Путь Пепла и Стали. Путь от Чернигова до Царьграда

В наступившей тишине был слышен лишь скрип дерева и его тяжелое дыхание. Наконец, от трения вспыхнул крохотный, неуверенный огонек. Яромир бережно раздул его, поднес к сухому мху, и вот уже маленький язычок пламени перекинулся на просмоленную лучину.

С факелом в руке он обошел костер, поджигая его с четырех сторон света. Сухое дерево занялось мгновенно. Сначала с тихим треском, потом все громче и яростнее. Пламя взметнулось к темнеющему небу, жадное, рыжее, уносящее вверх клубы дыма и искр.

Яромир стоял перед этим огненным столпом, и жар обжигал его лицо. Он смотрел, как огонь поглощает деревянное ложе, как рушатся почерневшие бревна, как исчезает в ревущем пламени то, что еще вчера было его матерью. Огонь очищал. Он сжигал не только плоть, но и болезнь, страдания, горести земной жизни.

В отблесках костра его лицо казалось высеченным из камня. В нем не было слез, лишь застывшая боль и твердая, как сталь, решимость. Он смотрел в самое сердце огня, и пламя отражалось в его глазах.

Он ждал, пока костер не прогорит, пока не осядет гора раскаленных, светящихся в темноте углей. Тогда он шагнул вперед, взял глиняный горшок, который принес с собой, и начал специальной деревянной лопаткой собирать в него остывший пепел и мелкие кусочки пережженных костей. Все, что осталось от его матери.

Собрав прах, он крепко зажал горшок в руках. Он поднял его к небу, а затем обратил свой взор к реке, к лесу, к безмолвным свидетелям его горя. Его голос, когда он заговорил, был тихим, но в наступившей тишине его слышал каждый. И казалось, слышали не только люди, но и сами древние боги, чей дух витал над этой землей.

– Я клянусь, – произнес он, и каждое слово было отчеканено, как монета. – Клянусь этим прахом. Клянусь огнем, что очистил тебя, и водой, что унесет твои беды. Клянусь землей, что породила нас, и небом, что примет тебя.

Он сделал паузу, его взгляд блуждал в темноте.

– Я найду лекарство от хвори, что сгубила тебя. Я не знаю, где оно. Я не знаю, сколько жизней мне придется отдать и забрать на этом пути. Но я найду его. Чтобы ни одна мать, ни один сын, ни один человек больше не страдал так, как страдала ты. Эта клятва – моя единственная цель. Эта клятва – все, что у меня осталось.

Он замолчал. Затем медленно подошел к берегу Десны и развеял прах над темной, текущей водой. Легкий ветерок подхватил серую пыль и унес ее, растворив в реке и в ночи.

Обряд был завершен. Ее душа была свободна. Но его душа была отныне связана этой нерушимой клятвой. Клятвой, данной на пепле.

Глава 13: Просьба к Воеводе

На рассвете следующего дня, когда первый туман еще только поднимался с реки, окутывая Чернигов серой дымкой, Яромир уже стоял перед воротами дети́нца. Он не спал всю ночь, проведя ее у остывшего кострища на берегу. Дым и горечь пропитали его одежду и волосы, а глаза покраснели не от слез, а от бессонницы и долгого созерцания огня.

Стражники, знавшие его в лицо, молча пропустили его внутрь. Он не пошел на тренировочное поле, а направился прямиком к дому воеводы Борислава – крепкому, приземистому срубу, стоявшему особняком от казарм дружинников.

Борислав уже был на ногах. Яромир застал его на крыльце. Воевода без рубахи, в одних портах, умывался ледяной водой из дубовой кадки, фыркая и отдуваясь. Его могучий торс был покрыт сетью старых белесых шрамов – карта прожитых им битв. Увидев Яромира, он не удивился. Он выпрямился, отирая лицо и бороду грубым полотенцем.

– Я ждал тебя, – пророкотал он, его голос был глухим после сна. – Знал, что придешь. Проходи в дом.

Внутри дом воеводы был прост и по-мужски аскетичен. Стены украшали не дорогие ковры, а оружие – щиты, мечи, связки стрел и несколько степных луков, взятых в бою. Пахло кожей, воском для оружия и крепким травяным отваром, который кипел в котелке над остывающим очагом.

Борислав налил в две деревянные чаши дымящийся напиток и протянул одну Яромиру.

– Пей. Согреет кровь.

