Путь Пепла и Стали. Путь от Чернигова до Царьграда

Тишина была гнетущей. Прошла, казалось, вечность. Наконец Морена выпрямилась и медленно повернулась к Яромиру.

– Волхв был прав. Священник был глуп, – прокаркала она. – Травы лечат тело. Молитвы утешают душу. Но здесь ни тело, ни душа не больны. Они – поле битвы.

– Что это значит? – прошептал Яромир, боясь услышать ответ.

– Подойди, – приказала Морена. Она взяла его руку своей, сухой и неожиданно сильной, и положила ему на грудь. – Ты чувствуешь, как бьется твое сердце? Это жизнь. А теперь положи руку ей.

Яромир осторожно коснулся груди матери. Он едва уловил слабое, трепещущее биение, похожее на предсмертный трепет пойманной птицы.

– Ее жизнь утекает, – сказала Морена, и в ее голосе не было ни капли жалости, лишь холодная констатация факта. – Но она утекает не впустую. Ее пьют.

– Кто? – выдохнул Яромир.

– Не "кто", а "что", – поправила она. – Незримая тварь. Сущность без имени и формы. Порождение не нашего мира, как и сказал тебе Велемудр. Она прицепилась к ее душе, как клещ, и медленно сосет из нее жизнь. Священник своими молитвами лишь разозлил ее, заставив вцепиться крепче. Лекарство от тела здесь не поможет, потому что пьют не кровь, а саму суть жизни, волю, память.

Слова ведуньи были страшнее любого приговора. Они рисовали картину безнадежной, невидимой борьбы, в которой его мать была обречена на поражение.

– Но должен же быть способ! – воскликнул он, его голос сорвался. – Должно же быть что-то!

Морена посмотрела на него долгим, изучающим взглядом.

– Ты похож на отца. Такой же упрямый. Такой же готовый идти до конца. – Она на мгновение прикрыла свои жуткие глаза. – Способ есть всегда. Но цена за него бывает страшнее смерти. Ты готов ее заплатить?

– Я готов на все, – без колебаний ответил Яромир.

– Хорошо, – кивнула она. – Эта тварь не отсюда. Значит, и лечить ее надо тем, чего здесь нет. Тебе нужно то, что лечит саму суть. Не кровь, не кости, а дух. Такие знания хранятся не в наших лесах и не в наших болотах. Их нужно искать там, где собраны все знания мира.

Она сделала паузу, и ее следующие слова упали в тишину, как камни в глубокий колодец.

– Ищи его там, где сошлись все пути. Где кровь севера смешалась с мудростью юга, а богатство востока – с верой запада. В сердце мира. В Царьграде.

Царьград. Легендарный город, о котором он слышал лишь в сказках купцов. Недостижимый, как луна на небе.

– Там живут врачи, способные заглянуть в душу. Там алхимики варят зелья, которые могут вернуть память и волю. Там торгуют чудесами. Если где-то и есть лекарство от такой хвори, то только там. – Она усмехнулась, обнажив крепкие желтые зубы. – Но путь туда долог, а ты беден. Река времени несет твою мать к Темной Воде. Ты можешь не успеть.

Это был не совет. Это было испытание. Брошенный вызов.

Яромир посмотрел на осунувшееся лицо матери, затем – на ведьму. Безумная, невозможная идея обрела форму и цель. Волхв указал направление. Ведьма назвала место. Путь был ясен, хоть и казался самоубийством.

– Я успею, – сказал он, и в его голосе звенела холодная сталь.

Морена кивнула, удовлетворенная его ответом.

– Тогда иди. И не оглядывайся. Потому что если ты вернешься ни с чем, то хоронить будет уже некого.

С этими словами она развернулась и, не прощаясь, вышла из дома, растворившись в ночном мраке. Яромир остался один, но теперь в его душе не было ни страха, ни отчаяния. Лишь холодная, как лед, решимость. Он отправится в Царьград. Даже если ему придется прогрызть дорогу зубами.

Глава 9: Слово Ведуньи

Когда Морена уже сделала шаг за порог, Яромир окликнул ее. Его голос был хриплым, но твердым.

– Постой.

Ведунья остановилась, но не обернулась. Ее костлявая фигура черным силуэтом застыла в дверном проеме на фоне темно-синего ночного неба.

– Ты дал мне цель. Но ты не дала мне ничего, чтобы ее достичь. Царьград – это слово, не более. Как мне попасть туда? Как выжить в пути? Ты отправляешь меня на верную смерть.

