Пламя в Парусах

Оставалось только держать суровую мину, авось прокатит.

Дезертиров его серьёзность и опрометчивость нисколечко не впечатлила. Все они глядели на Ричарда, как на пугало. А затем командир отрывисто рыкнул: «Взять ублюдка», и в воздухе запахло расправой. Хорошо ещё приказал «взять», а не «грохнуть». Девятеро вояк выступили из толпы и двинулись прямо на него. Несмотря на выставленный в их сторону арбалет, шли уверенно; об участи бесчувственного товарища, которому Ричард вполне мог глотку перебить хорошим пинком, – также не заботились. «Ну, Гайо в помощь», – подумал новоявленный пекарь Падымков, поцеловал фиал на удачу и метнул его в толпу. Тут-то и началось.

Сам фиал невелик, а запал успел прогореть лишь наполовину. На него толком и внимания не обратили; на подлёте один из дезертиров отмахнулся от этой скляночки, как от назойливой мухи. И это стало его величайшей за всю прожитую жизнь ошибкой. Последней. Фиал не просто разбился, но лопнул, расплескав золочёное содержимое во все стороны. И без того яркие бусины состава быстро охватило пламя с фитиля, и тут же они запылали, аки раскалённый добела металл. Попали на доспехи и оружие, кожу лица и рук. И принялись безудержно жечь.

Сперва дезертиры закричали – от удивления и испуга. Затем взвыли – от боли. Каждый на свой лад попытался смахнуть с себя неведомое наваждение, но лишь сильнее размазывал. Пробовали сорвать доспехи и одежду, но никак не получалось им высвободиться. Раскалённые капли тем временем зафырчали и заискрили; замерцали так ярко, что на несчастных невозможно стало смотреть. Даже доспехи эта напасть прожигала с той же лёгкостью, с которой вода вымывает песок.

Тут ещё и нестерпимая трель ударила в уши, и вопли, как и гроза, потонули в ней без остатка.

Благо, продлилось это недолго. Три, может, четыре удара сердца. Не более.

В очередное мгновение всё – и безудержный свист, и крики, и шум дождя – стихло, всполохи прекратились, и поляну, где страдали несчастные, накрыло вспышкой и грохотом такой силы, что кто рядом стоял, тех опрокинуло навзничь! Будто это земля ответила грозовому небу собственными громом и молнией. А как прояснилось, то все увидели: не стало этих девятерых дезертиров. Выкорчеванную в земле дымящую рытвину украшал лишь вываренный и выплавленный шлак; на раскалённых камешках и алых стальных обломках шипели, испаряясь, капельки дождя.

Ричард, как только эхо стихло, одним из первых овладел собой и поднялся. Скорее от шока, нежели от большой смелости, он выудил из сумки ещё флакон, побольше. С тем же составом. Хотя сейчас ему неимоверно хотелось выбросить и его, и сумку к чертям собачьим! Вон в чернеющем за клифом море этому ужасному вареву самое место.

После того как у всех в ушах звенеть перестало, воцарилось донельзя напряжённое, тяжёлое молчание. Никто не смел ничего предпринять, боясь, что лично он шевельнётся и тем самым других наверняка спровоцирует. Но каждый блуждающий взгляд неизменно поглядывал на злосчастный флакон. И получалось так, что на Пекаря смотрели чаще всего. Будто он тут теперь самый главный.

Сам же Ричард главным быть не хотел, особенно сейчас, но раз на него смотрят – пришлось вспоминать, что язык во рту не только чтоб квас лакать. Собрал всю волю, какая у него осталась, и крикнул:

– Лучше нам на этом и закончить! Как думаете?!

Ну а в довесок к сказанному пыхнул трубкой, что аж искорки во все стороны прыснули беспокойными светляками. Тут ещё и гром грянул, и шквал налетел. К драке погода явно не располагала.