Яромир принял чашу, но не пригубил. Он смотрел прямо в глаза воеводе. Вся юношеская неуверенность, вся робость, которые были в нем раньше, исчезли без следа. Его взгляд был тяжелым, взрослым, взглядом человека, который заглянул в пропасть и не сломался.

– Я ухожу из Чернигова, воевода, – сказал он ровно, без предисловий.

Борислав медленно кивнул, словно слышал то, что и так знал.

– Куда путь держишь?

– На юг. В Киев, а оттуда – как боги укажут, – неопределенно ответил Яромир, не желая раньше времени делиться своей безумной целью. – Сегодня с караваном купца Святко.

– Святко… – Борислав усмехнулся в бороду. – Скользкий тип. Держи с ним ухо востро. Он и родную мать продаст, если цена будет хороша. Но караван у него крепкий.

Они помолчали. В утренней тишине было слышно, как потрескивают последние угольки в очаге.

– Я пришел с просьбой, – наконец произнес Яромир. – Мой дом… он опустел. Не хочу, чтобы его растащили по бревнышку или чтобы кто-то чужой занял. Это все, что осталось от моих родителей. Прошу тебя, присмотри за ним, пока меня не будет.

Борислав долго смотрел на него. Он видел перед собой не просителя. Он видел сына своего лучшего друга, который принимал на себя всю тяжесть взрослой жизни. Он видел сталь, что закалилась в огне горя.

– Я присмотрю, – твердо сказал воевода. – Слово Борислава. Никто не тронет твой дом. Он будет ждать тебя, сколько бы зим ни прошло.

Он допил свой отвар одним большим глотком и поставил чашу на стол.

– Подожди здесь.

Воевода прошел в дальний угол комнаты, к тяжелому дубовому сундуку, окованному железом. Открыв его, он долго что-то искал внутри. Наконец он выпрямился, держа в руках нечто длинное, завернутое в промасленную ткань.

Он подошел к Яромиру и положил сверток на стол.

– Твой отец, Ратибор, был мне больше, чем другом. Он был мне братом. Мы прикрывали друг другу спины в десятках битв. Когда он пал, я забрал это себе. На память. Но теперь оно по праву твое.

Он развернул ткань. На столе лежало копье. Это было не простое копье дружинника. Древко из крепкого, гладкого ясеня было идеально сбалансировано. Наконечник – длинный, узкий, в форме лаврового листа – был выкован из темной, почти черной стали и заточен до бритвенной остроты. У основания наконечника была металлическая втулка с простой, но изящной гравировкой – солярным знаком. Это было оружие настоящего воина.

– Это отцовское… – выдохнул Яромир, с благоговением проводя пальцами по холодному металлу. Он помнил это копье с детства. Помнил, как отец с гордостью чистил его после каждого похода.

– Да, – кивнул Борислав. – Его верный товарищ. Оно не раз сбрасывало степняков с их быстрых лошадей. Печенег или половчанин на коне – грозный враг. Он кружит вокруг, осыпает стрелами. Мечом его не достать. А вот таким копьем, если рука тверда и глаз верен, его можно скинуть с седла на землю. А на земле он уже не так страшен.

Воевода взял копье и протянул его Яромиру.

– Возьми. В степи оно тебя не раз еще спасет, степняка с его лошади скидывать – самое то. Пусть служит тебе так же верно, как служило твоему отцу. Пусть в нем живет его дух.

Яромир принял копье. Оно легло в его руку так, словно было ее продолжением. Тяжесть оружия приятно холодила ладонь. Это был не просто кусок дерева и металла. Это было наследие. Последняя связь с отцом, которую он мог потрогать.

– Спасибо, воевода, – сказал он, и в его голосе впервые за долгое время прозвучала искренняя, теплая благодарность. – Я не подведу его… и тебя.

– Я знаю, – ответил Борислав и положил свою тяжелую руку ему на плечо. – Ты не подведешь. Ты сын Ратибора. А теперь иди. Твой караван скоро тронется. И помни, Яромир… куда бы ни завел тебя твой путь, у тебя есть дом, куда можно вернуться.

Яромир кивнул, не в силах больше говорить. Он подхватил копье, низко поклонился воеводе и вышел из его дома, чувствуя на себе его долгий, провожающий взгляд.

Выйдя за ворота дети́нца, он уже не был просто наемником, идущим в неизвестность. Он был сыном, несущим копье своего отца. И это придавало его шагам новую твердость. Он шел навстречу своей судьбе, и в его руке было наследие дружинника.