Морена медленно повернула голову. В полумраке ее черные глаза, казалось, вбирали в себя весь свет. Она усмехнулась, и этот звук был похож на скрежет камней.

– Ты просишь помощи у ведьмы, сын Ратибора? Не боишься, что я потребую за это твою душу?

– Моя душа уже не стоит и ломаного гроша, если я не спасу мать, – отрезал Яромир. – Говори свою цену.

Он ожидал чего угодно: что она потребует от него страшной клятвы, жертвы, его первенца. Но Морена, к его удивлению, шагнула обратно в комнату. Она подошла к нему вплотную. От нее пахло болотом, травами и чем-то еще – древней, сырой землей.

– Цена уже уплачена, – прошептала она, и ее немигающий взгляд, казалось, буравил его насквозь. – Ты заплатил ее своим отчаянием. Своей готовностью пойти на все. Такие чувства – самая сильная валюта в моем мире. Сильнее золота и крови.

Она полезла в недра своих лохмотьев и извлекла оттуда небольшой предмет, который вложила в ладонь Яромира. Это был плоский, гладкий черный камень, размером с голубиное яйцо. Он был холодным, как речной лед, но в его глубине, казалось, мерцала крохотная, едва заметная искра.

– Что это? – спросил Яромир, разглядывая камень.

– Часть моей души. Или, если хочешь, часть этого болота. Это "глаз водяного", – ответила Морена. – Пока он с тобой, ты будешь видеть то, что скрыто от глаз других. Увидишь гниль в душе человека, почуешь ложь в его словах, разглядишь тень нечисти там, где другие видят лишь пустоту. Он не даст тебе силы, но даст знание. А знание, мальчик, куда опаснее и полезнее любого меча.

Яромир сжал камень в руке. Его холод, казалось, проникал в самую кровь.

– И это все?

– Нет, не все, – прокаркала ведунья. Она присела на край лавки, и под ее тяжестью дерево жалобно скрипнуло. Она заговорила, и это был уже не приказ и не предсказание, а разговор. Глубокий, тяжелый, как болотная вода.

– Ты думаешь, судьба – это нить, которую прядут норны, и тебе остается лишь покорно идти по ней? Глупости. Судьба – это река с множеством рукавов. Ты стоишь сейчас у развилки. Один рукав – остаться здесь, смотреть, как умирает твоя мать, и сгнить в тоске самому. Тихий, спокойный путь. Другой – тот, на который ты ступаешь. Бурный, опасный, полный порогов и водоворотов. Куда он приведет – не знают даже боги. Каждый твой выбор, каждое решение будет поворачивать твою лодку.

Она наклонилась к нему. В ее черных глазах отражалось тусклое пламя лампады.

– Ты идешь за лекарством для матери. Благородная цель. Но будь осторожен. Путь меняет путника. И то, что ты ищешь в конце, может оказаться не тем, что ты найдешь. А тот, кем ты станешь, может ужаснуть того, кем ты являешься сейчас. Ты ищешь спасения, а можешь найти лишь знания. А всякое большое знание рождает большую скорбь. Готов ли ты к этому?

Яромир молчал, обдумывая ее слова. Они были холодными и жестокими, но в них звенела правда.

– У меня нет выбора, – наконец ответил он.

– Выбор есть всегда, – возразила Морена. – Ты просто уже сделал его. И теперь должен принять последствия. И вот мое последнее слово, мой наказ.

Она подняла свой костлявый палец.

– Твоя цель – как яркий огонь в ночи. И на этот огонь слетятся не только мотыльки. Помни, мир не пуст. В лесах, в реках, в тенях городов обитают те, кто был здесь задолго до людей. Духи, сущности, твари. Одни равнодушны, другие любопытны. Но есть и те, что питаются чужим горем, отчаянием и… надеждой.

Она усмехнулась своей жуткой улыбкой.

– Они почуют твою цель. Почуют силу, что ведет тебя. Для них ты будешь лакомым куском. Русалки в речных омутах попытаются заманить тебя своей песней в холодные объятия. Лешие будут водить тебя кругами по лесу, пока ты не упадешь без сил. В дорожной пыли таятся мелкие бесы, что будут сеять в твоей душе сомнения и злобу. А в больших городах, в темных переулках, бродят твари куда страшнее, ибо они научились носить человеческие лица.

Яромир слушал, и по его спине пробежал холодок. Это был не мир воинов и купцов, о котором он знал. Это была изнанка мира, темная и пугающая.