Дезертиры после такого окончательно свой задор растеряли. Один за другим они оглядывались на командующего. Приказа ждали. Вряд ли хоть кто-то из них помышлял о том, чтобы ринуться в бой или как-то там бахвалиться. Молчали все. Только дождь барабанил по влажной земле, да где-то в деревне ржала перепуганная шумом лошадь.

Престарелый командир прочистил горло и смачно, с вызовом, сплюнул. Так, что и дураку станет ясно – проигрывать он не любит стократно сильнее самого заядлого картёжника. «Валим», – громко и отчётливо скомандовал он, и столько в этом слове плескалось ядовитой угрозы, что ведра не хватит собрать. Его дезертиры подчинились беспрекословно.

– Эй, главный, – подал голос Сэндел, что по-прежнему, с мечом на изготовку, стоял напротив Такеды. Эти двое выглядели так, будто и конец времён не стал бы им помехой, чтобы скрестить друг с другом клинки. – Мы что, уже уходим? А как же дело?

У командующего дезертирами разве едва пар из ушей не пошёл.

– А ну делай, что велено, наёмник! – бросил он не оборачиваясь.

– Ха! Ладно, делаю, – просипел Сэндел в ответ.

Он выпрямился, сломал боевую стойку, воздел лезвие своего могучего меча к небу и картинно рубанул воздух, смахивая дождевую воду. Хотя она сызнова залила клинок.

– Жаль, что нас прервали, – усмехнулся он, иронично воззрившись на Такеду. – Ну так что, до следующего раза?

С этими словами наёмник полез куда-то за подкладку, выудил крупную серебряную монету грязной чеканки, с мелодичным звоном подбросил её, поймал, чиркнул ребром о лезвие, высекши искру, и бросил чаандийцу прямо под ноги.

– Это за беспокойство, – усмехнулся Сэндел и двинулся прочь.

Такеда упёр лезвие в стальную оковку и со всем почтением вложил клинок в ножны. Лучший бой – тот, которого не случилось. Однако он ощущал гневное нетерпение меча, передающееся и ему. Кодекс требовал провести ритуал усмирения того оружию, кое пробудили по недостойной причине, но этот мятежный дух едва ли упокоится так легко.

На брошенную монету чаандиец, ясно дело, даже и не взглянул. Деревенские тоже то место стороной обходили, будто оно запаршивело; хотя кто-то всё же пнул треклятый серебряник в лужу, где тот и скрылся. Никто в Падымках на него не позарился.

Ричард, когда дезертиры скрылись за ближайшим изгибом дороги, выдохнул так, будто из бочонка с забродившим игристым пробку вынули. У него аж в глазах потемнело, и, если б флакон с алхимическим варевом не покоился у него в руке, и он бы не боялся до чёртиков его уронить, – так бы и завалился поверх оглушённого арбалетчика.

Ах да, ещё ведь тот арбалетчик!

Ричард удивлённо воззрился себе под ноги. Бесчувственное, но живое тело валялось прямо здесь. Видать, его дружки решили, что тот уже не жилец. Пленник, получается. Может, расскажет чего интересного?

Бедняга застонал, вроде как попытался открыть глаза, и Пекарь хорошенько приложил его башмаком по лицу. Пускай пока ещё поспит, а то ночка впереди долгая.

✧☽◯☾✧

– …И вот, значит, стоит он с этой грязной огроменной морковью в руке, землёй на пол крошит и говорит: «Со своей дочерью я как-нибудь сам разберусь!» И морковью трясёт так угрожающе, как дубиной! Я же в этот момент только-только в окно залезаю: вижу морковь, вижу дочь, красную с лица, как помидор перезрелый, и вижу, значит, этого её любовничка, который в ужасе на морковь таращится! Ну и решаю лезть обратно…

Дальше Ричард мог не продолжать. Местные и без того вовсю хохотали, пряча рты кто за ладонью, кто за рукавом, чтобы не так громко было. Ну как «вовсю»? Насколько чистосердечно можно веселиться после того, как на глазах у тебя девятерых людей превратили в оплавленные головешки, а твоих родных и близких едва не предали ножу, – настолько и хохотали. Ричард же продолжал хохмить: где всамделишную какую историю расскажет, где приукрасит чутка, а где и целиком наврёт. Главное же, чтоб веселее было.