Глава 14: Уходящие Огни

Вечер опускался на Чернигов быстро, как и всегда осенью. Низкое, серое небо стало чернильным, и по всему городу, от дети́нца до самого дальнего посада, начали зажигаться первые огни. Тусклые, желтые точки света в окнах, рыжие отсветы от домашних очагов, редкие факелы стражников на стенах – они были похожи на россыпь янтаря на темном бархате.

Яромир стоял на холме у Киевских ворот, глядя на свой родной город. Он стоял там, где совсем недавно миссионер Феофан произносил свои проповеди, а еще раньше он сам ждал прибытия хазарского каравана. Теперь же он сам был частью каравана, готовящегося уйти.

За его спиной царила суета. Погонщики в последний раз проверяли упряжь на волах, охранники, к которым он уже успел примкнуть, вполголоса переругивались, усаживаясь поудобнее на телегах с товаром. Купец Святко, укутанный в свой меховой кафтан, нервно расхаживал взад-вперед, торопя всех с отправлением. Он хотел миновать самые опасные лесные участки под покровом ночи, надеясь, что разбойники будут спать. Слышалось сонное мычание волов, скрип плохо смазанных осей и приглушенный говор людей. Этот островок шума и движения был готов оторваться от земли, на которой стоял, и уплыть в ночь.

Но Яромир не слышал этой суеты. Он смотрел на огни Чернигова, и каждый из них вызывал в его памяти какой-то образ.

Вон там, у самой реки, тускло светилось окошко в доме Власа. Он представил, как кузнец сидит сейчас у огня, его огромное тело расслаблено после трудового дня. Сколько часов Яромир провел в этом доме, стуча молотом, глотая дым и сажу? Этот огонь был частью его жизни. Теперь он был чужим.

Дальше, за стенами дети́нца, горели ровные и яркие огни в доме воеводы Борислава. Огонь власти и силы. Яромир сжал в руке холодное древко отцовского копья. Этот огонь был светом наставника, светом памяти о чести и долге. Он был единственным, кто провожал его с теплом в сердце.

А вон тот, еле заметный, почти затерявшийся среди других огонек… Нет, не огонек. Просто темный провал. Место, где стоял его дом. Он не горел. Он был пуст. Тьма на месте света. И эта темнота была больнее и ярче любого пламени. В ней была вся его потеря. Вся его боль. Вся его жизнь, которая оборвалась.

Он перевел взгляд на берег Десны. Там, где вчера полыхала его кроткая крода, теперь была лишь чернота. Река несла свои темные воды дальше, и вместе с ними – прах его матери. Город огней, город его детства, город, который он любил и ненавидел, теперь казался ему огромным погребальным костром.

Чувство потери накатило на него с новой, почти физической силой. Оно сдавило горло, заставив сглотнуть тяжелый, горький ком. Все, что он знал, все, кого любил, оставалось здесь, за его спиной. Каждая улочка, каждый дом, каждый изгиб реки был частью его самого. Уходя, он словно отрывал от себя кусок живой плоти. Он становился изгнанником не по чужой воле, а по своей собственной.

Но вместе с болью приходило и другое чувство. Мрачное, холодное, но твердое, как гранит. Решимость. Он смотрел на эти огни не с тоской прощания, а с отрешенностью воина, уходящего на войну, с которой он может не вернуться. Эти огни больше не грели его. Они были маяком, от которого он отплывал в беззвездное, ледяное море неизвестности.

Здесь его жизнь закончилась. Там, впереди, в темноте, где не было ни одного огня, она должна была начаться заново. Или оборваться окончательно. И эта простая, жестокая мысль придавала ему сил. У него больше не было дома. Не было семьи. Не было ничего, что можно было бы потерять. Осталась только клятва, данная на пепле, и копье отца в руке. И этого было достаточно. Он был свободен в своем горе, свободен, как никто другой.

– Эй, парень! Хватит на звезды смотреть! – окликнул его один из охранников, здоровенный бородатый мужик по имени Потап. – Святко сейчас штаны протрет от нетерпения. Пора!

Крик вырвал его из оцепенения. Яромир в последний раз обвел взглядом панораму ночного города. Он молча, про себя, попрощался с ним. С каждым огоньком, с каждым темным силуэтом крыши, с призраком своего прошлого.