– Что мне делать? Как с ними бороться?

– Не борись, – ответила Морена. – Глупец пытается силой одолеть реку. Мудрый ищет брод. Не вступай с ними в бой. Будь хитрее. Будь внимательнее. Твой камень-оберег поможет тебе их видеть. А увидев, обходи. Уважай их владения. Оставь лешему на пеньке кусок хлеба, брось водяному в омут медную монету. Духи уважают уважение. А с теми, кто потребует битвы… будь безжалостен. Ибо они не знают жалости к тебе.

Она поднялась.

– Теперь все. Иди в Киев. Ищи караван, идущий на юг. Продай свой меч, свою силу, свою молодость – все, что у тебя есть, – за место в этом караване. И помни мои слова. Путь меняет путника. Не потеряй себя, сын Ратибора.

С этими словами она вышла, и на этот раз не остановилась. Ее тень скользнула за дверь и растворилась в ночи.

Яромир остался один в тишине. Дом был наполнен запахом болота и предсказаний. Он разжал ладонь. Лежавший на ней черный камень, казалось, немного потеплел. Он посмотрел на свою мать, спящую тревожным сном.

Он знал, что слова ведуньи – это не пустые угрозы. Она открыла ему дверь в мир, о существовании которого он лишь смутно догадывался. Мир, где за каждым деревом и в каждой тени может таиться опасность.

Но страха больше не было. Была лишь холодная, звенящая пустота, в центре которой горел огонек его цели. И пусть на этот огонь слетятся все чудища мира. Он был готов. Он пройдет через все. Он заплатит любую цену. Потому что теперь он знал: он борется не только за жизнь матери. Он борется за свою собственную душу.

Глава 10: Сделка с Купцом

Слово ведуньи жгло его изнутри, не давая ни минуты покоя. Не было времени на сомнения или прощания. Каждый удар сердца его матери мог стать последним. На рассвете, когда город только начинал просыпаться, стряхивая с себя остатки сна, Яромир уже был на ногах. Он не пошел в кузницу или на глиняные отмели. Его путь лежал на торжище, но не в торговые ряды, а за них, туда, где на выгоне собирались и готовились к уходу караваны.

Это был мир в себе: хаотичный, шумный и пропахший потом, навозом, кожей и дегтем. Десятки людей суетились вокруг повозок, проверяя оси, пересчитывая тюки, покрикивая на волов и лошадей. Яромир, сжимая в кармане холодный камень Морены, двигался сквозь эту суету с одной-единственной целью. Ему нужен был самый большой, самый надежный караван, идущий в Киев. Путь до сердца Руси был первым и самым важным шагом.

Взгляд его остановился на внушительной веренице из дюжины телег, доверху груженых бочками с медом, воском и аккуратно увязанными мехами. Вокруг суетилась охрана – несколько угрюмых, бородатых воинов с потрепанными щитами и копьями. Они выглядели как люди, для которых дорога была домом, а стычка с разбойниками – обыденной работой. Хозяин этого добра был очевиден.

Купец Святко был мужчиной грузным, с красным, лоснящимся лицом и маленькими, вечно бегающими глазками, которые, казалось, одновременно оценивали и товар, и человека, и выгоду, которую можно было извлечь из обоих. Его дорогая, подбитая бобром шуба была распахнута, несмотря на утреннюю прохладу, а на толстых пальцах блестели несколько тяжелых серебряных перстней. Сейчас он с кем-то яростно торговался, размахивая руками и доказывая, что за провоз его товара до Любеча тот должен заплатить на две куны больше.

Яромир дождался, пока его оппонент, раздосадованный, не отступил, и подошел к Святко.

– Доброго дня, купец.

Святко окинул его быстрым, цепким взглядом, который сразу оценил все: простую, залатанную рубаху, усталость на лице и отсутствие денег в глазах. Интерес в его взгляде тут же угас.

– Дня-то доброго, а тебе чего, парень? Милостыню не подаю. Иди работай.

– Я не за милостыней, – ровно ответил Яромир. Он чувствовал, как камень в кармане слегка холодеет, словно реагируя на откровенную жадность этого человека. – Я слышал, твой караван идет в Киев. Мне нужно туда.

– Ну и что с того? – фыркнул купец. – Нанимай повозку, плати – и поезжай. Дорога не бесплатная.

– У меня нет денег. Но у меня есть это. – Яромир кивнул на свой старый, но добротный тренировочный меч, висевший на поясе. – И это. – Он показал на свои руки и плечи, на которых под рубахой угадывалась мощь, выкованная молотом. – Я пойду в твоей охране.