После случившегося у него до сих пор дрожали руки.

Им с Такедой этой ночью почестей досталось с лихвой. И по плечу их похлопали, и подарков всяких мелких надарили, и деньжат отсыпали. Конкретно на него ещё и местные девицы, что в самом соку, поглядывать взялись; чаандийца пока сторонились, побаивались. Вот только от всего этого на душе не становилось спокойнее. Рассвет нескоро.

– А вот ещё забавная история случилась! Как-то раз мы… О-у!.. Премного благодарен, – начал Ричард, но отвлёкся, когда одна из девиц – дородная, что бурёнка, – подала ему кружку горячего эля. Он её с радостью принял. Он же теперь герой.

– Нравится? – поинтересовалась прелестница, пряча смущение за улыбкой.

Ричард кивнул. Кивнул, потому как со всей поспешностью прильнул губами к напитку. Знал, что за первым словом последует и второе, и третье… и что тогда он до самого утра не сумеет от неё отделаться. А сейчас оно как-то совсем несподручно.

Задняя дверь амбара, возле которого они стояли, вдруг отворилась, грохнув о косяк. Все тотчас же смертельно посерьёзнели. Девахи и след простыл.

– Ну, как оно? – хмуро поинтересовался Ричард.

Вышедший здоровяк – один из местных охотников – задрал голову и выдохнул па́ром в ночь. Принялся стягивать с рук тронутые кровью обмотки, сварганенные наспех из крепёжных ремешков. «Нормально», – только и послышалось от него. Ричард вручил ему кружку эля, и тот с ходу осушил её на добрую половину. Роль палача изнуряла.

Здоровяка звали Гарки. Когда дезертиры ушли, почти все деревенские мужики и едва ли не треть баб собрались, чтобы думать, как дальше поступить. Когда под боком такие соседи – спокойно в своей кровати не поспишь. Первым делом вознамерились допросить пленника, но тот наотрез говорить отказался. Только орал, что им это с рук не сойдёт, угрожал, сквернословил, плевался и кашлял, будто больной чахоткой. На деле просто слюнями давился.

Язык ему решили развязать во что бы то ни стало. Тянули жребий, а крепкий ширококостный Гарки почти сразу добровольцем вызвался. Не от большой охоты размять кулаки, как догадался Ричард, а по общей нужде.

Утерев подбородок рукавом, здоровяк вернул кружку. Обмотки, хоть и были это вполне ещё годные ремни из добротной телячьей кожи, упали в грязь прямо к его ногам. Дождь сошёл на нет, гроза ушла за море, но по-настоящему просохнет только к утру.

– Э-эй, Гарки! Ну, что там, много рассказал? – спросил один их мужиков.

«Эдакий дуралей, – подумал про него Ричард. – Осадил бы, пускай здоровяк оклемается».

Хотя ему и самому интересно до чёртиков.

– Нет, немного, – покачал головой Гарки. – Но, если кто меня спросит, думаю, рассказал он всё, что знал. Говорит, что им заплатили – и не мало, – чтобы они тут шороху навели. Рассказал, что Брутова сынка и священника эти гады повстречали на дороге, но, говорит, трогать не стали. Только шугнули слегка. И поведал ещё, где лагерем встали.

Ричард припомнил весельчака-священника и парнишку, который махнул ему на прощание. Значит, это сын некоего Брута; а если он не попутал имён, то этот Брут здесь на хорошем счету. Второй человек на деревне, если не первый. Ну а нынче же, когда оказалось, что тот сморчок-староста на своей кляче ускакал в ночь, как трус последний, – уже точно первый.

То-то старикан Пекарю сразу не понравился. Дёрганый больно, как крыса.

