший Н-ск несколько десятилетий назад, был весьма любим и уважаем публикой, брал немного, не зарывался и всегда решал дела, к вящей радости всех сторон, не забывая, конечно же, и себя. Грузно выйдя из остановившегося экипажа и подав руку супруге, такой же полной с румяным неулыбчивым лицом даме в годах, городничий последовал мимо козырявшего оцепления и скрылся в здании вокзала.

Вслед за ним остановился не менее шикарный тарантас, с которого спустился предводитель дворянства Воронкин, живо обсуждавший что-то с богатейшим купцом первой гильдии Оторвины́м, местным меценатом, жуиром и бонвиваном. Отчаянно жестикулирующая парочка проследовала за городничим.

Рыжков с женой прибыли на вокзал загодя и уже успели раскланяться с шапочными знакомцами, поприветствовать приятелей и перекинуться ничего не значащими фразами с друзьями, собравшимися в господском зале ожидания, где толпился весь свет города и уезда. Оставив Нину в одном из начинавших собираться дамских кружков, с виду непринуждённо щебечущим о чём-то, ротмистр направился в сторону начальства. На ходу раскланялся с Понизовым, о чём-то тихо беседующим с Журбиным, и подошёл к жандармскому исправнику, блиставшему, в отличие от него, парадным мундиром. Владимир Петрович, до того стоявший к Рыжкову вполоборота, повернулся всем корпусом к подчинённому, так как не мог крутить головой из-за высокой стойки плотного воротника, расшитого золотой нитью.

– Доброе утро, господин полковник! – поздоровался ротмистр, по привычке потянувшись козырнуть, но вспомнил, что одет в гражданское.

– Антон Владимирович, доброе утро! – прогудел Вилеж. – Решили самостоятельно произвести операцию? Похвально!

– Да, сами знаете, Владимир Петрович, наше отделение по штату в основном конторское. Для полевой работы по профилю только я да мой адъютант Егоров годны, остальные либо вовсе дара не имеют, либо волховством владеют в самом зачаточном состоянии. Собственно, как я в плане мероприятий и указывал.

– Да, да. Всё верно, голубчик. Да и не к надобности тебе ещё кудесники. Сам-то со скуки небось не знаешь куда себя деть.

– Не без этого, Владимир Петрович.

– Что ж, не смею больше задерживать. – Вилеж вернулся к прерванному разговору, показав ротмистру, что тот свободен.

Рыжков немного походил по залу в поисках Егорова, выглянул на площадь и увидал адъютанта за оцеплением. Полицейские не собирались пропускать в вокзал Дмитрия Ивановича, одетого в простую гражданскую тройку, а потому чем-то напоминавшего гимназического учителя. Ротмистр махнул рукой своему помощнику, чтобы тот оставался снаружи и вернулся в залу, где ещё немного прошёлся между беседующими о светской ерунде группками. В конце концов он присоединился к одной из них, где поучаствовал в споре о надвигающемся «Синем звоне».

Помещик, имени которого Антон Владимирович не помнил, страстно доказывал, что он-де сам видел крестьянина, пропавшего во время этой напасти лет сорок назад. И что тот, может, пару лет тому, как ни в чём не бывало, благополучно вышел из молочного тумана, всегда образующегося во время «Синего звона». А что самое главное – первым же делом пошёл к помещику, у которого был в крепости (а об отмене крепостного права, он, понятное-то дело, был ни сном ни духом). И там винился перед барским внуком, приняв его за деда за то, что будто бы плутал в тумане несколько суток, а потому не явился на барщину и божился, что все недоимки обязательно отработает.