Святко откровенно расхохотался. Его живот заколыхался под шубой.

– В охране? Ты? Щенок, от тебя еще молоком матери пахнет! – Он махнул рукой в сторону своих хмурых охранников. – У меня люди, которые нюхали степную пыль, когда ты еще под лавкой ползал. Им я плачу серебром, потому что они его стоят. А ты мне что можешь предложить? Бежать впереди и кричать, если разбойников увидишь?

Охранники, услышав смех хозяина, тоже ухмыльнулись, с презрением разглядывая Яромира. Оскорбление ударило по самолюбию, но он сдержался, помня о цели.

– Я могу предложить то, что ты ценишь больше всего, – холодно сказал Яромир. – Низкую цену. Я пойду за половину того, что ты платишь самому дешевому из своих людей. Еда с общего котла и полцены по прибытии в Киев.

Смех купца осекся. Маленькие глазки сузились, в них промелькнул огонек интереса. Жадность боролась со здравомыслием. Сэкономить на одном охраннике – соблазн был велик. Каждая монета, как он любил говорить, плачет, когда с ней расстаешься.

– Половина цены… – задумчиво протянул он, поглаживая свою бороду. – За кота в мешке. Твои слова дешевы, парень. А в лесу за них щит не купишь. Силу твою я должен на слово принять?

В этот момент, словно по воле судьбы, раздались ругань и отчаянные крики. Одна из самых тяжелых телег, которую пятеро мужиков пытались вытолкать из грязевой колеи, намертво застряла. Волы мычали и натягивали упряжь, но колесо лишь глубже уходило в жирную землю.

– Бездельники! Криворукие! – взревел Святко. – Если ось сломаете, я с вас шкуры спущу!

Яромир молча повернулся к застрявшей телеге. Он бросил свой меч на землю, подошел к колесу, уперся ногами в землю и, нагнувшись, обхватил его снизу.

– Эй, ты что задумал, пупок развяжется! – крикнул ему один из мужиков.

Яромир не ответил. Он закрыл глаза, и перед его внутренним взором встало лицо матери. Вся его боль, весь гнев, все отчаяние он вложил в этот единственный рывок. Из его груди вырвался низкий, гортанный рев, похожий на рык зверя. Мышцы на его спине и руках вздулись, превратившись в каменные жгуты.

Под изумленными взглядами всех присутствующих телега, весившая не одну сотню пудов, накренилась. Колесо с чавкающим звуком вышло из грязевого плена.

– Тащи! – прорычал Яромир возчикам.

Опомнившись, те с новыми силами ударили волов и налегли на повозку. Еще одно усилие, и телега, скрипя и качаясь, выехала на твердую землю.

Яромир выпрямился, тяжело дыша. Пот градом катился по его лицу. Он подобрал свой меч и вернулся к ошеломленному купцу. Шум на выгоне стих. Даже угрюмые охранники смотрели на него с невольным уважением.

– Теперь ты видел мою силу, купец, – тихо, но отчетливо сказал Яромир. – Половина цены. Решай.

Святко смотрел на него так, словно увидел призрака. Его маленькие глазки лихорадочно бегали, подсчитывая. Такая мощь за полцены… Это была не просто сделка, это был дар богов. Жадность окончательно победила.

– Идет, – наконец выдавил он, пытаясь вернуть себе важный вид. – Идет, чертенок. Но запомни: одно неверное слово, малейшее неповиновение – и я вышвырну тебя посреди леса на съедение волкам. Будешь идти с передовым дозором. Отправление с первым лучом солнца. Не опоздай.

Он протянул руку для скрепления сделки. Яромир пожал ее. Ладонь купца была мягкой и потной. И в этот момент камень в кармане Яромира стал почти ледяным. Он ясно, почти физически ощутил исходящую от купца алчность, его презрение и то, что тот видел в нем не человека, а лишь дешевый, сильный инструмент.

– Я не опоздаю, – ответил Яромир и, развернувшись, пошел прочь.

Сделка была заключена. Он продал свою силу, проглотил оскорбления. Но он получил то, что хотел. Билет в один конец, в сторону Киева. В сторону призрачной надежды. У него оставалось всего несколько часов, чтобы вернуться домой, попрощаться с матерью и шагнуть в неизвестность.