– …Пока суть да дело, он, как заведённый, твердил, что всамделишный гвардеец и что всем нам за такое с ним обращение головы поснимают, – продолжал меж тем Гарки. – Врёт поди. А ещё плакался, что, дескать, согласился на это дело, потому как деньги ему нужны на лечение больной матушки. Он у неё один-одинёшенек, говорит, остался.

– Тьфу ты! Таких послушать, так всё зло в мире ради больных матушек и совершается! – выругался Ричард. А ведь он и сам не раз подобной ложью прикрывался.

Мужики, хмурые, как те тучи, что уплыли за море, согласно покивали. Ну и решили помолчать немного. Каждый думал о своём; кружка с пока ещё тёплым элем пошла по рукам. Нужно как-то согреваться пока суть да дело.

– Ну а… что теперича делать-то станем? – поинтересовался тот из толпы, любопытный.

А ведь это, чёрт возьми, хороший вопрос! Все они узнают ответ на него менее чем через четверть часа, когда каждого жителя Падымков старше отрочества созовут на совет. Пришли все; лишь старая деревенская травница и её провожатый отсутствовали. Ричарда и Такеду туда так же пригласили. Оба они показали себя достойно в глазах местных, ну а после внезапного побега старосты и речи не шло о том, чтобы в чём-то там их подозревать.

Импровизированный военный совет, устроенный в местном амбаре, который в полноценный трактир превратили, без преувеличения внушал. Натаскали и сдвинули столы, которые ещё недавно на празднестве отрабатывали, для каждого нашёлся табурет, горячая еда и чем промочить горло. К тому же всем всё отовсюду видно. Нашлась большая карта местных земель, её прицепили на стену и уже успели расчертить вдоль и поперёк, обозначая тропки и маршруты, прикидывая переходы и расставляя посты дозоров. Сам хозяин амбара сидел гордый, – видимо, радовался, что не зря строил.

Что ещё заметили и Ричард, и Такеда, так это то, что каждый при себе оружие держал. И это не те вилы, колуны и прочий сельский хлам; тогда, похоже, похватали то, что под рукой. Сейчас же виднелось всё больше мечей, копий и секир. Простецких и выкованных грубо в большинстве своём, но тем не менее. Не так-то прост оказался здешний народец. Такеда про себя стал уважать их чуточку больше. Ричард – опасаться.

Впрочем, если чаандиец и чувствовал себя вполне вольготно меж здешних вояк, – или тех, кто очень хотел себя воякой считать, – то Ричарду по большому счёту находится тут незачем. Он с ходу приметил для себя другое местечко. Среди таких же людей, как и он сам, – кому не с чем выступить и, в общем-то, незачем слушать; но ещё оставалось, что проиграть. В карманах у него как раз чутка звенело опосля недавнего. Грех не поставить.

– Во что играете, господа хорошие? – спросил он, пододвигая к себе табурет.

– В кня́жку. Га́нмарскую. Слыхал? – ответил один из игроков. Лысый. Как раз собирал карты, и по его лицу Ричард понял, что он не против ещё одного участника за столом.

– Отож, как не слыхать! На четвёртого раздадите?

Возражать не стали. Ричард уселся поудобнее, бросил несколько медяков к общей ставке, и вполуха принялся слушать, что там у умных людей за главным столом делается. А послушать нашлось чего – спор оттуда доносился нешуточный. Жаль, половины слов не разобрать.

– Как думаете, – начал лысый, тасуя колоду с мастерством завсегдатая карточных столов, – эти мерзавцы ещё вернутся дело своё нехорошее доканчивать? Или пронесло?

– Как пить дать, верно говорю вам, вернутся! – прорычал крепкий здоровяк, что не отрывал взгляда от потёртой монеты незнакомой чеканки, беспрестанно катая ту взад-вперед. – Знаю я такую породу людскую. Озлобленные они, что волки твои! Жизнь чью-то враз загубят, не отстанут…

И замолчал до того внезапно, словно таилось за этими его словами глубокое горе.