Затем он решительно повернулся спиной к Чернигову и, не оглядываясь, зашагал к скрипящим телегам. Он запрыгнул на последнюю в караване, усевшись на груду мешков с зерном. Он намеренно выбрал это место, чтобы смотреть не назад, а вперед – в непроглядную тьму дороги.

Главный возница щелкнул кнутом. Волы лениво натянули упряжь. Телеги, скрипя и раскачиваясь, тронулись с места.

Караван медленно пополз прочь от города, погружаясь в ночной лес. Уходящие огни Чернигова еще долго виднелись за спиной, постепенно уменьшаясь, сливаясь в одно расплывчатое золотое пятно. Потом и оно скрылось за деревьями.

Наступила полная тьма. Впереди была только дорога.

Глава 15: Ночь Первой Дороги

Караван отошел от города не больше чем на пять верст и встал на ночлег на большой, вытоптанной поляне, которую издавна использовали для первой стоянки. Святко, несмотря на свою спешку, был достаточно опытен, чтобы понимать: гнать волов ночью по незнакомой лесной дороге – верный способ сломать ось или потерять половину товара.

Развели большой, жаркий костер. Он стал центром их маленького, временного мира. Погонщики распрягли уставших волов, задали им корма. Сам купец, устроившись на собственном возке на мягких тюках, уже дремал, прижимая к груди кожаный кошель с деньгами. А у самого огня собралась охрана каравана – шестеро мужчин, чьей работой было оберегать все это сонное, скрипучее богатство.

Яромир не примкнул к ним сразу. Он сел поодаль, в полутьме, прислонившись спиной к колесу своей телеги. Положив поперек колен отцовское копье, он достал из-за пазухи кусок войлока и небольшой брусок для заточки, который ему когда-то дал Влас. Он не спал. Сон казался ему неуместной роскошью, предательством по отношению к своему горю. Вместо этого он сосредоточился на работе.

Шорк-шорк… Шорк-шорк…

Монотонный звук металла, скользящего по абразивному камню, был единственным, что связывало его с реальностью. Он не просто точил копье. Он медитировал. Каждый выверенный, отточенный жест успокаивал бурю в его душе, превращая ее в холодную, сконцентрированную энергию. Он проверял баланс, прочность древка, остроту лезвия. Это оружие было теперь единственным, что у него было, – и наследие, и инструмент, и продолжение его воли.

Остальные охранники сначала не обращали на него внимания. Они сидели у огня, передавая по кругу глиняную корчагу с разбавленным медом, и вполголоса вели свои разговоры. Это были бывалые, потертые жизнью люди. Их лица были обветрены, руки – в мозолях и шрамах, а взгляды – циничны и усталы.

Главным среди них был Потап – тот самый здоровенный мужик, что окликнул Яромира у ворот. Он был ветераном десятков таких походов, и его слово было законом для остальных. Рядом с ним сидели двое братьев, Михей и Лука, – жилистые, быстрые, с бегающими глазками, больше похожие на удачливых разбойников, чем на охранников. Был еще старый Прохор, седой и молчаливый, который редко говорил, но постоянно жевал какой-то корень, сплевывая в огонь. И молодой парень по имени Игнат, которому на вид было не больше лет, чем Яромиру, но его глаза уже утратили всякую юношескую наивность.

Их разговор был неспешным и деловым, как и они сами.

– В прошлый раз, как с Любеча шли, на нас у Кривого Ручья выскочили, – лениво рассказывал Потап, отхлебывая из корчаги. – Человек десять, не меньше. Лесные волки. Голодные, злые.

– И что? – спросил Игнат, с жадным любопытством ловя каждое слово.

– А ничего. Святко наш жмот, но не дурак. Мы их ждали. С двух сторон из леса взяли. Троих на месте положили, остальные удрали, поджав хвосты, – Потап хмыкнул. – Но одного нашего они стрелой зацепили. В живот. До Киева не довезли.

Он покосился в сторону Яромира, который все так же методично точил свое копье.

– Эй, молчун, – окликнул он. – Ты хоть оружие в руках держать умеешь, или только для виду его носишь? Святко тебя за полцены взял. Надеюсь, ты хоть на половину воина тянешь.

Яромир медленно поднял голову. Огонь костра плясал в его глазах, делая их глубокими и темными.

– Умею, – ровно ответил он.

Его спокойствие и отсутствие заискивания произвели на охранников большее впечатление, чем любые хвастливые речи.

– Хорошее копье, – заметил старый Прохор, неожиданно подав голос. Он прищурился, разглядывая оружие. – Работа старая, крепкая. Таким воевать можно.