Глава 11: Последний Поцелуй

Яромир почти бежал по улицам Чернигова, возвращаясь от купца Святко. В руке он сжимал небольшой задаток – несколько медных монет, которые символизировали не богатство, а обретенный шанс. В его мыслях уже рисовался путь: Киев, потом дальше, на юг, в мифический Царьград. Он перебирал в уме слова Морены, вспоминал тяжелый взгляд воеводы, и все это сплеталось в один тугой узел решимости.

Он представлял, как войдет в дом, сядет у постели матери и расскажет ей обо всем. Расскажет, что он не сдался. Что он нашел способ. Что он отправляется в путь за ее жизнью. Он принесет ей не лекарство, но надежду – самое сильное из всех снадобий. Он хотел увидеть в ее глазах отблеск этой надежды, чтобы он согревал его в долгой и холодной дороге.

Эта картина была так ярка, так желанна, что он почти не замечал ничего вокруг. Он миновал рынок, пробежал по узким улочкам посада, его сердце стучало в унисон с быстрыми шагами.

Когда он подошел к своему дому, его сразу же охватило дурное предчувствие. Ледяное, острое, как осколок стекла под кожей. Дверь была приоткрыта. Старая соседка, Груша, которую он просил присмотреть за матерью, сидела на крыльце, закрыв лицо руками. Ее плечи тихо вздрагивали.

Мир для Яромира сузился до этой одной сцены. Гул города стих. Яркий дневной свет померк. Он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился в нескольких шагах от крыльца, не в силах сдвинуться с места. Он уже все понял. Каждая частичка его существа кричала об этом. Но разум отказывался принимать.

– Груша? – его голос прозвучал глухо и чуждо, словно принадлежал кому-то другому.

Старуха подняла голову. Ее лицо было мокрым от слез, глаза красными и опухшими.

– Яромирушка… – прошептала она, ее голос срывался. – Я зашла к ней, чтобы дать воды… а она… она уже… Тихенько так ушла. Без мучений. Словно просто уснула.

Слова старухи доносились до него как будто сквозь толщу воды. Он не слышал их, он чувствовал. Он прошел мимо нее, не сказав ни слова, и шагнул в дом.

Тишина. В доме царила абсолютная, неестественная тишина. Больше не было слышно ни прерывистого дыхания, ни сухого кашля, ни тихого стона. Запах болезни и трав еще витал в воздухе, но он уже казался призрачным, оставшимся от прошлой жизни.

Агния лежала на своей лавке, укрытая тулупом. Все было так, как он оставил ее утром. Но она была другой. Лицо ее разгладилось. Все морщинки, прочерченные болью и страданием, исчезли. На губах застыла едва уловимая, светлая и умиротворенная улыбка, какой он не видел уже много-много месяцев. Тень, что так долго лежала на ее чертах, исчезла. Она была прекрасна в своем последнем покое. Прекрасна и безжизненна.

Он подошел ближе и осторожно, боясь потревожить этот покой, коснулся ее щеки.

Холодная.

Ее кожа была холодной. Это был не холод болезни, а окончательный, безучастный холод камня. Холод того, что уже покинуло этот мир.

Яромир опустился на колени у лавки. Вся его лихорадочная энергия, вся его решимость, вся его выстраданная надежда обратились в прах в одно мгновение. Он не закричал. Не зарыдал. Внутри него что-то оборвалось, и наступила звенящая, оглушающая пустота.

Он опоздал.

Все его труды, его унижения, его сделка с совестью и ведьмами – все было напрасно. Он бежал, боролся, карабкался вверх по отвесной скале, а на самом верху его ждала лишь пропасть. Он так боялся не успеть, что не заметил, как гонка закончилась.

Он взял ее легкую, тонкую руку, лежавшую поверх тулупа, и прижал к своей щеке. Он просидел так, на коленях, очень долго. Время остановилось. В его голове не было ни одной мысли. Лишь одна глухая, всепоглощающая боль и чувство вины. Он не спас ее. Он подвел ее.

Наконец, когда сумерки начали сгущаться за окном, он поднял голову. Он посмотрел на ее умиротворенное лицо, на слабую улыбку. Казалось, она ушла без страха, найдя наконец покой, которого так долго была лишена.

Он медленно наклонился и коснулся губами ее холодного лба. Это был его последний поцелуй. Поцелуй прощания, прощения и бесконечной любви.

И в этот самый миг он что-то понял. Та тварь, о которой говорила Морена, тот невидимый враг, который пил ее жизнь, – он больше не чувствовал его присутствия. Вместе с последним вздохом матери исчезла и та тьма, что витала в этом доме.