– Беда, если оно и вправду так, – рассудил лысый, выровнял колоду и протянул её Ричарду. – На вот, добрый пекарь, сними, будь любезен.

Ричард снял. Лысый разбил колоду надвое, сложил ёлочкой, соединил, ещё раз скоренько перемешал и раздал на игроков. Поднял верхнюю карту, показывая её всем:

– У власти у нас Княжна. Добрый знак! – объявил он вполголоса. – А вне закона будет… Хм-м, Стражник, м-да. А в дураках остаётся – м-да, добрый Мирянин нынче остался, увы. Ну-с, играем.

Три карты легли на стол, ликом кверху. Остаток колоды шлёпнулся рядом.

– Злободневненько, – задумчиво изрёк, собирая свои карты, Ричард, чем вызвал пару-тройку смешков у окружающих.

Расклад на партию и впрямь выходил интересный.

Впрочем, он не намеревался играть сегодня всерьёз. Мухлевать – тоже. Если и проиграет, то чёрт бы с тем. Главное, чтобы карты хоть немного уняли дрожь его пальцев.

– А я вот слышал, – начал с бухты-барахты самый молодой за столом. Парнишка лет двадцати, с лицом простака, но глазами как два наточенных кинжала. Аж изнывал от желания выпалить всё, что услышал намедни: – Будто б охотники, те, что первыми вахту несли, видели, как кто-то шарился по подлеску! Говорят, не нашенский это явно.

– Даже так?.. – протянул Ричард, не отрываясь от своих карт. – И что ж они его не сцапали?! Чай места́ здешние лучше знают, чем всякие пришлые недоумки?

Молодой только рот открыл, чтобы ответить, как лысый его опередил:

– Да нечего впотьмах за призраками гоняться! Вдруг их там целая орава таится?!

– И то верно, – согласился Ричард. – И часто у вас тут такие гости захаживают?

– На моей памяти – впервые, – отозвался здоровяк, сбросил двух Крестьян, а ещё одну карту выложил перед собой рубашкой кверху. Взял из колоды. – Но я лет двадцать всего в Падымках обитаю. Может, не знаю чего.

Лысый добавил к выложенным Крестьянам ещё Караванщика, но Ричард перебил его Стражником и Палачом. При нынешнем раскладе их можно вместе класть. Даже нужно. Все карты ушли в сброс. Двенадцать медяков укрепили ставку.

– То есть вы тут спокойно живёте? – поинтересовался Ричард, беря из колоды. Выпала ему северная Графиня. Весьма удачно. – А по копьям и лукам на человека так и не скажешь…

Лысый сбросил перед ним ни много ни мало Маркиза со Священником. На обмен. То ли догадался, что у него Графиня, то ли ставку поднимал. Ну а сам вперёд подался:

– Это, видишь, вон, мужик со стянутыми на затылке волосами стоит? С чёрной бородой который, а рядом с ним рыжевласая дикарка с наколками по всему лицу? Это бывший гвардейский сотник со своей жёнкой. Отличный мужик, боевой, да и дело своё хорошо знает, а бабёнка его – северянка сложных каких-то там кровей.

Ричард взглянул в сторону. Рядом с дикаркой, приметить которую несложно, крутился тот самый Брут, палашом подпоясанный и с круглым щитом за спиной. И хотя такая амуниция вроде как претила военному уставу, но его собственное гвардейство проступало на лице, что называется, алой нитью простроченное. Скажи кто, что он не бывший сотник, а без малого генерал, и даже у самого дотошного проныры не возникло бы в том сомнений.

В данный же момент этот знатный муж занимался тем, что переговаривал то с одной группкой мужиков, то с другой. Судя по тому, что некоторые после этого стекались ближе к главному столу, – он активно набирал сторонников. Вот только для чего?

– И что с того? – поинтересовался Ричард, отвернувшись и изобразив безразличие.

– А то, что благодаря ему и его жёнке мы дружны с местными морскими контра…

Тут лысого ткнули под ребро, что он ажно охнул. Едва карты не выронил.