– Отцовское, – коротко пояснил Яромир и снова опустил глаза, вернувшись к своему занятию.

Его лаконичность заинтриговала их. Они привыкли к новичкам, которые либо пытались хвастаться, либо лебезили перед старшими. А этот парень держался особняком, погруженный в свое оружие и свою тихую скорбь, которая ощущалась почти физически.

– Отец, значит, дружинником был? – спросил Потап уже более уважительно.

– Был, – снова короткий ответ.

– Ну, это хорошо. Значит, кровь не водица, – заключил Потап. Он передал корчагу Игнату. – Главное, парень, запомни одно. Наша работа – не геройствовать. Наша работа – довезти товар. Видишь опасность – ори во все горло. Бьют – бей в ответ. Если видишь, что врагов слишком много, – беги вместе со всеми. Мертвый охранник купцу не нужен. И денег он тебе на том свете не заплатит. Ясно?

– Ясно, – так же ровно ответил Яромир.

Михей, один из братьев, усмехнулся.

– А еще бойся не только тех, у кого ножи. Бойся тех, у кого сладкие речи и дешевая выпивка. В прошлом году в одной деревне нас так чуть не уделали. Хозяин корчмы медовухой угостил, а в ней – сон-трава. Едва Прохор не учуял неладное, у него нюх на отраву, как у собаки.

– Утром бы проснулись голые и без товара, – подтвердил Прохор, снова сплюнув в костер.

Разговор потек дальше. Они вспоминали старые стычки, обсуждали слухи о банде, что орудует где-то впереди на дороге, ругали жадность Святко и мечтали о том, как пропьют заработанные деньги в киевской таверне. Это были простые, жестокие разговоры людей, для которых жизнь была чередой опасностей, а единственной ценностью – звонкая монета.

Яромир слушал их вполуха. Он понимал, что попал в свою стихию. Это были не те воины, что служили чести в дружине Борислава. Это были наемники, волки-одиночки, сбившиеся во временную стаю. Циничные, не доверяющие никому, полагающиеся только на свой клинок и удачу. И чтобы выжить среди них, ему нужно было стать таким же.

Когда он закончил с копьем, он так же методично проверил отцовский меч и охотничий нож. Убедившись, что его единственные друзья в этом пути готовы к бою, он устроился у колеса, положив копье рядом, и закрыл глаза. Но он не спал. Он слушал. Слушал треск костра, храп купца, сопение волов, тихий шепот леса, который окружал их со всех сторон.

Лес был полон звуков. Уханье совы, далекий вой волка, шорох в кустах. И Яромир, помня слова Морены, пытался различить в этих звуках просто жизнь леса и нечто иное – скрытую угрозу. Камень у него на груди оставался спокойным. Но он знал – это лишь первая ночь. Впереди их ждало много таких ночей. И в одну из них тишина могла взорваться криком и лязгом стали. Он должен был быть готов.

Глава 16: Дыхание Леса

Утро встретило караван сырым, прохладным туманом, который, казалось, делал окружающий мир нереальным и приглушенным. Едва забрезжил рассвет, как Святко уже поднял всех на ноги. После быстрой и скудной трапезы – куска вяленого мяса и лепешки – волов снова впрягли в телеги, и скрипучее шествие двинулось в путь.

Они въехали в сердце Брянских лесов. И мир изменился.

Здесь не было больше полей и редких перелесков. Дорога превратилась в узкий, темный коридор, прорубленный в стене вековых деревьев. Могучие сосны и ели стояли так плотно, что их кроны сплетались высоко вверху, почти полностью скрывая небо. Солнечный свет не мог пробиться сквозь эту густую сень и доходил до земли лишь редкими, пыльными лучами, в которых танцевали мириады мошек.

Воцарилась почти соборная тишина. Скрип телег и покашливание людей казались неуместными и громкими в этом царстве молчания. Воздух стал плотным, пропитанным запахами хвои, влажной земли, грибов и прелой листвы. Казалось, сам лес дышит – медленно, глубоко, своим собственным, нечеловеческим дыханием.

Яромир сидел на своей телеге, крепко сжимая копье. Его чувства обострились до предела. Он смотрел не на дорогу, а в глубину леса. Ему казалось, что за каждым замшелым стволом, в каждой тени, отбрасываемой гигантскими папоротниками, кто-то наблюдает за ними. Не враждебно, но пристально. Как хозяин дома наблюдает за незваными гостями, прошедшими через его двор.