Яромир медленно поднялся. Пустота внутри него начала заполняться. Но не горем, а чем-то иным. Холодным, тяжелым, как застывший свинец. Его цель – спасти мать – умерла вместе с ней. Но клятва, данная самому себе, клятва найти лекарство, чтобы никто больше не страдал так, как она, – эта клятва осталась. Она стала единственным, что у него было. Единственным, что связывало его с ней, с его прошлым.

Он обвел взглядом пустую комнату, в которой прожил всю свою жизнь. Этот дом, который он так отчаянно защищал, больше не был его домом. Этот город, за который мог бы биться его отец, больше не был его городом. Цепи, которые так крепко держали его здесь – любовь и долг – разорвались.

Теперь его в Чернигове не держало ничего.

Он вышел из дома. Ночь была темной и беззвездной. Он посмотрел на дорогу, ведущую прочь из города. Она больше не была путем к спасению. Теперь это был путь изгнания. Путь в никуда. И он был готов по нему идти.

Глава 12: Обряд Прощания

На следующий день Яромир не пошел ни в кузницу, ни на глиняные отмели. Он не искал денег и не заключал сделок. Этот день принадлежал не живым, а мертвым. Он принадлежал Агнии.

Следуя древнему обычаю, который был старше стен Чернигова, он один готовил свою мать в последний путь. Соседка Груша принесла ему чистые льняные ткани и молча, оставив их на пороге, ушла, не смея нарушать таинство прощания.

Он омыл ее тело родниковой водой, которую принес в глиняном кувшине еще до рассвета. Он делал это медленно, с почти ритуальной бережностью, смывая не грязь, а следы долгой болезни и страданий. Его руки не дрожали. Его действия были выверены и полны скорбного достоинства. Он словно пытался этим последним омовением вернуть ей ту красоту, которую отняла хворь.

Затем он облачил ее в лучшую рубаху, которую она берегла для праздников, – белую, с вышитым красными нитками узором на вороте и рукавах. Узоры – символы жизни, солнца, плодородия – сейчас выглядели горькой иронией. Он расчесал ее поредевшие, тусклые волосы своим деревянным гребнем и вплел в них несколько запоздалых полевых цветов, которые нашел на лугу за городом. Он хотел, чтобы она ушла в иной мир не больной и измученной, а такой, какой она была раньше – женой дружинника, хозяйкой дома, любящей матерью.

Когда все было готово, он завернул ее тело в чистый белый саван и, перекинув через плечо топор, пошел на берег Десны. Он выбрал место вверх по течению, подальше от городских пристаней и людных мест. Здесь, на небольшой поляне, окруженной старыми ивами, он начал рубить сухостой, готовя дрова для погребального костра.

Каждый удар топора был глухим и отрывистым. Он рубил методично, без ярости, но с той же мрачной решимостью, с какой махал кузнечным молотом. Это была его последняя работа для нее. Он складывал поленья аккуратно, крест-накрест, возводя высокое, ладное ложе – кроду. Это было не просто поленницей, это был корабль, который должен был унести ее душу по огненной реке в Ирий, в светлые чертоги предков.

К закату все было готово. Солнце, огромное и багровое, коснулось края земли, окрасив небо и воду в кровавые цвета. Этот час – между светом и тьмой, между миром живых и миром мертвых – считался самым подходящим для обряда.

Пришли немногие. Воевода Борислав, оставив свои дела, пришел в простом плаще, без оружия. Его суровое лицо было непроницаемо, но в глазах стояла глубокая печаль. Пришел Влас-кузнец, хмурый и молчаливый. Он чувствовал свою вину за то, что участвовал в травле чужеземного священника, и его присутствие здесь было молчаливым извинением. Пришла старая Груша. Даже Велемудр явился из своей лесной обители, бесшумно возникнув из сумерек, как дух самого леса.

Они не говорили слов утешения. На похоронах по старому обычаю не плачут, чтобы слезы не мешали душе усопшего найти дорогу. Они просто стояли рядом, разделяя с Яромиром его горе своим молчаливым присутствием.

Яромир на руках вынес тело матери из дома и бережно уложил на вершину костра. Он положил рядом с ней ее веретено, несколько клубков пряжи и глиняный горшочек с медом – чтобы в ином мире у нее было чем заняться и чем угостить встретивших ее предков.

Затем он взял в руки два куска сухого дерева и кремень. Он не стал пользоваться огнивом из кузницы. Огонь для кроды должен быть живым, чистым, добытым трением.