– Совсем сдурел?! – просипел здоровяк, но все трое тем не менее воззрились именно на Ричарда. И не сказать, чтоб взгляды эти сулили много хорошего.

– В чём дело? – спросил Ричард так спокойно и праздно, как только сумел, хотя в боку-то у него кольнуло. Маркиза и Священники – в общем-то, выгодный для него обмен, – он перевёл Душеприказчиком; притом карту выкладывал так медленно, словно резал ею.

– Слушай, добрый пекарь, – начал здоровяк. – Ты как в целом по жизни-то, человек болтливый? Токма честно признавайся, тут все свои.

– Обижаете, дру́ги, – заявил Ричард, смешав на своей физиономии удивление и обиду в равных пропорциях. – Я, чай, мужик-то не глупый, из лужи не пью. Сами сегодня видели.

Все трое переглянулись. Ричард навострил уши, готовый к интересностям, но, на всякий непредвиденный случай, ногой попробовал засапожный нож в соседнем голенище.

– В общем, слушай, – продолжил здоровяк, – мы тут немного с контрабандистами дела взаимовыгодные ведём. Ничего горячего, но лучше об этом попусту не трепать. Помогаем друг другу и выручаем по мере возможности. Понимаешь?

Ричард кивнул. Он подумывал изобразить на лице невинное удивление, но решил, что взгляд уверенный и жёсткий даст его собеседникам понять, что он и сам не лыком шит. Судя по тому, как они расслабились и продолжили игру, – не прогадал.

И тем не менее весьма удивился. Как и со всеми прочими делами, несущими прибыль в обход имперских и церковных податей, Ричард ведал о контрабандном потоке, русло которого тянулось и через Гринлаго в том числе. Но и подумать не мог, что его верховье – здесь.

Пока не настала его очередь, он вновь обернулся к северянке, её муженьку и их разношёрстной компании. Только сейчас, среди прочих деревенских, Ричард приметил с дюжину мужиков, в которых, – едва прозвучало слово «контрабандист», – легко можно шайку северянских оппортунистов-мореходов признать. Они не то чтобы выделялись, но хорошо подходили к образу.

Интересно, и как это он умудрился не разглядеть их загодя? Стареет, видать.

Ричард отвернулся, и игра продолжилась своим чередом, будто никто ничего и не говорил.

– Нет! Нельзя этого делать, дружище! – донеслось до их стола, когда половина колоды уже вышла. – Держать оборону нам сил не хватит, так уж лучше просто уйдём.

Ричард вновь оглянулся. Он не понял, кто сейчас говорил, но зато видел – кому это сказано. Бруту. Их партия в карты затянулась, ставка приятно выросла, да и рассвет уже не за горами. Народ притих, кто-то и вовсе кемарил, но зато большие люди стали говорить громче. Вот-вот что-то решат.

– А если пленник соврал? Если пресвятой Кристофер и мой сын у них, что тогда?! – отвечал Брут. Он вроде бы и оставался холоден, но как рот раскрывал – стёкла в окнах звенели. – Простите. Простите, друзья, но я пойду хоть бы и в одиночку! Да и другого такого шанса у нас не будет. – Тут он отвернулся от своего собеседника и на удивление ловко вскочил на стол: – Слушайте! Слушайте все! Я иду спасать сына. А если спасать некого или незачем, то иду бить врага! Потому как не хочу, чтобы бросился он в погоню за теми, кто укроется в аббатстве! Не позволю всяким ублюдкам нашу землю своим грязным сапогом попирать! Кто со мной? Кто готов с оружием выступить на врага?!

А этот Брут разгорячился. Ричард ожидал, что толпа вот-вот взорвётся гомоном восторженных выкриков после его простой, но понятной речи; обрастёт потрясаемым в воздухе оружием и лесом добровольческих рук. Ожидал, что едва ли не каждый сейчас решит встать под копьё ради своего соотечественника. Да ещё и цель такая благородная – священник и мальчишка в беде. Только летописца или поэта тут и не хватало, чтобы задокументировать героический порыв.