Камень-оберег на его груди был спокоен, но сам Яромир чувствовал это незримое присутствие. Это был не дух зла, не разбойник в засаде. Это была душа самого леса, древняя, могущественная и абсолютно равнодушная к людским судьбам. Здесь человек был не царем природы, а лишь мимолетным гостем, которому было позволено пройти, если он не нарушит вековых правил.

К вечеру, когда тени стали длинными и зловещими, караван остановился на ночлег на небольшой поляне, окруженной стеной чернеющих елей. Костер разожгли быстро, стараясь отогнать им подступающий со всех сторон мрак. Огонь казался маленьким и беззащитным посреди этого лесного океана.

Охранники уселись плотнее обычного. Их обычная развязность и цинизм немного поутихли. Лес давил на них, заставляя говорить тише, озираться на каждый треск ветки за кругом света.

– Дурное место, – проворчал Потап, вглядываясь в темноту. – Не люблю я эти леса. Воздух тяжелый. Словно на грудь давит.

– Отец мой рассказывал, – неожиданно заговорил молодой Игнат, понизив голос до шепота, – что в этих лесах сам Леший хозяин.

Братья Михей и Лука переглянулись и усмехнулись, но в их усмешках было больше нервозности, чем веселья.

– Байки это все, – буркнул Михей. – Бабские сказки. Бояться надо людей с ножами, а не лесных дедов с бородой из мха.

– А вот и не сказки, – возразил старый Прохор, до этого молчавший. Все повернулись к нему. Его слово имело вес, потому что он был самым старым и прошел этими дорогами не один десяток раз.

Он вынул изо рта свой вечный корень и посмотрел в огонь.

– Леший – он не злой и не добрый. Он – как сам лес. Ему дела нет до твоих денег и твоей души. Ему главное, чтобы порядок его не нарушали. Дерево зря не руби, зверя без нужды не губи, не шуми, не мусори. И тогда он тебя не тронет, а то и поможет – дорогу покажет, от зверя лютого отведет.

– А если нарушишь? – с замиранием сердца спросил Игнат.

– А если нарушишь, то пеняй на себя, – Прохор снова сунул корень в рот. – Начнет водить кругами. Будешь идти день, два, а выйдешь к тому же месту, откуда начал, пока без сил не свалишься. Может в болото завести. А может и просто напугать так, что до конца жизни заикаться будешь. Я видел одного такого. Он в лесу повстречал Лешего. Рассказывал, что вышел на поляну, а там сидит мужик ростом с сосну, а глаза, как угли, горят. После этого парень тот умом тронулся.

Пока он говорил, из глубины леса донесся странный звук. Не вой волка, не крик совы. Что-то протяжное, похожее на скрип огромного, несмазанного колеса или стон гигантского дерева. Звук был таким низким и глубоким, что, казалось, вибрировал в самой земле.

Все замерли, инстинктивно придвигаясь ближе к огню. Потап схватился за топор. Братья вытащили ножи. Даже Святко на своем возке перестал храпеть и приподнял голову.

Яромир тоже напрягся. Он не испугался. Скорее, он почувствовал любопытство и благоговение. Камень на его груди слегка потеплел, но в этом тепле не было угрозы. Это было просто знание: «Я здесь. Я наблюдаю». Он понимал, что слова Прохора – не выдумка. Это было то самое дыхание леса, о котором он думал днем. Дух этого места давал о себе знать.

Звук повторился, на этот раз ближе, и затих.

Наступила мертвая тишина.

– Ну его к черту, – прошептал Михей, его лицо блестело от пота в свете костра. – Пойду проверю посты.

Прохор молча покачал головой.

– Не дури. Сиди у огня. Не надо его злить. Он нас не тронет, если мы его не тронем.

Он встал, подошел к одной из телег, отломил кусок от хлебной лепешки и, подойдя к самой границе света и тьмы, положил его на старый замшелый пень.

– Угощайся, Хозяин, – сказал он тихо в темноту. – Не гневайся на нас, незваных гостей. Путь у нас долгий.

Он вернулся к костру и сел на свое место. И, может, это было совпадением, но после этого жуткие звуки больше не повторялись. Лес снова погрузился в свое обычное, ночное молчание.

Охранники сидели еще долго, не решаясь ложиться спать. Байка, подкрепленная таинственными звуками, произвела на них сильное впечатление.