Но Ричард ошибся. За исключением тех, кто уже отошёл в сторону, идти в бой не захотел больше никто. Ни один человек. Все замолчали. Все уткнулись кто в окно, кто в тарелку или кружку, а кто и попросту вниз, найдя на своих туфлях нечто занятное.

И в том не было ничего удивительного, странного и уж тем более постыдного. Ведь в таких вопросах суть крылась уже не в мужестве или отсутствии оного; просто у каждого нашлось то, что ему товарищеской шеи дороже: родные и близкие, жёны и дети, хозяйство.

А кто-то просто не воин.

Ричард это понял, когда увидел, что на лице Брута не мелькнуло и тени злобы или разочарования, когда со всех сторон помещения зазвучали на его призыв робкие отказы.

– Ну а что насчёт тебя, пекарь?! – внезапно спросил Брут, спрыгнув со стола и как-то неожиданно для самого Ричарда оказавшись рядом. – Ты вроде мужик-то не промах.

Ричард поднял на него глаза. С удивлением обнаружил, что пальцы у него больше не дрожат. Затем глянул в сторону, туда, где в компании дикарки, контрабандистов и отчаянных деревенских, без труда разглядел Такеду. Ну разумеется, чаандийца им долго уговаривать не пришлось. Этот-то, по всей видимости, только рад мечом помахать.

Ричард отвернулся от него. Повернулся к столу. Выдохнул, шумно и тяжело. Собрал свои карты, сложил их стопочкой, задумчиво постучал по столу. С мыслями, значит, собирался. Почесал шею, прочистил горло, и только тогда снова взглянул на Брута. Прикинул в уме всё, за минувший день произошедшее, и ответил:

– Прости, дружище. Не моё это. Сам понимаешь.

Брут и впрямь понимал. Он хлопнул его по плечу, улыбнулся искренне и отошёл.

На том партия в карты и закончилась.

✧☽◯☾✧

К рассвету деревня уже пустовала. Люди её покинули; добро забрали с собой, а то, что взять не смогли, – спрятали, как сумели. Немногочисленную скотину также увели. На берегу запруды так и осталось стоять недостроенное судно. Дверь каждого дома украшало по замку́, окна закрыты ставнями и заколочены. Теперь здесь обитали только вольные ветра.

Однако одна живая душа в Падымках всё же задержалась.

Себастиан преспокойненько дремал себе в домике старой травницы, которая столь любезно приютила его в самом начале поры летнего изобилия. Она, разумеется, ушла вместе со всеми, а он остался; и даже угроза вчерашних дезертиров ничуть его не страшила и никуда не торопила. А что они ему сделают? Своим появлением врасплох застанут?! Ну да, как же! Он ведь и так знал, когда они явятся, сколько их придёт и что станут делать дальше.

«Странствующий монах», как он сам себя называл, позволил себе нежиться в кровати до тех пор, пока утро окончательно не вступило в свои права. И хотя в округе не осталось петуха, что возвестил бы о новом дне, в назначенный час Себастиан пробудился самостоятельно. Предвкушая день, не менее богатый на события, чем вчерашний, он поднялся, оделся и вышел на улицу.

Утро встретило его не только солнечной лаской, но и влажной прохладой после случившейся намедни грозы. Земля вроде бы и просохла, но парила, укрывшись низко стелющимся туманом, аки причудливым ковром. На диво густым, хотя и достававшем едва ли до щиколотки. Себастиан потянулся, зевнул, расправил на округлом своём животе потёртую мантию и направился прямиком к дому деревенского старосты, шагами волнуя обступившее его марево. Не пройдя и полдюжины вёрст, он, по неосторожности, угодил в одинокую, но оттого не менее глубокую лужу, насквозь промочив башмак. И хотя верную Себастианову спутницу – улыбку на его лице, – эта маленькая неприятность нисколько не умалила, про себя он посетовал, что не предвидел чего-то подобного.